Сквозь жалюзи в кабинет заглядывает темень. Смена закончилась десять минут назад. Прошу медсестру выйти в коридор и посмотреть, сколько ещё ожидающих.
– Человек шесть и все без талонов, – Светлана не скрывает недовольства и бросает красноречивый взгляд на часы над дверью. – Домой пора. Мне ещё подарки покупать.
Света не любит, когда мы работаем в третью, последнюю, смену. Тогда у меня есть возможность принять всех пациентов за то время, что остается до закрытия поликлиники. Она ворчит, но обычно остается со мной до конца. Все удивляются, как я поладила с ней, вздорной, скандальной особой, от которой наши педиатры как один бились в нервных конвульсиях. Неужели только я заметила, что за внешней показной агрессией она скрывает доброе сердце?
– Светлана Ивановна, дети же. Со взрослыми я бы не церемонилась.
Она покачивает головой, всем своим видом показывая, что нисколько не верит, и бурчит под нос:
- Да и вас дома не хомячок ждёт.
- Да, не хомячок, а Лисёнок.
- Настоящий? – недоверчиво округляет глаза пятилетняя малышка, которой я осторожно пальпирую животик.
Мать её резко одергивает, но я широко улыбаюсь и заговорщически понижаю голос:
- Самый настоящий. Рыжий и хитрый.
Да, мой Лисёнок точная копия отца. От меня ему досталась только рыжина и россыпь веснушек на носу.
- Светлана Ивановна, да вы идите уже. Сама справлюсь.
На лице медсестры отражается внутренняя борьба. Потом она быстро подхватывается, будто боясь передумать, наскоро напяливает пуховик, и, взглянув на меня напоследок с укором, скрывается за дверью. Пусть идёт, если я задержусь минут на двадцать, ничего страшного не случится. Разве что Максим будет опять картинно вздыхать, обзывать патологическим трулоголиком. Хотя сам не лучше. Два сапога пара. Один детский хирург, другая – педиатр. У обоих работа на первом месте. Сегодня пообещала ему не задерживаться. Нужно купить подарки родным, сувениры друзьям, робота на пульте Лисёнку и продукты к новогоднему столу. Завтра уже тридцать первое. Дотянули до последнего. Представляю, какие жуткие очереди сейчас в магазинах. Но не могу же я выйти и так просто отказать в приеме. Детки в очереди намаялись, мамочки нервничают и надеются попасть ко мне. Последняя мамаша как назло переспрашивает раз по десять. Схема лечения расписана, подробные рекомендации даны, но она требует доскональные ответы на глупейшие вопросы даже после того, как я демонстративно начала надевать пальто. Приходится вежливо выпроваживать её. Уверена, если бы её ребёнок не мешал ей угнаться за мной, она непременно преследовала бы меня до остановки и пытала бы до прихода маршрутки, а может, и прокатилась бы до моего дома.
На крыльце с наслаждением подставляю лицо под пушистые хлопья снега. Люблю зиму. Зимой все становится чище, светлее. Люблю предновогоднее волнение и суету, свежесть морозного воздуха, пропитанного волшебством, и запах мандаринов, напоминающий о детстве и вере в чудо. Нужно забежать в ювелирку и купить Максу подарок – золотые запонки с чёрным агатом. Невообразимо дорогие по меркам обычного врача, работающего в муниципальной поликлинике. Я копила на них с прошлой зимы. Представляя, как стильно они будут смотреться на манжетах его белоснежной рубашки, о других, более доступных по цене вариантах, даже думать не могла. Надеюсь, подарок ему понравится. Всю дорогу до салона переживаю, что их купит кто-то другой. Успокаиваюсь только, когда бархатная коробочка оказывается у меня в кармане. А потом, нащупав ее рукой, продолжаю держать, терзаемая навязчивым страхом: вдруг потеряю, вдруг украдут.
Уже в маршрутке ощущаю слабую вибрацию из сумочки. От Максима пять пропущенных вызовов. Из-за последней настырной пациентки напрочь забыла включить звук на телефоне. Перезваниваю. По напряжённому голосу слышу, что терпение мужа на исходе.
- Марин, договаривались же, что ты сразу домой. Я уже Лёшку к бабушке успел отвезти, чтоб не таскать по магазинам. Как дурак, почти час жду на парковке. Знал бы, что ты забудешь об обещании, ждал бы дома, в тепле у телевизора.
С остановки до дома практически лечу. Вот наш кубик - красивые, новые кирпичные многоэтажки. Парковка. Машины, покрытые шапками снега. В свете фонаря темнеет фигура Максима. Красноречивым жестом он показывает на наручные часы и кричит:
- Мариш, в пробку встанем.
Не хочу нервировать его, и так добиралась слишком долго, поэтому ускоряюсь, забыв про осторожность. Нога скользит по наледи, припорошенной снегом. Проехав немного, падаю на спину. Больно ударяюсь затылком. Слышу противный треск, будто сухую ветку сломали. По шее неприятно растекается что-то теплое.
- Мариша! – в окрике мужа слышится преувеличенное беспокойство. Никогда бы не подумала, что живу с паникёром. Судя по тому, что затылок практически не болит, ничего страшного не произошло. Поднимусь, отряхнусь и поедем по магазинам.
- Мариша, Мариша, очнись, - голос мужа пробивается словно сквозь толстый слой ваты.
Веки слишком тяжелые. Получается лишь немного приоткрыть их. Сквозь белесую пелену вырисовываются неясные очертания предметов. Не пойму, где я. Точно не на улице. Но и не дома.
- Макс! - пытаюсь позвать, но губы не слушаются. Рядом что-то гудит, протяжно, пугающе. Этим механическим звуком наполнено всё пространство. Устаю бороться с собственными веками. Они снова смыкаются, и я проваливаюсь в бессознательную темноту.
- Сожми руку, - передо мной стоит Максим, он улыбается мне и протягивает ладонь. – Сожми руку, - повторяет он более настойчиво.
Кажется, он совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, но сколько бы я ни тянула пальцы, не могу притронуться к нему. Сделать бы шаг навстречу, но ноги будто проросли в землю.
- Подойди, - беззвучно шевелю губами, но он качает головой.
Тянусь, тянусь изо всех сил, до боли в мышцах, ещё немного и они порвутся, как струны. Почему-то уверена, если не выполню его просьбу, то больше не увижу его никогда. Наконец касаюсь кончиками пальцев его ладони. Рывок. Лёгкое, почти невесомое пожатие. Он кивает.
- Умница-девочка, - произносит не своим голосом. - Теперь попробуй открыть глаза. Давай, возвращайся.
С усилием приоткрываю веки и сквозь узкие щелочки между ресницами смотрю на Максима. Он склонился надо мной. Его лицо расплывается и вытягивается. Нет, это не Максим. Седоволосый мужчина в зелёном медицинском костюме. Через пару минут получается сфокусировать зрение, но комната перед глазами подрагивает и плывёт. Похоже на палату. Стены облицованы белым кафелем. На соседней койке старик, подключенный к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Теперь понятно, откуда гул. Противно, действуя на нервы, пищат аппараты. Из клочков разрозненных воспоминаний пытаюсь составить цельную картину. Снег. Запах мандаринов. Падение. Праздник! Как же они без меня? Подарки! Нужно накрыть на стол.
- Имя скажи своё, красавица.
- Марина, - в горле сухо. Язык еле-еле двигается. Провожу им по губам. Потрескались. - Домой отпустите.
Он приподнимает кустистую бровь:
- Отпущу, но не так быстро. Сначала переведу в неврологию. А оттуда уже и поедешь.
- А Новый год?
- Уже седьмое января. Семь дней в коме. С Рождеством, кстати.
Ничего себе упала. Праздник своим испортила. Как год встретишь, так его и проведёшь?
Через неделю меня переводят в неврологию. Голова беспрерывно болит, будто кто-то незримый обхватил её сильными лапами и пытается раздавить. Постоянно тошнит. При ходьбе шатает из стороны в сторону. По идее, у меня постельный режим. Но позиция больничной столовой: ноги не поломаны, значит, придёшь, а если не пришёл, значит, не настолько сильно хочешь есть. Персонально еду не разносят. Если бы не девочки в палате, давно бы умерла от голода. Странно, что Максим ни разу не проведал меня. Доктор в реанимации говорил, что ко мне приходили родственники - мать и молодой мужчина, но их не пустили. Звучит неправдоподобно. Максим - медик, и знает на каком языке разговаривать с себе подобными. Да и профессиональную солидарность никто не отменял.
- Иванцова, посетители. Иванцова, оглохла? – по мозгам отбойным молотком бьёт окрик самой грубой медсестры отделения.Ей бы работать в пыточной. Она даже уколы делает с каким-то садистким наслаждением.
Соседка по палате делает мне красноречивые знаки. Почему-то собственная фамилия звучит как чужая. Заторможенно понимаю, что посетители - Макс и Лисёнок, и сердце начинает колотиться сильнее от предвкушения встречи. Как же я соскучилась! Не терпится зацеловать щёчки и золотистую макушку Лисёнка и снова оказаться в надежных, крепких руках любимого мужчины. Больничный коридор кажется невообразимо длинным. Хочется преодолеть его в два прыжка. Злюсь на свою черепашью скорость. Иду, как дряхлая старуха, шоркая ногами и цепляясь за стенку, чтобы не упасть.
Открываю дверь в тамбур. Растерянно обвожу глазами небольшое помещение с банкетками у стен, на одной из которых сидят мужчина и женщина. Моих нет. Может, они на лестничной клетке?
- Эй, сеструха, ты куда? – слышу окрик.
- Оглохла? – рывок за плечо, и я оказываюсь развернутой к мужчине. От него разит перегаром и крепким табаком.
- Вы мне? Отпустите! – пытаюсь скинуть его руку и громко зову мужа. – Максим!
- Марин, прекрати шутковать. Нам не до смеха. Мать боялась, ты кони двинешь, а хоронить не на что, - он хорошенько встряхивает меня, и движения отдаются болью в голове.
- О чем вы? – получается выдавить из себя.
- Прекрати, Василёк, - вскрикивает женщина и срывается со своего места к нам.
Тряска прекращается. Женщина с надеждой вглядывается в моё лицо.
- Мариночка, я твоя мама. А это Вася – твой брат.
Не понимая, что происходит, смотрю на женщину. Её лицо покрыто глубокими бороздами морщин.
Из-под припухших век на меня уставились голубые, почти прозрачные, угасшие глаза. На голове жёлтый старушачий платок. Седые пряди волос падают на низкий лоб. Маленькая, полная, в чёрной бесформенной куртке до колена, в синих растянутых гамашах и галошах с меховым отворотом, надетых поверх шерстяных носков грубой вязки. Она явно не в своём уме, как и её сын. Скорее всего, их привезли как пациентов, но ошиблись отделением. Да, точно. А сопровождающий санитар отлучился, чтобы уладить формальности. Объяснение, конечно, на грани фантастики, но другое, более логичное, на ум не приходит. Я хорошо помню маму. Она умерла слишком молодой: слабое сердце, которое болело не только за родных, но и за всех знакомых. Помню серый гранитный памятник с чёрно-белой фотографией. Помню опавшие пожелтевшие листья берёзки, растущей рядом. Отец бросил нас, когда мне было пять. Больше я его не видела. А мама стала для меня всем. И она ни капли не была похожа на эту женщину. Хотя после падения память напоминает мне киноплёнку, разрезанную на кадры, большая часть которых утеряна, уверена на сто процентов, что своих умалишенных посетителей никогда раньше не встречала.
Вася, наконец соизволил убрать руки с моих плеч и улыбается мне широкой улыбкой, которая на его некрасивом лице, покрытом ямочками от угревой сыпи, выглядит устрашающе. Крепкий, сбитый с белёсыми волосами, в потрескавшейся кожаной куртке, спортивных штанах с надписью «abibas» и чёрных классических туфлях, даже в такой нелепой одежде он внушает ужас. Отстраняюсь, ёжусь и всё ещё надеюсь, что сейчас появится Максим и спасёт меня от этих сумасшедших.
- Ты что, реально не помнишь? Нехило я тебя треснул. Что ты врачам сказала? Менты не вызывали, значит, не выдала.
Медленно отступаю назад. Там спасительная дверь.
- Не подходите ко мне, уходите. Я вас не знаю. Вы обознались.
С психами нужно помягче. Тем более, мужчина похож на буйного.
На их лицах синхронно отображается потрясение. Первой отходит от шока женщина:
- Погоди! Вещи хоть возьми, - она берёт с банкетки пакет и протягивает мне, но я успеваю скрыться за дверью.
Глаза застилают слёзы. Где моя семья? Почему пришли эти? Всё начинает кружиться, будто я на качели «солнышко» как в детстве раскручиваюсь до тошноты. Хватаюсь за стену, чтобы не упасть, но не останавливаюсь, боясь, что за мной будут гнаться ненормальные посетители, будут трясти за плечи, требовать, чтобы их вспомнила. Быстрее в палату, там девочки, рядом сестринский пост, меня не дадут в обиду. Резко открываю дверь, ни на кого не глядя, падаю на кровать, и меня сотрясают рыдания. Чувствую, кто-то робко гладит по голове:
- Марина, что случилось? Тебя обидели? – голос Даши, наши кровати стоят рядом.
- Там какие-то сумасшедшие. Больные люди. Я их не знаю, - вряд ли она смогла что-то разобрать сквозь мой рёв.
- Успокойся, не плачь. Врачу обязательно всё расскажи.
- Иванцова, - доносится голос грымзы-медсестры, - чего вещи у родственников не забрала? Я тебе в носильщицы не нанималась.
Поднимаю на неё зарёванное лицо:
- Они мне не родственники.
- Да плевать! Пакет для тебя передали, значит, бери и пользуйся!
К пакету притрагиваться не хочется. Неприятные люди, замызганный пакет. Даша, видя моё состояние, начинает сама разбирать вещи. Она достаёт спортивный костюм, пару футболок, полотенце, туалетную бумагу, косметичку, чуть смущается, вытаскивая пакет с трусами.
- Это не мои вещи.
- Ты же не можешь всё время ходить в одном халате. Вещи чистые, ничего с тобой не случится, если их наденешь, - возражает она.
Халат и тапочки тоже не мои. Почему мне их отдали при переводе в неврологию, понятия не имею. На автомате перекладываю вещи в тумбочку. Заглядываю в косметичку. Там вижу свёрнутый тетрадный листочек, в котором оказываются пятьсот рублей, и телефон в ярком чехле. Неплохой смартфон, никак не вяжущийся с обликом посетителей. Нажимаю большую кнопку внизу. Дисплей в ответ приветливо загорается. На заставке моя фотография. Без сомнения, это я. Только волосы завиты в крупные локоны. Губы накрашены слишком яркой помадой. Не люблю такой цвет.
Листаю контакты: мама, Василёк, Лёлька, Дэн, Светка, Машка, Ногти недорого, Любимый. И дальше бесконечный список ничего не значащих для меня имён. Из всех мне знаком только Василёк. Сегодня познакомились. Набираю «Любимый». Вдруг сейчас возьмёт трубку Максим. Может, это просто розыгрыш. Но нужно быть полным придурком, чтобы такое придумать.
Гудки длинные. И радостно в трубку:
- Что, Рыжая, уже соскучилась? – голос приятный, но совершенно незнакомый. Нажимаю кнопку сброса. Не Максим.
Тут же «любимый» перезванивает. Не хочу объяснять, что он звонит другому человеку, что произошла какая-то ошибка. Просто трусливо сбрасываю вызовы.
Даша молча наблюдает за этой картиной и вдруг выдаёт:
- Мариш, сама посуди, на телефонной заставке ты. Одежду принесли твоего размера. Ладно, ты не помнишь навестивших тебя людей, но они же не могут тебя перепутать с кем-то.
- Эти могут. Они не в себе, - не сдаюсь я. – Мужик вообще чуть меня не убил.
Бабулька на кровати рядом с дверью сидит, покачивая головой:
- Бедная, бедная деточка. Родственников не выбирают.
Две женщины слегка под пятьдесят, Зинаида и Раиса, переглядываются. На их лицах явно читается, что они думают о моей вменяемости. Галина, девчонка приблизительно моих лет, предусмотрительно молчит, делая вид, что ничего странного не происходит.
- Марин, - покусав губы, продолжает Даша, - ты не думала, что сын и муж, о которых ты рассказывала, тебе просто… приснились? У тебя в голове перепутались явь и сон.
– Человек шесть и все без талонов, – Светлана не скрывает недовольства и бросает красноречивый взгляд на часы над дверью. – Домой пора. Мне ещё подарки покупать.
Света не любит, когда мы работаем в третью, последнюю, смену. Тогда у меня есть возможность принять всех пациентов за то время, что остается до закрытия поликлиники. Она ворчит, но обычно остается со мной до конца. Все удивляются, как я поладила с ней, вздорной, скандальной особой, от которой наши педиатры как один бились в нервных конвульсиях. Неужели только я заметила, что за внешней показной агрессией она скрывает доброе сердце?
– Светлана Ивановна, дети же. Со взрослыми я бы не церемонилась.
Она покачивает головой, всем своим видом показывая, что нисколько не верит, и бурчит под нос:
- Да и вас дома не хомячок ждёт.
- Да, не хомячок, а Лисёнок.
- Настоящий? – недоверчиво округляет глаза пятилетняя малышка, которой я осторожно пальпирую животик.
Мать её резко одергивает, но я широко улыбаюсь и заговорщически понижаю голос:
- Самый настоящий. Рыжий и хитрый.
Да, мой Лисёнок точная копия отца. От меня ему досталась только рыжина и россыпь веснушек на носу.
- Светлана Ивановна, да вы идите уже. Сама справлюсь.
На лице медсестры отражается внутренняя борьба. Потом она быстро подхватывается, будто боясь передумать, наскоро напяливает пуховик, и, взглянув на меня напоследок с укором, скрывается за дверью. Пусть идёт, если я задержусь минут на двадцать, ничего страшного не случится. Разве что Максим будет опять картинно вздыхать, обзывать патологическим трулоголиком. Хотя сам не лучше. Два сапога пара. Один детский хирург, другая – педиатр. У обоих работа на первом месте. Сегодня пообещала ему не задерживаться. Нужно купить подарки родным, сувениры друзьям, робота на пульте Лисёнку и продукты к новогоднему столу. Завтра уже тридцать первое. Дотянули до последнего. Представляю, какие жуткие очереди сейчас в магазинах. Но не могу же я выйти и так просто отказать в приеме. Детки в очереди намаялись, мамочки нервничают и надеются попасть ко мне. Последняя мамаша как назло переспрашивает раз по десять. Схема лечения расписана, подробные рекомендации даны, но она требует доскональные ответы на глупейшие вопросы даже после того, как я демонстративно начала надевать пальто. Приходится вежливо выпроваживать её. Уверена, если бы её ребёнок не мешал ей угнаться за мной, она непременно преследовала бы меня до остановки и пытала бы до прихода маршрутки, а может, и прокатилась бы до моего дома.
На крыльце с наслаждением подставляю лицо под пушистые хлопья снега. Люблю зиму. Зимой все становится чище, светлее. Люблю предновогоднее волнение и суету, свежесть морозного воздуха, пропитанного волшебством, и запах мандаринов, напоминающий о детстве и вере в чудо. Нужно забежать в ювелирку и купить Максу подарок – золотые запонки с чёрным агатом. Невообразимо дорогие по меркам обычного врача, работающего в муниципальной поликлинике. Я копила на них с прошлой зимы. Представляя, как стильно они будут смотреться на манжетах его белоснежной рубашки, о других, более доступных по цене вариантах, даже думать не могла. Надеюсь, подарок ему понравится. Всю дорогу до салона переживаю, что их купит кто-то другой. Успокаиваюсь только, когда бархатная коробочка оказывается у меня в кармане. А потом, нащупав ее рукой, продолжаю держать, терзаемая навязчивым страхом: вдруг потеряю, вдруг украдут.
Уже в маршрутке ощущаю слабую вибрацию из сумочки. От Максима пять пропущенных вызовов. Из-за последней настырной пациентки напрочь забыла включить звук на телефоне. Перезваниваю. По напряжённому голосу слышу, что терпение мужа на исходе.
- Марин, договаривались же, что ты сразу домой. Я уже Лёшку к бабушке успел отвезти, чтоб не таскать по магазинам. Как дурак, почти час жду на парковке. Знал бы, что ты забудешь об обещании, ждал бы дома, в тепле у телевизора.
С остановки до дома практически лечу. Вот наш кубик - красивые, новые кирпичные многоэтажки. Парковка. Машины, покрытые шапками снега. В свете фонаря темнеет фигура Максима. Красноречивым жестом он показывает на наручные часы и кричит:
- Мариш, в пробку встанем.
Не хочу нервировать его, и так добиралась слишком долго, поэтому ускоряюсь, забыв про осторожность. Нога скользит по наледи, припорошенной снегом. Проехав немного, падаю на спину. Больно ударяюсь затылком. Слышу противный треск, будто сухую ветку сломали. По шее неприятно растекается что-то теплое.
- Мариша! – в окрике мужа слышится преувеличенное беспокойство. Никогда бы не подумала, что живу с паникёром. Судя по тому, что затылок практически не болит, ничего страшного не произошло. Поднимусь, отряхнусь и поедем по магазинам.
- Мариша, Мариша, очнись, - голос мужа пробивается словно сквозь толстый слой ваты.
Веки слишком тяжелые. Получается лишь немного приоткрыть их. Сквозь белесую пелену вырисовываются неясные очертания предметов. Не пойму, где я. Точно не на улице. Но и не дома.
- Макс! - пытаюсь позвать, но губы не слушаются. Рядом что-то гудит, протяжно, пугающе. Этим механическим звуком наполнено всё пространство. Устаю бороться с собственными веками. Они снова смыкаются, и я проваливаюсь в бессознательную темноту.
- Сожми руку, - передо мной стоит Максим, он улыбается мне и протягивает ладонь. – Сожми руку, - повторяет он более настойчиво.
Кажется, он совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, но сколько бы я ни тянула пальцы, не могу притронуться к нему. Сделать бы шаг навстречу, но ноги будто проросли в землю.
- Подойди, - беззвучно шевелю губами, но он качает головой.
Тянусь, тянусь изо всех сил, до боли в мышцах, ещё немного и они порвутся, как струны. Почему-то уверена, если не выполню его просьбу, то больше не увижу его никогда. Наконец касаюсь кончиками пальцев его ладони. Рывок. Лёгкое, почти невесомое пожатие. Он кивает.
- Умница-девочка, - произносит не своим голосом. - Теперь попробуй открыть глаза. Давай, возвращайся.
С усилием приоткрываю веки и сквозь узкие щелочки между ресницами смотрю на Максима. Он склонился надо мной. Его лицо расплывается и вытягивается. Нет, это не Максим. Седоволосый мужчина в зелёном медицинском костюме. Через пару минут получается сфокусировать зрение, но комната перед глазами подрагивает и плывёт. Похоже на палату. Стены облицованы белым кафелем. На соседней койке старик, подключенный к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Теперь понятно, откуда гул. Противно, действуя на нервы, пищат аппараты. Из клочков разрозненных воспоминаний пытаюсь составить цельную картину. Снег. Запах мандаринов. Падение. Праздник! Как же они без меня? Подарки! Нужно накрыть на стол.
- Имя скажи своё, красавица.
- Марина, - в горле сухо. Язык еле-еле двигается. Провожу им по губам. Потрескались. - Домой отпустите.
Он приподнимает кустистую бровь:
- Отпущу, но не так быстро. Сначала переведу в неврологию. А оттуда уже и поедешь.
- А Новый год?
- Уже седьмое января. Семь дней в коме. С Рождеством, кстати.
Ничего себе упала. Праздник своим испортила. Как год встретишь, так его и проведёшь?
Через неделю меня переводят в неврологию. Голова беспрерывно болит, будто кто-то незримый обхватил её сильными лапами и пытается раздавить. Постоянно тошнит. При ходьбе шатает из стороны в сторону. По идее, у меня постельный режим. Но позиция больничной столовой: ноги не поломаны, значит, придёшь, а если не пришёл, значит, не настолько сильно хочешь есть. Персонально еду не разносят. Если бы не девочки в палате, давно бы умерла от голода. Странно, что Максим ни разу не проведал меня. Доктор в реанимации говорил, что ко мне приходили родственники - мать и молодой мужчина, но их не пустили. Звучит неправдоподобно. Максим - медик, и знает на каком языке разговаривать с себе подобными. Да и профессиональную солидарность никто не отменял.
- Иванцова, посетители. Иванцова, оглохла? – по мозгам отбойным молотком бьёт окрик самой грубой медсестры отделения.Ей бы работать в пыточной. Она даже уколы делает с каким-то садистким наслаждением.
Соседка по палате делает мне красноречивые знаки. Почему-то собственная фамилия звучит как чужая. Заторможенно понимаю, что посетители - Макс и Лисёнок, и сердце начинает колотиться сильнее от предвкушения встречи. Как же я соскучилась! Не терпится зацеловать щёчки и золотистую макушку Лисёнка и снова оказаться в надежных, крепких руках любимого мужчины. Больничный коридор кажется невообразимо длинным. Хочется преодолеть его в два прыжка. Злюсь на свою черепашью скорость. Иду, как дряхлая старуха, шоркая ногами и цепляясь за стенку, чтобы не упасть.
Открываю дверь в тамбур. Растерянно обвожу глазами небольшое помещение с банкетками у стен, на одной из которых сидят мужчина и женщина. Моих нет. Может, они на лестничной клетке?
- Эй, сеструха, ты куда? – слышу окрик.
- Оглохла? – рывок за плечо, и я оказываюсь развернутой к мужчине. От него разит перегаром и крепким табаком.
- Вы мне? Отпустите! – пытаюсь скинуть его руку и громко зову мужа. – Максим!
- Марин, прекрати шутковать. Нам не до смеха. Мать боялась, ты кони двинешь, а хоронить не на что, - он хорошенько встряхивает меня, и движения отдаются болью в голове.
- О чем вы? – получается выдавить из себя.
- Прекрати, Василёк, - вскрикивает женщина и срывается со своего места к нам.
Тряска прекращается. Женщина с надеждой вглядывается в моё лицо.
- Мариночка, я твоя мама. А это Вася – твой брат.
Не понимая, что происходит, смотрю на женщину. Её лицо покрыто глубокими бороздами морщин.
Из-под припухших век на меня уставились голубые, почти прозрачные, угасшие глаза. На голове жёлтый старушачий платок. Седые пряди волос падают на низкий лоб. Маленькая, полная, в чёрной бесформенной куртке до колена, в синих растянутых гамашах и галошах с меховым отворотом, надетых поверх шерстяных носков грубой вязки. Она явно не в своём уме, как и её сын. Скорее всего, их привезли как пациентов, но ошиблись отделением. Да, точно. А сопровождающий санитар отлучился, чтобы уладить формальности. Объяснение, конечно, на грани фантастики, но другое, более логичное, на ум не приходит. Я хорошо помню маму. Она умерла слишком молодой: слабое сердце, которое болело не только за родных, но и за всех знакомых. Помню серый гранитный памятник с чёрно-белой фотографией. Помню опавшие пожелтевшие листья берёзки, растущей рядом. Отец бросил нас, когда мне было пять. Больше я его не видела. А мама стала для меня всем. И она ни капли не была похожа на эту женщину. Хотя после падения память напоминает мне киноплёнку, разрезанную на кадры, большая часть которых утеряна, уверена на сто процентов, что своих умалишенных посетителей никогда раньше не встречала.
Вася, наконец соизволил убрать руки с моих плеч и улыбается мне широкой улыбкой, которая на его некрасивом лице, покрытом ямочками от угревой сыпи, выглядит устрашающе. Крепкий, сбитый с белёсыми волосами, в потрескавшейся кожаной куртке, спортивных штанах с надписью «abibas» и чёрных классических туфлях, даже в такой нелепой одежде он внушает ужас. Отстраняюсь, ёжусь и всё ещё надеюсь, что сейчас появится Максим и спасёт меня от этих сумасшедших.
- Ты что, реально не помнишь? Нехило я тебя треснул. Что ты врачам сказала? Менты не вызывали, значит, не выдала.
Медленно отступаю назад. Там спасительная дверь.
- Не подходите ко мне, уходите. Я вас не знаю. Вы обознались.
С психами нужно помягче. Тем более, мужчина похож на буйного.
На их лицах синхронно отображается потрясение. Первой отходит от шока женщина:
- Погоди! Вещи хоть возьми, - она берёт с банкетки пакет и протягивает мне, но я успеваю скрыться за дверью.
Глаза застилают слёзы. Где моя семья? Почему пришли эти? Всё начинает кружиться, будто я на качели «солнышко» как в детстве раскручиваюсь до тошноты. Хватаюсь за стену, чтобы не упасть, но не останавливаюсь, боясь, что за мной будут гнаться ненормальные посетители, будут трясти за плечи, требовать, чтобы их вспомнила. Быстрее в палату, там девочки, рядом сестринский пост, меня не дадут в обиду. Резко открываю дверь, ни на кого не глядя, падаю на кровать, и меня сотрясают рыдания. Чувствую, кто-то робко гладит по голове:
- Марина, что случилось? Тебя обидели? – голос Даши, наши кровати стоят рядом.
- Там какие-то сумасшедшие. Больные люди. Я их не знаю, - вряд ли она смогла что-то разобрать сквозь мой рёв.
- Успокойся, не плачь. Врачу обязательно всё расскажи.
- Иванцова, - доносится голос грымзы-медсестры, - чего вещи у родственников не забрала? Я тебе в носильщицы не нанималась.
Поднимаю на неё зарёванное лицо:
- Они мне не родственники.
- Да плевать! Пакет для тебя передали, значит, бери и пользуйся!
К пакету притрагиваться не хочется. Неприятные люди, замызганный пакет. Даша, видя моё состояние, начинает сама разбирать вещи. Она достаёт спортивный костюм, пару футболок, полотенце, туалетную бумагу, косметичку, чуть смущается, вытаскивая пакет с трусами.
- Это не мои вещи.
- Ты же не можешь всё время ходить в одном халате. Вещи чистые, ничего с тобой не случится, если их наденешь, - возражает она.
Халат и тапочки тоже не мои. Почему мне их отдали при переводе в неврологию, понятия не имею. На автомате перекладываю вещи в тумбочку. Заглядываю в косметичку. Там вижу свёрнутый тетрадный листочек, в котором оказываются пятьсот рублей, и телефон в ярком чехле. Неплохой смартфон, никак не вяжущийся с обликом посетителей. Нажимаю большую кнопку внизу. Дисплей в ответ приветливо загорается. На заставке моя фотография. Без сомнения, это я. Только волосы завиты в крупные локоны. Губы накрашены слишком яркой помадой. Не люблю такой цвет.
Листаю контакты: мама, Василёк, Лёлька, Дэн, Светка, Машка, Ногти недорого, Любимый. И дальше бесконечный список ничего не значащих для меня имён. Из всех мне знаком только Василёк. Сегодня познакомились. Набираю «Любимый». Вдруг сейчас возьмёт трубку Максим. Может, это просто розыгрыш. Но нужно быть полным придурком, чтобы такое придумать.
Гудки длинные. И радостно в трубку:
- Что, Рыжая, уже соскучилась? – голос приятный, но совершенно незнакомый. Нажимаю кнопку сброса. Не Максим.
Тут же «любимый» перезванивает. Не хочу объяснять, что он звонит другому человеку, что произошла какая-то ошибка. Просто трусливо сбрасываю вызовы.
Даша молча наблюдает за этой картиной и вдруг выдаёт:
- Мариш, сама посуди, на телефонной заставке ты. Одежду принесли твоего размера. Ладно, ты не помнишь навестивших тебя людей, но они же не могут тебя перепутать с кем-то.
- Эти могут. Они не в себе, - не сдаюсь я. – Мужик вообще чуть меня не убил.
Бабулька на кровати рядом с дверью сидит, покачивая головой:
- Бедная, бедная деточка. Родственников не выбирают.
Две женщины слегка под пятьдесят, Зинаида и Раиса, переглядываются. На их лицах явно читается, что они думают о моей вменяемости. Галина, девчонка приблизительно моих лет, предусмотрительно молчит, делая вид, что ничего странного не происходит.
- Марин, - покусав губы, продолжает Даша, - ты не думала, что сын и муж, о которых ты рассказывала, тебе просто… приснились? У тебя в голове перепутались явь и сон.
