Фантастический рассказ
Над вымыслом слезами обольюсь.
А. С. Пушкин
Но я люблю – за что, не знаю сам…
М. Ю. Лермонтов
Школьная подруга моей жены, библиотекарь Яна Игоревна,привезла из Петербурга помятую густо исписанную тетрадку,которую подняла во дворе возле мусорных баков. «Кто-то выбросил, –объяснила она. – Мне показалось – избавились напрасно. Я не всё поняла,здесь о стихах, о поэтах, в каком-то странном лабиринте. Но тот,кто написал, человек интересный, из прошлого века – значит, история,а историю нужно беречь. Посмотри, может быть, ошиблась…» Не откладывая в долгий ящик, находку Яны Игоревны я прочитал и решил вынести на беспристрастный суд читателей.
Мне по жизни страшно везло. Даже предположить невозможно: простого шоферюгу, который даже десятилетку не закончил, приняли в Союз писателей! На съезде творческой молодёжи я всего-навсего прочитал стихи, посвящённые друзьям по армейской службе, да спел под гитару несколько песен собственного сочинения. Меня, впрочем, охотно печатала молодёжная газета, это, наверное, добавило шансов. Вот и результат – представляете, я не кто-нибудь, а профессиональный писатель! Мне на радостях в качестве премии вручили путёвку в санаторий – отдыхай и вдохновляй своим творчеством тружеников города и села. И опять удача – близко знакомлюсь с красавицей из Ленинграда,с помпой переезжаю в знаменитый исторический центр. Хожу по улицам, площадям, стараюсь вживую представить ушедшую быль. В один из редких солнечных дней добрался до Литейного; после экскурсии на Мойку, 12, к Пушкину, захотелось посетить Дом Николая Алексеевича Некрасова, которого, скажу откровенно, почитал особенно. В голове навязчиво закрутилось: «Отец, слышь, рубит, а я отвожу…» Ладно, рубим дальше.
На Литейном, до музейной квартиры немного осталось, вдруг вижу перед собой высоченное сооружение в виде бутылки. На этикетке засверкали буквы – «Литературный лабиринт». Чуть пониже вывеска:
Не обидься. Ты пока не Пушкин.
Не Толстой. Не Шолохов пока.
Размышляю: а чего, собственно, обижаться? Всё абсолютно правильно.Но почему – пока? Второго ни Пушкина, ни Толстого, ни Шолохова не будет… Следующая вывеска заставила задуматься:
Кто хоть раз назвал себя поэтом,
Тот всю жизнь в долгу перед людьми.
Странно. Сам себя я никогда не называл поэтом, называли другие…О каком долге идёт речь? По-моему, долг один-единственный – хорошо пиши…
– Интересуетесь? – прозвучал за моей спиной красивый баритон.– Великолепный аттракцион – «Пойдёшь – не вернёшься». Если начал сочинять – всё, ты погиб. Но для тех, кто возвращается, – вселенский приз: полное собрание сочинений! На все века.
– У меня всего две тетрадки, – смущённо говорю я и во все глаза смотрю на человека, наряженного под Александра Сергеевича: чёрный цилиндр, волнистая накидка, прогулочная трость… Даже знаменитые бакенбарды! Но это, увы, не Пушкин.
– Ну так что? – спрашивает наряженный. – Полезешь в бутылку?Рискнёшь?
Я, да не рискну?! Где наша не пропадала! И собрание сочинений будет!..
– До скорой встречи! – бросаю тому, кто в цилиндре, и берусь за холодные металлические перекладины – предо мной лестница в несколько этажей. Усердно работаю ногами, карабкаюсь, а ступеньки налезают,не хотят заканчиваться… Зверски устал, на секунду замер – и опять,уже с трудом, поднимаю онемевшие конечности. Наконец, ухватился за край горлышка, нырнул с головой. Чувствую – лечу, переворачиваюсь,вот-вот смертельно шлёпнусь. Даже не поверил, когда туфли упёрлись в дощатый пол и в полутьме я разглядел просторное кресло, а в нём миловидную женщину со спицами в руках и пушистым вязанием.
«Дежурная», – догадался я.
Она спрашивает:
– Стихи? Проза? Драматургия?
– Стихи, – робко отвечаю я.
– Тогда направо.
С левой стороны хлынул то ли плач, то ли стон – громкие голоса восторга и рыдания.
– Не обращайте внимания, – поспешила объяснить дежурная. –Законная радость. Капитана третьего ранга приняли в Союз. – Спицы призывно сверкают, просятся в стихи. – Идите же! Советую начать с «Детской комнаты». Дверь открыта. Слышите, как работают мастера?
Бегом направляюсь к распахнутой двери, из которой дискантом вылетает вопрос: «Что же получается?» Следом сразу же, мощным хором,– ответ: «Лягушка лягается!» Хочу рассмотреть лица – не могу, вся толчея обращена ко мне затылками – в кепочках и без – так сказать, причёски с обратной стороны. Кто-то говорит (я не вижу): «А сейчас послушаем стихи в авторском исполнении. Прошу!» Негромкий хрипловатый голос заговорил:
Трясёт Антон антоновку,
Серёжка-друг вздыхает:
– Ну почему серёжевки
На свете не бывает!
Грянули аплодисменты. Опять взвивается невидимый дискант:«Это не всё! Творческое волшебство только начинается. Что мы знаем о домашних помощниках? Мягкие, лёгкие, удобные, незаменимые!.. А если их наденет директор школы? Для ребёнка – это что-то невероятное.Разве директор школы ходит в домашних тапках? Давайте стихи!» В тишине вкрадчиво зашаркали слова: "Я видел директора в тапочках!/Он тряс во дворе половик."
Детям и детским писателям это познавательно, интересно, а я заскучал. Дружные рукоплескания оставил позади и двинулся дальше.Над головой, на немыслимой высоте, зияет отверстие, через которое проник в таинственный, запретный для рядовых обывателей мир.Отверстие отсвечивает желтизной, напоминает луну, но сосредоточиться на сравнении не позволяет вывеска над входом – «Литературная роща».То, что надо! Осторожно заглядываю. Помещение забито до отказа,не протиснуться. Впереди, вероятно на помосте, высокая красивая поэтесса напевно читает:
Весна развенчивает мысль о чистоте:
Собачьи метки на газоне вместо снега…
Восторженные аплодисменты благодарят необычайно зоркого автора,а я наивно соображаю: сколько должно быть меток, если не видно снега?Даже повеяло неприятным дворовым запахом.
На постамент восходит поэт в тёмно-зелёной гимнастёрке, грустно произносит каждое слово; в память беспрепятственно вливаются весенние образы: "Март ручьи распустил, как тесёмки кальсон,/И в исподнем пошёл по дворам…"
Гениально! Март без штанов, в одних кальсонах, шлёпает по весенним лужам… Но где же стихи о человеке, о его жизненных делах и думах?Пойду поищу. В коридоре заметил вывеску – «Актуальные раздумья». В обширной комнате тоже не пропихнуться, но можно услышать, что-то разглядеть. А что разглядывать: поэты – обыкновенные люди: высокие и низкие, толстые и худые, лысые и кудрявые… Мне без разницы.Воспринимаю только слова, только рифмы. И сразу же, на ловца и зверь бежит: И думалось – зачем плывём, куда? Новый, решительный голос сбоку добавил пищу для размышлений:
Зарифмую нашу боль,
Брошу на продажу,
Арлекин я, не король –
Разгуляюсь в раже.
Арлекина сменила задумчивая поэтесса: "О прошлом писать не хочу,/О завтрашнем дне – не умею…"
Честно скажу – такая нахлынула тоска, ложись и помирай. А я человек– открытый всем ветрам, нет ли чего-нибудь веселее? Опять – в коридоре,под вывеской – «Не в бровь, а в глаз». Протискиваюсь, прислушиваюсь.
Посыпались находки:
Разматюжно и нелепо
Пляшут люди у пивточки…
Следующий автор, судя по овациям, более находчивый: "Очень долго снимаешь ты платье!../Двадцать лет!.."
Потянуло запахом алкоголя, как же без него:" Виноградную аллею дегустирую в стихе…"
А вот и наблюдение на пустом месте:
Мы встретились – и ничего…
Мы разошлись – и ничего…
Решительно направляюсь к дежурной. Спицы мелькают, а внимательные глаза устремлены на меня. «Спасибо, – говорю, – за радушный приём. Нельзя ли вернуться? Хотелось бы навестить квартиру Некрасова». – «Не торопитесь, к Некрасову всегда успеете. Вы же не заглянули к самым-самым! Не полюбовались «Поэтическим жемчугом»,не побывали на Олимпе! Нехорошо».
Я устыдился, пройти мимо настоящего жемчуга – в самом деле нехорошо, как бы потом не пожалеть. Заглядываю в переполненный зал (это уже не комната!) и замираю от бешеной находки: "Пень в небо раскорячил корни…"
Не успел отдышаться, как следует осмыслить, слышу – градом летят в меня сердцебойные снаряды:
Чревочёсы, мракомесы, поедатели белил,
Горбуны, строфокамилы, струг с персидскою княжной…
Будь я проклят, если с вами хоть когда-нибудь делил
Это лето, это небо, этот жребий раздвижной...
Ух, как шарахнуло! Не понял только про персидскую княжну и раздвижной жребий… Едва очухался, ударили по мне снаряды меньшей убойной силы: "И каждая собака задней лапой/Нам честь отдаёт у каждого угла!"
Следом загадочно звучит мужской голос: "Саксофон, похожий на безгрудую сирену./Какая же сирена без груди?"
Боевой женский подголосок старается увести от «мужской» темы: "Струится, вихрится, блудится сама,/Кудрится она, егозится зима."
Завершает мощным ударом всё-таки мужчина:" Индюк соплями изошёл…"
Всё, с меня хватит. Это, наверное, мастерство высочайшего уровня,но как применить к себе? Если начну «кудриться», меня не поймут…
Пулей вылетаю к дежурной. Она, не переставая вязать, удивляется моему нетерпению. «Нельзя же так! Вы собираетесь на вершину, но даже подножия не одолели! Оглянитесь, что там написано? «Даёшь Олимп!»
Конечно же, возвращаюсь. Конечно же, согласен: нельзя игнорировать современную классику, меня засмеют.
Олимпийский зал тоже под завязку – яблоку негде упасть. Кто-то на сцене выступает – тихо, вкрадчиво:
Есть памятник в Таврическом саду…
Есенин здесь таинственный и нежный…
Радуюсь – это действительно классика. Даже памятник может глубоко растрогать:
И хочется Серёгу мне обнять,
С ним водки выпить чарочку-другую…
Верно, чарочкой с великим и начинается великое, настоящее творчество… Из зала поднимается на сцену другой счастливый поэт,звучит поистине сложное словотворчество: "Лысый пёс поведёт против нас/Королей, офицеров и пешек…"
Стараюсь понять: лысый – о собаке? (Лысых собак не видел.) Поведёт – против кого? Как совместить лысую собаку и шахматы? Однако размышлять некогда. Следующий поэт рассуждает о жизни – как то загадочно, лёжа на диване: "И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,/Улиткой с рожками и вытекшей к тому ж…"
Страшно представить – вытекшая жизнь. Что осталось – пустая раковина? Мучительно соображаю… Не заметил, как по ступенькам поднялся новый автор и совсем уж загадочно, не по-русски заговорил:"Мой – дитя./Мой – не мать./Мой – не жизнь…"
Теперь-то можно закругляться. Впечатлений – выше крыши. Думаю о спасительной луне на недостигаемом небосклоне, выскальзываю в коридор. Откуда-то из глубины донеслись стоны, неуверенные крики о помощи. Что случилось? Бегу! Чем могу – помогу! Но немедленной помощи не потребовалась: в пустом пространстве – милая, симпатичная,невысокая женщина средних лет, прижав к груди аккуратные ладошки,страдальчески произносит: "Ко мне убийца приходил/С букетиком ромашки…"
Лицо открытое, почти детское, но взгляд острый, устремлён на меня,как будто именно я приходил с криминальным букетиком. Мне стало не по себе. Как в сказке, из небытия вынырнул спаситель, заслонил басом ни в чём не повинную поэтессу: "Я сам себя травлю нещадно ядом/Искусства, равнодушного к судьбе…"
Сверху невидимый женский голос прошептал: "Кто станет плакать о тебе?/И о себе никто не плачет…"
Как после таких откровений сохранить хорошее настроение? У меня, к сожалению, не получается. Бегу к дежурной – буду требовать эвакуации.
А черноглазая (наконец-то разглядел!) вязальщица через сверкающие спицы опять укоряет:
– Как я с вами устала. В журнал заходили? В наш самый толстый? Так и знала – нет! Искать не надо, там, где автографы. Успехов!
Разволновался, постучал в дверь, сплошь расписанную автографами побывавших здесь авторов. Как и положено, за столом – хмурый,остролицый, много чего повидавший редактор. Сурово спрашивает:
– Что у вас?
– Не успел записать, - нашёлся, что ответить, и попросил: – Можно,прочитаю?
– Положено на бумаге. Ладно, если не очень длинное, послушаю.
Набираю полную грудь воздуха, читаю стихотворение о вечеринке парней и девушек, которые, вместо труда на молодёжных стройках,прожигают жизнь с вином и танцульками. Печальным аккордом завершаю:
А розы – розы тихо умирали
В кровавой липкой лужице вина…
Редактор мрачно покачал головой и вынес вердикт:
– Собралась молодёжь – пусть веселится. Что в этом плохого? Отдыхают по-разному. Похвально, кое-что вы подметили: вино не только кровавое,но и липкое. Прочитайте что-нибудь ещё.
– Ещё? Пожалуйста.
Избушка лесника на сильных курьих ножках,
Открой секрет, за что тебя люблю?..
– Достаточно, – остановил редактор. – Скажу прямо – вы не полный ноль, что-то есть, но этого мало, очень мало! До свидания. – Редактор уткнулся взглядом в разложенные на столе рукописи, а я попятился к выходу. Толкнул спиной дверь, развернулся и чуть не упал – со всех сторон кололи осуждающие глаза.
Справа и слева зашуршало: «Не наш!Не наш!..» Узнал дежурную, она мягко говорит:
– Вы просились домой? Катапульта готова.
Описывать дальнейшее не имеет смысла. Вылетел, как пушечный снаряд. Пошло и поехало. Развёлся с женой, поскольку бросать северную столицу не хотела. Сел за привычную баранку. Продолжаю писать и печататься. Твёрдо для себя определил:
Я не поэт, а просто стихотворец –
Пишу о том, что трогает меня.
А трогает меня буквально всё – и лес, и поле, и родник, и трава-мурава.
Но особенно – простой человек, его лицо, его привычки, его необозримое прошлое. Разве этого мало?..
Над вымыслом слезами обольюсь.
А. С. Пушкин
Но я люблю – за что, не знаю сам…
М. Ю. Лермонтов
Школьная подруга моей жены, библиотекарь Яна Игоревна,привезла из Петербурга помятую густо исписанную тетрадку,которую подняла во дворе возле мусорных баков. «Кто-то выбросил, –объяснила она. – Мне показалось – избавились напрасно. Я не всё поняла,здесь о стихах, о поэтах, в каком-то странном лабиринте. Но тот,кто написал, человек интересный, из прошлого века – значит, история,а историю нужно беречь. Посмотри, может быть, ошиблась…» Не откладывая в долгий ящик, находку Яны Игоревны я прочитал и решил вынести на беспристрастный суд читателей.
Мне по жизни страшно везло. Даже предположить невозможно: простого шоферюгу, который даже десятилетку не закончил, приняли в Союз писателей! На съезде творческой молодёжи я всего-навсего прочитал стихи, посвящённые друзьям по армейской службе, да спел под гитару несколько песен собственного сочинения. Меня, впрочем, охотно печатала молодёжная газета, это, наверное, добавило шансов. Вот и результат – представляете, я не кто-нибудь, а профессиональный писатель! Мне на радостях в качестве премии вручили путёвку в санаторий – отдыхай и вдохновляй своим творчеством тружеников города и села. И опять удача – близко знакомлюсь с красавицей из Ленинграда,с помпой переезжаю в знаменитый исторический центр. Хожу по улицам, площадям, стараюсь вживую представить ушедшую быль. В один из редких солнечных дней добрался до Литейного; после экскурсии на Мойку, 12, к Пушкину, захотелось посетить Дом Николая Алексеевича Некрасова, которого, скажу откровенно, почитал особенно. В голове навязчиво закрутилось: «Отец, слышь, рубит, а я отвожу…» Ладно, рубим дальше.
На Литейном, до музейной квартиры немного осталось, вдруг вижу перед собой высоченное сооружение в виде бутылки. На этикетке засверкали буквы – «Литературный лабиринт». Чуть пониже вывеска:
Не обидься. Ты пока не Пушкин.
Не Толстой. Не Шолохов пока.
Размышляю: а чего, собственно, обижаться? Всё абсолютно правильно.Но почему – пока? Второго ни Пушкина, ни Толстого, ни Шолохова не будет… Следующая вывеска заставила задуматься:
Кто хоть раз назвал себя поэтом,
Тот всю жизнь в долгу перед людьми.
Странно. Сам себя я никогда не называл поэтом, называли другие…О каком долге идёт речь? По-моему, долг один-единственный – хорошо пиши…
– Интересуетесь? – прозвучал за моей спиной красивый баритон.– Великолепный аттракцион – «Пойдёшь – не вернёшься». Если начал сочинять – всё, ты погиб. Но для тех, кто возвращается, – вселенский приз: полное собрание сочинений! На все века.
– У меня всего две тетрадки, – смущённо говорю я и во все глаза смотрю на человека, наряженного под Александра Сергеевича: чёрный цилиндр, волнистая накидка, прогулочная трость… Даже знаменитые бакенбарды! Но это, увы, не Пушкин.
– Ну так что? – спрашивает наряженный. – Полезешь в бутылку?Рискнёшь?
Я, да не рискну?! Где наша не пропадала! И собрание сочинений будет!..
– До скорой встречи! – бросаю тому, кто в цилиндре, и берусь за холодные металлические перекладины – предо мной лестница в несколько этажей. Усердно работаю ногами, карабкаюсь, а ступеньки налезают,не хотят заканчиваться… Зверски устал, на секунду замер – и опять,уже с трудом, поднимаю онемевшие конечности. Наконец, ухватился за край горлышка, нырнул с головой. Чувствую – лечу, переворачиваюсь,вот-вот смертельно шлёпнусь. Даже не поверил, когда туфли упёрлись в дощатый пол и в полутьме я разглядел просторное кресло, а в нём миловидную женщину со спицами в руках и пушистым вязанием.
«Дежурная», – догадался я.
Она спрашивает:
– Стихи? Проза? Драматургия?
– Стихи, – робко отвечаю я.
– Тогда направо.
С левой стороны хлынул то ли плач, то ли стон – громкие голоса восторга и рыдания.
– Не обращайте внимания, – поспешила объяснить дежурная. –Законная радость. Капитана третьего ранга приняли в Союз. – Спицы призывно сверкают, просятся в стихи. – Идите же! Советую начать с «Детской комнаты». Дверь открыта. Слышите, как работают мастера?
Бегом направляюсь к распахнутой двери, из которой дискантом вылетает вопрос: «Что же получается?» Следом сразу же, мощным хором,– ответ: «Лягушка лягается!» Хочу рассмотреть лица – не могу, вся толчея обращена ко мне затылками – в кепочках и без – так сказать, причёски с обратной стороны. Кто-то говорит (я не вижу): «А сейчас послушаем стихи в авторском исполнении. Прошу!» Негромкий хрипловатый голос заговорил:
Трясёт Антон антоновку,
Серёжка-друг вздыхает:
– Ну почему серёжевки
На свете не бывает!
Грянули аплодисменты. Опять взвивается невидимый дискант:«Это не всё! Творческое волшебство только начинается. Что мы знаем о домашних помощниках? Мягкие, лёгкие, удобные, незаменимые!.. А если их наденет директор школы? Для ребёнка – это что-то невероятное.Разве директор школы ходит в домашних тапках? Давайте стихи!» В тишине вкрадчиво зашаркали слова: "Я видел директора в тапочках!/Он тряс во дворе половик."
Детям и детским писателям это познавательно, интересно, а я заскучал. Дружные рукоплескания оставил позади и двинулся дальше.Над головой, на немыслимой высоте, зияет отверстие, через которое проник в таинственный, запретный для рядовых обывателей мир.Отверстие отсвечивает желтизной, напоминает луну, но сосредоточиться на сравнении не позволяет вывеска над входом – «Литературная роща».То, что надо! Осторожно заглядываю. Помещение забито до отказа,не протиснуться. Впереди, вероятно на помосте, высокая красивая поэтесса напевно читает:
Весна развенчивает мысль о чистоте:
Собачьи метки на газоне вместо снега…
Восторженные аплодисменты благодарят необычайно зоркого автора,а я наивно соображаю: сколько должно быть меток, если не видно снега?Даже повеяло неприятным дворовым запахом.
На постамент восходит поэт в тёмно-зелёной гимнастёрке, грустно произносит каждое слово; в память беспрепятственно вливаются весенние образы: "Март ручьи распустил, как тесёмки кальсон,/И в исподнем пошёл по дворам…"
Гениально! Март без штанов, в одних кальсонах, шлёпает по весенним лужам… Но где же стихи о человеке, о его жизненных делах и думах?Пойду поищу. В коридоре заметил вывеску – «Актуальные раздумья». В обширной комнате тоже не пропихнуться, но можно услышать, что-то разглядеть. А что разглядывать: поэты – обыкновенные люди: высокие и низкие, толстые и худые, лысые и кудрявые… Мне без разницы.Воспринимаю только слова, только рифмы. И сразу же, на ловца и зверь бежит: И думалось – зачем плывём, куда? Новый, решительный голос сбоку добавил пищу для размышлений:
Зарифмую нашу боль,
Брошу на продажу,
Арлекин я, не король –
Разгуляюсь в раже.
Арлекина сменила задумчивая поэтесса: "О прошлом писать не хочу,/О завтрашнем дне – не умею…"
Честно скажу – такая нахлынула тоска, ложись и помирай. А я человек– открытый всем ветрам, нет ли чего-нибудь веселее? Опять – в коридоре,под вывеской – «Не в бровь, а в глаз». Протискиваюсь, прислушиваюсь.
Посыпались находки:
Разматюжно и нелепо
Пляшут люди у пивточки…
Следующий автор, судя по овациям, более находчивый: "Очень долго снимаешь ты платье!../Двадцать лет!.."
Потянуло запахом алкоголя, как же без него:" Виноградную аллею дегустирую в стихе…"
А вот и наблюдение на пустом месте:
Мы встретились – и ничего…
Мы разошлись – и ничего…
Решительно направляюсь к дежурной. Спицы мелькают, а внимательные глаза устремлены на меня. «Спасибо, – говорю, – за радушный приём. Нельзя ли вернуться? Хотелось бы навестить квартиру Некрасова». – «Не торопитесь, к Некрасову всегда успеете. Вы же не заглянули к самым-самым! Не полюбовались «Поэтическим жемчугом»,не побывали на Олимпе! Нехорошо».
Я устыдился, пройти мимо настоящего жемчуга – в самом деле нехорошо, как бы потом не пожалеть. Заглядываю в переполненный зал (это уже не комната!) и замираю от бешеной находки: "Пень в небо раскорячил корни…"
Не успел отдышаться, как следует осмыслить, слышу – градом летят в меня сердцебойные снаряды:
Чревочёсы, мракомесы, поедатели белил,
Горбуны, строфокамилы, струг с персидскою княжной…
Будь я проклят, если с вами хоть когда-нибудь делил
Это лето, это небо, этот жребий раздвижной...
Ух, как шарахнуло! Не понял только про персидскую княжну и раздвижной жребий… Едва очухался, ударили по мне снаряды меньшей убойной силы: "И каждая собака задней лапой/Нам честь отдаёт у каждого угла!"
Следом загадочно звучит мужской голос: "Саксофон, похожий на безгрудую сирену./Какая же сирена без груди?"
Боевой женский подголосок старается увести от «мужской» темы: "Струится, вихрится, блудится сама,/Кудрится она, егозится зима."
Завершает мощным ударом всё-таки мужчина:" Индюк соплями изошёл…"
Всё, с меня хватит. Это, наверное, мастерство высочайшего уровня,но как применить к себе? Если начну «кудриться», меня не поймут…
Пулей вылетаю к дежурной. Она, не переставая вязать, удивляется моему нетерпению. «Нельзя же так! Вы собираетесь на вершину, но даже подножия не одолели! Оглянитесь, что там написано? «Даёшь Олимп!»
Конечно же, возвращаюсь. Конечно же, согласен: нельзя игнорировать современную классику, меня засмеют.
Олимпийский зал тоже под завязку – яблоку негде упасть. Кто-то на сцене выступает – тихо, вкрадчиво:
Есть памятник в Таврическом саду…
Есенин здесь таинственный и нежный…
Радуюсь – это действительно классика. Даже памятник может глубоко растрогать:
И хочется Серёгу мне обнять,
С ним водки выпить чарочку-другую…
Верно, чарочкой с великим и начинается великое, настоящее творчество… Из зала поднимается на сцену другой счастливый поэт,звучит поистине сложное словотворчество: "Лысый пёс поведёт против нас/Королей, офицеров и пешек…"
Стараюсь понять: лысый – о собаке? (Лысых собак не видел.) Поведёт – против кого? Как совместить лысую собаку и шахматы? Однако размышлять некогда. Следующий поэт рассуждает о жизни – как то загадочно, лёжа на диване: "И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,/Улиткой с рожками и вытекшей к тому ж…"
Страшно представить – вытекшая жизнь. Что осталось – пустая раковина? Мучительно соображаю… Не заметил, как по ступенькам поднялся новый автор и совсем уж загадочно, не по-русски заговорил:"Мой – дитя./Мой – не мать./Мой – не жизнь…"
Теперь-то можно закругляться. Впечатлений – выше крыши. Думаю о спасительной луне на недостигаемом небосклоне, выскальзываю в коридор. Откуда-то из глубины донеслись стоны, неуверенные крики о помощи. Что случилось? Бегу! Чем могу – помогу! Но немедленной помощи не потребовалась: в пустом пространстве – милая, симпатичная,невысокая женщина средних лет, прижав к груди аккуратные ладошки,страдальчески произносит: "Ко мне убийца приходил/С букетиком ромашки…"
Лицо открытое, почти детское, но взгляд острый, устремлён на меня,как будто именно я приходил с криминальным букетиком. Мне стало не по себе. Как в сказке, из небытия вынырнул спаситель, заслонил басом ни в чём не повинную поэтессу: "Я сам себя травлю нещадно ядом/Искусства, равнодушного к судьбе…"
Сверху невидимый женский голос прошептал: "Кто станет плакать о тебе?/И о себе никто не плачет…"
Как после таких откровений сохранить хорошее настроение? У меня, к сожалению, не получается. Бегу к дежурной – буду требовать эвакуации.
А черноглазая (наконец-то разглядел!) вязальщица через сверкающие спицы опять укоряет:
– Как я с вами устала. В журнал заходили? В наш самый толстый? Так и знала – нет! Искать не надо, там, где автографы. Успехов!
Разволновался, постучал в дверь, сплошь расписанную автографами побывавших здесь авторов. Как и положено, за столом – хмурый,остролицый, много чего повидавший редактор. Сурово спрашивает:
– Что у вас?
– Не успел записать, - нашёлся, что ответить, и попросил: – Можно,прочитаю?
– Положено на бумаге. Ладно, если не очень длинное, послушаю.
Набираю полную грудь воздуха, читаю стихотворение о вечеринке парней и девушек, которые, вместо труда на молодёжных стройках,прожигают жизнь с вином и танцульками. Печальным аккордом завершаю:
А розы – розы тихо умирали
В кровавой липкой лужице вина…
Редактор мрачно покачал головой и вынес вердикт:
– Собралась молодёжь – пусть веселится. Что в этом плохого? Отдыхают по-разному. Похвально, кое-что вы подметили: вино не только кровавое,но и липкое. Прочитайте что-нибудь ещё.
– Ещё? Пожалуйста.
Избушка лесника на сильных курьих ножках,
Открой секрет, за что тебя люблю?..
– Достаточно, – остановил редактор. – Скажу прямо – вы не полный ноль, что-то есть, но этого мало, очень мало! До свидания. – Редактор уткнулся взглядом в разложенные на столе рукописи, а я попятился к выходу. Толкнул спиной дверь, развернулся и чуть не упал – со всех сторон кололи осуждающие глаза.
Справа и слева зашуршало: «Не наш!Не наш!..» Узнал дежурную, она мягко говорит:
– Вы просились домой? Катапульта готова.
Описывать дальнейшее не имеет смысла. Вылетел, как пушечный снаряд. Пошло и поехало. Развёлся с женой, поскольку бросать северную столицу не хотела. Сел за привычную баранку. Продолжаю писать и печататься. Твёрдо для себя определил:
Я не поэт, а просто стихотворец –
Пишу о том, что трогает меня.
А трогает меня буквально всё – и лес, и поле, и родник, и трава-мурава.
Но особенно – простой человек, его лицо, его привычки, его необозримое прошлое. Разве этого мало?..
