Мы обалдело посмотрели на неё: кто-то приоткрыл рот, кто-то уставился в стол, как будто слова Инны сдвинули привычную картину мира. Внутри у меня кольнуло странное чувство — смесь скепсиса, восхищения и непонятной тревоги. Я ничего не ответил, потому что не знал, что сказать. Не так уж это было и абсурдно, учитывая всё, что мы только что обсуждали.
Побеседовав ещё час, мы разошлись по домам, словно выплыли из плотного тумана, каждый со своими мыслями. Было решено встретиться через год и собрать к этому времени какие-нибудь новые сведения.
Едва друзья покинули квартиру, как я вернулся и подошёл к Нине Сергеевне.
— Что-то забыл? — спросила она, убираясь со стола, поправляя на подносе пустые чашки.
— Нет, не забыл… Есть вопрос… Вы не знаете, говорил ли что-нибудь Виктор Анатольевич про ту визитёршу? Откуда она?
К моей радости, та ответила:
— Да, он сказал, что она работает в Самаркандском бюро экскурсий, и приглашала его к себе в гости… Только бедный Виктор не успел её навестить…
Я поблагодарил хозяйку и вышел из квартиры. У меня созрел план. Отпуск надо было закончить с результатом — так решил я.
На следующий день сел в автобус и поехал в Самарканд. Дорога заняла около четырёх часов.
Самарканд был красив — город сиял под утренним солнцем, бирюзовые купола мечетей и медресе вспыхивали, как драгоценные камни; узкие улицы старого города пахли пряностями, хлебом и горячим камнем; в садах шуршали арыки, а в тени чинары отдыхали пожилые мужчины, неторопливо беседуя. Воздух был прозрачный, звонкий, с примесью восточного колорита и чего-то древнего, будто само время в этом городе текло иначе, растягиваясь, как ковёр.
Найти бюро экскурсий в городе не составляло труда. В небольшом белёном здании с выцветшей вывеской и запахом старой бумаги и пыли мне сказали, что действительно Эвриала Ахмедова работает у них, но сейчас она дома, отдыхает. Взяв адрес, я направился к этой женщине.
Жила она недалеко от аэропорта. Дом оказался невысоким, кирпичным, сложенным из красного саманного кирпича, с плоской крышей и узким садиком перед входом. По стенам вились лозы винограда, в углу шумела арычная вода. Узкая улица в махалле9 петляла между таких же домов, но этот выделялся. Моё внимание сразу привлекла дверь — высокая, тяжёлая, из орехового дерева. На ней густо и тщательно были вырезаны сцены: драконы, переплетённые хвостами, женщины с венками, сцены охоты. И одна из фигур — женское лицо со змеями вместо волос, с глазами, глядящими прямо на вошедшего. Тонкая работа мастера, но сама тема была недвусмысленной. Это укрепило во мне уверенность: я не ошибся, правда где-то рядом.
На мой стук калитка мягко приоткрылась, и в проёме появилась женщина. Высокая, гибкая, с той редкой породой красоты, когда хочется не отводить глаз: густые тёмные волосы, тяжёлой волной лежащие на плечах, матовая белизна лица, тонкий прямой греческий нос, едва очерченные тонкие губы. Кожа – светлая, но с восточным тоном. Глаза — большие, тёмные, печальные, будто в них отразились века. Платье — традиционное узбекское, свободное, с богато вышитыми рукавами и подолом. Но в орнаменте сквозили линии и мотивы греческого искусства — спирали, меандры, пелопоннесские пальметты. Сейчас женщина смотрела на меня настороженно, чуть прищурив глаза.
— ;;;;;;;, ;;;;;;;; ;;; ;;; ;;;;;;;;, ;;;; ;;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;; (Здравствуйте, извиняюсь за беспокойство, только мне нужна Эвриала), — сказал я по-гречески.
— ;;;;;;;. ;;; ;;;;; ;; ;;; ;;;;;;; (Здравствуйте. Чем могу служить?) — ответила она тем же языком:
Меня пронзило током: я поздоровался с ней по-гречески, и она ответила на том же! Несколько секунд я молчал, разглядывая её. Мне нравилась эта женщина — нравилась не телесной красотой, а чем-то иным, древним, почти страшным. Казалось, что я стою на пороге тайны, ради которой стоило жертвовать собой.
Я вдохнул глубже и произнёс, почти шёпотом, запомнившийся текст из Куна:
— «Всё тело их покрывала блестящая и крепкая, как сталь, чешуя. Ни один меч не мог разрубить эту чешую, только изогнутый меч Гермеса. Громадные медные руки с острыми стальными когтями были у горгон. На головах у них вместо волос двигались, шипя, ядовитые змеи. Лица горгон, с их острыми, как кинжалы, клыками, с губами, красными, как кровь, и с горящими яростью глазами, были исполнены такой злобы, что в камень обращался всякий от одного взгляда на горгон. На крыльях с золотыми сверкающими перьями горгоны быстро носились по воздуху. Горе человеку, которого они встречали! Горгоны разрывали его на части своими медными руками и пили его горячую кровь…»
На меня смотрели насмешливые глаза — тёмные, как глубина моря, блестящие каким-то древним знанием, чуть ироничные, чуть печальные.
— И что? — спросила женщина.
— Но я вижу красавицу! Ничто в вас нет от горгоны! Кун ошибался! И Овидий, и Евгемер, и многие другие! Они никогда не видели вас!
Эвриала чуть усмехнулась, уголки губ дрогнули:
— Вы меня ещё плохо знаете. Если надо, я могу превратиться в это чудовище — мало никому не покажется! Не стоит меня обижать!
— У меня есть на крайний случай это, — я достал мотоциклетные очки своего учителя. — Или для вас это не помеха? У вас есть тот же дар, что и у сестры Медузы, не так ли? Вы применили его, когда остановили китайскую армию более двух тысяч лет назад, превратив в терракотовых солдат.
— Не отрицаю… — тихо, но твёрдо произнесла Эвриала. — Афина «наградила» нас по-разному чарами окаменения… Меня в меньшей степени. Но вот возвращать своё тело в человеческое мы способны… А вы что, движимы желаниями Персея? Хотите повесить мою голову на свой щит, как это сделала Афина? Или как Александр Великий, которому богиня подарила голову моей бедной сестры? Или Темурленг, хромоногий завоеватель, что требовал и от меня помощи в войне? Мне пришлось откупать её у македонского полководца, да только Афина отобрала у меня и вернула голову потомкам Персея для вечного хранения…
В её голосе слышался вызов, словно из глубины веков поднималась древняя обида. Тёмные глаза, прежде печальные, теперь смотрели настороженно, тяжело, будто примеряя: враг перед ней или союзник; в их глубине сверкнула сталь, а зрачки на миг сузились, словно змеиные.
Я поспешил поднять ладони, успокоить:
— Нет, я пришёл к вам с миром… Много лет назад я услышал рассказ своего учителя о том, как Медуза спасла его и людей. И я решил найти все концы этой истории. И чистая случайность привела к вам… Я умею хранить тайны, Эвриала… Я знаю, что голова Медузы хранится у племянницы Бераноса…
Женщина улыбнулась, губы дрогнули мягче, взгляд потеплел. Она сделала лёгкий шаг назад, распахивая дверь:
— Тогда входите и удивляйтесь тому, что услышите…
Я переступил порог, нисколько не сомневаясь в своём выборе.
…Прошло много лет после той встречи, и я не сожалею об этом. Да, мне известна одна из величайших тайн прошлого, которая тянется нитью до настоящего и скрыта в будущем, мне не ведомом. Только это уже не главное. У меня на руках трое сыновей и одна дочь. На стеллаже моего кабинета под стеклянным колпаком стоят мотоциклетные очки — немой знак памяти о Викторе Анатольевиче. На кухне готовит нам вкусные обеды моя супруга Эвриала, напевая что-то весёлое на греческом, к примеру: «;;; ;;;;; ;; ;;;;;;» — старинную песнь о мосте, что держится ценой человеческой жизни.
Я знаю: она будет жить и после меня, но меня это не волнует, не печалит. Ведь я — смертный, этим всё сказано. Успокаивает, что мои дети останутся с ней рядом, сопровождая в вечность. И где-то со звёздного неба на нас смотрит Медуза Горгона, куда душа ушла по велению Зевса. И, может, там, нашёл успокоение и мой учитель Виктор Анатольевич Серых.
Иногда, когда в доме стихает шум и дети уже спят, а за окнами Самарканда густо звёздное небо, я слышу, как Эвриала, думая, что я не замечаю, выходит в сад. Там, между гранатовыми деревьями, на каменной плите она зажигает крошечную лампу из бронзы, и её лицо в мерцающем свете становится иным — древним, торжественным, как у статуй в Делосе.
В такие минуты мне кажется, что где-то, далеко отсюда, по пустынным дорогам ходит ещё одна тень — хранительница тайн. В книжных подвалах музеев и монастырей есть вещи, на которые нельзя смотреть без особого разрешения: изумрудные кувшины, печати без имен, и квадратный ящик с гербом, который никто не осмеливается открывать.
Я не спрашиваю у Эвриалы, что именно лежит в этом ящике и чьё дыхание я иногда слышу во сне — тяжёлое, как ветер в пустыне, со шипением змей. Мне достаточно знать, что голова Медузы существует и поныне, там, где никто её не ищет.
И, может быть, когда-нибудь, в день, когда кончится мой век, она снова распахнёт свои глаза, и тогда судьба мира снова качнётся — но уже не мне это решать.
Однажды вечером, когда дети уже уснули, я заметил, как Эвриала тихо спустилась в подвал. Там, на низком столике, лежал стеклянный куб с мотоциклетными очками Серых. Она аккуратно накрыла его платком, словно оберегая что-то живое. Сыновья подошли, и она погладила каждого по голове, тихо шепнув:
— Помните, что видели и слышали сегодня. Никому нельзя рассказывать.
Дочь смотрела на мать с широко раскрытыми глазами, словно стараясь запомнить каждое движение, каждый звук. В этом доме больше никто не говорил о горгонах, но каждый понимал: тайна живет здесь, между ними, и только они хранят её. И я, смертный, могу лишь наблюдать, как бессмертное присутствует рядом, тихо охраняя нас и наших детей.
За окном мерцала Луна, и я почувствовал странное спокойствие — такое, как будто древние силы наконец нашли место, где могут отдыхать.
И вот так, спустя века, древние мифы и реальные события слились в одной нити, проходящей через Медузу, горгон и терракотовых солдат, через Александра Македонского и Эвриалу, через Виктора Анатольевича и меня. Тайна, казавшаяся невозможной, обрела своё место в истории, но осталась сокрытой от глаз посторонних. Я, смертный человек, живущий среди бессмертных, наблюдаю за тем, как прошлое переплетается с настоящим: моя семья рядом с Эвриалой, на полках — память о Викторе Анатольевиче, в сердце — осознание величайшей тайны, которая, может быть, навсегда останется неразгаданной. И где-то высоко над нами, среди холодного сияния звёзд, смотрит на нас Медуза Горгона, а с другой стороны времени, возможно, улыбается мой учитель, чей дух наконец обрел покой.
Побеседовав ещё час, мы разошлись по домам, словно выплыли из плотного тумана, каждый со своими мыслями. Было решено встретиться через год и собрать к этому времени какие-нибудь новые сведения.
Едва друзья покинули квартиру, как я вернулся и подошёл к Нине Сергеевне.
— Что-то забыл? — спросила она, убираясь со стола, поправляя на подносе пустые чашки.
— Нет, не забыл… Есть вопрос… Вы не знаете, говорил ли что-нибудь Виктор Анатольевич про ту визитёршу? Откуда она?
К моей радости, та ответила:
— Да, он сказал, что она работает в Самаркандском бюро экскурсий, и приглашала его к себе в гости… Только бедный Виктор не успел её навестить…
Я поблагодарил хозяйку и вышел из квартиры. У меня созрел план. Отпуск надо было закончить с результатом — так решил я.
На следующий день сел в автобус и поехал в Самарканд. Дорога заняла около четырёх часов.
Самарканд был красив — город сиял под утренним солнцем, бирюзовые купола мечетей и медресе вспыхивали, как драгоценные камни; узкие улицы старого города пахли пряностями, хлебом и горячим камнем; в садах шуршали арыки, а в тени чинары отдыхали пожилые мужчины, неторопливо беседуя. Воздух был прозрачный, звонкий, с примесью восточного колорита и чего-то древнего, будто само время в этом городе текло иначе, растягиваясь, как ковёр.
Найти бюро экскурсий в городе не составляло труда. В небольшом белёном здании с выцветшей вывеской и запахом старой бумаги и пыли мне сказали, что действительно Эвриала Ахмедова работает у них, но сейчас она дома, отдыхает. Взяв адрес, я направился к этой женщине.
Жила она недалеко от аэропорта. Дом оказался невысоким, кирпичным, сложенным из красного саманного кирпича, с плоской крышей и узким садиком перед входом. По стенам вились лозы винограда, в углу шумела арычная вода. Узкая улица в махалле9 петляла между таких же домов, но этот выделялся. Моё внимание сразу привлекла дверь — высокая, тяжёлая, из орехового дерева. На ней густо и тщательно были вырезаны сцены: драконы, переплетённые хвостами, женщины с венками, сцены охоты. И одна из фигур — женское лицо со змеями вместо волос, с глазами, глядящими прямо на вошедшего. Тонкая работа мастера, но сама тема была недвусмысленной. Это укрепило во мне уверенность: я не ошибся, правда где-то рядом.
На мой стук калитка мягко приоткрылась, и в проёме появилась женщина. Высокая, гибкая, с той редкой породой красоты, когда хочется не отводить глаз: густые тёмные волосы, тяжёлой волной лежащие на плечах, матовая белизна лица, тонкий прямой греческий нос, едва очерченные тонкие губы. Кожа – светлая, но с восточным тоном. Глаза — большие, тёмные, печальные, будто в них отразились века. Платье — традиционное узбекское, свободное, с богато вышитыми рукавами и подолом. Но в орнаменте сквозили линии и мотивы греческого искусства — спирали, меандры, пелопоннесские пальметты. Сейчас женщина смотрела на меня настороженно, чуть прищурив глаза.
— ;;;;;;;, ;;;;;;;; ;;; ;;; ;;;;;;;;, ;;;; ;;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;; (Здравствуйте, извиняюсь за беспокойство, только мне нужна Эвриала), — сказал я по-гречески.
— ;;;;;;;. ;;; ;;;;; ;; ;;; ;;;;;;; (Здравствуйте. Чем могу служить?) — ответила она тем же языком:
Меня пронзило током: я поздоровался с ней по-гречески, и она ответила на том же! Несколько секунд я молчал, разглядывая её. Мне нравилась эта женщина — нравилась не телесной красотой, а чем-то иным, древним, почти страшным. Казалось, что я стою на пороге тайны, ради которой стоило жертвовать собой.
Я вдохнул глубже и произнёс, почти шёпотом, запомнившийся текст из Куна:
— «Всё тело их покрывала блестящая и крепкая, как сталь, чешуя. Ни один меч не мог разрубить эту чешую, только изогнутый меч Гермеса. Громадные медные руки с острыми стальными когтями были у горгон. На головах у них вместо волос двигались, шипя, ядовитые змеи. Лица горгон, с их острыми, как кинжалы, клыками, с губами, красными, как кровь, и с горящими яростью глазами, были исполнены такой злобы, что в камень обращался всякий от одного взгляда на горгон. На крыльях с золотыми сверкающими перьями горгоны быстро носились по воздуху. Горе человеку, которого они встречали! Горгоны разрывали его на части своими медными руками и пили его горячую кровь…»
На меня смотрели насмешливые глаза — тёмные, как глубина моря, блестящие каким-то древним знанием, чуть ироничные, чуть печальные.
— И что? — спросила женщина.
— Но я вижу красавицу! Ничто в вас нет от горгоны! Кун ошибался! И Овидий, и Евгемер, и многие другие! Они никогда не видели вас!
Эвриала чуть усмехнулась, уголки губ дрогнули:
— Вы меня ещё плохо знаете. Если надо, я могу превратиться в это чудовище — мало никому не покажется! Не стоит меня обижать!
— У меня есть на крайний случай это, — я достал мотоциклетные очки своего учителя. — Или для вас это не помеха? У вас есть тот же дар, что и у сестры Медузы, не так ли? Вы применили его, когда остановили китайскую армию более двух тысяч лет назад, превратив в терракотовых солдат.
— Не отрицаю… — тихо, но твёрдо произнесла Эвриала. — Афина «наградила» нас по-разному чарами окаменения… Меня в меньшей степени. Но вот возвращать своё тело в человеческое мы способны… А вы что, движимы желаниями Персея? Хотите повесить мою голову на свой щит, как это сделала Афина? Или как Александр Великий, которому богиня подарила голову моей бедной сестры? Или Темурленг, хромоногий завоеватель, что требовал и от меня помощи в войне? Мне пришлось откупать её у македонского полководца, да только Афина отобрала у меня и вернула голову потомкам Персея для вечного хранения…
В её голосе слышался вызов, словно из глубины веков поднималась древняя обида. Тёмные глаза, прежде печальные, теперь смотрели настороженно, тяжело, будто примеряя: враг перед ней или союзник; в их глубине сверкнула сталь, а зрачки на миг сузились, словно змеиные.
Я поспешил поднять ладони, успокоить:
— Нет, я пришёл к вам с миром… Много лет назад я услышал рассказ своего учителя о том, как Медуза спасла его и людей. И я решил найти все концы этой истории. И чистая случайность привела к вам… Я умею хранить тайны, Эвриала… Я знаю, что голова Медузы хранится у племянницы Бераноса…
Женщина улыбнулась, губы дрогнули мягче, взгляд потеплел. Она сделала лёгкий шаг назад, распахивая дверь:
— Тогда входите и удивляйтесь тому, что услышите…
Я переступил порог, нисколько не сомневаясь в своём выборе.
…Прошло много лет после той встречи, и я не сожалею об этом. Да, мне известна одна из величайших тайн прошлого, которая тянется нитью до настоящего и скрыта в будущем, мне не ведомом. Только это уже не главное. У меня на руках трое сыновей и одна дочь. На стеллаже моего кабинета под стеклянным колпаком стоят мотоциклетные очки — немой знак памяти о Викторе Анатольевиче. На кухне готовит нам вкусные обеды моя супруга Эвриала, напевая что-то весёлое на греческом, к примеру: «;;; ;;;;; ;; ;;;;;;» — старинную песнь о мосте, что держится ценой человеческой жизни.
Я знаю: она будет жить и после меня, но меня это не волнует, не печалит. Ведь я — смертный, этим всё сказано. Успокаивает, что мои дети останутся с ней рядом, сопровождая в вечность. И где-то со звёздного неба на нас смотрит Медуза Горгона, куда душа ушла по велению Зевса. И, может, там, нашёл успокоение и мой учитель Виктор Анатольевич Серых.
Иногда, когда в доме стихает шум и дети уже спят, а за окнами Самарканда густо звёздное небо, я слышу, как Эвриала, думая, что я не замечаю, выходит в сад. Там, между гранатовыми деревьями, на каменной плите она зажигает крошечную лампу из бронзы, и её лицо в мерцающем свете становится иным — древним, торжественным, как у статуй в Делосе.
В такие минуты мне кажется, что где-то, далеко отсюда, по пустынным дорогам ходит ещё одна тень — хранительница тайн. В книжных подвалах музеев и монастырей есть вещи, на которые нельзя смотреть без особого разрешения: изумрудные кувшины, печати без имен, и квадратный ящик с гербом, который никто не осмеливается открывать.
Я не спрашиваю у Эвриалы, что именно лежит в этом ящике и чьё дыхание я иногда слышу во сне — тяжёлое, как ветер в пустыне, со шипением змей. Мне достаточно знать, что голова Медузы существует и поныне, там, где никто её не ищет.
И, может быть, когда-нибудь, в день, когда кончится мой век, она снова распахнёт свои глаза, и тогда судьба мира снова качнётся — но уже не мне это решать.
Однажды вечером, когда дети уже уснули, я заметил, как Эвриала тихо спустилась в подвал. Там, на низком столике, лежал стеклянный куб с мотоциклетными очками Серых. Она аккуратно накрыла его платком, словно оберегая что-то живое. Сыновья подошли, и она погладила каждого по голове, тихо шепнув:
— Помните, что видели и слышали сегодня. Никому нельзя рассказывать.
Дочь смотрела на мать с широко раскрытыми глазами, словно стараясь запомнить каждое движение, каждый звук. В этом доме больше никто не говорил о горгонах, но каждый понимал: тайна живет здесь, между ними, и только они хранят её. И я, смертный, могу лишь наблюдать, как бессмертное присутствует рядом, тихо охраняя нас и наших детей.
За окном мерцала Луна, и я почувствовал странное спокойствие — такое, как будто древние силы наконец нашли место, где могут отдыхать.
И вот так, спустя века, древние мифы и реальные события слились в одной нити, проходящей через Медузу, горгон и терракотовых солдат, через Александра Македонского и Эвриалу, через Виктора Анатольевича и меня. Тайна, казавшаяся невозможной, обрела своё место в истории, но осталась сокрытой от глаз посторонних. Я, смертный человек, живущий среди бессмертных, наблюдаю за тем, как прошлое переплетается с настоящим: моя семья рядом с Эвриалой, на полках — память о Викторе Анатольевиче, в сердце — осознание величайшей тайны, которая, может быть, навсегда останется неразгаданной. И где-то высоко над нами, среди холодного сияния звёзд, смотрит на нас Медуза Горгона, а с другой стороны времени, возможно, улыбается мой учитель, чей дух наконец обрел покой.
