ГЛАВА 1 РИТМ ОСЕНИ
Серое небо непрерывно и нудно сыпало снегом, превращая улицы и переулки огромного города в черно-белые, слегка выцветшие снимки эпохи фотографической юности. В такую погоду кажется, что даже время выцветает, теряется присущий деловому городу ритм и плотная событийная насыщенность. Снег размокал от выносимого жильцами домашнего тепла у хлопающих дверей подъездов и безвозвратно терял свою хрупкую кристаллическую самобытность.
Раз в неделю по воскресеньям я просыпался в совершенно типичной квартире, построенной еще во времена полузабытого застоя, на третьем этаже в ее кровати, ровно наполовину опустевшей после ее развода с мужем, ушедшим в поисках более интересной и умной женщины или новых ощущений, с более привлекательной для его восприятия объемной геометрией женской фигуры, пусть даже без признаков интеллекта. Кто знает, на что мы больше обращаем внимание.
Я узнал о ее муже совсем немного: он возглавляет отдел логистики какой-то авиационной компании, занимающейся грузовыми перевозками, ему сорок лет, за пять лет совместной с ней жизни он прибавил в весе не менее десяти килограмм, нахальный подбородок, который он считал волевым, дорогие часы… (у меня такая работа – надо дорого выглядеть), золотая цепочка на толстой шее. Муж начал часто уезжать в командировки, из которых возвращался посвежевшим и веселым, с едва уловимыми посторонними запахами. Ей бы, дуре, уже тогда забеспокоиться, все разузнать, но воспитание не позволяло. И вот результат.
В первый же день я увидел фотографию мужа на книжной полке – на меня в упор смотрело несколько обрюзгшее нахальное лицо с бледно-голубыми глазами полными самодовольства и самоуверенности.
Я скорчил несколько гримас, выражающих уничижительное презрение к субъекту на фото, средним пальцем показал неприличный жест. Я вообще терпеть не могу фотографии людей, не вижу никакого смысла в портретах, если эти люди не публичные, чтобы их народ узнавал. Вот меня знает круг моих знакомых, и мне этого вполне достаточно.
Она заметила мой жест и обиженно убрала фотографию. Как можно любить такого типа?! Черт поймет этих женщин.
Двуспальная кровать как символ счастливого былого и нынешнего одиночества стояла у стены, обклеенной дешевыми бумажными обоями цвета жухлой корки апельсина в полоску с рисунками ваз с тонкими корсетными талиями и растениями непонятного вида и происхождения, поблекшими от времени и беспощадных солнечных лучей, с висящей на гвоздике репродукцией голландского натюрморта в простенькой деревянной рамке, никак не желающей вступить в гармонию с красочным изобилием подробно и тщательно выписанной европейской снеди на картине. Напротив кровати матово и бледно светилось окно с поскрипывающей от ветра форточкой и видом на узкий двор с аркой на улицу, с запорошенными ночным обильным снегом до бесформенности и потери былой фирменной статусности и поэтому грустными машинами и белоголовыми египетскими пирамидками парочки мусорных контейнеров, совершенно не беспокоящихся о своем внешнем облике и видевших смысл своего существования исключительно в хозяйственной утилитарности.
У окна на круглом потертом по краям журнальном столике тускло поблескивала хрустальная ваза с букетом, принесенным мною вчерашним вечером, а также с традиционным бисквитным тортом, обильно покрытым разноцветными кремами, и бутылкой дорогого терпкого красного вина. Хоть вино удалось достать приличное.
Цветы, освобожденные из плотных объятий кулечка с голубой ленточкой, разнузданно веселясь, смотрели полураскрывшимися бутонами в разные стороны комнаты, не подозревая, как короток их век в хрустальном блеске застойного благополучия.
Я лениво потянулся до хруста в еще непроснувшихся суставах, вспоминая приятные ночные моменты, глупые слова, шепотом произнесённые в тишине ночи, которые при свете дня и повторить вслух невозможно.
Язык ночи, окрашенный неожиданными, глупыми, первобытными словами и сладким стыдом…
Первое время меня не покидало напряженное и беспокойное чувство мелкого воришки, в первый раз очутившегося в незнакомой обстановке чужой квартиры, скорее даже в чужой нераскрытой и непонятой жизни Ирины. Мне казалось, что я лежу в еще не освободившейся до конца постели и даже, может быть, на той же половине, где лежал ее прежний муж, по-хозяйски разбросавший свои непременно волосатые конечности в пространстве и во времени, что постель до сих пор хранит неприятное тепло чужого тела. Каждая смятая складка простыни, домашние тапочки выводили меня из равновесия – ношенные, приобретшие со временем форму чужой ступни, с какими-то складками в стельках и потертостью на пятках. Тогда я сам купил новый комплект постельного белья и новые домашние тапочки с надписью и логотипом известной фирмы, которая никогда в своей долгой истории не занималась производством мужских домашних тапочек.
Она, развернув покупку, внимательно, с некоторой долей иронии мимолетно проскользнувшей в уголках губ, на мгновение потерявших симметрию, посмотрела на меня, но молча, даже с некоторым облегчением выбросила старые тапки и перестелила постель.
Со временем, чувство раздражающей неловкости угасло, сменившись чувством удовлетворения от совершенно необременительных и приятных отношений, продолжение которых или разрыв, в случае необходимости, зависели лишь от меня.
Иногда мне казалось, что именно необременительность отношений являлась основной причиной центростремительной силы, влекущей меня в эту квартиру. Мне абсолютно не хотелось той безумной юношеской влюбленности, что создает в фантазиях чарующую иллюзию совершенства объекта, как это бывало ранее. Как правило, эта хрупкая иллюзия рассыпается в прах в непростых бытовых обстоятельствах, и не остается ничего, кроме обидной горечи утраты взлелеянного очарования совершенства.
2
Я встретил ее полгода назад в разгар лета на выставке художника Петрова. Не того, который еще и Водкин с знаменитым «красным конем», а просто Петрова. Хотя насчет водки, с ее особым воздействием на творческие личности, он был очень даже горазд, особенно в часы мучительных исканий собственного я в искусстве. Возможно, эти возлияния и привели к сегодняшним выставочным творениям и относительному, совершенно неожиданному для него самого успеху в переговорах с галеристом.
Друг моего ташкентского детства, владелец галереи и антикварного магазина Гриша, предпочитавший, чтобы его звали Гера, косивший теперь под коренного одессита, позвонил и голосом полным неиссякаемого энтузиазма прокричал в трубку:
– Старик, обязательно приходи на открытие! У меня в галерее выставка. Художник, может быть, и так себе, на Арбате и получше картины попадаются, но будет пара-тройка бизнесменов с женами, подыскивающими картины для украшения своих гнездышек. Так сказать, смычка бизнеса и искусства, типа Сассун Видал.
– Гера, я-то тут при чем? Я не любитель подобных тусовок. Проводи свою замечательную выставку без меня. Картины я не коллекционирую и не разбираюсь в них как в товаре, на котором можно заработать. Пусть твои бизнесмены развлекают своих жен покупками, – попытался я улизнуть от приглашения.
– Это же твои потенциальные клиенты. Они всегда нуждаются в хороших юристах. Познакомлю. Такие контакты лишними не бывают. Представлю тебя как ведущего юриста, разбирающегося в тонкостях бизнеса. Мне очень нужно, чтобы презентабельная компания подобралась.
Если бы не фраза Геры о потенциальных клиентах, я бы не пошел на эту выставку. Меня почему-то совершенно не трогает современное искусство. Но открыто говорить об этом теперь не принято. Поэтому я медленно ходил по залу, останавливаясь на несколько минут у каждой картины, и старался придать лицу выражение роденовской задумчивости, подпирая при этом подбородок тыльной стороной ладони у одних картин, или наивно восхищаясь другими, что должно было означать глубокое понимание творческих замыслов художника, при этом не забывая искоса с интересом поглядывать на публику. Здесь же бродили десятка два таких же ценителей с похожими выражениями на лицах. Особенно старалась парочка длинноногих манекенов женского пола, крепко держащих под руку расплывшихся мужей-папочек.
Гера в шелковом шарфике под воротник вокруг шеи, в истерзанных по моде джинсах и видавших все тротуары города кроссовках, с внешностью, выдававшей присутствие изрядной доли кровей знаменитого ближневосточного народа, бегал между посетителями, на ходу объясняя потаенный смысл картин. Он судорожно поправлял съезжающие с переносицы очки, ежеминутно проводил рукой по взлохмаченным волосам, пылающие энтузиазмом глаза, полные удовлетворения и некоторого избытка самомнения, скользили по посетителям.
Я заметил ее сразу. Вернее сказать, она привлекла внимание… своей непоказной отрешенностью и удивительным женским обаянием.
Светловолосая, в темном брючном костюме и белой блузке, подчеркивающей ее отличную фигуру, она, единственная на выставке, была сосредоточена, серьезна и деловита.
– Слушай, а кто эта женщина с фотоаппаратом? Такое впечатление, что она сюда пришла работать. Явно не покупатель. Журналист? – спросил я у Геры, на миг прекратившего стремительное и хаотичное движение по залу.
– Да нет! Зовут Ирина, она дизайнер. Дизайнер по тканям или еще по чему-то. Точно не знаю. Фотографирует для работы. Сам видишь – картины Петрова для этих целей как нельзя лучше подходят. Цветовая гамма интересная, рисунок необычный. Познакомить тебя с ней?
– Можно и познакомиться. Что-то скучно мне последнее время. Может, развеюсь. Только не рассказывай ей обо мне ничего. Скажи просто – юрист. Впрочем, не надо знакомить. Это может ее оттолкнуть, насторожить. Я сам попробую познакомиться… – как можно равнодушнее ответил я.
– Что так скромно-то? На тебя совсем не похоже. Ты всегда любил повыпендриваться, а скромность это не про тебя писано, – подколол Гера.
– Никогда я не выпендривался. А скромно потому, что боюсь нарваться на ту, что интересуется только бабками. Сыт по горло такими знакомствами.
– Нет, она не из таких.
– В наше время – это уникальный экземпляр. А конкретнее, что она из себя представляет?
– Разведенная, живет одна, как я уже говорил, дизайнер. Ну, в общем, «обычная женщина средних лет». Подробностей не знаю, не вникал.
– Ну уж, и средних лет. По-моему, довольно молодая и привлекательная женщина.
– Вот именно, привлекательная. Красавицей ее не назовешь. Если разбирать по косточкам… А, впрочем, разбирать по косточкам как-то нехорошо. Слишком анатомично. Но тазобедренная композиция замечательная. Скажу просто – мы с ней учились на одном курсе в архитектурном. Раньше Ира была жизнерадостна и остроумна, современна, все знала о всех новейших книгах и фильмах. Но, когда вышла замуж, отдалилась от всех нас, а после развода и вовсе замкнулась. Ни с кем не общается.
– Надо познакомиться с ней. Она меня заинтересовала.
– Что понравилась, запал с первого взгляда? Это на тебя совсем не похоже. Как говорила моя мама: «Любовь с первого взгляда – это почти как со второго, только вслепую».
– Брось ты! Любовь – это химера, выдумки для подростков.
Ирина сразу его приметила. Высокий, стройный, хорошо, со вкусом одетый. Но не подала виду, стараясь увлеченно заниматься своим делом. Когда он пошел в ее сторону, она засуетилась: «Идет ко мне? Зачем? Что ему нужно?»
После развода Ирина испытывала опустошающее чувство неуверенности в своей женской привлекательности. Ее сломило не столько само расставание, сколько будничность произошедшего. Муж спокойно, между делом, сказал, что уходит от нее к другой, собрал вещи, положил вторые ключи на полку в прихожей и вышел. Хлопнула дверь, и как будто не было пяти лет супружества. Даже не попытался объясниться. Просто хлопнул дверью.
Она присела на стул и просидела несколько часов неподвижно. Потом молча мыла посуду на кухне. Ночью, лежа свернувшись калачиком в пустой и неожиданно ставшей огромной постели, расплакалась с тихим завыванием от нестерпимой обиды. Встала, выпила воды из-под крана, подошла к зеркалу. Выглядела ужасно, плакать красиво она не умела, как и многие женщины, машинально включила радио. Глория Гейнор пела «I Will Survive» – …пока я помню, как любить, я знаю, я буду жить. Я выживу… Ирина приняла душ и начала приводить себя в порядок.
Несколько дней после развода она порывалась позвонить ему, теперь уже бывшему, чтобы узнать, что же в ней не так, если он решил уйти от нее. Но так и не позвонила. Не решилась узнать правду. Или не захотела.
Спасала работа, так по крайней мере казалось. Стало неожиданно много заказов, как будто кто-то там наверху вдруг решил, что самое время поддержать ее, не дать упасть духом отвлечь от ехидно сочувственных взглядов молодой и милой, призывно макияжной части офиса.
И потекли дни, заполненные деловой суетой, и полубессонные ночи с набатным тиканьем старенького будильника в ватной тишине пустой квартиры. Когда светало, она обреченно вставала и машинально готовилась к спасительной работе и как бы простодушным вопросам сотрудниц, искренне считающих себя ее подругами и желающих знать все и вся о ее личной жизни:
– Что, твой еще не вернулся?
Это «еще» как проявление женской неосознанной мстительности ранило Ирину сильнее, чем любые прямые вопросы, но она старалась не терять самообладания.
– Нет, не вернулся. Да и черт с ним. Одной даже лучше. Спокойнее и забот меньше, – отвечала она стандартными фразами, кочующими из сериала в сериал.
– Все мужики – кобели! – вынесли штампованный приговор подруги, не желая помнить, что мужское определение противоположного пола звучит куда жёстче.
Планов на будущее семейное счастье у Ирины не было. Какие планы и надежды, когда тебе за тридцать. Надо просто жить и довольствоваться тем, что имеешь.
И вот, на этой выставке к ней идет интересный мужчина, и она даже не знает, как ей поступить. А вдруг… Женское любопытство взяло верх. На его незамысловатые вопросы о технике живописи художника, об игре теплых и холодных тонов, придающих объем картинам, и что же дадут фотографии для ее творчества, она подробно отвечала, замечая, что ей приятно и совсем-совсем легко с ним общаться.
– А вы людей фотографируете?
– Приходилось фотографировать и людей. В основном своих знакомых. На отдыхе или по какому-то случаю. Вам портрет нужен? Но для хорошего портрета нужны особые условия – правильный свет, гармоничный фон, – серьезно ответила она, глядя в сторону.
– Да нет! Я просто так спросил. Если честно, не люблю фотографироваться. В наше время фотографии, альбомы всякие – уже анахронизм и нужны для знакомств в социальной сети. Но это не для меня.
На первом этаже в маленьком кафе за бокалом вина они продолжили беседу, начатую в галерее. Расстались поздно вечером у ее дома, обменявшись номерами телефонов.
Через пару недель я пригласил ее в ресторан на корпоративную вечеринку, которая по этикету предполагала обязательное парное присутствие. Перебрав все варианты, я признал для себя, что лучше ее не найти.
Она уже и забыла, что такое хороший ресторан. Ее бывшего мужа было невозможно вытащить из дома.
Идя в лучшем из своих давно не надеванных нарядов с красивым мужчиной под руку по залу, она ощущала на себе оценивающие, ласкающие, иногда удушливо обволакивающие взгляды всех сидящих за столиками мужчин, и это было для нее неожиданной и неприличной радостью.
