Миша принялся было рассказывать про поселок и его окрестности: лесной прудик, который они открыли с дедушкой (в Беловодьево у него не было друзей и он гулял только с ним), карьеры кирпичного завода, что заполнились подземными ключами и превратились в озера, островки на них, к которым он знал броды, кукурузное поле, посреди которого торчал клочок дубовой рощи, где обитала ведьма.
Валера слушал его с интересом, но все равно время от времени терял нить разговора и отворачивался к окну. В конце концов, Миша смутился и умолк, потому что не знал, что еще поведать о Беловодьево, а спрашивать Валеру о нем самом, он опасался, чтобы нечаянно не коснуться темы о его отце.
Тогда, не зная, что придумать, Миша достал из сумки Старика Буревала, Сокола, Сторм-Шэдоу и еще нескольких Джи-Ай-Джо, которых всегда возил с собой за город. В то время, в начале девяностых, эти десятисантиметровые фигурки солдат удачи с подвижными суставами и детальными чертами лиц и амуниции, были необычайной редкостью. Их привозили из заграницы, и появление каждого нового Джи-Ай-Джо было большим событием в жизни Миши.
Он был уверен, что Валера никогда не видел таких солдатиков. Однако тот сходу назвал кодовое прозвище каждого из них и тотчас извлек из кармана Сержанта Базуку, Айсберга и Ирландца.
И очень скоро электричка, что везла их в Беловодьево, словно прошла невидимую стрелку, которая развела пути на две параллельных реальности. И вот уже не Миша с новым другом ехал в подмосковный поселок на летние каникулы, а объединенный отряд наемников направлялся в опасную, оторванную от цивилизации страну, чтобы навести там порядок.
Не тратя времени даром, новые братья по оружию принялись обсуждать планы предстоящих операций и делиться опытом. Сразу распределились и их роли: Старик Буревал занял место вожака, потому что он по своему типажу и не мог быть никем другим. Айсберг получил снежный ком насмешек за то, что перепутал миссию и экипировался как на Северный Полюс. Сокол и Сержант Базука сделались соперничающими между собой протагонистами, Ирландец – героем одиночкой, которому стоило немалых трудов работать в команде, а белый ниндзя Сторм-Шэдоу - белой вороной в отряде.
С того самого дня команда Джи-Ай-Джо стала жить своей, отдельной жизнью, которая не прекращалась никогда: когда начиналась школа, она на время скрывалась в тени других мыслей и забот и текла как подземная река в глубине воображения, чтобы на ближайших каникулах с новой силой хлынуть на свет яркими сюжетами и заиграть новыми гранями личностей старых героев. В отряде Джи-Ай-Джо всегда что-то происходило: прибывали новички, которые спешили заявить о себе на ближайшей миссии, или наоборот, кто-то из бывалых псов войны, устав от тяжелого ремесла наемника, собирался было все бросить и зажить спокойной жизнью, но по тем или иным причинам вновь отправлялся делить с товарищами подстерегавшие в Беловодьево опасности.
Каждый Джи-Ай-Джо был отдельной личностью, которая развивалась и менялась вместе с Мишей и Валерой, а в целом отряд составлял единый живой организм. Первые несколько лет они хранили своих Джи-Ай-Джо раздельно, но со временем отряд сплотился настолько, что они поселили его в одном рюкзаке - тот самом, который остался в Валериной кладовой.
Ронни надавил ладонью на кнопку звонка ближайшей квартиры, но из-за двери не раздалось ни звука. Попробовав еще раз с тем же результатом, он ударил в дверь кулаком и пошатнулся от боли, причиненной резким движением. Теряя равновесие, Ронни привалился к косяку, чувствуя, что если сейчас упадет, то уже не поднимется.
А ему надо было идти дальше. Идти, во что бы то ни стало. Может быть, со следующей дверью повезет больше. В любом случае, до тех пока он оставался на ногах, еще не все было потеряно. Каждый промежуток облупленной, покрытой ржавыми подтеками стены, что разделяла двери квартир, был для него новым отрезком надежды.
Неожиданно ему пришла в голову странная мысль. Ронни подумал, что может быть это и есть дом того парня, которого он спас полчаса назад. Он вдруг совершенно отчетливо увидел перед глазами его лицо. Ронни даже не узнал его имени, потому что все произошло слишком быстро. Двор, куда он свернул, чтобы срезать путь к автобусной остановке, привел его в темную арку между домами, где три фигуры избивали четвертую, прижатую к стене. Ей оказался молодой парень, ровесник Ронни, в руках у которого почему-то был потрепанный трехколесный велосипед, найденный не иначе как на свалке. Он-то и решил все дело. Если бы не велосипед, Ронни, может быть, попытался бы сначала подействовать не силой, а словами. Он знал, как ставить таких уродов на место. Но парень, которого избивали, не пытался защититься велосипедом от ударов, а наоборот закрывал его собой.
Увидев это, Ронни сделал все молча. Первого из троих он свалил на месте кулаком в висок. Секунду спустя второй рухнул на него, оставив на стене, к которой Ронни припечатал его головой, кровавый след. Третий бросился прочь со всех ног. В недолгий промежуток, когда эхо его вопля стихло в арке, и прежде чем во дворе раздались топот и крики спешивших на подмогу гопников, Ронни с незнакомым парнем успели сказать друг другу несколько слов.
Ронни велел ему бросать велосипед и скорее делать ноги. Но парень не расстался с велосипедом. Он лишь спросил у Ронни его имя, а потом сказал ему что-то о себе. Однако Ронни пропустил его слова мимо ушей, потому что, повинуясь инстинкту, не раз спасавшему его в уличных стычках, ловил слухом новую угрозу. И действительно, едва он успел отправить парня с велосипедом в сторону улицы, где было относительно безопасно, попросив привести помощь, из глубины двора подоспели новые гопники.
Все что произошло дальше осталось в памяти Ронни как темный вихрь с молнией боли в тот момент, когда кто-то из налетевших достал его ножом. Но звериный инстинкт – самый верный союзник Ронни во всех передрягах – спас его и на этот раз, придав ярости расшвырять напавших и хитрости затеряться во дворах, в одном из которых он и вышел к этому странному, похожему на корабль дому.
Коридор следующего этажа, который обследовал Миша, показался ему длиннее остальных. Время как будто замедлялось тем сильнее, чем глубже он погружался в воспоминания.
Первые годы их любимым занятием, не считая игры в Джи-Ай-Джо, было исследовать Беловодьево и его окрестности: лес, соседние села и станции. До того как появился Валера, Миша гулял только с дедушкой и самой дальним рубежом их путешествий был лесной прудик. Поэтому Валера, с его страстью ко всему новому и неизведанному, по сути, открыл Мише его же поселок.
Из того времени в памяти Миши ярче всего запечатлелся один день. Зимние каникулы. Январь. Солнечное, ясное утро. Укатанная, искрящаяся лыжня, долго витавшая по лесу, резко обрывается на опушке, где в самую даль простирается необозримое снежное поле. Они пускаются в путь по этому морю белизны. Валера идет первым и прокладывает дорогу, глубоко увязая в снегу. С ними Пальма, умная рыжая дворняга, которую дедушка когда-то подобрал на улице. Она то отстает, то обгоняет их прыжками, облизывает морду всякий раз, как выныривает из снега. Рыжее кольцо ее закрученного как у лайки хвоста напоминает Мише ездовых собак из рассказов Джека Лондона. Вот уже лес совсем скрылся из виду и поле представляется бескрайней снежной равниной Аляски, воплощением того самого Белого Безмолвия севера. В нем, в этом Белом Безмолвии, стерлись все направления, и оставалась только одна дорога, которую прокладывает своими узкими лыжами его старший друг, ведя его за собой. Веред и только вперед. Куда именно, ни он, ни Валера не знают, но они твердо уверены, что их путь лежит именно туда. Там, посреди поля, Миша впервые почувствовал, что настоящее место Валеры в Беловодьево. Мысль о том, что мир этой свободы был для него только укрытием, способом побега от какой-то другой реальности, просто не могла быть возможна среди этого бескрайнего Белого Безмолвия, где были только они двое их прямая и ясная дорога вперед. Это была единственная реальность, в которую Миша по-настоящему верил.
Это чувство свободы, ощущение верного внутреннего пути возвращалось всегда, когда они приезжали в Беловодьево. Оно и влекло их туда. Со временем, когда Беловодьево перестало быть неизведанным миром и сжалось до размеров обычного подмосковного поселка, когда тропинка выводила из леса уже не равнину Аляски, а на опушку на краю поля, где вечером было хорошо посидеть с пивом у костра, это чувство не измельчало. Оно перешло в другую область, область воображения.
До последних классов они по-прежнему на каждых каникулах привозили с собой рюкзак с Джи-Ай-Джо с собой, но скорее по традиции, потому что сами солдатики уже не играли прежней роли. Они стали персонажами историй, которые всякий раз как Миша с Валерой приезжали в Беловодьево, совершали новый виток и обрастали другими смыслами. Мир этих персонажей был для них не просто игрой. Он стал своеобразным мифом, частью их мироощущения. Валера в прямом смысле жил этими сюжетами и персонажами. Они были для него особым языком, которым он мог выразить все то главное, о чем невозможно было рассказать напрямую.
Созданный ими миф достиг своего рассвета примерно за год до того, как Миша окончил школу. К тому времени все самые важные темы, что направляли их сюжеты и придавали им глубину, слились как малые реки одно русло – судьбу главного персонажа, который был в равной степени близок и ему и Валере, но понимаем каждым немного по-своему. Он носил прозвище Ирландец, потому что Валерин отец привез этого Джи-Ай-Джо из Дублина в одну из своих последних командировок, когда был еще здоров.
Каждый вечер перед сном Валера продолжал рассказы о его жизни. Валерина кровать стояла возле окна и для Миши история Ирландца навсегда осталась связана с шумом ночных поездов, что время от времени докатывался волной со стороны станции и заполнял комнату, вливаясь в отрытую настежь форточку.
По складу своей натуры, поступкам, взглядам на мир, характеру самой судьбы Ирландец (хотя Миша называл его для себя другим именем) был полной Валериной противоположностью. Он рано бросил дом и с тех пор ни разу не вернулся на родной остров. Он мотался по свету, вечно пытал счастья и вечно ставил жизнь на карту. Ирландец был своего рода городским ковбоем. Он гнался за удачей, творил справедливость, убеждал себя, что ему никто не нужен, но все время кого-то спасал и при этом сам попадал в опасные переделки. Он был верным другом, но при этом одиночной по натуре, был любим самыми разными женщинами, но он делал все только ради одной, той, с которой постоянно расставался именно из-за того, что был таким, какой есть. В Валериных историях получалось так, что они не могли быть вместе именно потому, что были слишком близки душами. Их любовь была больше чем любовь, поэтому она не сближала, а разделяла их.
Но главным в этих ночных рассказах были для Миши не виражи отчаянной судьбы Ирландца, а странное чувство, что появлялось у него порой, когда он лежал в темноте, слушая Валерин голос. Валера всегда развивал эти истории спонтанно, еще сам не зная, как повернётся судьба Ирландца в следующий момент. Она свершалась прямо здесь и теперь, и Валерины слова уже невозможно было взять назад или изменить. Миша лежал, не шевелясь, слушая близкий и при этом далекий, почти незнакомый голос друга, и его вдруг начинали пробирать мурашки от необъяснимой уверенности, что Валера говорит о себе, о чем-то, что может быть произойдет с ним самим.
Иногда получалось так, что когда Мише начинало казаться, что он вот-вот поймет, что на самом будет с Ирландцем или с самим Валерой, тот вдруг умолкал, слушая как где-то вдалеке, в самой глубине ночи, зарождается тяжелый грохот товарного состава: железный стук постепенно нарастал, набирал мощь, пока, наконец, не заполнял спальню своей чеканной, нескончаемо долгой речью, которая в какой-то неуловимый момент, словно высказав главное, вдруг начинала слабеть и медленно тонуть в ночном безмолвии… И Валера больше не возвращался к истории, как будто поезд навсегда унес сюжет с собой.
Ослабевшей рукой Ронни ударил в очередную дверь, и, не дожидаясь ответа, двинулся дальше вдоль стены. У него уже не осталось надежды, что здесь есть хоть одна живая душа. Теперь он даже не мог сказать, правда ли это здание длинных коридоров было похоже на корабль, или он просто увидел то, о чем часто вспоминал с тех пор, как не был дома? Впрочем, важно было не это, а то, что сегодня, прощаясь, сказала ему Лина. Что отец придумывал все те истории, чтобы однажды он уехал из дома раз и навсегда, без чувства вины. Лина была единственным человеком в его жизни, которому он рассказывал об отце и месте где вырос.
Об их квартале, начинавшемся сразу за складами, что появились на месте доков, где когда-то работал отец. Ронни ни разу не видел в их краях ни одного корабля и знал о них только из отцовских рассказов. Мир, который он застал, был миром старых портовых кранов, что выставляли в небо свои ржавые стрелы, на которых птицы обустроили гнезда. Одиноких, облупившихся кнехтов, похожих на забытые фигуры какой-то брошенной игры. Треснувших бетонных плит, размежеванных высокой травой, которую без конца трепал морской ветер, навсегда затопленных доковых бассейнов и чаек, что носились над этим огромным голым пространством.
Сколько он помнил себя, отец рассказывал ему истории о славном прошлом этих доков. В этих историях всегда было две части – реальная, от том, какие корабли отцу доводилось ремонтировать, и самая главная, о том, куда эти корабли уходили потом и какие приключения их ждали. Он без конца заставлял его рассказывать про каждый из них. Все они были живыми персонажами, каждый странствовал в своем океане, в своей части света, а потом и в его повторявшихся снах, которые снились даже спустя много лет.
Лина была единственным человеком, которому он мог рассказать обо всем этом. Возможно, она была права, и отец придумывал истории про морские путешествия, ставшие сквозными сюжетами его детства, чтобы когда-нибудь он вырвался из дома и не оглядывался назад.
Сейчас, возвращаясь из прошлого, воспоминания как звенья выстраивались одно за другим в цепочку, и все запутанные пути его судьбы казались Ронни прямыми как коридор, по которому он продолжал брести. Может быть все, что происходило с ним в жизни, было просто для того, чтобы он оказался здесь в нужную минуту и спас того незнакомого парня с трехколесным велосипедом. Кто знает. Главное что сейчас с ним все хорошо. Тогда все было не зря. Ронни жалел только о том, что не успел еще раз увидеть Лину. Пусть хоть с платформы в окне купе чтобы помахать ей напоследок рукой. Но, наверное, так тоже было нужно.
У Ронни уже не было сил постучать в следующую дверь. Он просто привалился к ней всем телом, чтобы не упасть, потому что палуба пола уходила из-под ног. И в этот момент незапертая дверь неожиданно распахнулась внутрь. Потеряв опору, Ронни провалился в темноту квартиры.
История про Ирландца так и осталась недосказанной.
Валера слушал его с интересом, но все равно время от времени терял нить разговора и отворачивался к окну. В конце концов, Миша смутился и умолк, потому что не знал, что еще поведать о Беловодьево, а спрашивать Валеру о нем самом, он опасался, чтобы нечаянно не коснуться темы о его отце.
Тогда, не зная, что придумать, Миша достал из сумки Старика Буревала, Сокола, Сторм-Шэдоу и еще нескольких Джи-Ай-Джо, которых всегда возил с собой за город. В то время, в начале девяностых, эти десятисантиметровые фигурки солдат удачи с подвижными суставами и детальными чертами лиц и амуниции, были необычайной редкостью. Их привозили из заграницы, и появление каждого нового Джи-Ай-Джо было большим событием в жизни Миши.
Он был уверен, что Валера никогда не видел таких солдатиков. Однако тот сходу назвал кодовое прозвище каждого из них и тотчас извлек из кармана Сержанта Базуку, Айсберга и Ирландца.
И очень скоро электричка, что везла их в Беловодьево, словно прошла невидимую стрелку, которая развела пути на две параллельных реальности. И вот уже не Миша с новым другом ехал в подмосковный поселок на летние каникулы, а объединенный отряд наемников направлялся в опасную, оторванную от цивилизации страну, чтобы навести там порядок.
Не тратя времени даром, новые братья по оружию принялись обсуждать планы предстоящих операций и делиться опытом. Сразу распределились и их роли: Старик Буревал занял место вожака, потому что он по своему типажу и не мог быть никем другим. Айсберг получил снежный ком насмешек за то, что перепутал миссию и экипировался как на Северный Полюс. Сокол и Сержант Базука сделались соперничающими между собой протагонистами, Ирландец – героем одиночкой, которому стоило немалых трудов работать в команде, а белый ниндзя Сторм-Шэдоу - белой вороной в отряде.
С того самого дня команда Джи-Ай-Джо стала жить своей, отдельной жизнью, которая не прекращалась никогда: когда начиналась школа, она на время скрывалась в тени других мыслей и забот и текла как подземная река в глубине воображения, чтобы на ближайших каникулах с новой силой хлынуть на свет яркими сюжетами и заиграть новыми гранями личностей старых героев. В отряде Джи-Ай-Джо всегда что-то происходило: прибывали новички, которые спешили заявить о себе на ближайшей миссии, или наоборот, кто-то из бывалых псов войны, устав от тяжелого ремесла наемника, собирался было все бросить и зажить спокойной жизнью, но по тем или иным причинам вновь отправлялся делить с товарищами подстерегавшие в Беловодьево опасности.
Каждый Джи-Ай-Джо был отдельной личностью, которая развивалась и менялась вместе с Мишей и Валерой, а в целом отряд составлял единый живой организм. Первые несколько лет они хранили своих Джи-Ай-Джо раздельно, но со временем отряд сплотился настолько, что они поселили его в одном рюкзаке - тот самом, который остался в Валериной кладовой.
Ронни надавил ладонью на кнопку звонка ближайшей квартиры, но из-за двери не раздалось ни звука. Попробовав еще раз с тем же результатом, он ударил в дверь кулаком и пошатнулся от боли, причиненной резким движением. Теряя равновесие, Ронни привалился к косяку, чувствуя, что если сейчас упадет, то уже не поднимется.
А ему надо было идти дальше. Идти, во что бы то ни стало. Может быть, со следующей дверью повезет больше. В любом случае, до тех пока он оставался на ногах, еще не все было потеряно. Каждый промежуток облупленной, покрытой ржавыми подтеками стены, что разделяла двери квартир, был для него новым отрезком надежды.
Неожиданно ему пришла в голову странная мысль. Ронни подумал, что может быть это и есть дом того парня, которого он спас полчаса назад. Он вдруг совершенно отчетливо увидел перед глазами его лицо. Ронни даже не узнал его имени, потому что все произошло слишком быстро. Двор, куда он свернул, чтобы срезать путь к автобусной остановке, привел его в темную арку между домами, где три фигуры избивали четвертую, прижатую к стене. Ей оказался молодой парень, ровесник Ронни, в руках у которого почему-то был потрепанный трехколесный велосипед, найденный не иначе как на свалке. Он-то и решил все дело. Если бы не велосипед, Ронни, может быть, попытался бы сначала подействовать не силой, а словами. Он знал, как ставить таких уродов на место. Но парень, которого избивали, не пытался защититься велосипедом от ударов, а наоборот закрывал его собой.
Увидев это, Ронни сделал все молча. Первого из троих он свалил на месте кулаком в висок. Секунду спустя второй рухнул на него, оставив на стене, к которой Ронни припечатал его головой, кровавый след. Третий бросился прочь со всех ног. В недолгий промежуток, когда эхо его вопля стихло в арке, и прежде чем во дворе раздались топот и крики спешивших на подмогу гопников, Ронни с незнакомым парнем успели сказать друг другу несколько слов.
Ронни велел ему бросать велосипед и скорее делать ноги. Но парень не расстался с велосипедом. Он лишь спросил у Ронни его имя, а потом сказал ему что-то о себе. Однако Ронни пропустил его слова мимо ушей, потому что, повинуясь инстинкту, не раз спасавшему его в уличных стычках, ловил слухом новую угрозу. И действительно, едва он успел отправить парня с велосипедом в сторону улицы, где было относительно безопасно, попросив привести помощь, из глубины двора подоспели новые гопники.
Все что произошло дальше осталось в памяти Ронни как темный вихрь с молнией боли в тот момент, когда кто-то из налетевших достал его ножом. Но звериный инстинкт – самый верный союзник Ронни во всех передрягах – спас его и на этот раз, придав ярости расшвырять напавших и хитрости затеряться во дворах, в одном из которых он и вышел к этому странному, похожему на корабль дому.
Коридор следующего этажа, который обследовал Миша, показался ему длиннее остальных. Время как будто замедлялось тем сильнее, чем глубже он погружался в воспоминания.
Первые годы их любимым занятием, не считая игры в Джи-Ай-Джо, было исследовать Беловодьево и его окрестности: лес, соседние села и станции. До того как появился Валера, Миша гулял только с дедушкой и самой дальним рубежом их путешествий был лесной прудик. Поэтому Валера, с его страстью ко всему новому и неизведанному, по сути, открыл Мише его же поселок.
Из того времени в памяти Миши ярче всего запечатлелся один день. Зимние каникулы. Январь. Солнечное, ясное утро. Укатанная, искрящаяся лыжня, долго витавшая по лесу, резко обрывается на опушке, где в самую даль простирается необозримое снежное поле. Они пускаются в путь по этому морю белизны. Валера идет первым и прокладывает дорогу, глубоко увязая в снегу. С ними Пальма, умная рыжая дворняга, которую дедушка когда-то подобрал на улице. Она то отстает, то обгоняет их прыжками, облизывает морду всякий раз, как выныривает из снега. Рыжее кольцо ее закрученного как у лайки хвоста напоминает Мише ездовых собак из рассказов Джека Лондона. Вот уже лес совсем скрылся из виду и поле представляется бескрайней снежной равниной Аляски, воплощением того самого Белого Безмолвия севера. В нем, в этом Белом Безмолвии, стерлись все направления, и оставалась только одна дорога, которую прокладывает своими узкими лыжами его старший друг, ведя его за собой. Веред и только вперед. Куда именно, ни он, ни Валера не знают, но они твердо уверены, что их путь лежит именно туда. Там, посреди поля, Миша впервые почувствовал, что настоящее место Валеры в Беловодьево. Мысль о том, что мир этой свободы был для него только укрытием, способом побега от какой-то другой реальности, просто не могла быть возможна среди этого бескрайнего Белого Безмолвия, где были только они двое их прямая и ясная дорога вперед. Это была единственная реальность, в которую Миша по-настоящему верил.
Это чувство свободы, ощущение верного внутреннего пути возвращалось всегда, когда они приезжали в Беловодьево. Оно и влекло их туда. Со временем, когда Беловодьево перестало быть неизведанным миром и сжалось до размеров обычного подмосковного поселка, когда тропинка выводила из леса уже не равнину Аляски, а на опушку на краю поля, где вечером было хорошо посидеть с пивом у костра, это чувство не измельчало. Оно перешло в другую область, область воображения.
До последних классов они по-прежнему на каждых каникулах привозили с собой рюкзак с Джи-Ай-Джо с собой, но скорее по традиции, потому что сами солдатики уже не играли прежней роли. Они стали персонажами историй, которые всякий раз как Миша с Валерой приезжали в Беловодьево, совершали новый виток и обрастали другими смыслами. Мир этих персонажей был для них не просто игрой. Он стал своеобразным мифом, частью их мироощущения. Валера в прямом смысле жил этими сюжетами и персонажами. Они были для него особым языком, которым он мог выразить все то главное, о чем невозможно было рассказать напрямую.
Созданный ими миф достиг своего рассвета примерно за год до того, как Миша окончил школу. К тому времени все самые важные темы, что направляли их сюжеты и придавали им глубину, слились как малые реки одно русло – судьбу главного персонажа, который был в равной степени близок и ему и Валере, но понимаем каждым немного по-своему. Он носил прозвище Ирландец, потому что Валерин отец привез этого Джи-Ай-Джо из Дублина в одну из своих последних командировок, когда был еще здоров.
Каждый вечер перед сном Валера продолжал рассказы о его жизни. Валерина кровать стояла возле окна и для Миши история Ирландца навсегда осталась связана с шумом ночных поездов, что время от времени докатывался волной со стороны станции и заполнял комнату, вливаясь в отрытую настежь форточку.
По складу своей натуры, поступкам, взглядам на мир, характеру самой судьбы Ирландец (хотя Миша называл его для себя другим именем) был полной Валериной противоположностью. Он рано бросил дом и с тех пор ни разу не вернулся на родной остров. Он мотался по свету, вечно пытал счастья и вечно ставил жизнь на карту. Ирландец был своего рода городским ковбоем. Он гнался за удачей, творил справедливость, убеждал себя, что ему никто не нужен, но все время кого-то спасал и при этом сам попадал в опасные переделки. Он был верным другом, но при этом одиночной по натуре, был любим самыми разными женщинами, но он делал все только ради одной, той, с которой постоянно расставался именно из-за того, что был таким, какой есть. В Валериных историях получалось так, что они не могли быть вместе именно потому, что были слишком близки душами. Их любовь была больше чем любовь, поэтому она не сближала, а разделяла их.
Но главным в этих ночных рассказах были для Миши не виражи отчаянной судьбы Ирландца, а странное чувство, что появлялось у него порой, когда он лежал в темноте, слушая Валерин голос. Валера всегда развивал эти истории спонтанно, еще сам не зная, как повернётся судьба Ирландца в следующий момент. Она свершалась прямо здесь и теперь, и Валерины слова уже невозможно было взять назад или изменить. Миша лежал, не шевелясь, слушая близкий и при этом далекий, почти незнакомый голос друга, и его вдруг начинали пробирать мурашки от необъяснимой уверенности, что Валера говорит о себе, о чем-то, что может быть произойдет с ним самим.
Иногда получалось так, что когда Мише начинало казаться, что он вот-вот поймет, что на самом будет с Ирландцем или с самим Валерой, тот вдруг умолкал, слушая как где-то вдалеке, в самой глубине ночи, зарождается тяжелый грохот товарного состава: железный стук постепенно нарастал, набирал мощь, пока, наконец, не заполнял спальню своей чеканной, нескончаемо долгой речью, которая в какой-то неуловимый момент, словно высказав главное, вдруг начинала слабеть и медленно тонуть в ночном безмолвии… И Валера больше не возвращался к истории, как будто поезд навсегда унес сюжет с собой.
Ослабевшей рукой Ронни ударил в очередную дверь, и, не дожидаясь ответа, двинулся дальше вдоль стены. У него уже не осталось надежды, что здесь есть хоть одна живая душа. Теперь он даже не мог сказать, правда ли это здание длинных коридоров было похоже на корабль, или он просто увидел то, о чем часто вспоминал с тех пор, как не был дома? Впрочем, важно было не это, а то, что сегодня, прощаясь, сказала ему Лина. Что отец придумывал все те истории, чтобы однажды он уехал из дома раз и навсегда, без чувства вины. Лина была единственным человеком в его жизни, которому он рассказывал об отце и месте где вырос.
Об их квартале, начинавшемся сразу за складами, что появились на месте доков, где когда-то работал отец. Ронни ни разу не видел в их краях ни одного корабля и знал о них только из отцовских рассказов. Мир, который он застал, был миром старых портовых кранов, что выставляли в небо свои ржавые стрелы, на которых птицы обустроили гнезда. Одиноких, облупившихся кнехтов, похожих на забытые фигуры какой-то брошенной игры. Треснувших бетонных плит, размежеванных высокой травой, которую без конца трепал морской ветер, навсегда затопленных доковых бассейнов и чаек, что носились над этим огромным голым пространством.
Сколько он помнил себя, отец рассказывал ему истории о славном прошлом этих доков. В этих историях всегда было две части – реальная, от том, какие корабли отцу доводилось ремонтировать, и самая главная, о том, куда эти корабли уходили потом и какие приключения их ждали. Он без конца заставлял его рассказывать про каждый из них. Все они были живыми персонажами, каждый странствовал в своем океане, в своей части света, а потом и в его повторявшихся снах, которые снились даже спустя много лет.
Лина была единственным человеком, которому он мог рассказать обо всем этом. Возможно, она была права, и отец придумывал истории про морские путешествия, ставшие сквозными сюжетами его детства, чтобы когда-нибудь он вырвался из дома и не оглядывался назад.
Сейчас, возвращаясь из прошлого, воспоминания как звенья выстраивались одно за другим в цепочку, и все запутанные пути его судьбы казались Ронни прямыми как коридор, по которому он продолжал брести. Может быть все, что происходило с ним в жизни, было просто для того, чтобы он оказался здесь в нужную минуту и спас того незнакомого парня с трехколесным велосипедом. Кто знает. Главное что сейчас с ним все хорошо. Тогда все было не зря. Ронни жалел только о том, что не успел еще раз увидеть Лину. Пусть хоть с платформы в окне купе чтобы помахать ей напоследок рукой. Но, наверное, так тоже было нужно.
У Ронни уже не было сил постучать в следующую дверь. Он просто привалился к ней всем телом, чтобы не упасть, потому что палуба пола уходила из-под ног. И в этот момент незапертая дверь неожиданно распахнулась внутрь. Потеряв опору, Ронни провалился в темноту квартиры.
История про Ирландца так и осталась недосказанной.
