Параллельные коридоры
Светлой памяти Суворова В.В.
Дом-корабль нисколько не изменился за год, что прошел с тех пор, как Миша видел Валеру в последний раз. Дом встретил его тем же затхлым, тяжелым дыханием запустения и ветхости, которое Миша помнил еще с детства. Редкие голые лампочки, кое-как доживавшие свой век под потолком в соседстве с трубами, обмотанными изгнившими тряпками и почерневшей стекловатой, все также неохотно освещали глухие длинные коридоры. Все они были одинаковыми: по левую сторону тянулась облезлая, нескончаемо долгая стена с редкими дверями квартир, а по правую – лента пыльных окон, что смотрели во двор невидящим взглядом.
Но сейчас, когда Миша впервые оказался здесь один, он как ни странно ощущал себя безопасно и спокойно в тишине этих пустых коридоров. Дом-корабль уже не казался ему, как раньше, мрачным и жутковатым призраком, затаившимся в самом центре полного жизни города. Наоборот, Миша чувствовал, что он был скорее спасительным убежищем от этого города и его тревог. Теперь он гораздо лучше понимал, почему Валера, не смотря ни на что, так и не уезжал отсюда.
Совсем другой смысл приобретала и та цель, ради которой Миша вернулся сюда сегодня. Он пришел в дом-корабль, чтобы забрать на память рюкзак с дорогими ему вещи из детства: вещами, принадлежавшими только им двоим, которые Валера, без сомнения, хотел бы, чтобы он сохранил у себя. Но пока Миша бродил по пустым этажам, стараясь разыскать кладовую, которую Валера показал ему год назад, в день их последней встречи, он все сильнее чувствовал, что не воспоминания направляют его к цели поиска, а наоборот, сам этот поиск ведет к воспоминанию о чем-то самом главном, без чего он не сможет понять и принять того, что случилось с лучшим другом его детства.
Кладовая, которую искал Миша, была на самом деле одной из квартир, давно брошенных переехавшими из дома-корабля жильцами. Пользуясь тем, что она ничья, Валера устроил в ней хранилище мыслимого и немыслимого хлама, который в последние годы собирал в самом доме и на ближайших свалках. Именно там, в душной теснине прихожей, среди грозивших обвалом гор всевозможного барахла - облезлых канистр, склянок, ржавой рухляди, сломанных игрушек, пыльных коробок, переполненных неизвестно чем - среди всего этого хаоса, который Валера называл коллекцией, Мише неожиданно попался на глаза знакомый рюкзак из их детства. В нем хранился целый мир героев и историй, что они сочиняли и развивали из года в год на каждых летних каникулах, которые проводили за городом.
Не знай он Валеру лучше, Мишу бы конечно неприятно задело, что тот свалил дорогую частицу их прошлого в одну кучу с выброшенным кем-то барахлом. Но, как это всегда происходило и раньше, оказавшись с Валерой вдвоем, Миша очень скоро начал смотреть на вещи его глазами. Поэтому в безумном на первый взгляд скоплении хлама, он увидел не проявление болезненного синдрома, развившегося у его друга за те восемь лет, что они не общались, а вполне здравый замысел и порядок. Все здесь, казалось, было на своем месте и органично вписывалось в замкнутый и загадочный мир дома-корабля, который был для Валеры центром его жизни. В тот день Валера мало говорил о себе и в основном рассказывал о доме. О его прошлом и настоящем, о необычных предметах, которые как будто сами находят его в подвалах и брошенных квартирах, о странных личностях, что порой бродят по этажам, о таинственных спонсорах, которые появляются каждый год и обещают отреставрировать дом, а потом исчезают без следа.
Дом-корабль был неисчерпаемой темой для разговоров и Миша, опасавшийся перед встречей с Валерой, которого не видел со времен института, что они не найдут что сказать друг другу, с первых минут забыл том, что они не общались так долго. Все было совсем как раньше, с той лишь разницей, что теперь Миша воспринимал дом-корабль несколько иначе: он ясно увидел, что главным, что отличало его от всех других домов, было не сочетание его необычного облика с обстановкой запустения и ветхости, которое так впечатляло в детстве, а сама его сущность, одинокая и бесконечно чуждая и городу и времени.
Дом-корабль получил свое название из-за горизонтально удлиненных пропорций архитектуры в стиле конструктивизма первой трети двадцатого века, придававших ему заметное сходство с морским судном. Он воплощал в себе смелые идеи архитекторов-новаторов об общности людей в грядущей эпохе. Задуманный как «опытный дом переходного типа», жилище, которое объединит людей, не лишая их при этом, в отличие от домов-коммун, личного пространства, и станет шагом к новому, более совершенному быту, дом-корабль был своего рода посланцем в будущее. Однако в этом будущем ему не нашлось места. Он так и остался единственным в своем роде экспериментом и созданный сплотить людей и помочь им достичь единства, со временем сам оказался странным отщепенцем, чужаком среди окружавших его зданий. В итоге, забытый городом и оставленный ветшать, дом-корабль отплатил ему тем же, и, отвернувшись от внешнего мира, навсегда замкнулся в собственном.
В этом закрытом, забытом временем мире реальность имела свои законы. Поэтому и предметы, которые Валера коллекционировал, внутри этих стен были не совсем тем, чем в обычной жизни. Собранные вместе, они представляли собой не скопление барахла, а некую пересказанную Валерой историю, которую поведал ему сам дом.
Но вот что странно: отчетливо сохранив в памяти день последней встречи, каждое свое впечатление от дома-корабля и каждый Валерин рассказ, Миша не мог, как ни старался, вспомнить, ни в какой части дома, ни даже на каком этаже, находилась кладовая, где остался рюкзак. Помнил только, что сразу перед тем, как туда пойти, они побывали у Валеры в квартире откуда перенесли в кладовую несколько детских велосипедов советских времен. И еще саму дверь этой кладовой: темно-красную обивку, косо изрезанную ножом.
Поэтому теперь, когда Миша вернулся сюда опять, ему не оставалось ничего другого, как по очереди обходить каждый этаж. Миша начал с верхнего, где была Валерина квартира, в которой тот жил вдвоем с отцом. Они зашли к нему совсем ненадолго, но этот эпизод стал для Миши главным событием их встречи. И он не запомнил, как они потом дошли до кладовой именно потому, что по дороге думал только о Валерином отце и о том, почему Валера так и не уехал из дома-корабля: ради отца или ради самого дома.
Прячась за стволом старого тополя Ронни наблюдал, как сбитая со следу четверка, несомненно, тех самых гопников, пробежала вдоль длинного фасада дома, замыкавшего двор, и остановилась на углу, споря, в каком направлении продолжать поиски.
Ронни смерил глазом расстояние до ближайшего подъезда: до него было не больше тридцати шагов. Не так уж и много, но одно держаться на ногах, ухватившись за ствол дерева, а другое – расстаться с опорой для решающего рывка.
Четверка на углу дома жестикулировала и то и дело указывала руками в асфальт, обсуждая, как догадался Ронни, кровавый след, который нужно было искать.
Ронни действительно чувствовал, что как он не прижимал рану в правом боку ладонью, горячая струйка находила путь сквозь пальцы и стекала по правой ноге в ботинок, что был уже насквозь мокрым.
Наконец, четверка договорилась между собой и скрылась за углом. Из осторожности надо было выждать в укрытии хотя бы минуту. Но этой минуты не было, потому что сил оставалось мало. Стиснув зубы, Ронни отпустил ствол и шатаясь двинулся в строну фонаря, предательски высветившего его заметную издалека фигуру в пестрой одежде: синих расклешённых джинсах в тигровую полоску, оранжевом тигровом платке, по-скаутски завязанном вокруг шеи и красной рубашке без рукавов, с темным пятном ножевой раны в боку, от которой он не отнимал окровавленной ладони.
Путь до спасительного подъезда оказался труднее, чем Ронни мог представить, потому что расстояние измерялось не шагами, а волнами боли и водоворотами головокружения. Но несмотря на то, что земля уходила из-под ног и в глазах темнело, Ронни на секунду даже замер на месте, когда заметил что большой продолговатый дом, куда ему предстояло войти, был поразительно похож на корабль. Но удивляться было теперь не время. Надо было скорее найти помощь. Посильнее зажав ладонью рану, Ронни, шатаясь, добрел до ближайшего подъезда и толкнул дверь.
- Нет, ему там было не лучше. – Валера говорил очень тихо, почти шепотом, и время от времени делал Мише знак и подолгу прислушивался, тихо ли за стеной, отделявшей его комнату от отцовской спальни. - За полгода не узнал меня ни разу. А дома вспомнил. И сейчас уже узнает. По-разному, конечно, бывает - когда хуже, когда лучше. Но тут он совсем другой.
- Давно ты его забрал? - Миша тоже старался говорить так тихо, как только мог.
- В конце мая. А в июне он вспомнил и меня и дом.
- Он выходит из комнаты?
- Когда как. Бывает, что да. Даже наводит порядок, готовит. Сам моется. А иногда просто лежит. Может неделю пролежать или две. Если так, то нельзя никаких звуков снаружи. Вообще никаких.
Они помолчали. И тогда Миша, наконец, решил задать главный вопрос, который хотел спросить еще давно.
- А вам не предлагали отсюда переехать как остальным жильцам?
Валера вдруг странно улыбнулся и поглядел на него в упор блестящими глазами.
- Предлагали. Конечно, предлагали. Нет, кроме шуток. Действительно. Много раз. И сейчас тоже предлагают.
- Тогда почему не переезжаете?
Валера покачал головой, и перевел взгляд на закрытую дверь комнаты, так что Мише на секунду показалось, что отец неслышно вышел из спальни и стоит снаружи, готовый вот-вот повернуть ручку и войти. Потом, как будто вспомнив что-то важное, Валера неожиданно встал и направился к дальнему углу, где теснилось полчище пустых бутылок, насыщавших пропыленный, спертый воздух комнаты кисловатым запахом. Рядом с бутылками стояли несколько детских велосипедов советских времен, собранных, по всей видимости, из разных частей. Очень осторожно, чтобы не зазвенеть стеклом, Валера извлек из угла самый маленький, трехколесный, и протянул его Мише.
- Помнишь такой? «Малыш». Made in USSR.
Миша собрался было еще раз спросить про переезд, но в тот момент, когда он принял у Валеры велосипед, он вдруг осекся и лишь повертел перед глазами старую раму. Было странное чувство как будто он уже держит ответ в руках, просто еще не понимает его. Вернее понимает только то, что этот ответ нельзя выразить в другой форме.
- Пошли, покажу тебе коллекцию, – шепнул Валера, пока Миша разглядывал «Малыша». - Заодно велики в хранилище перетащим. Достал ключи от одной пустой квартиры. Теперь места сколько хочешь.
- Папа мне такой на день рожденья подарил, - продолжал Валера уже в полный голос, когда они с велосипедами в руках шли по коридору. - Первый подарок, который я помню. И вообще, наверное, первое, что помню. А этот я нашел в соседнем крыле. Соседи много чего пооставляли. Все время что-то интересное нахожу. Вернее, это вещи меня находят. Те, которые важные. Я как его увидел, решил все модели собрать. «Бабочка», «Мишка», «Дружок». Некоторых у меня по две, по три штуки. Если кому надо могу отдать....
После того как они посмотрели в квартире-кладовой коллекцию Валериных находок, они ушли из дома-корабля и остаток вечера гуляли по району. О переезде они больше не говорили. Как и о Валерином отце.
Впрочем, все, что касалось его жизни, еще с детства было для Миши закрытой темой. Первые признаки душевного расстройства проявились у него, когда Валере было примерно четырнадцать, а Мише десять. Собственно, его болезнь и стала причиной, по которой Валера познакомился с Мишей и начал приезжать к нему загород, в поселок Беловодьево, на каждых каникулах. Лариса Сергеевна, Валерина тётя, которая в то время жила с ними, чтобы ухаживать за братом, была ближайшей подругой Мишиной матери. Они договорились, что Валера будет приезжать к Мише за город, чтобы на время сменить обстановку. Родители в самых общих словах объяснили Мише, что отец его нового друга не здоров и предупредили, что этой темы лучше не касаться. Эта установка продолжала сохраняться в Мишином сознании все последующие годы.
В Беловодьево Валера никогда не говорил об отце, а Миша никогда не спрашивал. Приезжая туда, они в каком-то смысле всякий раз убегали не только из действительности дома-корабля, Москвы, школы, но и вообще от всего того мира, который выбрали не сами. Вместо него они творили свой. Поэтому игра, что осталась в рюкзаке, за которым Миша теперь вернулся, всегда была для них больше, чем просто игрой. Она была особой формой жизни, самым ярким воплощением их реальности, ее мифом. Но для Валеры она была еще и языком, единственным языком, которым он мог по-настоящему выразить то, чем жила его душа.
Внутри дома Ронни ждал большой сюрприз. Попав в подъезд, он обнаружил там не лестничные пролеты и площадки с квартирами, как ожидал, а нескончаемо длинный коридор. Здание оказалось кораблем не только снаружи, но и внутри. Нижний этаж, как, вероятно, и каждый из этажей, был устроен наподобие каютной палубы: по левую руку от Ронни тянулась стена с дверями квартир, а по правую, там, где у корабля предполагался борт – непрерывная лента окон.
Пыльные, рассохшиеся рамы делили ее на одинаковые квадраты мутных стекол, в которых, как в кадрах кинопленки, перемещалось отражение его шатко бредущей вдоль стены фигуры в совершенно неуместной в мрачном коридоре ярко-красной рубашке и тигровом шейном платке.
Худшего укрытия, чем этот коридор, нельзя было представить, потому что двери всех подъездов дома без сомнения вели сюда, и стоило тем четверым сунуться в любой из них, они бы сразу обнаружили Ронни.
Оставалось лишь надеяться, что кто-нибудь из жильцов укроет его у себя, пока не приедет скорая. Тяжело дыша, Ронни привалился плечом к стене и сплюнул тягучую струю собравшейся во рту крови. Сил оставалось все меньше, но надо было идти вперед любой ценой. Зажимая одной рукой бок и опираясь другой о стену, Ронни двинулся по шаткой палубе коридора к двери ближайшей квартиры.
Их игра началась в тот самый день, когда они в первый раз поехали в Беловодьево на летние каникулы. Миша до сих пор прекрасно помнил его. Раньше его всегда отвозил за город дедушка, который специально для этого приезжал в Москву. Но в тот раз его полностью доверили Валере. Он был старше Миши на четыре года и ему исполнилось четырнадцать.
Когда на платформе Валера с самым серьезным видом взял из рук Мишиной мамы билеты, пообещав, что они позвонят, как только приедут, он показался ему совсем взрослым. Но не успела электричка пересечь МКАД, как его взрослая маска исчезла без следа. Забыв обо всем на свете, Валера впился взглядом в окно, где бежал привычный для Миши с детства пейзаж городских окраин – бетонные ленты заборов, кольца дорожных развязок, круглые башни градирен, трубы, склады, стройки.
Миша понял, что Валере редко доводилось уезжать из дома, поэтому втайне гордился тем, что ощущал себя намного более опытным путешественником, чем его старший друг.
Приметы индустриального пейзажа постепенно исчезали, сменяясь деревьями, полями и дачными домиками.
Светлой памяти Суворова В.В.
Дом-корабль нисколько не изменился за год, что прошел с тех пор, как Миша видел Валеру в последний раз. Дом встретил его тем же затхлым, тяжелым дыханием запустения и ветхости, которое Миша помнил еще с детства. Редкие голые лампочки, кое-как доживавшие свой век под потолком в соседстве с трубами, обмотанными изгнившими тряпками и почерневшей стекловатой, все также неохотно освещали глухие длинные коридоры. Все они были одинаковыми: по левую сторону тянулась облезлая, нескончаемо долгая стена с редкими дверями квартир, а по правую – лента пыльных окон, что смотрели во двор невидящим взглядом.
Но сейчас, когда Миша впервые оказался здесь один, он как ни странно ощущал себя безопасно и спокойно в тишине этих пустых коридоров. Дом-корабль уже не казался ему, как раньше, мрачным и жутковатым призраком, затаившимся в самом центре полного жизни города. Наоборот, Миша чувствовал, что он был скорее спасительным убежищем от этого города и его тревог. Теперь он гораздо лучше понимал, почему Валера, не смотря ни на что, так и не уезжал отсюда.
Совсем другой смысл приобретала и та цель, ради которой Миша вернулся сюда сегодня. Он пришел в дом-корабль, чтобы забрать на память рюкзак с дорогими ему вещи из детства: вещами, принадлежавшими только им двоим, которые Валера, без сомнения, хотел бы, чтобы он сохранил у себя. Но пока Миша бродил по пустым этажам, стараясь разыскать кладовую, которую Валера показал ему год назад, в день их последней встречи, он все сильнее чувствовал, что не воспоминания направляют его к цели поиска, а наоборот, сам этот поиск ведет к воспоминанию о чем-то самом главном, без чего он не сможет понять и принять того, что случилось с лучшим другом его детства.
Кладовая, которую искал Миша, была на самом деле одной из квартир, давно брошенных переехавшими из дома-корабля жильцами. Пользуясь тем, что она ничья, Валера устроил в ней хранилище мыслимого и немыслимого хлама, который в последние годы собирал в самом доме и на ближайших свалках. Именно там, в душной теснине прихожей, среди грозивших обвалом гор всевозможного барахла - облезлых канистр, склянок, ржавой рухляди, сломанных игрушек, пыльных коробок, переполненных неизвестно чем - среди всего этого хаоса, который Валера называл коллекцией, Мише неожиданно попался на глаза знакомый рюкзак из их детства. В нем хранился целый мир героев и историй, что они сочиняли и развивали из года в год на каждых летних каникулах, которые проводили за городом.
Не знай он Валеру лучше, Мишу бы конечно неприятно задело, что тот свалил дорогую частицу их прошлого в одну кучу с выброшенным кем-то барахлом. Но, как это всегда происходило и раньше, оказавшись с Валерой вдвоем, Миша очень скоро начал смотреть на вещи его глазами. Поэтому в безумном на первый взгляд скоплении хлама, он увидел не проявление болезненного синдрома, развившегося у его друга за те восемь лет, что они не общались, а вполне здравый замысел и порядок. Все здесь, казалось, было на своем месте и органично вписывалось в замкнутый и загадочный мир дома-корабля, который был для Валеры центром его жизни. В тот день Валера мало говорил о себе и в основном рассказывал о доме. О его прошлом и настоящем, о необычных предметах, которые как будто сами находят его в подвалах и брошенных квартирах, о странных личностях, что порой бродят по этажам, о таинственных спонсорах, которые появляются каждый год и обещают отреставрировать дом, а потом исчезают без следа.
Дом-корабль был неисчерпаемой темой для разговоров и Миша, опасавшийся перед встречей с Валерой, которого не видел со времен института, что они не найдут что сказать друг другу, с первых минут забыл том, что они не общались так долго. Все было совсем как раньше, с той лишь разницей, что теперь Миша воспринимал дом-корабль несколько иначе: он ясно увидел, что главным, что отличало его от всех других домов, было не сочетание его необычного облика с обстановкой запустения и ветхости, которое так впечатляло в детстве, а сама его сущность, одинокая и бесконечно чуждая и городу и времени.
Дом-корабль получил свое название из-за горизонтально удлиненных пропорций архитектуры в стиле конструктивизма первой трети двадцатого века, придававших ему заметное сходство с морским судном. Он воплощал в себе смелые идеи архитекторов-новаторов об общности людей в грядущей эпохе. Задуманный как «опытный дом переходного типа», жилище, которое объединит людей, не лишая их при этом, в отличие от домов-коммун, личного пространства, и станет шагом к новому, более совершенному быту, дом-корабль был своего рода посланцем в будущее. Однако в этом будущем ему не нашлось места. Он так и остался единственным в своем роде экспериментом и созданный сплотить людей и помочь им достичь единства, со временем сам оказался странным отщепенцем, чужаком среди окружавших его зданий. В итоге, забытый городом и оставленный ветшать, дом-корабль отплатил ему тем же, и, отвернувшись от внешнего мира, навсегда замкнулся в собственном.
В этом закрытом, забытом временем мире реальность имела свои законы. Поэтому и предметы, которые Валера коллекционировал, внутри этих стен были не совсем тем, чем в обычной жизни. Собранные вместе, они представляли собой не скопление барахла, а некую пересказанную Валерой историю, которую поведал ему сам дом.
Но вот что странно: отчетливо сохранив в памяти день последней встречи, каждое свое впечатление от дома-корабля и каждый Валерин рассказ, Миша не мог, как ни старался, вспомнить, ни в какой части дома, ни даже на каком этаже, находилась кладовая, где остался рюкзак. Помнил только, что сразу перед тем, как туда пойти, они побывали у Валеры в квартире откуда перенесли в кладовую несколько детских велосипедов советских времен. И еще саму дверь этой кладовой: темно-красную обивку, косо изрезанную ножом.
Поэтому теперь, когда Миша вернулся сюда опять, ему не оставалось ничего другого, как по очереди обходить каждый этаж. Миша начал с верхнего, где была Валерина квартира, в которой тот жил вдвоем с отцом. Они зашли к нему совсем ненадолго, но этот эпизод стал для Миши главным событием их встречи. И он не запомнил, как они потом дошли до кладовой именно потому, что по дороге думал только о Валерином отце и о том, почему Валера так и не уехал из дома-корабля: ради отца или ради самого дома.
Прячась за стволом старого тополя Ронни наблюдал, как сбитая со следу четверка, несомненно, тех самых гопников, пробежала вдоль длинного фасада дома, замыкавшего двор, и остановилась на углу, споря, в каком направлении продолжать поиски.
Ронни смерил глазом расстояние до ближайшего подъезда: до него было не больше тридцати шагов. Не так уж и много, но одно держаться на ногах, ухватившись за ствол дерева, а другое – расстаться с опорой для решающего рывка.
Четверка на углу дома жестикулировала и то и дело указывала руками в асфальт, обсуждая, как догадался Ронни, кровавый след, который нужно было искать.
Ронни действительно чувствовал, что как он не прижимал рану в правом боку ладонью, горячая струйка находила путь сквозь пальцы и стекала по правой ноге в ботинок, что был уже насквозь мокрым.
Наконец, четверка договорилась между собой и скрылась за углом. Из осторожности надо было выждать в укрытии хотя бы минуту. Но этой минуты не было, потому что сил оставалось мало. Стиснув зубы, Ронни отпустил ствол и шатаясь двинулся в строну фонаря, предательски высветившего его заметную издалека фигуру в пестрой одежде: синих расклешённых джинсах в тигровую полоску, оранжевом тигровом платке, по-скаутски завязанном вокруг шеи и красной рубашке без рукавов, с темным пятном ножевой раны в боку, от которой он не отнимал окровавленной ладони.
Путь до спасительного подъезда оказался труднее, чем Ронни мог представить, потому что расстояние измерялось не шагами, а волнами боли и водоворотами головокружения. Но несмотря на то, что земля уходила из-под ног и в глазах темнело, Ронни на секунду даже замер на месте, когда заметил что большой продолговатый дом, куда ему предстояло войти, был поразительно похож на корабль. Но удивляться было теперь не время. Надо было скорее найти помощь. Посильнее зажав ладонью рану, Ронни, шатаясь, добрел до ближайшего подъезда и толкнул дверь.
- Нет, ему там было не лучше. – Валера говорил очень тихо, почти шепотом, и время от времени делал Мише знак и подолгу прислушивался, тихо ли за стеной, отделявшей его комнату от отцовской спальни. - За полгода не узнал меня ни разу. А дома вспомнил. И сейчас уже узнает. По-разному, конечно, бывает - когда хуже, когда лучше. Но тут он совсем другой.
- Давно ты его забрал? - Миша тоже старался говорить так тихо, как только мог.
- В конце мая. А в июне он вспомнил и меня и дом.
- Он выходит из комнаты?
- Когда как. Бывает, что да. Даже наводит порядок, готовит. Сам моется. А иногда просто лежит. Может неделю пролежать или две. Если так, то нельзя никаких звуков снаружи. Вообще никаких.
Они помолчали. И тогда Миша, наконец, решил задать главный вопрос, который хотел спросить еще давно.
- А вам не предлагали отсюда переехать как остальным жильцам?
Валера вдруг странно улыбнулся и поглядел на него в упор блестящими глазами.
- Предлагали. Конечно, предлагали. Нет, кроме шуток. Действительно. Много раз. И сейчас тоже предлагают.
- Тогда почему не переезжаете?
Валера покачал головой, и перевел взгляд на закрытую дверь комнаты, так что Мише на секунду показалось, что отец неслышно вышел из спальни и стоит снаружи, готовый вот-вот повернуть ручку и войти. Потом, как будто вспомнив что-то важное, Валера неожиданно встал и направился к дальнему углу, где теснилось полчище пустых бутылок, насыщавших пропыленный, спертый воздух комнаты кисловатым запахом. Рядом с бутылками стояли несколько детских велосипедов советских времен, собранных, по всей видимости, из разных частей. Очень осторожно, чтобы не зазвенеть стеклом, Валера извлек из угла самый маленький, трехколесный, и протянул его Мише.
- Помнишь такой? «Малыш». Made in USSR.
Миша собрался было еще раз спросить про переезд, но в тот момент, когда он принял у Валеры велосипед, он вдруг осекся и лишь повертел перед глазами старую раму. Было странное чувство как будто он уже держит ответ в руках, просто еще не понимает его. Вернее понимает только то, что этот ответ нельзя выразить в другой форме.
- Пошли, покажу тебе коллекцию, – шепнул Валера, пока Миша разглядывал «Малыша». - Заодно велики в хранилище перетащим. Достал ключи от одной пустой квартиры. Теперь места сколько хочешь.
- Папа мне такой на день рожденья подарил, - продолжал Валера уже в полный голос, когда они с велосипедами в руках шли по коридору. - Первый подарок, который я помню. И вообще, наверное, первое, что помню. А этот я нашел в соседнем крыле. Соседи много чего пооставляли. Все время что-то интересное нахожу. Вернее, это вещи меня находят. Те, которые важные. Я как его увидел, решил все модели собрать. «Бабочка», «Мишка», «Дружок». Некоторых у меня по две, по три штуки. Если кому надо могу отдать....
После того как они посмотрели в квартире-кладовой коллекцию Валериных находок, они ушли из дома-корабля и остаток вечера гуляли по району. О переезде они больше не говорили. Как и о Валерином отце.
Впрочем, все, что касалось его жизни, еще с детства было для Миши закрытой темой. Первые признаки душевного расстройства проявились у него, когда Валере было примерно четырнадцать, а Мише десять. Собственно, его болезнь и стала причиной, по которой Валера познакомился с Мишей и начал приезжать к нему загород, в поселок Беловодьево, на каждых каникулах. Лариса Сергеевна, Валерина тётя, которая в то время жила с ними, чтобы ухаживать за братом, была ближайшей подругой Мишиной матери. Они договорились, что Валера будет приезжать к Мише за город, чтобы на время сменить обстановку. Родители в самых общих словах объяснили Мише, что отец его нового друга не здоров и предупредили, что этой темы лучше не касаться. Эта установка продолжала сохраняться в Мишином сознании все последующие годы.
В Беловодьево Валера никогда не говорил об отце, а Миша никогда не спрашивал. Приезжая туда, они в каком-то смысле всякий раз убегали не только из действительности дома-корабля, Москвы, школы, но и вообще от всего того мира, который выбрали не сами. Вместо него они творили свой. Поэтому игра, что осталась в рюкзаке, за которым Миша теперь вернулся, всегда была для них больше, чем просто игрой. Она была особой формой жизни, самым ярким воплощением их реальности, ее мифом. Но для Валеры она была еще и языком, единственным языком, которым он мог по-настоящему выразить то, чем жила его душа.
Внутри дома Ронни ждал большой сюрприз. Попав в подъезд, он обнаружил там не лестничные пролеты и площадки с квартирами, как ожидал, а нескончаемо длинный коридор. Здание оказалось кораблем не только снаружи, но и внутри. Нижний этаж, как, вероятно, и каждый из этажей, был устроен наподобие каютной палубы: по левую руку от Ронни тянулась стена с дверями квартир, а по правую, там, где у корабля предполагался борт – непрерывная лента окон.
Пыльные, рассохшиеся рамы делили ее на одинаковые квадраты мутных стекол, в которых, как в кадрах кинопленки, перемещалось отражение его шатко бредущей вдоль стены фигуры в совершенно неуместной в мрачном коридоре ярко-красной рубашке и тигровом шейном платке.
Худшего укрытия, чем этот коридор, нельзя было представить, потому что двери всех подъездов дома без сомнения вели сюда, и стоило тем четверым сунуться в любой из них, они бы сразу обнаружили Ронни.
Оставалось лишь надеяться, что кто-нибудь из жильцов укроет его у себя, пока не приедет скорая. Тяжело дыша, Ронни привалился плечом к стене и сплюнул тягучую струю собравшейся во рту крови. Сил оставалось все меньше, но надо было идти вперед любой ценой. Зажимая одной рукой бок и опираясь другой о стену, Ронни двинулся по шаткой палубе коридора к двери ближайшей квартиры.
Их игра началась в тот самый день, когда они в первый раз поехали в Беловодьево на летние каникулы. Миша до сих пор прекрасно помнил его. Раньше его всегда отвозил за город дедушка, который специально для этого приезжал в Москву. Но в тот раз его полностью доверили Валере. Он был старше Миши на четыре года и ему исполнилось четырнадцать.
Когда на платформе Валера с самым серьезным видом взял из рук Мишиной мамы билеты, пообещав, что они позвонят, как только приедут, он показался ему совсем взрослым. Но не успела электричка пересечь МКАД, как его взрослая маска исчезла без следа. Забыв обо всем на свете, Валера впился взглядом в окно, где бежал привычный для Миши с детства пейзаж городских окраин – бетонные ленты заборов, кольца дорожных развязок, круглые башни градирен, трубы, склады, стройки.
Миша понял, что Валере редко доводилось уезжать из дома, поэтому втайне гордился тем, что ощущал себя намного более опытным путешественником, чем его старший друг.
Приметы индустриального пейзажа постепенно исчезали, сменяясь деревьями, полями и дачными домиками.
