— Конечно, эти мифы интересно читать в тишине, вдумчиво, — сказал я партизану, слегка волнуясь. — Но сейчас ли мне до древних легенд? Эсэсовцы уже приближались, стреляя по всему, что попадалось в поле зрения, и на чудо рассчитывать не приходилось.
— Так ты меня не понял! — с отчаянием и злостью произнёс Иоаннис. — Этот человек может нас спасти! Только нужно его уговорить!
— Как старик может нас спасти, предком которого ты считаешь мифического Персея? Позовет Зевса? Молниями разнесет бронемашины и роту фашистов? Не говори мне глупости! Мне людей спасать надо, мою группу! Сказками займёмся в другое время!
Чувствовал, что этот бой может стать последним для нас, и такая злость брала, что казалось, вот-вот взорвусь сам. Сердце колотилось, кровь бурлила в висках, дыхание прерывисто свистело в ушах, а мышцы напрягались, готовые к рывку, прыжку или броску гранаты. И вдруг я услышал то, что поразило меня до костей:
— Он является хранителем артефакта… Головы самой… — Иоаннис перешел на шепот: — Самой… Медузы Горгоны. Ты слышал что-нибудь о ней?
Слышал ли я что-то об этой женщине? Конечно, разве такое можно не знать? Даже в те минуты тексты из детских книг — помимо моей воли — всплыли в памяти. Медуза — это имя женщины, а Горгона — вид чудовища. По приданиям, она была вначале человеком, единственной смертной горгоной из трёх сестёр, но самой красивой, что даже захотела состязаться с богиней Афиной. Естественно, той это не понравилось, и богиня науськала на неё Посейдона. Когда Медуза явилась в храм Афины, чтобы бросить вызов, Посейдон прямо там овладел ею. Афина превратила её волосы в змей, а тело сделала чешуйчатым и змиеподобным. Таким образом, она стала чудовищем. Неудивительно, что потом она помогла Персею расправиться с Медузой — вот уж женская ненависть и коварство.
Кстати, во время того поединка горгона была беременной. Когда Персей обезглавил её и улетел, с потоком крови из тела вышли полубоги — великан Хрисаор и крылатый конь Пегас. Капли крови, упавшие в пески Ливии, превратились в ядовитых змей, уничтоживших всё живое вокруг; те, что попали в океан, стали кораллами. Интересная история… но ничего общего с реальностью. Я с таким же успехом мог бы рассказать греку сказки про Бабу-Ягу и Кощея Бессмертного, Василису Премудрую и Ивана-дурака, а потом заявить, что эти персонажи спасут нас от «коричневой чумы».
— Иоаннис, не городи ерунды! — зло прошипел я. — Ты выбрал неудачный момент для древних мифов. В момент, когда решается наша судьба, ты хочешь, чтобы я поверил в сказку? Что существовали Харбида и Сцилла, герой Язон и Геракл, боги Олимпа, циклопы и сатиры?.. Может, про Атлантиду ещё мне расскажешь, блин?
Иоаннис не понимал слова «блин», а я никогда ему не пояснял, что это не просто кулинарное изделие — это эмоциональное выражение. В этот момент рядом разорвалась граната, брошенная эсэсовцем. Осколки свистели в воздухе, подбрасывая пыль и мелкие камни, но нам не причинили вреда. Иоаннис выстрелил из «вальтера» и уложил того, кто метнул снаряд. Он вполз ко мне вплотную и продолжил:
— Старший сын Персея — Перс стал родоначальником персидского народа, уж в существование персов ты веришь?
— Ну… про Персию я-то знаю… ныне это Иран…
— Тогда поверь и в мифы Греции. Знай, что лишь время стерло всё в нашем сознании и мировоззрении, но они описывали реальность, которая была здесь много веков назад… Всё изменилось — вера, цивилизация, боги… Для нас мифы — это нереальное, но жившие пять тысяч лет назад думали иначе…
Тут я задал ему вопрос:
— Хорошо, скажем, я поверил тебе… Слушай, а почему, когда итальянцы, а потом немцы напали на Грецию, Беранос не использовал магическую силу Медузы? Ведь он мог спасти и свой народ, страну, и всю Европу от фашизма! И раньше владелец головы горгоны — предок Бераноса — мог спасти от Османской империи!
На это у Иоанниса не было ответа. Я видел растерянность в его глазах: зрачки слегка расширились, взгляд метался между деревьями и горизонтом, а губы дрожали, словно он пытался собрать мысли, но не мог найти слов.
— Не знаю, друг, не знаю… — наконец выдохнул он. — Но мне известно, что к Бераносу обращались партизаны, но только он ответил отказом. Точнее, не совсем отказом, там что-то произошло… Папололус разговаривал с ним, но подробности прошли мимо меня…
— Тогда почему ты думаешь, что сейчас этот старик нам поможет?
— Потому что у нас иного выхода! Мы сможем уйти от врага, скрывшись в лесу и горах, но наши подопечные — эти евреи — не спасутся! Их точно всех уничтожат!
Я посмотрел вперед — там наступали фашисты, сливаясь с тьмой, тени которых метались между деревьями, а пули свистели и взрывались у земли. Потом обернулся назад — там прятались две сотни евреев, сжимаясь в страхе, а партизаны редкими очередями отвечали врагу, прячась за камнями, обломками и плетнями. Каждое мгновение могло стать последним. Не нужно быть гением, чтобы предугадать исход — нас просто раскатают в лепешку. Поэтому даже эта невероятная возможность казалась шансом на спасение.
— Веди меня, только быстро! — приказал я, и Иоаннис с удовлетворением кивнул.
Мы ползком, местами бегом, пересекли обстреливаемое пространство и оказались в деревне. Я дал команду партизанам занять оборону и прикрывать нас выстрелами, пока я не предприму другие шаги. О том, что за тайну мы ищем — голову Медузы Горгоны — я никому не сообщил, понимая, как это выглядело бы абсурдно.
Дом, где проживал рыбак Беранос, оказался старым, одноэтажным, построенным из белого камня, весь в цветущих кустах и висячих горшках. Во дворе на кольцах висела вытянутая рыболовная сеть, дверь была плотно закрыта, скрипучая и массивная.
Катадронис настойчиво постучался:
— Беранос, это партизаны, мы от Папололуса! Открывай, быстрее!
В деревне все скрылись от выстрелов, прячась по домам. Видимо, не стал исключением и старик. Но дверь приоткрылась. Перед нами появился сгорбленный старик с седыми руками, морщинистым лицом, глубоко посаженными, слегка подслеповатыми глазами, широким греческим носом и тонкой, но седой бородой. Его длинные волосы растрепаны, а плечи наклонены от возраста и постоянной работы. Одежда была скромная: грубая льняная рубаха, потертные штаны, простые сандалии. Когда я увидел его, невольно улыбнулся — даже в этих бедных и старых чертах угадывалась сила и достоинство потомка полубога.
— Чего вы хотите? — спросил он, пытаясь разглядеть нас при свете тусклой луны и вспышек от выстрелов. Старик вздрагивал от каждого выстрела, плечи подскакивали, глаза расширялись, но в них проскальзывала внутренняя сила, будто он знал, что такое опасность и как с ней справляться.
— Мы хотим поговорить, — ответил Иоаннис, не дожидаясь приглашения, заходя в дом. Я последовал за ним, держа автомат наготове, готовый отразить любой неожиданный выпад.
Беранос, посмотрев на наше оружие, лишь вздохнул, но не протестовал. Он подошел к столу и зажег масляную лампу, чье мягкое желтоватое пламя бросало колеблющиеся тени на стены. Света было немного, но нам и не требовалось больше. Я огляделся: обычная деревенская обстановка — стол с несколькими сколоченными руками стульями, простая кровать в углу с грубо сшитым одеялом, шкафчик с перечнем старой посуды, бутылками с оливковым маслом и керамическими кружками. Воздух был насыщен резким запахом рыбы — пересоленной, немного подсушенной, с запахом моря и дымка, словно старик постоянно готовил улов и хранил его здесь же, в доме. Судя по всему, Беранос жил один: ни запаха домашних дел, ни мелких следов женской руки, ни даже аккуратных складок на белье не ощущалось.
— Фашисты насели на вас? — спросил старик, не отрываясь от лампы, указывая на улицу, где еще слышались отголоски перестрелки. — Вы кого-то сопровождали? Я видел из окна много чужестранцев… Это не греки… Откуда-то из других земель.
— Мы охраняем евреев из Варшавы, — ответил я. — Наша задача — спасти им жизни…
Услышав мои слова, Беранос сразу понял, что я не местный. Акцент выдавал во мне чужака, чуждого этим краям.
— Ты кто? — спросил старик, делая шаг назад. Его плечи слегка сжались, глаза расширились, а руки, покрытые морщинами и сеткой прожилок, непроизвольно сжались в полузакрытые кулаки. Он опасался, но в его взгляде проскальзывала настороженная любознательность.
— Меня зовут Виктор, я из Советского Союза! — твердо сказал я.
— А-а, русский, значит… Коммунист? — усмехнулся старик, снова опуская руки. — Хотя мне все равно, я не имею никакого отношения к политике. Так что вам нужно?
Ответил за меня Иоаннис:
— Нам нужна Медуза Горгона…
От этих слов старик вздрогнул, и на мгновение его лицо похолодело: морщины на лбу углубились, глаза сузились, будто он вспомнил что-то, от чего кровь прилила к голове.
— Почему вы решили, что голова у меня? — спросил он с ноткой настороженной тревоги.
— Потому что я слышал это от твоей дочери Марии, которая была нашей связной в партизанском отряде. И об этом знают не только я, но и Папололус, так что нечего отнекиваться, Беранос.
Видимо, аргумент оказался весомым, потому что рыбак тяжело вздохнул и сел на стул, руки уперев в колени.
— Папалолус был у меня. Он тоже хотел голову горгоны… — тихо произнес он.
— Так почему ты не дал ее? — спросил я. — Ведь мы спасаем нашу Грецию от врагов! Разве твой предок Персей не хотел того же — освободить страну?
Старик усмехнулся, но усмешка была не веселой, а глубокой, почти философской:
— Вы верите в мифы? — сказал он. — Партизаны тоже верят в сказки древней Греции?
Тут Катадронис хлопнул по столу так, что старые деревянные доски дрогнули, послышался легкий скрип, а пыль на полках едва заметно взмыла. Его глаза сверкнули решимостью, губы сжались в тонкую линию, а руки дрожали, но не от страха, а от напряжения:
— Старик, — сказал он твердо, — сейчас не важно, верю я или нет. Нам нужна голова Медузы, и мы не уйдем, пока ее не получим.
Беранос повернулся ко мне:
— А ты, русский, веришь в Медузу Горгону?
Я пожал плечами:
— Я поверю, если это поможет спасти людей. И если мой товарищ не врет насчет этого артефакта, то только она, Медуза, способна это сделать.
Старик больше не спорил и не отнекивался. Он лишь оперся локтями о стол, гладя своей седой, слегка спутанной бородой. Каждое движение пальцев было медленным, размеренным, будто он пытался сосредоточиться и выстроить слова.
— По легенде, Персей передал голову Медузы самой Афине, которая носила ее на своих доспехах на груди, — проскрежетал он. — Еще есть версия, что головой владел сам Александр Македонский, и его победы — это на самом деле победы Медузы Горгоны… По третьей версии, она находится в земляном холме около площади Аргоса, и великие киклопы превратили ее в мрамор и водрузили у храма Кефиса…
— Но это не так, как я понял? — спросил я, все еще не веря своим ушам. — Головы Медузы там нет, у этого храма? Или иначе мой товарищ не привел меня сюда.
Старик метнул взгляд на Катадрониса, который тревожно смотрел в окно. Там мелькали фары автомашин, вспышки выстрелов отражались от стен домов, а по дороге к деревне уже мчались немецкие машины. Партизаны продолжали отстреливаться, не имея возможности сдержать наступающих эсэсовцев. Один дом ярко горел, пламя вырывалось сквозь крышу и окна, языки огня дымились и клочьями искр летели в сторону соседних строений.
— Нет, ее там никогда и не было… Там только копия… — сказал Беранос, взгляд его стал суровым и вдумчивым. — Ты знаешь, русский, Персей после случайного убийства своего деда не захотел стать царем Аргоса, он испытывал чувство вины, хотя и Акрисий был далеко не добрым — он ведь и дочь свою не пожалел. Герой уехал в Тиринф, где прожил много лет. Он же основал Микены… На горе Апесант близ Немеи впервые принес жертву Зевсу. Только Персей был убит, ибо все-таки был полубогом, смертным человеком, его взяла с собой Афина, разместив среди звезд. Но его дети остались на Земле. С Андромедой Персей родил дочь Горгофону и шестерых детей… Я — потомок Горгофоны, и голову Медузы он отдал ей… Только женщина могла хранить Медузу, таково было наставление Афины…
И тут у меня похолодело внутри. Каждое дыхание казалось слишком громким, словно могло отпугнуть надежду:
— И эта голова у вас?
— Да, — тихо произнес Беранос, — она хранится в том самом волшебном мешке больше пяти тысяч лет… У моих родителей не было дочерей, и я не мог быть хранителем. Даже моя покойная жена не могла быть им, поскольку не имела кровного родства со мной. Поэтому я должен был передать голову горгоны своей дочери, а она — передать потом своей дочери, и так до бесконечности… Но моя Мария погибла от рук итальянцев. Она шла по дороге от города, а тут агенты Бенито Муссолини схватили ее, пытали, а потом расстреляли… Я нашел тело бедной крошки спустя трое суток…
И тут Беранос заплакал, закрыв морщинистое лицо руками, покрытыми таким же морщинистым, сухим и прожженным временем кожным узором. Слезы текли по щеке, падали на стол. Это было немного неожиданно, но вполне естественно. Лишиться единственной дочери — трудно пережить. Мне стало жаль его. И все же я осторожно коснулся его плеча, надеясь использовать чудо, если оно, конечно, таковым является:
— Старик, а где это голова? Торопись, фашисты уже близко. Нам нужно спасти людей…
Рыбак встал. Он медленно прошелся по комнате, скрипнув старым полом, шаги были размеренные, но каждое движение ощущалось тяжелым от усталости и боли. Словно в его теле ожила вся история рода, горечь и утраты. Потом он повернулся к нам:
— Она у меня здесь, под полом. Только…
— Что только? — спросил я.
Старик помедлил, затем тихо сказал:
— Ладно, смотрите сами, потом думайте, что и как…
Он опустился на одно колено, аккуратно откинул старый коврик, под которым блестело кольцо с тонкой гравировкой — металлическая поверхность переливалась в тусклом свете лампы. Потянув руку в проем, он достал бордового цвета мешок.
Я немного оторопел. Если это тот самый волшебный мешок, о котором говорилось в мифе, то он сохранился прекрасно. На ткани были вышитые линии и узоры, переплетения древних символов и знаков, как на росписях старинных времен. Судя по форме, внутри находилось что-то округлое. Катадронис шепнул молитву, глаза его блестели волнением.
Беранос привстал, держа мешок обеими руками:
— Смотрите… Только все-таки не на ее глаза…
Я понял, почему. Ведь взгляд Медузы мог окаменить. Однако в этот момент меня охватило сомнение: казалось, мы участвуем в каком-то саморозыгрыше. Мы рисковали жизнями под огнем эсэсовцев, а тут ковыряемся с мифами. И все же… К счастью, у меня были мотоциклетные очки с темными стеклами, которые я всегда хранил в сумке с патронами. Я их надел и повернулся к старику:
— Доставай… эту голову…
Беранос без возражений положил мешок на стол и аккуратно развернул его концы.
У меня сперло дыхание. Я действительно увидел человеческую голову. Женские черты сразу привлекли внимание: тонкие, слегка сжатые губы, изящный прямой нос, бледная, почти прозрачная кожа, узкий подбородок, закрытые веки с длинными, аккуратными ресницами. Но вместо волос росли змеи — длинные, извивающиеся, тонкие и гладкие, словно живые украшения, покрывавшие голову целым гнездом, слегка шевелившиеся при каждом движении воздуха. Это было невероятно, нереально красиво и ужасно одновременно. Голова словно вобрала в себя всю силу древнего мифа.
— Так ты меня не понял! — с отчаянием и злостью произнёс Иоаннис. — Этот человек может нас спасти! Только нужно его уговорить!
— Как старик может нас спасти, предком которого ты считаешь мифического Персея? Позовет Зевса? Молниями разнесет бронемашины и роту фашистов? Не говори мне глупости! Мне людей спасать надо, мою группу! Сказками займёмся в другое время!
Чувствовал, что этот бой может стать последним для нас, и такая злость брала, что казалось, вот-вот взорвусь сам. Сердце колотилось, кровь бурлила в висках, дыхание прерывисто свистело в ушах, а мышцы напрягались, готовые к рывку, прыжку или броску гранаты. И вдруг я услышал то, что поразило меня до костей:
— Он является хранителем артефакта… Головы самой… — Иоаннис перешел на шепот: — Самой… Медузы Горгоны. Ты слышал что-нибудь о ней?
Слышал ли я что-то об этой женщине? Конечно, разве такое можно не знать? Даже в те минуты тексты из детских книг — помимо моей воли — всплыли в памяти. Медуза — это имя женщины, а Горгона — вид чудовища. По приданиям, она была вначале человеком, единственной смертной горгоной из трёх сестёр, но самой красивой, что даже захотела состязаться с богиней Афиной. Естественно, той это не понравилось, и богиня науськала на неё Посейдона. Когда Медуза явилась в храм Афины, чтобы бросить вызов, Посейдон прямо там овладел ею. Афина превратила её волосы в змей, а тело сделала чешуйчатым и змиеподобным. Таким образом, она стала чудовищем. Неудивительно, что потом она помогла Персею расправиться с Медузой — вот уж женская ненависть и коварство.
Кстати, во время того поединка горгона была беременной. Когда Персей обезглавил её и улетел, с потоком крови из тела вышли полубоги — великан Хрисаор и крылатый конь Пегас. Капли крови, упавшие в пески Ливии, превратились в ядовитых змей, уничтоживших всё живое вокруг; те, что попали в океан, стали кораллами. Интересная история… но ничего общего с реальностью. Я с таким же успехом мог бы рассказать греку сказки про Бабу-Ягу и Кощея Бессмертного, Василису Премудрую и Ивана-дурака, а потом заявить, что эти персонажи спасут нас от «коричневой чумы».
— Иоаннис, не городи ерунды! — зло прошипел я. — Ты выбрал неудачный момент для древних мифов. В момент, когда решается наша судьба, ты хочешь, чтобы я поверил в сказку? Что существовали Харбида и Сцилла, герой Язон и Геракл, боги Олимпа, циклопы и сатиры?.. Может, про Атлантиду ещё мне расскажешь, блин?
Иоаннис не понимал слова «блин», а я никогда ему не пояснял, что это не просто кулинарное изделие — это эмоциональное выражение. В этот момент рядом разорвалась граната, брошенная эсэсовцем. Осколки свистели в воздухе, подбрасывая пыль и мелкие камни, но нам не причинили вреда. Иоаннис выстрелил из «вальтера» и уложил того, кто метнул снаряд. Он вполз ко мне вплотную и продолжил:
— Старший сын Персея — Перс стал родоначальником персидского народа, уж в существование персов ты веришь?
— Ну… про Персию я-то знаю… ныне это Иран…
— Тогда поверь и в мифы Греции. Знай, что лишь время стерло всё в нашем сознании и мировоззрении, но они описывали реальность, которая была здесь много веков назад… Всё изменилось — вера, цивилизация, боги… Для нас мифы — это нереальное, но жившие пять тысяч лет назад думали иначе…
Тут я задал ему вопрос:
— Хорошо, скажем, я поверил тебе… Слушай, а почему, когда итальянцы, а потом немцы напали на Грецию, Беранос не использовал магическую силу Медузы? Ведь он мог спасти и свой народ, страну, и всю Европу от фашизма! И раньше владелец головы горгоны — предок Бераноса — мог спасти от Османской империи!
На это у Иоанниса не было ответа. Я видел растерянность в его глазах: зрачки слегка расширились, взгляд метался между деревьями и горизонтом, а губы дрожали, словно он пытался собрать мысли, но не мог найти слов.
— Не знаю, друг, не знаю… — наконец выдохнул он. — Но мне известно, что к Бераносу обращались партизаны, но только он ответил отказом. Точнее, не совсем отказом, там что-то произошло… Папололус разговаривал с ним, но подробности прошли мимо меня…
— Тогда почему ты думаешь, что сейчас этот старик нам поможет?
— Потому что у нас иного выхода! Мы сможем уйти от врага, скрывшись в лесу и горах, но наши подопечные — эти евреи — не спасутся! Их точно всех уничтожат!
Я посмотрел вперед — там наступали фашисты, сливаясь с тьмой, тени которых метались между деревьями, а пули свистели и взрывались у земли. Потом обернулся назад — там прятались две сотни евреев, сжимаясь в страхе, а партизаны редкими очередями отвечали врагу, прячась за камнями, обломками и плетнями. Каждое мгновение могло стать последним. Не нужно быть гением, чтобы предугадать исход — нас просто раскатают в лепешку. Поэтому даже эта невероятная возможность казалась шансом на спасение.
— Веди меня, только быстро! — приказал я, и Иоаннис с удовлетворением кивнул.
Мы ползком, местами бегом, пересекли обстреливаемое пространство и оказались в деревне. Я дал команду партизанам занять оборону и прикрывать нас выстрелами, пока я не предприму другие шаги. О том, что за тайну мы ищем — голову Медузы Горгоны — я никому не сообщил, понимая, как это выглядело бы абсурдно.
Дом, где проживал рыбак Беранос, оказался старым, одноэтажным, построенным из белого камня, весь в цветущих кустах и висячих горшках. Во дворе на кольцах висела вытянутая рыболовная сеть, дверь была плотно закрыта, скрипучая и массивная.
Катадронис настойчиво постучался:
— Беранос, это партизаны, мы от Папололуса! Открывай, быстрее!
В деревне все скрылись от выстрелов, прячась по домам. Видимо, не стал исключением и старик. Но дверь приоткрылась. Перед нами появился сгорбленный старик с седыми руками, морщинистым лицом, глубоко посаженными, слегка подслеповатыми глазами, широким греческим носом и тонкой, но седой бородой. Его длинные волосы растрепаны, а плечи наклонены от возраста и постоянной работы. Одежда была скромная: грубая льняная рубаха, потертные штаны, простые сандалии. Когда я увидел его, невольно улыбнулся — даже в этих бедных и старых чертах угадывалась сила и достоинство потомка полубога.
— Чего вы хотите? — спросил он, пытаясь разглядеть нас при свете тусклой луны и вспышек от выстрелов. Старик вздрагивал от каждого выстрела, плечи подскакивали, глаза расширялись, но в них проскальзывала внутренняя сила, будто он знал, что такое опасность и как с ней справляться.
— Мы хотим поговорить, — ответил Иоаннис, не дожидаясь приглашения, заходя в дом. Я последовал за ним, держа автомат наготове, готовый отразить любой неожиданный выпад.
Беранос, посмотрев на наше оружие, лишь вздохнул, но не протестовал. Он подошел к столу и зажег масляную лампу, чье мягкое желтоватое пламя бросало колеблющиеся тени на стены. Света было немного, но нам и не требовалось больше. Я огляделся: обычная деревенская обстановка — стол с несколькими сколоченными руками стульями, простая кровать в углу с грубо сшитым одеялом, шкафчик с перечнем старой посуды, бутылками с оливковым маслом и керамическими кружками. Воздух был насыщен резким запахом рыбы — пересоленной, немного подсушенной, с запахом моря и дымка, словно старик постоянно готовил улов и хранил его здесь же, в доме. Судя по всему, Беранос жил один: ни запаха домашних дел, ни мелких следов женской руки, ни даже аккуратных складок на белье не ощущалось.
— Фашисты насели на вас? — спросил старик, не отрываясь от лампы, указывая на улицу, где еще слышались отголоски перестрелки. — Вы кого-то сопровождали? Я видел из окна много чужестранцев… Это не греки… Откуда-то из других земель.
— Мы охраняем евреев из Варшавы, — ответил я. — Наша задача — спасти им жизни…
Услышав мои слова, Беранос сразу понял, что я не местный. Акцент выдавал во мне чужака, чуждого этим краям.
— Ты кто? — спросил старик, делая шаг назад. Его плечи слегка сжались, глаза расширились, а руки, покрытые морщинами и сеткой прожилок, непроизвольно сжались в полузакрытые кулаки. Он опасался, но в его взгляде проскальзывала настороженная любознательность.
— Меня зовут Виктор, я из Советского Союза! — твердо сказал я.
— А-а, русский, значит… Коммунист? — усмехнулся старик, снова опуская руки. — Хотя мне все равно, я не имею никакого отношения к политике. Так что вам нужно?
Ответил за меня Иоаннис:
— Нам нужна Медуза Горгона…
От этих слов старик вздрогнул, и на мгновение его лицо похолодело: морщины на лбу углубились, глаза сузились, будто он вспомнил что-то, от чего кровь прилила к голове.
— Почему вы решили, что голова у меня? — спросил он с ноткой настороженной тревоги.
— Потому что я слышал это от твоей дочери Марии, которая была нашей связной в партизанском отряде. И об этом знают не только я, но и Папололус, так что нечего отнекиваться, Беранос.
Видимо, аргумент оказался весомым, потому что рыбак тяжело вздохнул и сел на стул, руки уперев в колени.
— Папалолус был у меня. Он тоже хотел голову горгоны… — тихо произнес он.
— Так почему ты не дал ее? — спросил я. — Ведь мы спасаем нашу Грецию от врагов! Разве твой предок Персей не хотел того же — освободить страну?
Старик усмехнулся, но усмешка была не веселой, а глубокой, почти философской:
— Вы верите в мифы? — сказал он. — Партизаны тоже верят в сказки древней Греции?
Тут Катадронис хлопнул по столу так, что старые деревянные доски дрогнули, послышался легкий скрип, а пыль на полках едва заметно взмыла. Его глаза сверкнули решимостью, губы сжались в тонкую линию, а руки дрожали, но не от страха, а от напряжения:
— Старик, — сказал он твердо, — сейчас не важно, верю я или нет. Нам нужна голова Медузы, и мы не уйдем, пока ее не получим.
Беранос повернулся ко мне:
— А ты, русский, веришь в Медузу Горгону?
Я пожал плечами:
— Я поверю, если это поможет спасти людей. И если мой товарищ не врет насчет этого артефакта, то только она, Медуза, способна это сделать.
Старик больше не спорил и не отнекивался. Он лишь оперся локтями о стол, гладя своей седой, слегка спутанной бородой. Каждое движение пальцев было медленным, размеренным, будто он пытался сосредоточиться и выстроить слова.
— По легенде, Персей передал голову Медузы самой Афине, которая носила ее на своих доспехах на груди, — проскрежетал он. — Еще есть версия, что головой владел сам Александр Македонский, и его победы — это на самом деле победы Медузы Горгоны… По третьей версии, она находится в земляном холме около площади Аргоса, и великие киклопы превратили ее в мрамор и водрузили у храма Кефиса…
— Но это не так, как я понял? — спросил я, все еще не веря своим ушам. — Головы Медузы там нет, у этого храма? Или иначе мой товарищ не привел меня сюда.
Старик метнул взгляд на Катадрониса, который тревожно смотрел в окно. Там мелькали фары автомашин, вспышки выстрелов отражались от стен домов, а по дороге к деревне уже мчались немецкие машины. Партизаны продолжали отстреливаться, не имея возможности сдержать наступающих эсэсовцев. Один дом ярко горел, пламя вырывалось сквозь крышу и окна, языки огня дымились и клочьями искр летели в сторону соседних строений.
— Нет, ее там никогда и не было… Там только копия… — сказал Беранос, взгляд его стал суровым и вдумчивым. — Ты знаешь, русский, Персей после случайного убийства своего деда не захотел стать царем Аргоса, он испытывал чувство вины, хотя и Акрисий был далеко не добрым — он ведь и дочь свою не пожалел. Герой уехал в Тиринф, где прожил много лет. Он же основал Микены… На горе Апесант близ Немеи впервые принес жертву Зевсу. Только Персей был убит, ибо все-таки был полубогом, смертным человеком, его взяла с собой Афина, разместив среди звезд. Но его дети остались на Земле. С Андромедой Персей родил дочь Горгофону и шестерых детей… Я — потомок Горгофоны, и голову Медузы он отдал ей… Только женщина могла хранить Медузу, таково было наставление Афины…
И тут у меня похолодело внутри. Каждое дыхание казалось слишком громким, словно могло отпугнуть надежду:
— И эта голова у вас?
— Да, — тихо произнес Беранос, — она хранится в том самом волшебном мешке больше пяти тысяч лет… У моих родителей не было дочерей, и я не мог быть хранителем. Даже моя покойная жена не могла быть им, поскольку не имела кровного родства со мной. Поэтому я должен был передать голову горгоны своей дочери, а она — передать потом своей дочери, и так до бесконечности… Но моя Мария погибла от рук итальянцев. Она шла по дороге от города, а тут агенты Бенито Муссолини схватили ее, пытали, а потом расстреляли… Я нашел тело бедной крошки спустя трое суток…
И тут Беранос заплакал, закрыв морщинистое лицо руками, покрытыми таким же морщинистым, сухим и прожженным временем кожным узором. Слезы текли по щеке, падали на стол. Это было немного неожиданно, но вполне естественно. Лишиться единственной дочери — трудно пережить. Мне стало жаль его. И все же я осторожно коснулся его плеча, надеясь использовать чудо, если оно, конечно, таковым является:
— Старик, а где это голова? Торопись, фашисты уже близко. Нам нужно спасти людей…
Рыбак встал. Он медленно прошелся по комнате, скрипнув старым полом, шаги были размеренные, но каждое движение ощущалось тяжелым от усталости и боли. Словно в его теле ожила вся история рода, горечь и утраты. Потом он повернулся к нам:
— Она у меня здесь, под полом. Только…
— Что только? — спросил я.
Старик помедлил, затем тихо сказал:
— Ладно, смотрите сами, потом думайте, что и как…
Он опустился на одно колено, аккуратно откинул старый коврик, под которым блестело кольцо с тонкой гравировкой — металлическая поверхность переливалась в тусклом свете лампы. Потянув руку в проем, он достал бордового цвета мешок.
Я немного оторопел. Если это тот самый волшебный мешок, о котором говорилось в мифе, то он сохранился прекрасно. На ткани были вышитые линии и узоры, переплетения древних символов и знаков, как на росписях старинных времен. Судя по форме, внутри находилось что-то округлое. Катадронис шепнул молитву, глаза его блестели волнением.
Беранос привстал, держа мешок обеими руками:
— Смотрите… Только все-таки не на ее глаза…
Я понял, почему. Ведь взгляд Медузы мог окаменить. Однако в этот момент меня охватило сомнение: казалось, мы участвуем в каком-то саморозыгрыше. Мы рисковали жизнями под огнем эсэсовцев, а тут ковыряемся с мифами. И все же… К счастью, у меня были мотоциклетные очки с темными стеклами, которые я всегда хранил в сумке с патронами. Я их надел и повернулся к старику:
— Доставай… эту голову…
Беранос без возражений положил мешок на стол и аккуратно развернул его концы.
У меня сперло дыхание. Я действительно увидел человеческую голову. Женские черты сразу привлекли внимание: тонкие, слегка сжатые губы, изящный прямой нос, бледная, почти прозрачная кожа, узкий подбородок, закрытые веки с длинными, аккуратными ресницами. Но вместо волос росли змеи — длинные, извивающиеся, тонкие и гладкие, словно живые украшения, покрывавшие голову целым гнездом, слегка шевелившиеся при каждом движении воздуха. Это было невероятно, нереально красиво и ужасно одновременно. Голова словно вобрала в себя всю силу древнего мифа.
