А это в свою очередь давало мне шанс «переобуться», если появятся хоть малейшая угроза с его стороны. Но он лишь улыбнулся мне, заставив в прямом смысле облегченно вздохнуть.
- Тебе не обязательно отвечать сейчас, - он сделал шаг к двери, но остановился, - постарайся учесть не только доводы разума, но и сердца. Иногда следует идти против морали толпы.
Он махнул рукой сыну, кивнул мне и вышел за дверь под моим хмурым взглядом.
Остальной день прошел в мыслях о том, что сегодня произошло. Пускай его слова и стали толчком для моего сознания – я старалась убедить себя в том, что моя точка зрения была правильной.
Следующие несколько недель сумбурно сохранились в моей памяти – проходили допросы всех причастных к прошлому перевороту, некоторых казнили, исключая лишь тех, кто был связан печатями с моими выпускниками и Леди, что проходили обряд вместе со мной. По этой же причине не тронули и самого Эдельвейса, который не раз передавал мне заляпанные кровью и грязью конверты через своих шпионов, поймать которых пока не успели. И я сжигала их без раздумья, зная, что если во время следующей облавы, а она определенно должна случиться, их найдут, то паду не одна я – мои дети уйдут вслед за мной.
Касьян не устраивал кровавых терроров, что было хорошим знаком для мирных жителей и таких как я, я устала от деспотизма прошлого короля, которого, словно яркое солнышко, затмил новый. В течении следующих пяти-шести недель государство прошло глубокую реформацию, для народа сравнимую с ливнем после сезона засухи. Не знаю, можно ли было считать такие вещи частью возложенного на мои плечи воспитания, но я как никогда была горда тем, каким честным, добрым и хорошим человеком он вырос.
Проблемой оставалась печать на моей руке, которая теперь не просто сияла рядом с мужчиной, а покалывала словно мелкими иголочками, вызывая что-то сродни неосознанной радости в душе и вспышке негодования в сердце – мне хотелось бежать от своих чувств, пускай и провоцируемых брачной печатью.
На второй серьезный разговор вышел вновь он, пригласив меня на танец на балу в честь коронации. Я могла лишь хлопать глазами и пытаться абстрагироваться от толпы аристократии, прожигающей меня взглядом зависти и презрения, кто если не я могла стать козлом отпущения в этой ситуации? Та, кто сперва «увивалась» за одним королем, а после переворота смогла перестроиться быстрее других охотниц за властью. В прошлый раз удержаться на плаву позволила холодящая сердце печать, однако сейчас мне была недоступно подобное, а потому чувствовала я себя гадко. К моему удивлению спасал ситуацию Ян - он улыбался мне самой лучезарной из всех улыбок, не отвечать ему тем же я физически была не способна.
- Вы чувствуете мои эмоции? – спросила я, когда мы шли к постаменту с троном.
На самом деле по правилам приличия мне нельзя было подниматься вместе с королем, однако перечить ему я не могла. Возможно, лорд не был строг или придирчив так, как этим страдал Эдельвейс, но именно прошлый опыт общения с мужчиной давал о себе знать – я боялась сделать что-то неправильно и получить за это наказание.
- Не только чувствую, - стало мне ответом, только уже с серьезным лицом, - но и могу контролировать.
Я неосознанно нахмурилась и открыла было рот, как мужчина решил пояснить мне сам:
- Я могу сделать так, что ты не будешь чувствовать вообще ничего, в то время как я буду.
Я замерла на месте, неожиданно поняв, о чем он говорит.
- Я…я… - я зажмурила глаза, пытаясь забрать руку у остановившегося из-за меня короля.
Отпускать меня никто не стал, очевидно ощущая, что я этого совершенно не желаю – мне была необходима поддержка. Я устала справляться со всем одна, хотя именно сейчас я смогла понять, что таковой я никогда не была. А все потому, что десятилетний мальчик чувствовал и ограничивал мою боль, ужас и безысходность в момент первой и последующих ночей с Эдельвейсом!
- Ты мог закрыться от меня, - я открыла глаза и посмотрела в карие глаза кисло улыбающегося мне мужчины.
На самом деле я била наугад, в попытке узнать делал ли он это добровольно. Возможно, я и была холодной, но подобные вещи проигнорировать не смогла бы, даже если бы хотела.
- Мог, - заставил тяжело вздохнуть меня он, - я бросил тебя, Диля. И я пытался сделать хоть что-нибудь.
Меня передернуло.
- Вы не виноваты, - вновь перешла на «вы» я, - вы не были должны делать этого.
Он усмехнулся.
- Я люблю тебя, Диля, - с улыбкой и сощуренными глазами произнес он, - все это время любил. Более того – мне было глубоко плевать на Оттинкиль. Я смирился со смертью родителей и брата, но не смог смириться с тем, что ты осталась здесь, даже спустя десять лет.
Я сжала его руку своей, поджала губы и сказала то, что думала обо всем этом ранее.
- Вы были ребенком, Ваше Величество. Дети привыкли идеализировать своих учителей – вы же делали это все годы, что я занималась вашим воспитанием.
Очередная усмешка, только теперь сопровождённая снисходительным взглядом.
- Я понимаю тебя, Диля, - он отпустил мою руку, сделал несколько шагов к постаменту и, поднявшись на него, сел на трон, - потому предлагаю поступить так: я сниму с нас двоих печати.
Я почему-то нахмурилась, чувствуя, что совершенно этого не желаю, но я обязана сделать это. Хотя бы по моральным соображениям.
- В течение полугода, - он по-доброму мне улыбнулся, - а может даже года ты и я обдумываем и выносим вердикт касательно этой ситуации.
Я кивнула в то же мгновение, потому как этот способ он, очевидно, нашел уже давно – он казался самым рациональным, даже с точки зрения потерь с обеих сторон. Мужчина подозвал меня рукой, я боязливо приблизилась туда, где меня быть не должно, а после, на глазах у сгорающей в муках интереса толпы вложила в его протянутую руку свою похолодевшую ладонь. Легкое жжение, потемневший взгляд карих глаз и… свобода. Та самая, которая в данном контексте стала ненавистной. Я поклонилась мужчине, сошла с постамента и вышла из зала, рванув по коридору так, как мы делали это раньше.
Сейчас моя душа рвалась на куски, мечась между человеческой нормой вперемешку с моралью и накатившими чувствами.
Я осознавала, что это была не любовь.
По крайней мере таковой она не была еще месяц, капля по капле заполняя огромную дыру в моем сердце – ему хватило месяца чтобы размеренно и не торопя позволить понять самой, что никакой игры или притворства между нами быть не может, и меня любят без печатей, вопреки разнице в возрасте, моему «падению» и пучку противоречий, витающих в голове.
Месяц начался с невероятной по мощи магии нового короля, с помощью которой он снял «Кровную связь», будто бы даже не напрягаясь. Я, естественно, как мнимый участник, присутствовала на этой по-настоящему радостной церемонии, а потому могла лицезреть всю основную шайку предателей и лжецов во главе с Эдельвейсом, не сводящим пристального взгляда с меня и собственных детей. Первоначально я не желала пускать сына с собой, однако он настолько сильно привязался к Касьяну, что согласился сопровождать меня. Что показалось мне странным, так это поведение сына в момент весьма болезненного сведения печатей, при которой даже его кровный отец не мог сдержать шипения – малыш не отводил взгляда с нового короля и приосанивался, стараясь выглядеть так же как он. В прошлом к Эдельвейсу он испытывал только страх, и я замечала это, даже понимая, что подобные чувства не должны существовать между ними. Да только как можно воспитать любовь или привязанность?
На казнь нас не пустили, но через народ и слуг, что присутствовали там, я узнала то, о чем знать не желала: когда бывшему королю дали последнее слово, он сказал, смотря в глаза Яну «Я буду просить дьявола, чтобы она умерла вслед за мной».
«Даже тогда вы не встретитесь» - ответ короля.
За казнями последовала длительная череда бегств освободившихся от влияния вдов с детьми из дворца – подальше от короны и возможного навязывания браков. Облавы закончились моментально, потому как новый статус Оттинкиля, а именно Империя, не преследовал гонений или жесткой однопартийности власти. Народ смог вдохнуть полной грудью. Наконец у нас появился новый король, который навел порядок.
Но даже, не смотря на повсеместную занятость, он находил время для меня и детей, пусть его забота и крылась в мелочах, но мое «ледяное» сердце уже успело не просто оттаять, а зажечься. Теперь на вопрос «Может ли гореть лед?» я могла ответить уверенное «Да, и гореть ровно, не шипя и не плавясь».
Ровно через месяц и три дня после его слов на балу я постучала в дверь его спальни. Через час на руке горела активная брачная метка, через неделю на голову легла корона, а через полгода под сердцем горел огонек новой жизни.
Так день, когда мы встретились вновь, стал одним из самых счастливых в моей судьбе.
- Тебе не обязательно отвечать сейчас, - он сделал шаг к двери, но остановился, - постарайся учесть не только доводы разума, но и сердца. Иногда следует идти против морали толпы.
Он махнул рукой сыну, кивнул мне и вышел за дверь под моим хмурым взглядом.
Остальной день прошел в мыслях о том, что сегодня произошло. Пускай его слова и стали толчком для моего сознания – я старалась убедить себя в том, что моя точка зрения была правильной.
***
Следующие несколько недель сумбурно сохранились в моей памяти – проходили допросы всех причастных к прошлому перевороту, некоторых казнили, исключая лишь тех, кто был связан печатями с моими выпускниками и Леди, что проходили обряд вместе со мной. По этой же причине не тронули и самого Эдельвейса, который не раз передавал мне заляпанные кровью и грязью конверты через своих шпионов, поймать которых пока не успели. И я сжигала их без раздумья, зная, что если во время следующей облавы, а она определенно должна случиться, их найдут, то паду не одна я – мои дети уйдут вслед за мной.
Касьян не устраивал кровавых терроров, что было хорошим знаком для мирных жителей и таких как я, я устала от деспотизма прошлого короля, которого, словно яркое солнышко, затмил новый. В течении следующих пяти-шести недель государство прошло глубокую реформацию, для народа сравнимую с ливнем после сезона засухи. Не знаю, можно ли было считать такие вещи частью возложенного на мои плечи воспитания, но я как никогда была горда тем, каким честным, добрым и хорошим человеком он вырос.
Проблемой оставалась печать на моей руке, которая теперь не просто сияла рядом с мужчиной, а покалывала словно мелкими иголочками, вызывая что-то сродни неосознанной радости в душе и вспышке негодования в сердце – мне хотелось бежать от своих чувств, пускай и провоцируемых брачной печатью.
На второй серьезный разговор вышел вновь он, пригласив меня на танец на балу в честь коронации. Я могла лишь хлопать глазами и пытаться абстрагироваться от толпы аристократии, прожигающей меня взглядом зависти и презрения, кто если не я могла стать козлом отпущения в этой ситуации? Та, кто сперва «увивалась» за одним королем, а после переворота смогла перестроиться быстрее других охотниц за властью. В прошлый раз удержаться на плаву позволила холодящая сердце печать, однако сейчас мне была недоступно подобное, а потому чувствовала я себя гадко. К моему удивлению спасал ситуацию Ян - он улыбался мне самой лучезарной из всех улыбок, не отвечать ему тем же я физически была не способна.
- Вы чувствуете мои эмоции? – спросила я, когда мы шли к постаменту с троном.
На самом деле по правилам приличия мне нельзя было подниматься вместе с королем, однако перечить ему я не могла. Возможно, лорд не был строг или придирчив так, как этим страдал Эдельвейс, но именно прошлый опыт общения с мужчиной давал о себе знать – я боялась сделать что-то неправильно и получить за это наказание.
- Не только чувствую, - стало мне ответом, только уже с серьезным лицом, - но и могу контролировать.
Я неосознанно нахмурилась и открыла было рот, как мужчина решил пояснить мне сам:
- Я могу сделать так, что ты не будешь чувствовать вообще ничего, в то время как я буду.
Я замерла на месте, неожиданно поняв, о чем он говорит.
- Я…я… - я зажмурила глаза, пытаясь забрать руку у остановившегося из-за меня короля.
Отпускать меня никто не стал, очевидно ощущая, что я этого совершенно не желаю – мне была необходима поддержка. Я устала справляться со всем одна, хотя именно сейчас я смогла понять, что таковой я никогда не была. А все потому, что десятилетний мальчик чувствовал и ограничивал мою боль, ужас и безысходность в момент первой и последующих ночей с Эдельвейсом!
- Ты мог закрыться от меня, - я открыла глаза и посмотрела в карие глаза кисло улыбающегося мне мужчины.
На самом деле я била наугад, в попытке узнать делал ли он это добровольно. Возможно, я и была холодной, но подобные вещи проигнорировать не смогла бы, даже если бы хотела.
- Мог, - заставил тяжело вздохнуть меня он, - я бросил тебя, Диля. И я пытался сделать хоть что-нибудь.
Меня передернуло.
- Вы не виноваты, - вновь перешла на «вы» я, - вы не были должны делать этого.
Он усмехнулся.
- Я люблю тебя, Диля, - с улыбкой и сощуренными глазами произнес он, - все это время любил. Более того – мне было глубоко плевать на Оттинкиль. Я смирился со смертью родителей и брата, но не смог смириться с тем, что ты осталась здесь, даже спустя десять лет.
Я сжала его руку своей, поджала губы и сказала то, что думала обо всем этом ранее.
- Вы были ребенком, Ваше Величество. Дети привыкли идеализировать своих учителей – вы же делали это все годы, что я занималась вашим воспитанием.
Очередная усмешка, только теперь сопровождённая снисходительным взглядом.
- Я понимаю тебя, Диля, - он отпустил мою руку, сделал несколько шагов к постаменту и, поднявшись на него, сел на трон, - потому предлагаю поступить так: я сниму с нас двоих печати.
Я почему-то нахмурилась, чувствуя, что совершенно этого не желаю, но я обязана сделать это. Хотя бы по моральным соображениям.
- В течение полугода, - он по-доброму мне улыбнулся, - а может даже года ты и я обдумываем и выносим вердикт касательно этой ситуации.
Я кивнула в то же мгновение, потому как этот способ он, очевидно, нашел уже давно – он казался самым рациональным, даже с точки зрения потерь с обеих сторон. Мужчина подозвал меня рукой, я боязливо приблизилась туда, где меня быть не должно, а после, на глазах у сгорающей в муках интереса толпы вложила в его протянутую руку свою похолодевшую ладонь. Легкое жжение, потемневший взгляд карих глаз и… свобода. Та самая, которая в данном контексте стала ненавистной. Я поклонилась мужчине, сошла с постамента и вышла из зала, рванув по коридору так, как мы делали это раньше.
Сейчас моя душа рвалась на куски, мечась между человеческой нормой вперемешку с моралью и накатившими чувствами.
Я осознавала, что это была не любовь.
По крайней мере таковой она не была еще месяц, капля по капле заполняя огромную дыру в моем сердце – ему хватило месяца чтобы размеренно и не торопя позволить понять самой, что никакой игры или притворства между нами быть не может, и меня любят без печатей, вопреки разнице в возрасте, моему «падению» и пучку противоречий, витающих в голове.
Месяц начался с невероятной по мощи магии нового короля, с помощью которой он снял «Кровную связь», будто бы даже не напрягаясь. Я, естественно, как мнимый участник, присутствовала на этой по-настоящему радостной церемонии, а потому могла лицезреть всю основную шайку предателей и лжецов во главе с Эдельвейсом, не сводящим пристального взгляда с меня и собственных детей. Первоначально я не желала пускать сына с собой, однако он настолько сильно привязался к Касьяну, что согласился сопровождать меня. Что показалось мне странным, так это поведение сына в момент весьма болезненного сведения печатей, при которой даже его кровный отец не мог сдержать шипения – малыш не отводил взгляда с нового короля и приосанивался, стараясь выглядеть так же как он. В прошлом к Эдельвейсу он испытывал только страх, и я замечала это, даже понимая, что подобные чувства не должны существовать между ними. Да только как можно воспитать любовь или привязанность?
На казнь нас не пустили, но через народ и слуг, что присутствовали там, я узнала то, о чем знать не желала: когда бывшему королю дали последнее слово, он сказал, смотря в глаза Яну «Я буду просить дьявола, чтобы она умерла вслед за мной».
«Даже тогда вы не встретитесь» - ответ короля.
За казнями последовала длительная череда бегств освободившихся от влияния вдов с детьми из дворца – подальше от короны и возможного навязывания браков. Облавы закончились моментально, потому как новый статус Оттинкиля, а именно Империя, не преследовал гонений или жесткой однопартийности власти. Народ смог вдохнуть полной грудью. Наконец у нас появился новый король, который навел порядок.
Но даже, не смотря на повсеместную занятость, он находил время для меня и детей, пусть его забота и крылась в мелочах, но мое «ледяное» сердце уже успело не просто оттаять, а зажечься. Теперь на вопрос «Может ли гореть лед?» я могла ответить уверенное «Да, и гореть ровно, не шипя и не плавясь».
Ровно через месяц и три дня после его слов на балу я постучала в дверь его спальни. Через час на руке горела активная брачная метка, через неделю на голову легла корона, а через полгода под сердцем горел огонек новой жизни.
Так день, когда мы встретились вновь, стал одним из самых счастливых в моей судьбе.
