Жили-были в одной деревне раздольной дед да баба. Была у них отрада единственная – внучка Любавушка. Ласковая, смирная да с голоском нежным что ручеёк журчащий. Росла кровиночка их, росла, да и выросла в девицу такой красы, что все, поперву завидев её, вставали аки громом поражённые.
Чуть заневестилась Любавушка, женихов хлынула тьма неисчислимая. Приходилось в ночную пору двери и окна на все замки запирать – те женихи, что половчее да понаглее, норовили татями в светёлку девичью прокрасться, честь умыкнуть. После оконце кровиночке родной заколотили-законопатили – и всё равно, ироды, щёлочки находили, чтобы хоть взором жадным своим проникнуть.
Дед с бабкой споро смекнули, что с такой красотой за дурней деревенских выходить не след. Да и за купцов разных тоже. Отказ за отказом получали женихи, и Любавушка в светлице своей, в темницу обратившейся, не выдержала, взмолилась:
—Бабушка, дедушка, хоть за кого-нибудь отдайте! За любого пойду.
—Неча! За царевича пойдёшь!
Ежели и сватались к Любаве царевичи, то всё не те.
—Ентот беден, тот рожей не вышел – куды к красоте такой лезет! – а тот всем хорош, но больно блудливый взор. Мы ж, дитятка, тебе только добра желаем.
И плакала Любава и упрашивала, но упёрлись дед с бабкой, только про царевича и твердили. Девица, хоть и любила их, и нраву была кроткого, вознамерилась сбежать и выйти замуж за первого встречного. Хоть за хромого и косого, хоть за бедного, сил её уже не было. Лучше бы, конечно, за Микитку, сына Алексеева. До того, как дед с бабкой её заперли, чтобы лихие люди не похитили, они каждый день гуляли. На речку ходили и в лес – с ним никуда не страшно, у него плечи шириной как две Любавы! И ручищи большущие. Дед его, говорят, богатырём был. Микитка ей даже меч показывал булатный, дедов.
Жаль, что у Микитки-сиротинушки один меч и был. Ни красавцем он не уродился, ни царевичем. А всё же лучше бы за него. Тем более дом его прямечко напротив Любавиного.
И вот собрала Любава котомку, без всех одеяний каменьями расшитых, без гребней костяных, что дарили ей женихи, только краюшку положила да пару сарафанов поплоше. Ничего, ей много не надо, дедушка с бабушкой старенькие, им тоже на что-то жить надобно. А с Микиткой они себе новые богатства наживут.
Кралась девица по двору, лишь светом луны посребрённым, да замечталась, зарумянилась. Бабка, до зари бессонницей маявшаяся, углядела то: как выскочила, как выбежала, за косу золотую беглянку схватила да заголосила:
—Нешто творишь, девка! Да мы! Да ты! Мы для тебя всё: и каменья, и жемчуга, а она татём ночным сбегать!
Шуму-то поднялось, крику! Вся деревня проснулась да засудачила. Женихи, что тараканы запечные, ничем не выводимые, откуда-то понабежали и права давай качать.
На то дед с бабкой только пуще разбушевались. До самой зимы разговору теперь только о том и будет, какие теперь царевичи!
Заперли со зла девицу строптивую в подпол, и на плачь её, на крики горестные не отзывались.
—Неча, неча! – ходила бабка туда-сюда, не в силах снова улечься спать. – Неповадно будет!
К утру раннему не выдержала бабка, сжалилась, давай деда будить да упрашивать. Да и причитания давно смолкли, небось умаялась, бедняжка.
Открыли подпол, глядят – а там нет никого.
Только златом и серебром всё усыпано чуть не в рост человечий.
От ужаса бабка лишилась чувств, а дед – последних волос. Сразу поняли они, кто внучку умыкнул и откуп оставил. Только тогда докумекали, что сами беду накликали. За царевича сватали, а пришёл царь.
То Полоз Великий был, лишь он под землёй хозяин. Нет ему преград. Казна его – все недра земные. Где он проползёт, там жила золотая вылезет, где уснёт – там каменья самоцветные расцветут.
Жених он богатый. Только в Подземном царстве людям жизни нет, бают, что все змеями оборачиваются. Не такой участи желали дед с бабкой кровиночке своей.
Пригорюнились они и сели думу думать. А бабка давай реветь.
—Не реви, баба, – жахнул дед по столу. – Слезами горю не поможешь.
—Энто ж я её в подпол-то… Коли не в подпол, то и обошлось поди… – ещё пуще слезами бабка залилась.
—Ну что ты, старая, что ты… Есть у меня одна придумка не придумка, а мысль дельная. Вон у Любавушки женихов сколько, неужто средь них богатырь какой не сыщется? Али царевич, силой не обделённый. Скажем, что за того внучку отдадим, кто Полоза проклятущего победит, да Любавушку спасёт из царства Подземного.
То и порешили.
Лишь разнеслась весть, женихов и след простыл. Рассудили они, что красавиц на свете, хоть и не таких пригожих, много, а жизнь своя одна.
Только Микитка, который и свататься не ходил – куда ему со свиным рылом в калашный ряд – взял меч дедов, котомку худую, да и пошёл. Жалко ему подругу милую, а себя чего жалеть – за душой-то нет ничего.
Расплакались дед с бабкой да благословили его на дела ратные.
—Хоть бы ветался живой да с Любавушкой нашей, – повздыхала бабка вослед.
В то время в покоях подземных, шелками да камнями украшенных, Полоз Великий вокруг Любавушки кольцами вился, сватался, глазами своими змеиными чаровал.
—За меня пойдёшь-с, крас-с-савица, некуда тебе деватьс-ся, – шипел он. – С-с-соглашайс-ся подобру-поз-с-сдорову.
А круги всё уже и уже – того и гляди в объятьях своих холодных стиснет да задушит невзначай. Страшно было Любаве, да куда деваться.
Но задумала она участь свою печальную оттянуть.
—Пойду, коли так просишь. Только с условием, да не одним. Невеста я непростая, видная, обо мне каждая собака слыхала, а какая даже и видала. Красавице такой оборванкой замуж выходить не след. Будет у меня три желания.
—Хорош-ш-шо, чего ты желаешь-с, невес-с-ста моя?
Перевела дух Любавушка, решимости набираясь, да продолжила:
—Вот первое моё желание. Принеси мне, Полоз Великий, корону жемчугами украшенную, что царя Морского голову венчает, чтобы быть тебе царицей равною.
Подумал змей, пошипел, воздух язычищем своим гадким пробуя, да согласился.
—Это з-садумка мне по нраву. Нешто з-сря я царь богатейш-ший, будет ц-с-сарица моя в золоте ходить, с с-серебра кушать, жемчугами голову венчать. С-с-славно придумала, невес-ста моя!
Смекнул Полоз, что несметных богатств подземных должно хватить, чтобы с царём Морским, братом его родным, сторговаться
—Ж-шди меня на третий день, ненаглядная, – и исчез под землёй.
Лишь тогда Любава слезами горючими залилась, по жизни своей и по Микитке убиваясь. Верила, что он её не бросит, да страшно было за него пуще, чем за себя.
А Микитка уже день идёт, второй. Шаги у него – что речку перешагнуть; семь вёрст прошёл, и ещё семь осталось. Только будто кто путать его стал, кругами водить, потерял он дорогу. Уж и ковриги все подъедены, вода вся выпита, вокруг лес дремучий – впору отчаяться.
И тут видит, сокол в силках бьётся. Сжалился Микитка, выпустил его. Мяса с такого всё равно с напёрсток, да жёсткое. Тот и говорит ему голосом человечьим:
—Спасибо тебе, Микитка, сын Алексеев, внук Святозаров. Спас ты меня. За это я службу тебе сослужу – покажу дорогу до земель Полозовых.
И направились они по пути верному.
Полоз же в царство своё подземное с добычей вернулся. Да не на третий день, на второй, так торопился.
—Невес-ста моя ненаглядная, не ос-с-стался я на пир в чес-с-сть мою, так без-с-с крас-соты твоей тос-сковал. Брат бы обиделс-с-ся, да я на с-свадьбу его приглас-с-сил. Нешто не рада ты?
—Рада, царь мой, рада, – а самой хоть в прорубь с головой, до того плохо. – Красива корона, да не красивее меня. Слушай же второе моё желание. Замуж надобно в самых нарядных одеяниях выходить, а у меня одно только платье чумазое. Принеси полотно из лунного света, да прикажи платье пошить, каменьями изукрашенное, чтобы мне самой луну затмевать.
Долго Любава над желанием думала. Не хотела снова впросак попасть – кто же знал, что царь Подземный с царём Морским дружен? Только в небе у Полоза Великого власти нет.
—Непрос-с-стое желание, – задумался Полоз, – где ткачей для такого дела с-ыс-с-скать. Будет тебе платье, невес-с-ста моя, дос-с-стойное твоей крас-с-сы.
А сам глядит довольно – у Любавы уже глаза небесные в зелень малахитовую, змеиную, перецвели. Скоро, скоро супругой достойной ему станет. Пока же пусть тешится.
Микитке с соколом до царства змеиного меньше версты осталось, прощаться скоро. Да подружились они, прикипели друг к другу.
—Я деда твоего, Святозара, знал, – говорил Сокол. – Могучий был богатырь, железо калёное руками гнул. Ты с ним одно лицо.
Вздохнул Микитка.
—Все так говорят. Знать бы ещё, где смерть его настигла, хоть на могилку сходить, проститься.
—Не найдёшь ты могилы его, плохой смертью он помер. Звери бают, что ближники его, богатыри, зарубили из зависти к богатствам и славе, да в болоте утопили. И детей его также. Только меч с кольчугой от него и остались.
Закручинился Микитка, меч поглаживая. Жалко деда. А с Соколом прощаться ещё жальче.
Нарядили Любавушку в платье свадебное, да такой красоты, что обомлела она. Всё сияло оно, переливалось, будто солнце красное, которого в царстве Подземном не было.
—Пряжу лунную вс-сю ночь без-с ус-стали вс-се пауки Подз-семного царс-с-ства плели, половина пос-с-сле замертво упала. Платье лучше мас-с-стерицы ещё день шили-выш-шивали, ос-слепли вс-се, но для тебя, ненаглядная, ничего не жалко, – вился вокруг Полоз, да сверкал глазами довольно. Хороша невеста, лучше на свете не сыскать.
Волосы Любавы налились тяжестью холодной, заблестели настоящими нитями золотыми. У висков чуть заметно чешуя заблестела капельками росы. Скоро, совсем скоро прекрасной станет.
И сама Любава видела, что с каждым днём всё меньше в ней человечьего, и плакала, плакала, в покоях одна оставаясь.
—Слушай, Полоз-с, третье моё желание, – сказала она с тоской. – Подари мне башмачки дочери Солнца, в которых бегает, солнечные лучики по лесам рассыпает.
—Вот так желание. Я же сгорю на солнце, ты погубить меня удумала? – от удивления Полоз даже шипеть перестал.
—Таково последнее моё желание, и я твоя, – твёрдо сказала Любава. – А не выполнишь, так я себя погублю.
Задумался Полоз, нервно хвостом потряхивая, и звучало это трещоткой. Любава и помыслить не могла, что царь Подземный так умеет.
А Полозу не хотелось свадебку отменять. Гости приглашены, кушанья готовятся, платья и украшения сысканы. Но больно тяжела задача. Он никак на солнце не попадёт, туда и птицы не долетают. Птицы…
—Штош… Много на с-с-свете пернатых. Велю им лететь до с-самого с-солнца с моей прос-с-сьбой, коли тебе их не ш-жаль. Какая-нибудь птаха да долетит.
Ужаснулась Любавушка тому, что придумала, да поздно было менять желание.
Стояли Микитка да Сокол у самого входа в царство Подземное. Прощаться надобно, да мочи нет как не хочется.
—Ты, Микитка, ступай, ничего не бойся. Главное в глаза Полоза не смотри. Взгляд его, змеиный, воли лишает. Ослушаешься – будешь до самой смерти делать, что прикажет.
—Спасибо тебе, Сокол ясный, за помощь да за компанию.
—Не благодари раньше времени, чую я, что ещё пригожусь тебе.
Накликал он беду. И его Полоз позвал за башмачками для невесты своей. Пригрозил он птицам всех птенцов передушить и съесть, коли кто ослушается.
Шёл по царству Подземному Микитка не таясь. Полоз за какой-то надобностью уполз, а змейки его, охранницы, коли на них не нападать, ничего сделать не могли.
До вечера Микитка искал Любаву, так велик был дворец Полозов. Да только попасть к ней так запросто не смог, покои её замурованы оказались. Оно и понятно, Полозу никакие стены не страшны, он сквозь них ходит.
Бился Микитка, бился, Любавушку кликая, а она за стенкой плакала. И рада была, что Микитка её, ненаглядный, пришёл. Только о нём последние дни и думала-мечтала, о спасении молила. И отчаяние её за горло хватало – как она ему на глаза покажется, красавица такая. Чешуя рассыпалась бусинами по рукам и ногам, густо укрыла плечи белые, тронула шею лебединую. Совсем скоро она в змеёвку обратится, одну из тех, что ей прислуживают. Или, хуже того, в змея, как Полоз. Будет хвостом-трещоткой гневаться.
И тут Любавушку озарило. Вот она глупая! И змеёвки, и Полоз легко сквозь стены ползают, так может и она сумеет?
Стены, стоило к ним прикоснуться, расступились, раздвинулись, будто занавеси на окнах. А за ними стоял Микитка, уставший, похудевший и с бородой, но всё такой же.
—Микитка! – кинулась Любава к нему в объятия.
Не подумала, что не узнает. И Микитка тоже не подумал, он сразу понял, что Любавушка его это.
Побежали они из царства Подземного, да на обратном пути змейки-охранницы так добры не были. Бросились, сверкая клыками и глазами. Это царица их будущая, велено её стеречь.
Но разрубил их Микитка мечом булатным надвое, и следующих, и других, что путь им заграждали. С его силушкой то было несложно. Только времечко всё утекало, поторапливая. Полоз мог вернуться в любую минуту.
Микитка с Любавой уже выскочили на свет белый, побежали к лесочку, как земля перед ними разверзлась, да появился Полоз разозлённый. Так шипел он, что подчас сложно было слова разобрать.
—Как-с пос-с-смел ты, Микей, С-с-святоз-с-с-аров внук-с, у меня невес-с-сту украс-с-с-сть! З-с-са неё ш-щедрый выкуп был уплачен, с-с-соглас-с-сие она дала, не по чес-с-с-ти ты пос-с-ступаешь.
—Ты украл её, а потом уже согласие спросил, нету в нём силы. Я от родичей её благословление получил, не ты, змей. Я в своём праве, – сказал Микитка, меч обнажая.
Да какой Микитка, Микей Змееборец он.
—Убью-с-с-с-с! – страшным голосом зашипел-заревел Полоз.
И бились они ночь, и бились день, пока Микей уставать не начал. Позабыл он слова Сокола и взглянул в глаза змеиные, малахитовые. Тут же волю свою он потерял, меч роняя. Только и успел подумать, что теперь бедную Любаву никто не спасёт, быть ей змеиной женой. Хорошо, что она куда-то убежала и поражения его не увидит.
—Наконец-то-с-с, – доволен был уставший Полоз. Всё же силён был Микей, богатырёв род. – Убей с-с-себя, человечий с-с-сын.
Поднял Микей меч да на себя наставил. Тут на Полоза, откуда ни возьмись, упали и обожгли башмачки, сиявшие ярче солнца. Или как само солнце? С клёкотом напал на змея Сокол и выклевал ему глаза. Любава подбежала и обжигающими башмачками заколотила Полоза по спине. Шкура его, горелая, сползала от того кусками.
Ревел Полоз ужасающе, речь позабыв, но никак без глаз врагов увидеть не мог, вхолостую зубами щёлкал. Микей же очнулся и пронзил царя Подземного насквозь.
Тут же колдовство недоброе спало. Обратились все змеёвки вновь людьми. Пропали чешуйки с Любавушкиных рук, снова красавицей она стала с волосами золотыми, но не из золота. Хотя Микею она любой хороша была.
—Спасибо тебе, Сокол ясный, спас ты меня от смерти, снова мне помог. Теперь в долгу я у тебя.
—Возьмите, – протянула Любава Соколу башмачки. Теперь они её не обжигали, не было в ней змеиного.
Было Любавушке стыдно. Из-за её придумки пришлось лететь до самого Солнца.
Заклекотал Сокол, будто смеясь.
—То не спасение было, а помощь. Зато ты спас весь птичий род, Полоз немало наших птенцов погубил. А башмачки себе, оставь, красавица, большая за них цена уплочена, но не вертать её назад, – ласково говорил он.
Всё же Микитка другом ему стал и соратником. Улетел Сокол, пожелав молодым счастья, но пообещал прилетать каждую осень.
Чуть заневестилась Любавушка, женихов хлынула тьма неисчислимая. Приходилось в ночную пору двери и окна на все замки запирать – те женихи, что половчее да понаглее, норовили татями в светёлку девичью прокрасться, честь умыкнуть. После оконце кровиночке родной заколотили-законопатили – и всё равно, ироды, щёлочки находили, чтобы хоть взором жадным своим проникнуть.
Дед с бабкой споро смекнули, что с такой красотой за дурней деревенских выходить не след. Да и за купцов разных тоже. Отказ за отказом получали женихи, и Любавушка в светлице своей, в темницу обратившейся, не выдержала, взмолилась:
—Бабушка, дедушка, хоть за кого-нибудь отдайте! За любого пойду.
—Неча! За царевича пойдёшь!
Ежели и сватались к Любаве царевичи, то всё не те.
—Ентот беден, тот рожей не вышел – куды к красоте такой лезет! – а тот всем хорош, но больно блудливый взор. Мы ж, дитятка, тебе только добра желаем.
И плакала Любава и упрашивала, но упёрлись дед с бабкой, только про царевича и твердили. Девица, хоть и любила их, и нраву была кроткого, вознамерилась сбежать и выйти замуж за первого встречного. Хоть за хромого и косого, хоть за бедного, сил её уже не было. Лучше бы, конечно, за Микитку, сына Алексеева. До того, как дед с бабкой её заперли, чтобы лихие люди не похитили, они каждый день гуляли. На речку ходили и в лес – с ним никуда не страшно, у него плечи шириной как две Любавы! И ручищи большущие. Дед его, говорят, богатырём был. Микитка ей даже меч показывал булатный, дедов.
Жаль, что у Микитки-сиротинушки один меч и был. Ни красавцем он не уродился, ни царевичем. А всё же лучше бы за него. Тем более дом его прямечко напротив Любавиного.
И вот собрала Любава котомку, без всех одеяний каменьями расшитых, без гребней костяных, что дарили ей женихи, только краюшку положила да пару сарафанов поплоше. Ничего, ей много не надо, дедушка с бабушкой старенькие, им тоже на что-то жить надобно. А с Микиткой они себе новые богатства наживут.
Кралась девица по двору, лишь светом луны посребрённым, да замечталась, зарумянилась. Бабка, до зари бессонницей маявшаяся, углядела то: как выскочила, как выбежала, за косу золотую беглянку схватила да заголосила:
—Нешто творишь, девка! Да мы! Да ты! Мы для тебя всё: и каменья, и жемчуга, а она татём ночным сбегать!
Шуму-то поднялось, крику! Вся деревня проснулась да засудачила. Женихи, что тараканы запечные, ничем не выводимые, откуда-то понабежали и права давай качать.
На то дед с бабкой только пуще разбушевались. До самой зимы разговору теперь только о том и будет, какие теперь царевичи!
Заперли со зла девицу строптивую в подпол, и на плачь её, на крики горестные не отзывались.
—Неча, неча! – ходила бабка туда-сюда, не в силах снова улечься спать. – Неповадно будет!
К утру раннему не выдержала бабка, сжалилась, давай деда будить да упрашивать. Да и причитания давно смолкли, небось умаялась, бедняжка.
Открыли подпол, глядят – а там нет никого.
Только златом и серебром всё усыпано чуть не в рост человечий.
От ужаса бабка лишилась чувств, а дед – последних волос. Сразу поняли они, кто внучку умыкнул и откуп оставил. Только тогда докумекали, что сами беду накликали. За царевича сватали, а пришёл царь.
То Полоз Великий был, лишь он под землёй хозяин. Нет ему преград. Казна его – все недра земные. Где он проползёт, там жила золотая вылезет, где уснёт – там каменья самоцветные расцветут.
Жених он богатый. Только в Подземном царстве людям жизни нет, бают, что все змеями оборачиваются. Не такой участи желали дед с бабкой кровиночке своей.
Пригорюнились они и сели думу думать. А бабка давай реветь.
—Не реви, баба, – жахнул дед по столу. – Слезами горю не поможешь.
—Энто ж я её в подпол-то… Коли не в подпол, то и обошлось поди… – ещё пуще слезами бабка залилась.
—Ну что ты, старая, что ты… Есть у меня одна придумка не придумка, а мысль дельная. Вон у Любавушки женихов сколько, неужто средь них богатырь какой не сыщется? Али царевич, силой не обделённый. Скажем, что за того внучку отдадим, кто Полоза проклятущего победит, да Любавушку спасёт из царства Подземного.
То и порешили.
Лишь разнеслась весть, женихов и след простыл. Рассудили они, что красавиц на свете, хоть и не таких пригожих, много, а жизнь своя одна.
Только Микитка, который и свататься не ходил – куда ему со свиным рылом в калашный ряд – взял меч дедов, котомку худую, да и пошёл. Жалко ему подругу милую, а себя чего жалеть – за душой-то нет ничего.
Расплакались дед с бабкой да благословили его на дела ратные.
—Хоть бы ветался живой да с Любавушкой нашей, – повздыхала бабка вослед.
В то время в покоях подземных, шелками да камнями украшенных, Полоз Великий вокруг Любавушки кольцами вился, сватался, глазами своими змеиными чаровал.
—За меня пойдёшь-с, крас-с-савица, некуда тебе деватьс-ся, – шипел он. – С-с-соглашайс-ся подобру-поз-с-сдорову.
А круги всё уже и уже – того и гляди в объятьях своих холодных стиснет да задушит невзначай. Страшно было Любаве, да куда деваться.
Но задумала она участь свою печальную оттянуть.
—Пойду, коли так просишь. Только с условием, да не одним. Невеста я непростая, видная, обо мне каждая собака слыхала, а какая даже и видала. Красавице такой оборванкой замуж выходить не след. Будет у меня три желания.
—Хорош-ш-шо, чего ты желаешь-с, невес-с-ста моя?
Перевела дух Любавушка, решимости набираясь, да продолжила:
—Вот первое моё желание. Принеси мне, Полоз Великий, корону жемчугами украшенную, что царя Морского голову венчает, чтобы быть тебе царицей равною.
Подумал змей, пошипел, воздух язычищем своим гадким пробуя, да согласился.
—Это з-садумка мне по нраву. Нешто з-сря я царь богатейш-ший, будет ц-с-сарица моя в золоте ходить, с с-серебра кушать, жемчугами голову венчать. С-с-славно придумала, невес-ста моя!
Смекнул Полоз, что несметных богатств подземных должно хватить, чтобы с царём Морским, братом его родным, сторговаться
—Ж-шди меня на третий день, ненаглядная, – и исчез под землёй.
Лишь тогда Любава слезами горючими залилась, по жизни своей и по Микитке убиваясь. Верила, что он её не бросит, да страшно было за него пуще, чем за себя.
А Микитка уже день идёт, второй. Шаги у него – что речку перешагнуть; семь вёрст прошёл, и ещё семь осталось. Только будто кто путать его стал, кругами водить, потерял он дорогу. Уж и ковриги все подъедены, вода вся выпита, вокруг лес дремучий – впору отчаяться.
И тут видит, сокол в силках бьётся. Сжалился Микитка, выпустил его. Мяса с такого всё равно с напёрсток, да жёсткое. Тот и говорит ему голосом человечьим:
—Спасибо тебе, Микитка, сын Алексеев, внук Святозаров. Спас ты меня. За это я службу тебе сослужу – покажу дорогу до земель Полозовых.
И направились они по пути верному.
Полоз же в царство своё подземное с добычей вернулся. Да не на третий день, на второй, так торопился.
—Невес-ста моя ненаглядная, не ос-с-стался я на пир в чес-с-сть мою, так без-с-с крас-соты твоей тос-сковал. Брат бы обиделс-с-ся, да я на с-свадьбу его приглас-с-сил. Нешто не рада ты?
—Рада, царь мой, рада, – а самой хоть в прорубь с головой, до того плохо. – Красива корона, да не красивее меня. Слушай же второе моё желание. Замуж надобно в самых нарядных одеяниях выходить, а у меня одно только платье чумазое. Принеси полотно из лунного света, да прикажи платье пошить, каменьями изукрашенное, чтобы мне самой луну затмевать.
Долго Любава над желанием думала. Не хотела снова впросак попасть – кто же знал, что царь Подземный с царём Морским дружен? Только в небе у Полоза Великого власти нет.
—Непрос-с-стое желание, – задумался Полоз, – где ткачей для такого дела с-ыс-с-скать. Будет тебе платье, невес-с-ста моя, дос-с-стойное твоей крас-с-сы.
А сам глядит довольно – у Любавы уже глаза небесные в зелень малахитовую, змеиную, перецвели. Скоро, скоро супругой достойной ему станет. Пока же пусть тешится.
Микитке с соколом до царства змеиного меньше версты осталось, прощаться скоро. Да подружились они, прикипели друг к другу.
—Я деда твоего, Святозара, знал, – говорил Сокол. – Могучий был богатырь, железо калёное руками гнул. Ты с ним одно лицо.
Вздохнул Микитка.
—Все так говорят. Знать бы ещё, где смерть его настигла, хоть на могилку сходить, проститься.
—Не найдёшь ты могилы его, плохой смертью он помер. Звери бают, что ближники его, богатыри, зарубили из зависти к богатствам и славе, да в болоте утопили. И детей его также. Только меч с кольчугой от него и остались.
Закручинился Микитка, меч поглаживая. Жалко деда. А с Соколом прощаться ещё жальче.
Нарядили Любавушку в платье свадебное, да такой красоты, что обомлела она. Всё сияло оно, переливалось, будто солнце красное, которого в царстве Подземном не было.
—Пряжу лунную вс-сю ночь без-с ус-стали вс-се пауки Подз-семного царс-с-ства плели, половина пос-с-сле замертво упала. Платье лучше мас-с-стерицы ещё день шили-выш-шивали, ос-слепли вс-се, но для тебя, ненаглядная, ничего не жалко, – вился вокруг Полоз, да сверкал глазами довольно. Хороша невеста, лучше на свете не сыскать.
Волосы Любавы налились тяжестью холодной, заблестели настоящими нитями золотыми. У висков чуть заметно чешуя заблестела капельками росы. Скоро, совсем скоро прекрасной станет.
И сама Любава видела, что с каждым днём всё меньше в ней человечьего, и плакала, плакала, в покоях одна оставаясь.
—Слушай, Полоз-с, третье моё желание, – сказала она с тоской. – Подари мне башмачки дочери Солнца, в которых бегает, солнечные лучики по лесам рассыпает.
—Вот так желание. Я же сгорю на солнце, ты погубить меня удумала? – от удивления Полоз даже шипеть перестал.
—Таково последнее моё желание, и я твоя, – твёрдо сказала Любава. – А не выполнишь, так я себя погублю.
Задумался Полоз, нервно хвостом потряхивая, и звучало это трещоткой. Любава и помыслить не могла, что царь Подземный так умеет.
А Полозу не хотелось свадебку отменять. Гости приглашены, кушанья готовятся, платья и украшения сысканы. Но больно тяжела задача. Он никак на солнце не попадёт, туда и птицы не долетают. Птицы…
—Штош… Много на с-с-свете пернатых. Велю им лететь до с-самого с-солнца с моей прос-с-сьбой, коли тебе их не ш-жаль. Какая-нибудь птаха да долетит.
Ужаснулась Любавушка тому, что придумала, да поздно было менять желание.
Стояли Микитка да Сокол у самого входа в царство Подземное. Прощаться надобно, да мочи нет как не хочется.
—Ты, Микитка, ступай, ничего не бойся. Главное в глаза Полоза не смотри. Взгляд его, змеиный, воли лишает. Ослушаешься – будешь до самой смерти делать, что прикажет.
—Спасибо тебе, Сокол ясный, за помощь да за компанию.
—Не благодари раньше времени, чую я, что ещё пригожусь тебе.
Накликал он беду. И его Полоз позвал за башмачками для невесты своей. Пригрозил он птицам всех птенцов передушить и съесть, коли кто ослушается.
Шёл по царству Подземному Микитка не таясь. Полоз за какой-то надобностью уполз, а змейки его, охранницы, коли на них не нападать, ничего сделать не могли.
До вечера Микитка искал Любаву, так велик был дворец Полозов. Да только попасть к ней так запросто не смог, покои её замурованы оказались. Оно и понятно, Полозу никакие стены не страшны, он сквозь них ходит.
Бился Микитка, бился, Любавушку кликая, а она за стенкой плакала. И рада была, что Микитка её, ненаглядный, пришёл. Только о нём последние дни и думала-мечтала, о спасении молила. И отчаяние её за горло хватало – как она ему на глаза покажется, красавица такая. Чешуя рассыпалась бусинами по рукам и ногам, густо укрыла плечи белые, тронула шею лебединую. Совсем скоро она в змеёвку обратится, одну из тех, что ей прислуживают. Или, хуже того, в змея, как Полоз. Будет хвостом-трещоткой гневаться.
И тут Любавушку озарило. Вот она глупая! И змеёвки, и Полоз легко сквозь стены ползают, так может и она сумеет?
Стены, стоило к ним прикоснуться, расступились, раздвинулись, будто занавеси на окнах. А за ними стоял Микитка, уставший, похудевший и с бородой, но всё такой же.
—Микитка! – кинулась Любава к нему в объятия.
Не подумала, что не узнает. И Микитка тоже не подумал, он сразу понял, что Любавушка его это.
Побежали они из царства Подземного, да на обратном пути змейки-охранницы так добры не были. Бросились, сверкая клыками и глазами. Это царица их будущая, велено её стеречь.
Но разрубил их Микитка мечом булатным надвое, и следующих, и других, что путь им заграждали. С его силушкой то было несложно. Только времечко всё утекало, поторапливая. Полоз мог вернуться в любую минуту.
Микитка с Любавой уже выскочили на свет белый, побежали к лесочку, как земля перед ними разверзлась, да появился Полоз разозлённый. Так шипел он, что подчас сложно было слова разобрать.
—Как-с пос-с-смел ты, Микей, С-с-святоз-с-с-аров внук-с, у меня невес-с-сту украс-с-с-сть! З-с-са неё ш-щедрый выкуп был уплачен, с-с-соглас-с-сие она дала, не по чес-с-с-ти ты пос-с-ступаешь.
—Ты украл её, а потом уже согласие спросил, нету в нём силы. Я от родичей её благословление получил, не ты, змей. Я в своём праве, – сказал Микитка, меч обнажая.
Да какой Микитка, Микей Змееборец он.
—Убью-с-с-с-с! – страшным голосом зашипел-заревел Полоз.
И бились они ночь, и бились день, пока Микей уставать не начал. Позабыл он слова Сокола и взглянул в глаза змеиные, малахитовые. Тут же волю свою он потерял, меч роняя. Только и успел подумать, что теперь бедную Любаву никто не спасёт, быть ей змеиной женой. Хорошо, что она куда-то убежала и поражения его не увидит.
—Наконец-то-с-с, – доволен был уставший Полоз. Всё же силён был Микей, богатырёв род. – Убей с-с-себя, человечий с-с-сын.
Поднял Микей меч да на себя наставил. Тут на Полоза, откуда ни возьмись, упали и обожгли башмачки, сиявшие ярче солнца. Или как само солнце? С клёкотом напал на змея Сокол и выклевал ему глаза. Любава подбежала и обжигающими башмачками заколотила Полоза по спине. Шкура его, горелая, сползала от того кусками.
Ревел Полоз ужасающе, речь позабыв, но никак без глаз врагов увидеть не мог, вхолостую зубами щёлкал. Микей же очнулся и пронзил царя Подземного насквозь.
Тут же колдовство недоброе спало. Обратились все змеёвки вновь людьми. Пропали чешуйки с Любавушкиных рук, снова красавицей она стала с волосами золотыми, но не из золота. Хотя Микею она любой хороша была.
—Спасибо тебе, Сокол ясный, спас ты меня от смерти, снова мне помог. Теперь в долгу я у тебя.
—Возьмите, – протянула Любава Соколу башмачки. Теперь они её не обжигали, не было в ней змеиного.
Было Любавушке стыдно. Из-за её придумки пришлось лететь до самого Солнца.
Заклекотал Сокол, будто смеясь.
—То не спасение было, а помощь. Зато ты спас весь птичий род, Полоз немало наших птенцов погубил. А башмачки себе, оставь, красавица, большая за них цена уплочена, но не вертать её назад, – ласково говорил он.
Всё же Микитка другом ему стал и соратником. Улетел Сокол, пожелав молодым счастья, но пообещал прилетать каждую осень.