1.
Вышло это, правда, ужасно грубо и нехорошо. Дело было так.
Смольяниновы прислали свои абонементные билеты на "Хованщину" с Шаляпиным. Под холодным и слякотным ветром билеты привезла смольяниновская горничная.
Анна Александровна спросила:
- Сколько ей дать на чай?
Он ответил:
- Ну, по крайней мере - четвертак.
- Вот пустяки какие! За что? Довольно гривенника.
- Да что ты, Аня! Ну кто дает на чай гривенник! Только мелочные лавочники.
- Господи, что за барские замашки!.. И гривенник очень хорошо... Нате, Дуняша, отдайте ей.
- Да погоди же, Аня...
Анна Александровна властно и раздельно повторила:
- Подите, Дуняша, и отдайте!
Он вспыхнул, но овладел собою и молча закусил губу. Дуняша невинно подняла брови, как будто ничего не заметила, и ушла с гривенником в кухню. Няня сидела с Боречкой тут же за чайным столом. И она тоже все слышала. Гадость, гадость какая! Хоть бы людей постеснялась!
Бледный, он ходил большими шагами из залы через прихожую в кабинет и обратно. Анна Александровна ласково спросила:
- Чаю тебе налить еще?
Он резко ответил:
- Нет.
Она с ложечки кормила Боречку и нараспев говорила:
- А папа на нас с тобой сердится! Он у нас злючка, нервулька. А мы на него не будем обращать никакого внимания! Позлится и перестанет!
И даже это все при няне! А ведь знает, как ему противны ссоры на людях. Он круто повернулся, ушел к себе в кабинет и заперся.
Раскрыл дело, по которому предстояло выступать завтра в суде.
"... а полагаю, что обязательство, выданное доверителем моим веневскому мещанину Афиногену Шерстобитову..."
Ах, гадость, гадость! Словно мальчишку какого обрезала! Даже и разговаривать не удостоила. И так грубо, при людях... Смешно: завтра во фраке он будет выступать в суде,-- серьезный, важный, а здесь, дома: "Ничего,-- позлится и перестанет!" И ведь сама же спросила, сколько дать!.. А главное - как мелко все! Из каких пустяков умудряется устроить ссору! Словно у ребят малых дошкольного возраста. В такой плоскости ссоры только и бывают у ребят дошкольного возраста да у женатых людей. В школьном возрасте дети уже стыдятся подобных ссор.
В дверь послышался тихий стук. Анна Александровна виновато спросила:
- Алеша! Можно?
Он хрипло сказал:
- Нет, нельзя.
И опять взялся за дело. Старая история: станет теперь нежна, предупредительна, как будто этим можно уничтожить тот позор и стыд, который ему пришлось пережить. Он вдруг сообразил и усмехнулся: почему она сейчас постучалась? Потому что он ушел и не выпил обычного второго стакана чаю... О, женщина! С ясной улыбкой пройдет ногами по душе человека, да еще нарочно покрепче нажмет каблучками. А даст на куски себя разрезать, чтобы этот же человек не остался без второго стакана чаю!
Перо спотыкалось и трещало по бумаге. Он открыл боковой ящик письменного стола, чтобы достать свежее перо. Сбоку лежал в потертой кобуре браунинг, который он брал с собою в разъезды. Вынул он его из кобуры,-- плоский, блестящий,-- и стал рассматривать. Застрелить бы себя!.. И оставить записку: "Заела ты мне жизнь, подлая баба. Проклятье тебе!"
Ему представилось, как она вбежит на выстрел и увидит его бьющееся в конвульсиях тело с раздробленным черепом и залитым кровью лицом, какой это будет безмерный ужас. И уж ничем, ничем нельзя будет ничего поправить. Представлялось, как она в диком отчаянье бьется о гроб и зовет: "Алеша! Алеша! Встань!" И вдруг замолкает. Но ночью, когда никого нет возле гроба, приходит и стоит одна в сумрачной тишине - в той особенной тишине, какая бывает ночью в комнате, где лежит покойник. Глаза у нее черные и огромные, как ночь. Она жадно вглядывается в восковое лицо с повязанным лбом. И жалобно, настойчиво, как ребенок, потерявший мать, зовет: "Алеша! Милый мой, Алешечка! Зачем ты так? Встань же! Слышишь?"
Слезы навернулись на глаза. И стал он себе гадок. Можно ли даже не всерьез тешить себя такими картинами? Милая Анка!.. Только вдалеке где-то прошла серьезная смерть,-- и сразу серьезною стала жизнь, и такими ничтожными сделались ее пустяки. Разве можно ими оценивать жизнь! И сзади мелочных ссор - сколько в их взаимной жизни светлого, незабвенно-милого. Вот даже тогда, когда она сидела в широкой блузе у стола с Боречкой и трунила над его гневом,-- какое прелестное сиянье материнства шло от нее.
Ну, а все-таки,-- обрезала его, как мальчишку! Даже возражений не стала слушать. И все из-за какого-то гривенника! А потом: "Папа наш злючка, а мы на него не станем обращать внимания!" Это при няне! Как женщины мелочны и неуживчивы, какою некрасивою делают жизнь!.. И ведь ни за что прощения не попросит.
Нет, пускай, пускай! Как бы это вышло?
Он достал лист почтовой бумаги и крупным, твердым почерком написал:
"Загубила ты мою жизнь, проклятая баба!"
Потом вынул из револьвера обойму с патронами и приставил пустой револьвер к виску. Дуло холодом тронуло кожу. Он перечитал написанное и нажал спуск. Но он забыл...
Он забыл, что первый патрон, который лежит в самом стволе револьвера, не вынимается вместе с обоймою. На всю квартиру ахнул выстрел.
2
В Москве, между Солянкой и Яузским бульваром, находился до революции широко известный Хитров рынок. Днем там толокся народ, продавал и покупал всякое барахло, в толпе мелькали босяки с жуликоватыми глазами. Вечером тускло светились окна ночлежных домов, трактиров и низкопробных притонов. Распахивалась дверь кабака, вместе с клубами пара кубарем вылетал на мороз избитый, рычащий пьянчуга в разодранной ситцевой рубашке. Ночью повсюду звучали пьяные песни и крики "караул".
В чулане одного из хитровских домов был найден под кроватью труп задушенного старика. Дали знать в полицию. Приехали товарищ прокурора и судебный следователь. Под темной лестницей, пахнущей отхожим местом,-- чулан при шапочном заведении. Поверху проходит железная труба из кухни заведения - единственное отопление чулана. Чулан тесно заставлен мебелью. Под железной кроватью труп задушенного старика с багровым лицом. Ему хозяин шапочного заведения сдавал под жилье чулан. Все вещи целы. В комоде найдена жестянка, в ней семнадцать рублей с копейками. Не грабеж. Кто убил?
Много помог следствию городовой, давно служивший в той местности; все взаимоотношения, романы и истории рынка были ему хорошо известны. Найти виновника преступления оказалось очень нетрудно.
Убитый старик был когда-то начальником крупной железнодорожной станции, спился, попал на Хитров рынок. Под старость стал пить меньше. Скупал по тридцать, по сорок копеек старые шерстяные платья и из лоскутьев шил шикарные одеяла для хитровских красавиц, зарабатывал по шестнадцать - восемнадцать рублей в месяц. Считался богачом, имел постоянный заработок, свой угол.
Допрос свидетелей. Как будто раскрылся пол, и из подполья полезли жуткие, совершенно невероятные фигуры в человеческом обличье. Хозяин шапочного заведения, у которого убитый нанимал чулан, старик лет пятидесяти. Был очень пьян, пришлось отправить в участок для вытрезвления, и допросить его можно было только на следующий день вечером. С опухшим лицом, сидит, сгорбившись, в лисьей шубе. И вдруг начал икать. Это было что-то ужасное. Как будто все внутренности его выворачивались. Умоляет дать водки, чтобы опохмелиться.
Спрашивают об убитом. Он очень уклончиво. Ничего путного нельзя добиться. Наконец сознался.
- Я его ни разу не видал.
- Как не видали? Он у вас уже пять месяцев живет!
- Извините! Я шесть месяцев беспросыпу пьян. Как сукин сын, извините за выражение.
Оказалось, действительно все время пьет. Днем в трактире, вечером возвращается - спать. Ночью проснется, хрипит: "Водки!" Жена ему вставляет в рот горлышко бутылки. Утром проснется, опять: "Водки!" Встанет и идет в трактир. Дома только спит, пьет водку и бьет жену.
Пришлось для допроса призвать жену. Она кажется много старше своих лет, управляет мастерской, нянчит ребят, покупает мужу водку. На лице глубокое горе, но совершенно замороженное. Рассказывает обо всем равнодушно.
Прежняя любовница убитого: бабища лет пятидесяти, толщины неимоверной, красная, вся словно налита водкой. Спрашивают у нее имя ее, звание. Она вдруг:
- Je vous prie, ne demandez moi devant ces gens-la! Я прошу вас не допрашивать меня в присутствии этих людей! (франц.).
Оказывается: дочь генерала, окончила Павловский институт. Вышла несчастно замуж, разъехалась, сошлась с уланским ротмистром, много кутила; потом он ее передал другому, постепенно все ниже,-- стала проституткой. Последние два-три года жила с убитым, потом разругались и разошлись. Он взял себе другую.
Вот эта другая его и убила.
Исхудалая, с большими глазами, лет тридцати. Звали Татьяной. История ее такая.
Молодой девушкой служила горничной у богатых купцов в Ярославле. Забеременела от хозяйского сына. Ей подарили шубу, платьев, дали немножко денег и сплавили в Москву. Родила ребенка, отдала в воспитательный дом. Сама поступила работать в прачечную. Получала пятьдесят копеек в день. Жила тихо, скромно. За три года принакопила рублей семьдесят пять.
Тут она познакомилась с известным хитровским "котом" Игнатом и горячо его полюбила. Коренастый, но прекрасно сложенный, лицо цвета серой бронзы, огненные глаза, черные усики в стрелку. В одну неделю он спустил все ее деньги, шубу, платья. После этого она из своего пятидесятикопеечного жалованья пять копеек оставляла себе на харчи, гривенник в ночлежку за него и за себя. Остальные тридцать пять копеек отдавала ему. Так прожила с ним полгода и была хорошо для себя счастлива.
Вдруг он исчез. На рынке ей сказали: арестован за кражу. Она кинулась в участок, рыдая, умоляла допустить ее к нему, прорвалась к самому приставу. Городовые наклали ей в шею и вытолкали вон.
После этого у нее - усталость, глубокое желание покоя, тихой жизни, своего угла. И пошла на содержание к упомянутому старику.
Паспорту Татьяны вышел срок. Старик отобрал его и от себя послал на обмен. Она осталась без паспорта и не могла уйти от старика. Вдруг воротился Игнат. Оказалось, он был арестован не за кражу, а только за бесписьменность: выслали этапом на родину, он выправил паспорт и воротился. Рыночные бабенки сейчас же сообщили Татьяне. Она отыскала его, радостно кинулась навстречу. Он засунул руки в карманы:
- Чего тебе надо?
Она остолбенела.
- Отыска-ала!.. На что ты мне такая? Худая как холера. Я и тогда-то с тобой так только жил, от скуки. Скажите пожалуйста: за такого мальчика - тридцать пять копеек! Я себе богатую найду.
Еле наконец до нее снизошел. Но она и тому была рада. Он ее бил, измывался, отбирал все деньги. И все попрекал стариком.
- Старика своего любишь,-- ну и иди к своему старику.
А она уйти от старика не могла: паспорт у него. А беспаспортную вышлют. А Игнат все измывался и утверждал, что она больше любит старика, чем его.
Татьяна вскочила:
- Ну, я ж тебе докажу, что больше люблю тебя!
Побежала домой и задушила спавшего старика.
И вот стали ее допрашивать. Худая, некрасивая, в отрепанной юбке, глаза волчонка, смотрит исподлобья. От всего отпирается. Вдруг какой-то произошел перелом - и во всем созналась. Рассказывает о своей любви к Игнату, и вся преобразилась. Глаза стали большие, яркие, целые снопы лучей посыпались из них, на губах застенчивая, мягкая улыбка. Как красива становится женщина, когда любит!
Старик следователь, раздражительный и сухой формалист, вначале грубо покрикивал на нее, но, как подвигался допрос, становился все мягче. А когда ее увели, развел руками и сказал:
- Вот не думал, чтоб на Хитровом рынке могла быть такая жемчужина!
Товарищ прокурора, уравновешенный, не старый человек, в золотых очках, задумчиво улыбнулся:
- Да-а... "Вечно женственное" в помойной яме!
Стали допрашивать Игната. Держится в высшей степени благородно, приводит всяческие улики против Татьяны, полон негодования.
- Дозвольте вам доложить: шкура и больше ничего-с! Какое безобразие, ну скажите, пожалуйста! За что она старичка?
В один из допросов, когда товарищ прокурора допрашивал Игната, из соседней комнаты, от следователя, вышла Татьяна. Вдруг увидала Игната, вспыхнула радостью, подошла к нему, положила руки на плечи:
- Ну, Игнат, прощай! Больше не увидимся: я на каторгу иду.
Он дернул плечом, отвернулся и презрительно отрезал:
- Пошла прочь... Стерва!
Товарищ прокурора вспыхнул и возмущенно крикнул:
- Сукин ты сын!.. Негодяй!
Городовые и те негодующе замычали. Стоявший в дверях следователь злобно плюнул. Она низко опустила голову и вышла.
3
Николай проснулся от нестерпимой жажды. Открыв глаза, он увидел таракана, бесстрашно восседавшего на предплечье и, шевеля усами, нагло пялившегося на его лицо. «Твою мать!.. Опять я в этом гадюшнике… что за наваждение!..» – сокрушенно вздохнул он, стараясь восстановить в памяти события предыдущего вечера. Таракан, не став более испытывать свою судьбу, стремглав взбежал по клеенке на стол, пробежал по раскисшему в тарелке салату и исчез.
В тяжелой с похмелья голове Николая, внося сумятицу и тревогу, билась какая-то беспокойная мысль, напоминающая о том, что произошло что-то неприятное до того, как, не раздеваясь, он плюхнулся на это отвратительное ложе...
Через пыльные, обвисшие занавески пробивалось раннее летнее солнце. Из смежной комнаты через настежь распахнутую дверь доносился смачный храп хозяина.
«Да, да… это он притащил меня сюда, пьяного вдрызг…» – вступил Николай на зыбкий путь воспоминаний. «Да… припоминаю, где-то по дороге я потерял сандалету… а может, и обе…» Николай сполз с постели, пошарил под диваном, ничего там не найдя, залез под примыкающий к нему стол и, поползав, обнаружил сандалету с левой ноги. «Так и есть, одна…» – посетовал он. На всякий случай оглядел комнату, но обнаружил только свои солнцезащитные очки с отломленной дужкой, жестоко раздавленные в кресле чьей-то бездушной задницей. По пути в ванную комнату он осмотрел прихожую, где тоже ничего не обнаружил. Утолив жажду прямо из-под крана, буксу которого пришлось открывать плоскогубцами, вытер руки носовым платком и, судорожно пробежавшись по карманам, обнаружил, что мобильник тоже исчез. «Ё-о-о, твою мать!.. Вот так всегда, когда перехлестнешься с этим «гением», сразу начинаются пьяные проблемы: то обляпаешься как свинтус, то не знаешь, куда забредешь, а то и просто мордой об асфальт… а теперь – и сандалеты, и мобильник…»
Николай, стараясь не нарушить сна хозяина, вернулся на исходную позицию. Усевшись на диван, стал мысленно перебирать суть своих с ним отношений: его, словно магнитом, тянуло к этому человеку. Но вот в чем парадокс: в общении с ним Николай буквально в считанные часы пресыщался им, и возникало неудержимое желание бежать от него без оглядки.
Так где же эти точки соприкосновения и в чем причина внезапно возникающей неприязни? Первоочередным предметом их встреч всегда был его «гребаный сценарий» – так за глаза отзывался Николай об опостылевшей рукописи, в которой он не вполне мог разобраться. Все, казалось, было ясно с отморозками, греющими руки на церковной утвари,
Вышло это, правда, ужасно грубо и нехорошо. Дело было так.
Смольяниновы прислали свои абонементные билеты на "Хованщину" с Шаляпиным. Под холодным и слякотным ветром билеты привезла смольяниновская горничная.
Анна Александровна спросила:
- Сколько ей дать на чай?
Он ответил:
- Ну, по крайней мере - четвертак.
- Вот пустяки какие! За что? Довольно гривенника.
- Да что ты, Аня! Ну кто дает на чай гривенник! Только мелочные лавочники.
- Господи, что за барские замашки!.. И гривенник очень хорошо... Нате, Дуняша, отдайте ей.
- Да погоди же, Аня...
Анна Александровна властно и раздельно повторила:
- Подите, Дуняша, и отдайте!
Он вспыхнул, но овладел собою и молча закусил губу. Дуняша невинно подняла брови, как будто ничего не заметила, и ушла с гривенником в кухню. Няня сидела с Боречкой тут же за чайным столом. И она тоже все слышала. Гадость, гадость какая! Хоть бы людей постеснялась!
Бледный, он ходил большими шагами из залы через прихожую в кабинет и обратно. Анна Александровна ласково спросила:
- Чаю тебе налить еще?
Он резко ответил:
- Нет.
Она с ложечки кормила Боречку и нараспев говорила:
- А папа на нас с тобой сердится! Он у нас злючка, нервулька. А мы на него не будем обращать никакого внимания! Позлится и перестанет!
И даже это все при няне! А ведь знает, как ему противны ссоры на людях. Он круто повернулся, ушел к себе в кабинет и заперся.
Раскрыл дело, по которому предстояло выступать завтра в суде.
"... а полагаю, что обязательство, выданное доверителем моим веневскому мещанину Афиногену Шерстобитову..."
Ах, гадость, гадость! Словно мальчишку какого обрезала! Даже и разговаривать не удостоила. И так грубо, при людях... Смешно: завтра во фраке он будет выступать в суде,-- серьезный, важный, а здесь, дома: "Ничего,-- позлится и перестанет!" И ведь сама же спросила, сколько дать!.. А главное - как мелко все! Из каких пустяков умудряется устроить ссору! Словно у ребят малых дошкольного возраста. В такой плоскости ссоры только и бывают у ребят дошкольного возраста да у женатых людей. В школьном возрасте дети уже стыдятся подобных ссор.
В дверь послышался тихий стук. Анна Александровна виновато спросила:
- Алеша! Можно?
Он хрипло сказал:
- Нет, нельзя.
И опять взялся за дело. Старая история: станет теперь нежна, предупредительна, как будто этим можно уничтожить тот позор и стыд, который ему пришлось пережить. Он вдруг сообразил и усмехнулся: почему она сейчас постучалась? Потому что он ушел и не выпил обычного второго стакана чаю... О, женщина! С ясной улыбкой пройдет ногами по душе человека, да еще нарочно покрепче нажмет каблучками. А даст на куски себя разрезать, чтобы этот же человек не остался без второго стакана чаю!
Перо спотыкалось и трещало по бумаге. Он открыл боковой ящик письменного стола, чтобы достать свежее перо. Сбоку лежал в потертой кобуре браунинг, который он брал с собою в разъезды. Вынул он его из кобуры,-- плоский, блестящий,-- и стал рассматривать. Застрелить бы себя!.. И оставить записку: "Заела ты мне жизнь, подлая баба. Проклятье тебе!"
Ему представилось, как она вбежит на выстрел и увидит его бьющееся в конвульсиях тело с раздробленным черепом и залитым кровью лицом, какой это будет безмерный ужас. И уж ничем, ничем нельзя будет ничего поправить. Представлялось, как она в диком отчаянье бьется о гроб и зовет: "Алеша! Алеша! Встань!" И вдруг замолкает. Но ночью, когда никого нет возле гроба, приходит и стоит одна в сумрачной тишине - в той особенной тишине, какая бывает ночью в комнате, где лежит покойник. Глаза у нее черные и огромные, как ночь. Она жадно вглядывается в восковое лицо с повязанным лбом. И жалобно, настойчиво, как ребенок, потерявший мать, зовет: "Алеша! Милый мой, Алешечка! Зачем ты так? Встань же! Слышишь?"
Слезы навернулись на глаза. И стал он себе гадок. Можно ли даже не всерьез тешить себя такими картинами? Милая Анка!.. Только вдалеке где-то прошла серьезная смерть,-- и сразу серьезною стала жизнь, и такими ничтожными сделались ее пустяки. Разве можно ими оценивать жизнь! И сзади мелочных ссор - сколько в их взаимной жизни светлого, незабвенно-милого. Вот даже тогда, когда она сидела в широкой блузе у стола с Боречкой и трунила над его гневом,-- какое прелестное сиянье материнства шло от нее.
Ну, а все-таки,-- обрезала его, как мальчишку! Даже возражений не стала слушать. И все из-за какого-то гривенника! А потом: "Папа наш злючка, а мы на него не станем обращать внимания!" Это при няне! Как женщины мелочны и неуживчивы, какою некрасивою делают жизнь!.. И ведь ни за что прощения не попросит.
Нет, пускай, пускай! Как бы это вышло?
Он достал лист почтовой бумаги и крупным, твердым почерком написал:
"Загубила ты мою жизнь, проклятая баба!"
Потом вынул из револьвера обойму с патронами и приставил пустой револьвер к виску. Дуло холодом тронуло кожу. Он перечитал написанное и нажал спуск. Но он забыл...
Он забыл, что первый патрон, который лежит в самом стволе револьвера, не вынимается вместе с обоймою. На всю квартиру ахнул выстрел.
2
В Москве, между Солянкой и Яузским бульваром, находился до революции широко известный Хитров рынок. Днем там толокся народ, продавал и покупал всякое барахло, в толпе мелькали босяки с жуликоватыми глазами. Вечером тускло светились окна ночлежных домов, трактиров и низкопробных притонов. Распахивалась дверь кабака, вместе с клубами пара кубарем вылетал на мороз избитый, рычащий пьянчуга в разодранной ситцевой рубашке. Ночью повсюду звучали пьяные песни и крики "караул".
В чулане одного из хитровских домов был найден под кроватью труп задушенного старика. Дали знать в полицию. Приехали товарищ прокурора и судебный следователь. Под темной лестницей, пахнущей отхожим местом,-- чулан при шапочном заведении. Поверху проходит железная труба из кухни заведения - единственное отопление чулана. Чулан тесно заставлен мебелью. Под железной кроватью труп задушенного старика с багровым лицом. Ему хозяин шапочного заведения сдавал под жилье чулан. Все вещи целы. В комоде найдена жестянка, в ней семнадцать рублей с копейками. Не грабеж. Кто убил?
Много помог следствию городовой, давно служивший в той местности; все взаимоотношения, романы и истории рынка были ему хорошо известны. Найти виновника преступления оказалось очень нетрудно.
Убитый старик был когда-то начальником крупной железнодорожной станции, спился, попал на Хитров рынок. Под старость стал пить меньше. Скупал по тридцать, по сорок копеек старые шерстяные платья и из лоскутьев шил шикарные одеяла для хитровских красавиц, зарабатывал по шестнадцать - восемнадцать рублей в месяц. Считался богачом, имел постоянный заработок, свой угол.
Допрос свидетелей. Как будто раскрылся пол, и из подполья полезли жуткие, совершенно невероятные фигуры в человеческом обличье. Хозяин шапочного заведения, у которого убитый нанимал чулан, старик лет пятидесяти. Был очень пьян, пришлось отправить в участок для вытрезвления, и допросить его можно было только на следующий день вечером. С опухшим лицом, сидит, сгорбившись, в лисьей шубе. И вдруг начал икать. Это было что-то ужасное. Как будто все внутренности его выворачивались. Умоляет дать водки, чтобы опохмелиться.
Спрашивают об убитом. Он очень уклончиво. Ничего путного нельзя добиться. Наконец сознался.
- Я его ни разу не видал.
- Как не видали? Он у вас уже пять месяцев живет!
- Извините! Я шесть месяцев беспросыпу пьян. Как сукин сын, извините за выражение.
Оказалось, действительно все время пьет. Днем в трактире, вечером возвращается - спать. Ночью проснется, хрипит: "Водки!" Жена ему вставляет в рот горлышко бутылки. Утром проснется, опять: "Водки!" Встанет и идет в трактир. Дома только спит, пьет водку и бьет жену.
Пришлось для допроса призвать жену. Она кажется много старше своих лет, управляет мастерской, нянчит ребят, покупает мужу водку. На лице глубокое горе, но совершенно замороженное. Рассказывает обо всем равнодушно.
Прежняя любовница убитого: бабища лет пятидесяти, толщины неимоверной, красная, вся словно налита водкой. Спрашивают у нее имя ее, звание. Она вдруг:
- Je vous prie, ne demandez moi devant ces gens-la! Я прошу вас не допрашивать меня в присутствии этих людей! (франц.).
Оказывается: дочь генерала, окончила Павловский институт. Вышла несчастно замуж, разъехалась, сошлась с уланским ротмистром, много кутила; потом он ее передал другому, постепенно все ниже,-- стала проституткой. Последние два-три года жила с убитым, потом разругались и разошлись. Он взял себе другую.
Вот эта другая его и убила.
Исхудалая, с большими глазами, лет тридцати. Звали Татьяной. История ее такая.
Молодой девушкой служила горничной у богатых купцов в Ярославле. Забеременела от хозяйского сына. Ей подарили шубу, платьев, дали немножко денег и сплавили в Москву. Родила ребенка, отдала в воспитательный дом. Сама поступила работать в прачечную. Получала пятьдесят копеек в день. Жила тихо, скромно. За три года принакопила рублей семьдесят пять.
Тут она познакомилась с известным хитровским "котом" Игнатом и горячо его полюбила. Коренастый, но прекрасно сложенный, лицо цвета серой бронзы, огненные глаза, черные усики в стрелку. В одну неделю он спустил все ее деньги, шубу, платья. После этого она из своего пятидесятикопеечного жалованья пять копеек оставляла себе на харчи, гривенник в ночлежку за него и за себя. Остальные тридцать пять копеек отдавала ему. Так прожила с ним полгода и была хорошо для себя счастлива.
Вдруг он исчез. На рынке ей сказали: арестован за кражу. Она кинулась в участок, рыдая, умоляла допустить ее к нему, прорвалась к самому приставу. Городовые наклали ей в шею и вытолкали вон.
После этого у нее - усталость, глубокое желание покоя, тихой жизни, своего угла. И пошла на содержание к упомянутому старику.
Паспорту Татьяны вышел срок. Старик отобрал его и от себя послал на обмен. Она осталась без паспорта и не могла уйти от старика. Вдруг воротился Игнат. Оказалось, он был арестован не за кражу, а только за бесписьменность: выслали этапом на родину, он выправил паспорт и воротился. Рыночные бабенки сейчас же сообщили Татьяне. Она отыскала его, радостно кинулась навстречу. Он засунул руки в карманы:
- Чего тебе надо?
Она остолбенела.
- Отыска-ала!.. На что ты мне такая? Худая как холера. Я и тогда-то с тобой так только жил, от скуки. Скажите пожалуйста: за такого мальчика - тридцать пять копеек! Я себе богатую найду.
Еле наконец до нее снизошел. Но она и тому была рада. Он ее бил, измывался, отбирал все деньги. И все попрекал стариком.
- Старика своего любишь,-- ну и иди к своему старику.
А она уйти от старика не могла: паспорт у него. А беспаспортную вышлют. А Игнат все измывался и утверждал, что она больше любит старика, чем его.
Татьяна вскочила:
- Ну, я ж тебе докажу, что больше люблю тебя!
Побежала домой и задушила спавшего старика.
И вот стали ее допрашивать. Худая, некрасивая, в отрепанной юбке, глаза волчонка, смотрит исподлобья. От всего отпирается. Вдруг какой-то произошел перелом - и во всем созналась. Рассказывает о своей любви к Игнату, и вся преобразилась. Глаза стали большие, яркие, целые снопы лучей посыпались из них, на губах застенчивая, мягкая улыбка. Как красива становится женщина, когда любит!
Старик следователь, раздражительный и сухой формалист, вначале грубо покрикивал на нее, но, как подвигался допрос, становился все мягче. А когда ее увели, развел руками и сказал:
- Вот не думал, чтоб на Хитровом рынке могла быть такая жемчужина!
Товарищ прокурора, уравновешенный, не старый человек, в золотых очках, задумчиво улыбнулся:
- Да-а... "Вечно женственное" в помойной яме!
Стали допрашивать Игната. Держится в высшей степени благородно, приводит всяческие улики против Татьяны, полон негодования.
- Дозвольте вам доложить: шкура и больше ничего-с! Какое безобразие, ну скажите, пожалуйста! За что она старичка?
В один из допросов, когда товарищ прокурора допрашивал Игната, из соседней комнаты, от следователя, вышла Татьяна. Вдруг увидала Игната, вспыхнула радостью, подошла к нему, положила руки на плечи:
- Ну, Игнат, прощай! Больше не увидимся: я на каторгу иду.
Он дернул плечом, отвернулся и презрительно отрезал:
- Пошла прочь... Стерва!
Товарищ прокурора вспыхнул и возмущенно крикнул:
- Сукин ты сын!.. Негодяй!
Городовые и те негодующе замычали. Стоявший в дверях следователь злобно плюнул. Она низко опустила голову и вышла.
3
Николай проснулся от нестерпимой жажды. Открыв глаза, он увидел таракана, бесстрашно восседавшего на предплечье и, шевеля усами, нагло пялившегося на его лицо. «Твою мать!.. Опять я в этом гадюшнике… что за наваждение!..» – сокрушенно вздохнул он, стараясь восстановить в памяти события предыдущего вечера. Таракан, не став более испытывать свою судьбу, стремглав взбежал по клеенке на стол, пробежал по раскисшему в тарелке салату и исчез.
В тяжелой с похмелья голове Николая, внося сумятицу и тревогу, билась какая-то беспокойная мысль, напоминающая о том, что произошло что-то неприятное до того, как, не раздеваясь, он плюхнулся на это отвратительное ложе...
Через пыльные, обвисшие занавески пробивалось раннее летнее солнце. Из смежной комнаты через настежь распахнутую дверь доносился смачный храп хозяина.
«Да, да… это он притащил меня сюда, пьяного вдрызг…» – вступил Николай на зыбкий путь воспоминаний. «Да… припоминаю, где-то по дороге я потерял сандалету… а может, и обе…» Николай сполз с постели, пошарил под диваном, ничего там не найдя, залез под примыкающий к нему стол и, поползав, обнаружил сандалету с левой ноги. «Так и есть, одна…» – посетовал он. На всякий случай оглядел комнату, но обнаружил только свои солнцезащитные очки с отломленной дужкой, жестоко раздавленные в кресле чьей-то бездушной задницей. По пути в ванную комнату он осмотрел прихожую, где тоже ничего не обнаружил. Утолив жажду прямо из-под крана, буксу которого пришлось открывать плоскогубцами, вытер руки носовым платком и, судорожно пробежавшись по карманам, обнаружил, что мобильник тоже исчез. «Ё-о-о, твою мать!.. Вот так всегда, когда перехлестнешься с этим «гением», сразу начинаются пьяные проблемы: то обляпаешься как свинтус, то не знаешь, куда забредешь, а то и просто мордой об асфальт… а теперь – и сандалеты, и мобильник…»
Николай, стараясь не нарушить сна хозяина, вернулся на исходную позицию. Усевшись на диван, стал мысленно перебирать суть своих с ним отношений: его, словно магнитом, тянуло к этому человеку. Но вот в чем парадокс: в общении с ним Николай буквально в считанные часы пресыщался им, и возникало неудержимое желание бежать от него без оглядки.
Так где же эти точки соприкосновения и в чем причина внезапно возникающей неприязни? Первоочередным предметом их встреч всегда был его «гребаный сценарий» – так за глаза отзывался Николай об опостылевшей рукописи, в которой он не вполне мог разобраться. Все, казалось, было ясно с отморозками, греющими руки на церковной утвари,
