Но что бы Стин ни делал, он нет-нет ощущал себя одним из тех воинов в заколдованной горной хижине: он набирал коды на клавишах зыбкой как туман клавиатуры и подсоединял исчезающие кабели к исчезающим разъемам эфемерных серверов. «Не жизнь, а сплошная облачная технология», невесело шутил он про себя, толкая в супермаркете тающую тележку среди призрачных рядов и неся пакеты с продуктами по исчезающей улице в свою с натяжкой осязаемую кухню.
В этом выцветающем городе только Фэй по-прежнему оставалась для него реальной. Теперь она была даже более реальной, чем раньше, потому что Стин впервые ощутил ее навязчивые страхи как материальную силу. Она царила мире Фэй так же безраздельно, как ветер на голых склонах и точно также забирала и уносила из ее души все, что могла забрать.
О своих панических приступах, преследовавших ее с детства, Фэй рассказала Стину в первую ночь их знакомства, когда они говорили по душам в пабе пока не остались последними посетителями и бармен не напомнил им, что паб закрывается. Тогда, прихватив бутылку с остатками виски, они отправились встречать рассвет на Куинз Айленд. Там, в холодном утреннем воздухе, вдыхая запах незнакомого города смешанный с запахом незнакомого моря – запах страниц нового томика его жизни - Стин почувствовал, что оказался именно здесь не случайно и что эта новая жизнь прямо сейчас дает ему первое, серьезное испытание. И Стин искренне пообещал Фэй, что он всегда придет ей на помощь, если только это будет в его силах.
С тех пор он действительно всегда был рядом в нужный момент. Стин не слишком разбирался в психологии и не делал ничего такого, чего не сумел бы кто-то другой. Он прогонял ее страхи одним своим присутствием, как будто сама его фигура была физической преградой на их пути. Переезжая из одной съемной комнаты в другую, он всегда выбирал дом с таким расчетом, чтобы поселиться как можно ближе к Фэй и успеть в нужную минуту оказаться рядом.
Стин успевал примчаться к ней в любое время дня или ночи, после странного телефонного звонка, когда она мочала в трубку, чтобы найти ее забившейся в чулан под лестницей, и гладил по голове и плечам, медленно выводя из оцепенения, пока точки ее зрачков не расширялись, вновь наполняясь внешним миром. Он находил ее на набережной за главным корпусом технопарка, где они оба работали, когда менеджер начинал расспрашивать коллег, недоумевая, куда она вдруг пропала посреди дня: там за кустами дрока на скамейке, обращенной к реке Лаган, Стин не выпускал ее из объятий до тех пор, пока они вместе не начинали следить за жизнью чаек, населявших замшелый каменный бык, оставшийся от старого моста. Он находил ее свернувшейся на заднем сиденье ее Пежо на парковке у супермаркета, когда, оставив его с тележкой, она вдруг пропадала за поворотом аллеи с продуктами, и говорил с ней через наглухо закрытое стекло до тех пор, пока она не находила силы открыть дверь и впустить его, и они возвращались домой на верхнем этаже автобуса, взяв себе каждый по наушнику, и по очереди включая друг другу любимые песни.
Да, Стин не делал ничего такого, чего не мог бы сделать кто-то еще. Просто в тот момент, когда страхи брали над Фэй верх, кто-то должен был присутствовать с ней рядом, а он специально построил свою жизнь так, чтобы всегда быть поблизости и это имело для него больше смысла, чем работа и все остальное.
Но сейчас, когда у нее появился Браен, все изменилось. Жизнь Фэй все больше наполнялась чем-то новым и радостным, тогда как реальность Стина убывала. Она отступала прочь, как будто где-то отрыли невидимый шлюз, и река уносила с собой в открытое море весь город от фундаментов домов до имен улиц и городских легенд, и Стин ничего не мог с этим поделать. Только холмы по-прежнему возвышались над Белфастом на своих вечных местах, напоминая Стину о том направлении, куда ему следует держать путь. Поэтому в однажды субботу Стин сложил в рюкзак контейнер с обедом, термос чая и дождевик, и отключив телефон сел на утренний автобус до Нью-Кастла.
Во второй раз Стину уже не перед кем не стеснялся того, что безнадежно отстает и обливается потом. Он падал навзничь на вереск и мох, и до боли в глазах смотрел, как вершины деревьев, качаясь, машут вслед нежным, ослепительным облакам, плывущим в сторону моря. Он раскачивался как пьяный, обхватив обеими руками ствол дерева, пока головокружение и отдышка не проходили, и тело не давало сигнал идти дальше. Он по плечи окунал голову в прозрачные заводи ледяных горных ручьев и пил их сладкую воду. И когда он, наконец, снова добрался до той поверженной ветром ели на опушке, за которой начиналось царство неутихающего ветра и камней, разбросанных руками великанов или рассыпанных из подолов ведьм по вереску голых склонов, он захотел прямо здесь взять себе новое имя и вырезать его на коре складным ножом.
С тех пор Стин ездил в горы каждые выходные. Ни родителям, ни товарищам с работы он с самого начала не сказал об этой новой стороне своей жизни ни слова. Во-первых, всё что он переживал там, наверху, было настолько личным, что Стин при всем желании не сумел бы внятно объяснить сути. А во-вторых, опять же потому, что все это было слишком личным и важным, его первой защитной реакцией было укрыть эту сторону жизни от кого бы то ни было.
Даже Фэй ничего не знала о его регулярных поездках в Моурнские горы. Пару раз Стин был близок к тому, чтобы ей рассказать, но стоило ему задуматься о том, что именно он ей скажет, как эта идея отпадала сама собой. Как ни странно, Стин чувствовал, что точнее всего он мог бы объяснить ей всю суть того, что с ним происходило, если бы рассказал сон, который стал ему сниться почти каждую неделю. Стин с детства не видел снов, которые повторялись и глубоко врезались в память, так, словно они были больше, чем сны. Но этот был таким ярким и живым, как будто и прилетал к нему из другой поры его жизни.
Сон начинался с фантастического упоения восторгом и свободой. Стин легко как в детстве шагал вверх по склону горы. Он был дома, он был там, где его место. Неутихающий ветер пел в унисон с кровью, шумевшей у него в ушах. Огромные валуны ледниковых времен, все разом обратили к нему свои лица, и в каждом из них он узнавал лицо брата. Впереди возвышалась стена, тянувшаяся по вершинам и низинам Моурнских горна на много километров, окружая Безмолвную долину сплошным каменным кольцом.
Стин уже протягивал к ней руку, и в эту минуту склон и тропу, по которой он шел, закрывали две тени. Две исполинские, заслонявшие небо фигуры легче теней облаков неслись с вершины горы прямо на него. Великанша с длинным развивающимся на ветру золотым шлейфом волос и ее спутник в одежде воина мчались, не приминая вереск вниз с вершины, держась за руки. Гора, по которой Стин поднимался весь день, была для них не выше холмика рядом с его домом, с которого он в детстве катался на санках. Великанша и великан заливались на бегу счастливым смехом, которому отвечали горы. От него у Стина ликовало все внутри, в нем были высшие восторг и радость, доступные человеку. И вот они пробегали с двух сторон от него и их крепко сцепленные руки, в запястьях которых бился пульс любви и жизни, проплывали в небе высоко над его головой, как арка ворот заветного мира, в который он вступал. А за этой аркой лежала стена. Но стена не тупик, не конец пути, а скорее некий рубеж, или, может быть, воплощение чьей-то мысли об устройстве миров, что была еще с начала времен. Так или иначе, едва Стин касался ее камней, как все нутро обжигало жаждой. И дальше, до самого конца сна, он шел и шел вдоль нее, спускаясь в низины и снова поднимаясь на пики, чтобы отыскать вход в Безмолвную долину, и напиться из озера, которое лежало в ее центре.
Просыпаясь от этого сна, Стин залпом выпивал несколько стаканов воды и потом, в монотонном гуле вентиляторов серверной, весь день слышал шум ветра на склонах. Сталкиваясь с ним в коридоре или в столовой, Фэй часто спрашивала, хорошо ли он себя чувствует и тогда Стин нарочно принимался жаловаться на подагру, или срезанную всему отделу премию, или подробно описывать, что съел на ужин. Его напускное занудство выходило очень убедительно, потому что Стин вдруг понял простую вещь: для Фэй будет лучше всего, если она ничего и не узнает. Потому что сейчас, когда с ней был Браен, приносить в ее наладившуюся жизнь какую-то новую чертовщину было бы последним делом.
Так пролетело лето. В июле все местные собачники, гулявшие в лесу на нижних склонах, уже здоровались со Стином, как со старым знакомым. В августе он на две недели взял отпуск и за это время ни разу не встретился ни с кем из товарищей, и кто бы ему не позвонил, всех приветствовал автоответчик. В сентябре, когда тяжелый осенний туман, часто застилавший склоны, расступался, Стин уже различал вдалеке, на вершине последнего и самого крутого подъема, серую полоску Моурнской стены.
Как-то утром, в начале октября, по дороге от автобусной станции Стин как обычно встретил Дарена и Мэйзи. Дарен, ровесник Стина, работавший в местном супермаркете, жил недалеко от станции и по выходным, отправлялся с Мэйзи на прогулку примерно в то же время, когда приезжал Стин. Они успели подружиться и всегда доходили вместе до развилки лесной дороги на нижнем склоне.
Мэйзи, крупная пожилая сука сенбернара с красными, ласково-грустными глазами и двумя белыми продолговатыми каплями густой слюны, вечно свисавшими по углам улыбчивой пасти, из которой в осеннем воздухе вырывался густой пар, то и дело пристраивала свою массивную голову с удивительно мягкой шерстью под ладонь Стина, пока они шли к парку через пустую автостоянку, где сухие листья не находили себе места на ветру.
- В октябре мало кто приезжает, - посетовал Дарен. Он отцепил Мейзи с поводка, и она затрусила вперед, широко виляя хвостом. – если и приезжают, то одним днем. Тётя вот ремонт закончила, я ей установил Эйр-Би-Эн-Би, объяснил, как пользоваться. Да что толку, до весны все забудет.
- Она по комнатам хотела сдавать? – поинтересовался Стин
- Ну да, так-то выгоднее получается.
- Слушай, мне врач советует сменить образ жизни, ну чтобы прийти в форму, сам понимаешь, – небрежно сказал Стин и для убедительности похлопал себя ладонями по бокам. – Собираюсь взять на работе отпуск по здоровью на несколько месяцев. Как раз хотел комнату поближе к горам снять, чтобы из Белфаста каждый раз не мотаться. Через агентство не хочу, там контракт надо подписывать, переплачивать. Может, спросишь у нее, а?
- Спрошу, конечно - обещал Дарен. – Только дом-то, знаешь, пустой. То есть вообще пустой, даже ремонт кое-где не закончили.
- А мне ничего и не надо. Только кровать да крышу над головой. Я же целый день буду в горах топать.
Прощаясь, они с Дареном ударили по рукам, и уже на следующей неделе в тумбочке Стина лежал новый брелок с двумя парами ключей.
Но Стин продолжал день за днем приходить на работу, принося и унося в рюкзаке заранее распечатанное заявление. Он не мог поставить на нем число и отдать его менеджеру, не поговорив сначала с Фэй. Но сделать этот последний шаг было труднее всего. И не потому, что с тех пор, как она переехала к Браену, а Стин начал в горах новую, тайную жизнь их душевная близость стала менее реальной. Нет, наоборот, Стин думал о ней больше, чем раньше. И ему как никогда грело душу, что всякий раз проходя через стоянку, он замечал, что переднее сиденье ее красного Пежо по-прежнему до упора отодвинуто в салон, хотя Стин сам попросил ее не отвозить его на работу, чтобы не делать лишний крюк.
Причина была в другом. Стин просто не знал, что ей сказать. Он и сам по-настоящему не понимал, для чего он тайком ездит в горы, и что пытается там найти. Меньше всего Стин хотел ей врать и плести чушь вроде той, которую он написал в заявлении. Нет, Фэй заслуживала знать правду, а для этого следовало понять правду самому.
Ответ озарил Стина внезапно и со всей очевидностью прямо в сквере их технопарка перед проходной. Возвращаясь в офисный корпус после обеденного перерыва Стин услышал, как Фэй, стоявшая с двумя подружками возле пепельницы, громко рассмеялась, рассказывая им как они с Браеном съездили в Дублин. В ее смехе, как и в улыбающихся фотографиях и селфи, мелькавших на ее страницах, сквозило незаметное остальным, но очевидное Стину ощущение того, что этот свободный от страхов период ее жизни будет недолгим, как и все прежние. И тогда странная мысль, даже не мысль интуитивное, животное чутье вдруг подсказали Стину, что есть другой, более верный способ избавить ее от страхов, мешающих ей жить, раз и навсегда. Для этого он должен пойти той дорогой, которую он уже выбрал и сделать в Моурнских горах нечто такое, чтобы страхи больше не проникли в ее душу. Что именно сделать и как сделать, и причем здесь вообще Фэй и ее внутренний мир, этого не Стин мог даже предположить. Но ощущение был таким же явственным, как и то, что сон про стену вокруг Безмолвной Долины и влюбленных великанов, бегущих взявшись за руки вниз с горы, был больше чем сном.
Только это сознание и могло придать твердости сделать последний шаг. Поэтому когда случайно в тот же день Фэй столкнулась с ним в коридоре и попросила у него монетку, чтобы бросить в кофейный автомат, Стин проводил ее к аппарату и пока картонный стаканчик наполнялся, сообщил будничным, как гудение автомата тоном, что он должен на время уволиться и уехать домой по важным личным делам. И когда Стин произнес слово "домой", он почувствовал, что говорит правду.
* * *
Все свои вещи Стин перенес из такси в новое жилище в один заход. Серый пластиковый чемодан на колесиках, подарок родителей, когда он в последний раз их навещал. Две сумки, рюкзак с ноутбуком и мелочами. И еще огромный пакет из магазина спортивно-туристических товаров, куда поместилась запасная одежда и три пары новых походных башмаков, которые Стин купил накануне. Не так уж и много за те почти шесть лет, что он прожил в Ирландии.
Дом, как и предупредил Дарен, был совершенно пустым. Единственная обставленная мебелью комната примыкала к блестевшей новым ламинадом и пахнувшей свежими обоями гостиной. Стин давно отказался от идеи лишний раз ходить по лестнице и по привычке попросил разместиться на нижнем этаже. Шарлотта, так звали тетю Дарена, назначила за осенние и зимние месяцы самую скромную цену, и Стин без колебаний уплатил ей вперед, чтобы больше не отвлекаться на денежные дела.
По сути, новая комната Стина отличалась от всех прочих, в которых он где-то меньше, где-то дольше, прожил последние шесть лет, разве что видом из окна. Окна прежних домов чаще всего смотрели на мусорные баки задних двориков, или на тесный строй одноликих домов напротив, иной из которых выделялся росписью во всю стену. Они назывались «мьюрал» и часто изображали либо зелено-бело-оранжевые флаги, кельтские узоры и арфы, либо гербы красной руки Ольстера, лица в масках, оружие и тому подобное, в зависимости от района. Стин насмотрелся на обе символики: ему было все равно где жить, лишь бы поближе к Фэй. Но на этот раз снаружи, сколько хватало взгляда, простиралась лишь дымно-серая, холодная ширь моря, отделенная от окраины городка, где стоял его дом, песчаной полосой берега, совершенно безлюдного в ранних осенних сумерках.
В этом выцветающем городе только Фэй по-прежнему оставалась для него реальной. Теперь она была даже более реальной, чем раньше, потому что Стин впервые ощутил ее навязчивые страхи как материальную силу. Она царила мире Фэй так же безраздельно, как ветер на голых склонах и точно также забирала и уносила из ее души все, что могла забрать.
О своих панических приступах, преследовавших ее с детства, Фэй рассказала Стину в первую ночь их знакомства, когда они говорили по душам в пабе пока не остались последними посетителями и бармен не напомнил им, что паб закрывается. Тогда, прихватив бутылку с остатками виски, они отправились встречать рассвет на Куинз Айленд. Там, в холодном утреннем воздухе, вдыхая запах незнакомого города смешанный с запахом незнакомого моря – запах страниц нового томика его жизни - Стин почувствовал, что оказался именно здесь не случайно и что эта новая жизнь прямо сейчас дает ему первое, серьезное испытание. И Стин искренне пообещал Фэй, что он всегда придет ей на помощь, если только это будет в его силах.
С тех пор он действительно всегда был рядом в нужный момент. Стин не слишком разбирался в психологии и не делал ничего такого, чего не сумел бы кто-то другой. Он прогонял ее страхи одним своим присутствием, как будто сама его фигура была физической преградой на их пути. Переезжая из одной съемной комнаты в другую, он всегда выбирал дом с таким расчетом, чтобы поселиться как можно ближе к Фэй и успеть в нужную минуту оказаться рядом.
Стин успевал примчаться к ней в любое время дня или ночи, после странного телефонного звонка, когда она мочала в трубку, чтобы найти ее забившейся в чулан под лестницей, и гладил по голове и плечам, медленно выводя из оцепенения, пока точки ее зрачков не расширялись, вновь наполняясь внешним миром. Он находил ее на набережной за главным корпусом технопарка, где они оба работали, когда менеджер начинал расспрашивать коллег, недоумевая, куда она вдруг пропала посреди дня: там за кустами дрока на скамейке, обращенной к реке Лаган, Стин не выпускал ее из объятий до тех пор, пока они вместе не начинали следить за жизнью чаек, населявших замшелый каменный бык, оставшийся от старого моста. Он находил ее свернувшейся на заднем сиденье ее Пежо на парковке у супермаркета, когда, оставив его с тележкой, она вдруг пропадала за поворотом аллеи с продуктами, и говорил с ней через наглухо закрытое стекло до тех пор, пока она не находила силы открыть дверь и впустить его, и они возвращались домой на верхнем этаже автобуса, взяв себе каждый по наушнику, и по очереди включая друг другу любимые песни.
Да, Стин не делал ничего такого, чего не мог бы сделать кто-то еще. Просто в тот момент, когда страхи брали над Фэй верх, кто-то должен был присутствовать с ней рядом, а он специально построил свою жизнь так, чтобы всегда быть поблизости и это имело для него больше смысла, чем работа и все остальное.
Но сейчас, когда у нее появился Браен, все изменилось. Жизнь Фэй все больше наполнялась чем-то новым и радостным, тогда как реальность Стина убывала. Она отступала прочь, как будто где-то отрыли невидимый шлюз, и река уносила с собой в открытое море весь город от фундаментов домов до имен улиц и городских легенд, и Стин ничего не мог с этим поделать. Только холмы по-прежнему возвышались над Белфастом на своих вечных местах, напоминая Стину о том направлении, куда ему следует держать путь. Поэтому в однажды субботу Стин сложил в рюкзак контейнер с обедом, термос чая и дождевик, и отключив телефон сел на утренний автобус до Нью-Кастла.
Во второй раз Стину уже не перед кем не стеснялся того, что безнадежно отстает и обливается потом. Он падал навзничь на вереск и мох, и до боли в глазах смотрел, как вершины деревьев, качаясь, машут вслед нежным, ослепительным облакам, плывущим в сторону моря. Он раскачивался как пьяный, обхватив обеими руками ствол дерева, пока головокружение и отдышка не проходили, и тело не давало сигнал идти дальше. Он по плечи окунал голову в прозрачные заводи ледяных горных ручьев и пил их сладкую воду. И когда он, наконец, снова добрался до той поверженной ветром ели на опушке, за которой начиналось царство неутихающего ветра и камней, разбросанных руками великанов или рассыпанных из подолов ведьм по вереску голых склонов, он захотел прямо здесь взять себе новое имя и вырезать его на коре складным ножом.
С тех пор Стин ездил в горы каждые выходные. Ни родителям, ни товарищам с работы он с самого начала не сказал об этой новой стороне своей жизни ни слова. Во-первых, всё что он переживал там, наверху, было настолько личным, что Стин при всем желании не сумел бы внятно объяснить сути. А во-вторых, опять же потому, что все это было слишком личным и важным, его первой защитной реакцией было укрыть эту сторону жизни от кого бы то ни было.
Даже Фэй ничего не знала о его регулярных поездках в Моурнские горы. Пару раз Стин был близок к тому, чтобы ей рассказать, но стоило ему задуматься о том, что именно он ей скажет, как эта идея отпадала сама собой. Как ни странно, Стин чувствовал, что точнее всего он мог бы объяснить ей всю суть того, что с ним происходило, если бы рассказал сон, который стал ему сниться почти каждую неделю. Стин с детства не видел снов, которые повторялись и глубоко врезались в память, так, словно они были больше, чем сны. Но этот был таким ярким и живым, как будто и прилетал к нему из другой поры его жизни.
Сон начинался с фантастического упоения восторгом и свободой. Стин легко как в детстве шагал вверх по склону горы. Он был дома, он был там, где его место. Неутихающий ветер пел в унисон с кровью, шумевшей у него в ушах. Огромные валуны ледниковых времен, все разом обратили к нему свои лица, и в каждом из них он узнавал лицо брата. Впереди возвышалась стена, тянувшаяся по вершинам и низинам Моурнских горна на много километров, окружая Безмолвную долину сплошным каменным кольцом.
Стин уже протягивал к ней руку, и в эту минуту склон и тропу, по которой он шел, закрывали две тени. Две исполинские, заслонявшие небо фигуры легче теней облаков неслись с вершины горы прямо на него. Великанша с длинным развивающимся на ветру золотым шлейфом волос и ее спутник в одежде воина мчались, не приминая вереск вниз с вершины, держась за руки. Гора, по которой Стин поднимался весь день, была для них не выше холмика рядом с его домом, с которого он в детстве катался на санках. Великанша и великан заливались на бегу счастливым смехом, которому отвечали горы. От него у Стина ликовало все внутри, в нем были высшие восторг и радость, доступные человеку. И вот они пробегали с двух сторон от него и их крепко сцепленные руки, в запястьях которых бился пульс любви и жизни, проплывали в небе высоко над его головой, как арка ворот заветного мира, в который он вступал. А за этой аркой лежала стена. Но стена не тупик, не конец пути, а скорее некий рубеж, или, может быть, воплощение чьей-то мысли об устройстве миров, что была еще с начала времен. Так или иначе, едва Стин касался ее камней, как все нутро обжигало жаждой. И дальше, до самого конца сна, он шел и шел вдоль нее, спускаясь в низины и снова поднимаясь на пики, чтобы отыскать вход в Безмолвную долину, и напиться из озера, которое лежало в ее центре.
Просыпаясь от этого сна, Стин залпом выпивал несколько стаканов воды и потом, в монотонном гуле вентиляторов серверной, весь день слышал шум ветра на склонах. Сталкиваясь с ним в коридоре или в столовой, Фэй часто спрашивала, хорошо ли он себя чувствует и тогда Стин нарочно принимался жаловаться на подагру, или срезанную всему отделу премию, или подробно описывать, что съел на ужин. Его напускное занудство выходило очень убедительно, потому что Стин вдруг понял простую вещь: для Фэй будет лучше всего, если она ничего и не узнает. Потому что сейчас, когда с ней был Браен, приносить в ее наладившуюся жизнь какую-то новую чертовщину было бы последним делом.
Так пролетело лето. В июле все местные собачники, гулявшие в лесу на нижних склонах, уже здоровались со Стином, как со старым знакомым. В августе он на две недели взял отпуск и за это время ни разу не встретился ни с кем из товарищей, и кто бы ему не позвонил, всех приветствовал автоответчик. В сентябре, когда тяжелый осенний туман, часто застилавший склоны, расступался, Стин уже различал вдалеке, на вершине последнего и самого крутого подъема, серую полоску Моурнской стены.
Как-то утром, в начале октября, по дороге от автобусной станции Стин как обычно встретил Дарена и Мэйзи. Дарен, ровесник Стина, работавший в местном супермаркете, жил недалеко от станции и по выходным, отправлялся с Мэйзи на прогулку примерно в то же время, когда приезжал Стин. Они успели подружиться и всегда доходили вместе до развилки лесной дороги на нижнем склоне.
Мэйзи, крупная пожилая сука сенбернара с красными, ласково-грустными глазами и двумя белыми продолговатыми каплями густой слюны, вечно свисавшими по углам улыбчивой пасти, из которой в осеннем воздухе вырывался густой пар, то и дело пристраивала свою массивную голову с удивительно мягкой шерстью под ладонь Стина, пока они шли к парку через пустую автостоянку, где сухие листья не находили себе места на ветру.
- В октябре мало кто приезжает, - посетовал Дарен. Он отцепил Мейзи с поводка, и она затрусила вперед, широко виляя хвостом. – если и приезжают, то одним днем. Тётя вот ремонт закончила, я ей установил Эйр-Би-Эн-Би, объяснил, как пользоваться. Да что толку, до весны все забудет.
- Она по комнатам хотела сдавать? – поинтересовался Стин
- Ну да, так-то выгоднее получается.
- Слушай, мне врач советует сменить образ жизни, ну чтобы прийти в форму, сам понимаешь, – небрежно сказал Стин и для убедительности похлопал себя ладонями по бокам. – Собираюсь взять на работе отпуск по здоровью на несколько месяцев. Как раз хотел комнату поближе к горам снять, чтобы из Белфаста каждый раз не мотаться. Через агентство не хочу, там контракт надо подписывать, переплачивать. Может, спросишь у нее, а?
- Спрошу, конечно - обещал Дарен. – Только дом-то, знаешь, пустой. То есть вообще пустой, даже ремонт кое-где не закончили.
- А мне ничего и не надо. Только кровать да крышу над головой. Я же целый день буду в горах топать.
Прощаясь, они с Дареном ударили по рукам, и уже на следующей неделе в тумбочке Стина лежал новый брелок с двумя парами ключей.
Но Стин продолжал день за днем приходить на работу, принося и унося в рюкзаке заранее распечатанное заявление. Он не мог поставить на нем число и отдать его менеджеру, не поговорив сначала с Фэй. Но сделать этот последний шаг было труднее всего. И не потому, что с тех пор, как она переехала к Браену, а Стин начал в горах новую, тайную жизнь их душевная близость стала менее реальной. Нет, наоборот, Стин думал о ней больше, чем раньше. И ему как никогда грело душу, что всякий раз проходя через стоянку, он замечал, что переднее сиденье ее красного Пежо по-прежнему до упора отодвинуто в салон, хотя Стин сам попросил ее не отвозить его на работу, чтобы не делать лишний крюк.
Причина была в другом. Стин просто не знал, что ей сказать. Он и сам по-настоящему не понимал, для чего он тайком ездит в горы, и что пытается там найти. Меньше всего Стин хотел ей врать и плести чушь вроде той, которую он написал в заявлении. Нет, Фэй заслуживала знать правду, а для этого следовало понять правду самому.
Ответ озарил Стина внезапно и со всей очевидностью прямо в сквере их технопарка перед проходной. Возвращаясь в офисный корпус после обеденного перерыва Стин услышал, как Фэй, стоявшая с двумя подружками возле пепельницы, громко рассмеялась, рассказывая им как они с Браеном съездили в Дублин. В ее смехе, как и в улыбающихся фотографиях и селфи, мелькавших на ее страницах, сквозило незаметное остальным, но очевидное Стину ощущение того, что этот свободный от страхов период ее жизни будет недолгим, как и все прежние. И тогда странная мысль, даже не мысль интуитивное, животное чутье вдруг подсказали Стину, что есть другой, более верный способ избавить ее от страхов, мешающих ей жить, раз и навсегда. Для этого он должен пойти той дорогой, которую он уже выбрал и сделать в Моурнских горах нечто такое, чтобы страхи больше не проникли в ее душу. Что именно сделать и как сделать, и причем здесь вообще Фэй и ее внутренний мир, этого не Стин мог даже предположить. Но ощущение был таким же явственным, как и то, что сон про стену вокруг Безмолвной Долины и влюбленных великанов, бегущих взявшись за руки вниз с горы, был больше чем сном.
Только это сознание и могло придать твердости сделать последний шаг. Поэтому когда случайно в тот же день Фэй столкнулась с ним в коридоре и попросила у него монетку, чтобы бросить в кофейный автомат, Стин проводил ее к аппарату и пока картонный стаканчик наполнялся, сообщил будничным, как гудение автомата тоном, что он должен на время уволиться и уехать домой по важным личным делам. И когда Стин произнес слово "домой", он почувствовал, что говорит правду.
* * *
Все свои вещи Стин перенес из такси в новое жилище в один заход. Серый пластиковый чемодан на колесиках, подарок родителей, когда он в последний раз их навещал. Две сумки, рюкзак с ноутбуком и мелочами. И еще огромный пакет из магазина спортивно-туристических товаров, куда поместилась запасная одежда и три пары новых походных башмаков, которые Стин купил накануне. Не так уж и много за те почти шесть лет, что он прожил в Ирландии.
Дом, как и предупредил Дарен, был совершенно пустым. Единственная обставленная мебелью комната примыкала к блестевшей новым ламинадом и пахнувшей свежими обоями гостиной. Стин давно отказался от идеи лишний раз ходить по лестнице и по привычке попросил разместиться на нижнем этаже. Шарлотта, так звали тетю Дарена, назначила за осенние и зимние месяцы самую скромную цену, и Стин без колебаний уплатил ей вперед, чтобы больше не отвлекаться на денежные дела.
По сути, новая комната Стина отличалась от всех прочих, в которых он где-то меньше, где-то дольше, прожил последние шесть лет, разве что видом из окна. Окна прежних домов чаще всего смотрели на мусорные баки задних двориков, или на тесный строй одноликих домов напротив, иной из которых выделялся росписью во всю стену. Они назывались «мьюрал» и часто изображали либо зелено-бело-оранжевые флаги, кельтские узоры и арфы, либо гербы красной руки Ольстера, лица в масках, оружие и тому подобное, в зависимости от района. Стин насмотрелся на обе символики: ему было все равно где жить, лишь бы поближе к Фэй. Но на этот раз снаружи, сколько хватало взгляда, простиралась лишь дымно-серая, холодная ширь моря, отделенная от окраины городка, где стоял его дом, песчаной полосой берега, совершенно безлюдного в ранних осенних сумерках.
