Окно
Впервые по-особенному я посмотрел в окно в пять лет. Отец тогда начал работать в ночную смену. Первый раз это произошло как-то случайно. Мы смотрели всей семьей мультик. Родители сидели рядом друг с другом, прижавшись плечами. Мама за несколько часов до этого получила в подарок от отца флакон духов, поэтому, сидя у папы на коленях, я чувствовал этот замечательный сладковато-персиковый запах. В дальнейшем она пользовалась ими очень редко, только по праздникам. Поэтому они до сих пор ассоциируются у меня с чем-то интересным и необычным. Вдруг руки отца подняли меня и посадили рядом с мамой. Обратил же я на это внимание только тогда, когда он быстрым шагом прошел перед телевизором.
– А куда, папа? – спросил я маму.
– Он на работу, папа теперь будет работать в ночную смену, – сказала мама и подмигнула. – Представь, мы спим, а папа денежку зарабатывает. Хорошо ведь?
Ничего хорошего я не чувствовал. Для меня, маленького, это было отвратительно. Словно разрушилась наша вечерняя идиллия. Словно мы никогда теперь не сможем вот так посидеть перед телевизором. Была середина осени, поэтому на улице было уже темно. Я тогда боялся темноты, а отец уходит прямо туда. В мир страхов и неизвестности. Меня слегка передернуло, я потянул маму за рукав халата и взглянул ей в глаза.
– Мамуль, а может, папа не идти сегодня на работу?
– Нет, конечно… – она тут же прочитала у меня в глазах что-то грустное и тоскливое. – Ну ты чего, сыночек, папа постоянно уходит на работу. Просто теперь он будет уходить вечером, вот и все. В этом ведь нет ничего страшного, правда?
Это было ужасно. Отец, уже одетый, прошел по коридору к входной двери. Я же не выдержал, расплакался и побежал за ним.
– Пап, не уходи, пожалуйста. Завтра иди, а сегодня не надо.
Говоря это, я висел у него на шее; он же непонимающе смотрел на маму и гладил меня по спине. Ему в этот момент была приятна такая любовь сына, но в большей степени ему было неловко и чуточку даже стыдно.
– Ну все, Андрей. Давай, слезай, – говорила мама, ставя меня на пол.
– Давай, боец, утром привезу вам с мамой по пирожному. Ловко я придумал? – с этими словами отец протянул мне руку; я же нехотя ее пожал.
Папа очень быстро обулся, боясь, что я вновь буду упрашивать его остаться, затем поцеловал маму в щеку, потрепал меня по голове и выскочил за дверь.
– Пошли, досмотрим мультик. А то мы сейчас все самое интересное пропустим и вообще ничего не поймем.
Я же ее не послушал и побежал на кухню. Зайдя, я, подпрыгнув, включил свет, схватил из-под стола деревянный стул без спинки и подставил его к окну, которое выходило во двор. Попытался открыть старое деревянное окно, но у меня ничего не получилось.
– Мамуль, открой, пожалуйста, окошко, – сказал я, не поворачиваясь, но будучи уверенным, что она стоит у меня за спиной.
– Там холодно, а ты в одной маечке… – я взглянул на нее грустными глазами, и она продолжила в совершенно другом тоне. – Давай вместе посмотрим; как только папа выйдет, я тут же открою окно, но только на полминутки. Договорились?
Я кивнул головой. Мы жили в квартире на третьем этаже, рядом с подъездом. Я пристально следил за улицей, чтобы ни в коем случае не пропустить отца. И вот я вижу, как свет из-за приоткрывшейся двери подъезда рассеивает небольшой кусочек тьмы. Не отворачиваясь от окна, я машу маме ручкой. Она поднимает металлическую задвижку, легким движением убирает мою голову от окна и с силой дергает раму окна на себя. Мне казалось, звук был настолько громким, что отец точно его услышал. Но он не обернулся. А я хотел, чтобы он обернулся. Тогда нужно сделать что-то громче. Крикнуть? Но мне страшно, я стесняюсь. Ведь темно, значит, уже кто-то спит. А я кого-нибудь разбужу; это будет очень некрасиво. Можно ли вообще так поступать с другими людьми?
Терять время было нельзя. Он уходил все дальше и дальше. Наконец я набрался детской смелости и крикнул громче, чем того требовала ситуация.
– Пап! – Силуэт в темноте повернулся. – Удачи на работе!
Силуэт помахал рукой; мое лицо озарила веселая улыбка. Я не видел, но чувствовал, что папа тоже улыбался. В тот момент все страхи улетучились, и я понял: все будет хорошо.
Поначалу это стало нашим ритуалом. Каждый раз я провожал его так на работу. Больше не кричал, лишь махал рукой, ведь кричать и не требовалось. Он теперь знал, что мы где-то за стеклом, ждем, пока он обернется и помашет нам, чтобы мы помахали ему в ответ.
Так продолжалось два года. Затем он вновь начал работать в дневную смену. И ритуал на очень долгое время исчез из моей жизни.
Тогда мне было четырнадцать лет. Я сидел в нашей гостиной. За моей спиной был включен телевизор с музыкальным каналом. На столе стояли крабовый и летний салаты, небольшая тарелочка маринованных шампиньонов; у каждого на тарелке поначалу лежало по куску курицы и пюре, но теперь они были пусты. К нам пришли гости. Мужчина и женщина в гражданском браке и их ребенок. Мама с женщиной работали вместе в магазине игрушек. А так как мама работала там недавно, то они пришли к нам впервые. Отцы легко нашли общий язык. Они зацепились на теме футбола, и теперь их было не остановить. Они говорили без умолку, вместе выходили на балкон и над чем-то постоянно смеялись. Мамы же удовлетворенно кивали головами и одаривали друг друга понимающими улыбками.
У меня же никак не выходило начать разговор. Их ребенком была девочка. На полгода младше меня. У нее были огромные карие глаза, и каждый раз, когда наши взгляды пересекались, я ненароком начинал тонуть и тут же отворачивался в сторону. Потом только до меня дошло, что в тот момент я ей тоже нравился. Но я этого не ощущал, не понимал и из-за этого мучился. Поэтому единственное, что мне оставалось, это обрывочно проговаривать какие-то фразы, бороться с желанием посмотреть на нее лишний раз и стараться хотя бы ничем не испачкаться.
Как только мамы поняли, что с отцами все хорошо, они принялись за нас. Моя мама пристально осмотрела сначала меня, а затем девочку. Затем улыбнулась и произнесла:
– Арин, а что у тебя за брелок на сумке? Мультик какой-то?
– Это не мультик, это аниме, – произнесла она спокойно, обращаясь к моей маме.
Я же опустил голову и улыбался. «Ну конечно, как же я раньше не догадался, вот он «крючок» вот сейчас главное…»
– Ой, ты что. Это не мультики. Это Аниме! Нельзя такое сравнивать, —сказала мама Арины, махнув рукой. – Бегают, что-то, на мечах дерутся и орут постоянно. Ну есть же нормальные мультики, а она эту чушь постоянно смотрит.
– Ну, новое поколение. Что же тут поделать, – это ответила уже моя мама. – Я кстати видела пару серий… Сынок, как называется… ну вот мы с тобой смотрели по телевизору.
– Легенда об Аанге. Но…
– Вот, хорошее аниме. Очень интересно было, тоже постоянно какие-то драки, но хорошее.
– Это вообще-то мультик, а не аниме, – отчеканила Арина.
– А у них все, что нормальное и хорошее, это уже не аниме. Это уже мультики, а значит, неинтересно…
Они продолжали разговаривать друг с другом, и с каждой секундой «крючок» куда-то улетучивался. А я не мог сказать: «Я вот тоже люблю Аниме». Мне тогда это казалось какой-то кичливостью и выставлением себя, а мне это совершенно не нравилось. Поэтому я сидел и смотрел в тарелку, вилкой гоняя туда-сюда твердый кусок картошки. В какой-то момент из разговора мам вырвались и достигли моих мыслей несколько слов:
– Ну, кстати, Андрей тоже смотрит аниме, – сказала моя мама, словно между строк, но с хитрым прищуром смотря на меня.
– Аватар? – улыбнувшись, спросила Арина.
– Нет… почему. Сейчас, например, смотрю «Блич», до этого «Тетрадь смерти» смотрел.
– Прикольно, у меня, кстати, вот, – сказав это, она показала на брелок, на котором был демон из «Тетради смерти».
– Я его тоже смотрел. Мне супер понравилось, но обидно, конечно, что…
В ближайшие несколько часов для меня ничего не существовало, ни стола с едой, ни родителей. Только Арина и мысли, которые выплескивались или изливались в самый нужный и правильный момент. У меня было несколько плакатов в комнате, поэтому мы пошли туда.
В какой-то момент мы стали обсуждать не только аниме, но и все, что приходит в голову. Говорили и смеялись без остановки. Я ей показал несколько игр на компьютере. Она делала вид, что и это ей очень интересно, я же этому верил без задней мысли. Это была моя первая, стеснительная влюбленность. Такая простая, красивая и чистая. В те мимолетные минуты все складывалось как в книге. Где не существует людского недопонимания, глупости и разрушающих идиллию мыслей. У всего прекрасного конец наступает слишком рано, мне тогда показалось, что именно стук в дверь и был тем самым концом.
– Арин, собирайся, нам пора домой, – произнесла мама Арины, не открывая дверь в мою комнату.
– Нам пора, – произнесла Арина, смотря с надеждой мне в глаза.
– А вы далеко живете?
– Десять минут на такси.
Сказав это, она слегка отвернулась, и мне казалось, она чего-то ждет. Но я не мог понять чего. Я обнаружил, что «крючок» куда-то исчез, поэтому мы молча сидели рядом друг с другом на диване, и каждый думал о чем-то своем, о друг друге.
– Ладно, я пошла тогда… – с легкой горечью произнесла она.
– Хорошо поболтали… – наконец меня осенила мысль, которая была в голове Арины задолго до этого. – А как ты записана в соцсетях? Можем еще раз как-нибудь встретиться.
– Дай свой телефон, так быстрее.
Она облегченно выдохнула, резким движением выдернула у меня телефон из руки и стала что-то писать.
Долгое прощание двух семей около входной двери, во время которого обещают встретиться друг с другом как можно скорей. Пожимания рук, поцелуи в щеку, улыбки и последние шутки. Затем в квартире осталось лишь три человека. Они посмотрели друг на друга. Проговорили теплые слова об этом вечере, улыбнулись друг другу и разошлись по комнатам.
Я посмотрел на окно: за ним была темнота. Что-то на границе сознания заставило меня к нему подойти. Начал вглядываться в улицу. Вышли наши гости. Я почему-то захотел открыть его и крикнуть что-то хорошее. Но не стал. Внезапно Арина обернулась, нашла мое окно и помахала. Я помахал ей в ответ. В этот момент во мне вдруг поднялись те же самые чувства, которые я испытал так давно, в мои пять лет. Но детская радость не заменила юношеской влюбленности. Она существовала рядом с ней. Я чувствовал их в одно мгновение, и это было что-то необъятное. То, чего у меня никогда еще не было. Затем чувства объединились друг с другом. А мысли тянулись к Арине, и эта вот небольшая несогласованность мыслей и чувств создавала невообразимый объем моих переживаний. В такую минуту душа была наполнена таким багажом, что я никогда бы и не подумал, что такое вообще возможно. Я парил и радовался, и чувствовал, дальше все будет только лучше…
Прошло еще шесть лет.
Родителей не было дома. Они должны вернуться послезавтра.
Я сидел в зале и не мог пошевелиться. Лишь уткнулся взглядом в темноту выключенного телевизора. Это был единственный кусок в квартире, куда можно смотреть, и ничто не будет отвлекать от мысли.
ПРОФНЕПРИГОДНОСТЬ. Одно это слово существовало на переднем плане мыслей. Исчезало на короткий миг, чтобы вернуться окутанным в какое-то новое чувство. Боль, страх, обиду, разочарование, презрение, гнев.
Окончание экзамена, легкий удар по плечу профессора, просьба пройти на улицу. Минутное молчание, после этого множество пустых и ненужных высоких слов, отвратительный союз НО. Затем то самое ужасное слово. Вслед за этим ничего. Пустота, эмоциональное поражение. Рот профессора открывается и закрывается, образуя что-то наподобие слов и предложений, которые уже невозможно разобрать. Затем его старая рука ложится на плечо, существует там несколько секунд, а потом куда-то исчезает. Одинокое стояние на улице, нужда вернуться в класс за вещами. Натянутая улыбка для одногруппников, быстрое прощание. Поездка домой.
Я сидел в кресле и не понимал, что сейчас делать, что я делал все это время и куда двигаться дальше? Все оказалось пусто и бессмысленно. Мечта превратилась в мерзкого зверя. Крылья, поднимающие душу вверх, превратились в жуткие крючковатые руки с длинными когтями, которые впивались в самые нежные и прекрасные иллюзии счастливого будущего. Надежда преобразилась в зловонный и ядовитый туман, который со скоростью нейронов заполонил все части тела и души, отравляя, уничтожая и лишая сил все на своем пути. Уверенность в своих силах оказалась лишь навесной ширмой, содрав и опрокинув которую, обнаружились лишь страхи, вокруг которых лишь бессмысленная пустота.
Четыре часа без движения. Затем – слабое движение конечностями, тяжелый подъем с дивана, медленное движение до своей комнаты. Темнота внутри. Быстрый взгляд на выключатель. Затем – долгий, ничего хорошего не предвещающий взгляд на окно. Медленное движение. Ладонь обхватывает пластиковую ручку окна, сжимается вокруг нее, приводит ее в параллельное земле положение. Открывает его. Продолжительный взгляд в темноту.
Только одна мысль.
Вдруг дверь подъезда открывается. И я вижу, как свет из-за приоткрывшейся двери рассеивает небольшой кусочек тьмы. На улицу выбегает мальчик лет семи, встает под свет фонаря и что-то начинает искать в своих карманах. Не находит, поворачивается к дому и начинает что-то высматривать. Затем жестом показывает, чтобы открыли окно, и громко говорит, чуть ли не крича:
– Мам, я карточки забыл, скинь, пожалуйста.
– Сейчас, только не уходи никуда, – послышался женский голос выше и левее моего окна.
Началась небольшая пауза, во время которой мальчик присмотрел себе камушек и начал пинать его туда-сюда. При этом постоянно поглядывая на окно. Мама очень долго не могла найти эти самые карточки. Он слишком сильно пнул камушек, и тот вылетел из круга света фонаря. Он хотел сначала за ним побежать, но передумал, встал, положив руки в боки, и продолжил смотреть на дом. Вдруг он обратил внимание на меня, стоящего в окне и смотрящего на него. Он поднял свою маленькую руку над головой и помахал. Я инстинктивно помахал в ответ. И вновь – те самые чувства.
Я испугался: не хотел портить того тепла и счастья, которые почувствовал в прошлые разы. Не хотел портить те чистые и прекрасные эмоции этим отвратительным днем. Попытался резким движением закрыть окно, но понял. Уже поздно. Поэтому я опустил руки и принялся ждать неизбежного.
Поначалу предыдущие эмоции оставались на краюшке сознания, медленно, но, верно, расширяясь и создавая спираль. Они до какого-то момента не трогали боль сегодняшнего дня, лишь существовали рядом. Затем я почувствовал, как они стали обволакивать этот день, смешиваться с ним, и наконец, к моему ужасу, слились воедино.
Как это было прекрасно. Это ощущение можно сравнить с радугой, которую пропускают через призму. Поначалу это разные, непохожие друг на друга цвета, но призма создает из них, казалось бы, невозможное. Свет, обволакивающий все мое естество, дарящий ощущение полноты жизни. Время словно перестало существовать, и одновременно оно стало самым категоричным мерилом существования всего живого. Казалось, я могу эмоционально подключиться к любому из всех трех состояний и существовать в нем часами. Но также я ощущал, что больше никогда не помашу с таким же трепетом отцу и с такой же влюбленностью Арине.
Впервые по-особенному я посмотрел в окно в пять лет. Отец тогда начал работать в ночную смену. Первый раз это произошло как-то случайно. Мы смотрели всей семьей мультик. Родители сидели рядом друг с другом, прижавшись плечами. Мама за несколько часов до этого получила в подарок от отца флакон духов, поэтому, сидя у папы на коленях, я чувствовал этот замечательный сладковато-персиковый запах. В дальнейшем она пользовалась ими очень редко, только по праздникам. Поэтому они до сих пор ассоциируются у меня с чем-то интересным и необычным. Вдруг руки отца подняли меня и посадили рядом с мамой. Обратил же я на это внимание только тогда, когда он быстрым шагом прошел перед телевизором.
– А куда, папа? – спросил я маму.
– Он на работу, папа теперь будет работать в ночную смену, – сказала мама и подмигнула. – Представь, мы спим, а папа денежку зарабатывает. Хорошо ведь?
Ничего хорошего я не чувствовал. Для меня, маленького, это было отвратительно. Словно разрушилась наша вечерняя идиллия. Словно мы никогда теперь не сможем вот так посидеть перед телевизором. Была середина осени, поэтому на улице было уже темно. Я тогда боялся темноты, а отец уходит прямо туда. В мир страхов и неизвестности. Меня слегка передернуло, я потянул маму за рукав халата и взглянул ей в глаза.
– Мамуль, а может, папа не идти сегодня на работу?
– Нет, конечно… – она тут же прочитала у меня в глазах что-то грустное и тоскливое. – Ну ты чего, сыночек, папа постоянно уходит на работу. Просто теперь он будет уходить вечером, вот и все. В этом ведь нет ничего страшного, правда?
Это было ужасно. Отец, уже одетый, прошел по коридору к входной двери. Я же не выдержал, расплакался и побежал за ним.
– Пап, не уходи, пожалуйста. Завтра иди, а сегодня не надо.
Говоря это, я висел у него на шее; он же непонимающе смотрел на маму и гладил меня по спине. Ему в этот момент была приятна такая любовь сына, но в большей степени ему было неловко и чуточку даже стыдно.
– Ну все, Андрей. Давай, слезай, – говорила мама, ставя меня на пол.
– Давай, боец, утром привезу вам с мамой по пирожному. Ловко я придумал? – с этими словами отец протянул мне руку; я же нехотя ее пожал.
Папа очень быстро обулся, боясь, что я вновь буду упрашивать его остаться, затем поцеловал маму в щеку, потрепал меня по голове и выскочил за дверь.
– Пошли, досмотрим мультик. А то мы сейчас все самое интересное пропустим и вообще ничего не поймем.
Я же ее не послушал и побежал на кухню. Зайдя, я, подпрыгнув, включил свет, схватил из-под стола деревянный стул без спинки и подставил его к окну, которое выходило во двор. Попытался открыть старое деревянное окно, но у меня ничего не получилось.
– Мамуль, открой, пожалуйста, окошко, – сказал я, не поворачиваясь, но будучи уверенным, что она стоит у меня за спиной.
– Там холодно, а ты в одной маечке… – я взглянул на нее грустными глазами, и она продолжила в совершенно другом тоне. – Давай вместе посмотрим; как только папа выйдет, я тут же открою окно, но только на полминутки. Договорились?
Я кивнул головой. Мы жили в квартире на третьем этаже, рядом с подъездом. Я пристально следил за улицей, чтобы ни в коем случае не пропустить отца. И вот я вижу, как свет из-за приоткрывшейся двери подъезда рассеивает небольшой кусочек тьмы. Не отворачиваясь от окна, я машу маме ручкой. Она поднимает металлическую задвижку, легким движением убирает мою голову от окна и с силой дергает раму окна на себя. Мне казалось, звук был настолько громким, что отец точно его услышал. Но он не обернулся. А я хотел, чтобы он обернулся. Тогда нужно сделать что-то громче. Крикнуть? Но мне страшно, я стесняюсь. Ведь темно, значит, уже кто-то спит. А я кого-нибудь разбужу; это будет очень некрасиво. Можно ли вообще так поступать с другими людьми?
Терять время было нельзя. Он уходил все дальше и дальше. Наконец я набрался детской смелости и крикнул громче, чем того требовала ситуация.
– Пап! – Силуэт в темноте повернулся. – Удачи на работе!
Силуэт помахал рукой; мое лицо озарила веселая улыбка. Я не видел, но чувствовал, что папа тоже улыбался. В тот момент все страхи улетучились, и я понял: все будет хорошо.
Поначалу это стало нашим ритуалом. Каждый раз я провожал его так на работу. Больше не кричал, лишь махал рукой, ведь кричать и не требовалось. Он теперь знал, что мы где-то за стеклом, ждем, пока он обернется и помашет нам, чтобы мы помахали ему в ответ.
Так продолжалось два года. Затем он вновь начал работать в дневную смену. И ритуал на очень долгое время исчез из моей жизни.
Тогда мне было четырнадцать лет. Я сидел в нашей гостиной. За моей спиной был включен телевизор с музыкальным каналом. На столе стояли крабовый и летний салаты, небольшая тарелочка маринованных шампиньонов; у каждого на тарелке поначалу лежало по куску курицы и пюре, но теперь они были пусты. К нам пришли гости. Мужчина и женщина в гражданском браке и их ребенок. Мама с женщиной работали вместе в магазине игрушек. А так как мама работала там недавно, то они пришли к нам впервые. Отцы легко нашли общий язык. Они зацепились на теме футбола, и теперь их было не остановить. Они говорили без умолку, вместе выходили на балкон и над чем-то постоянно смеялись. Мамы же удовлетворенно кивали головами и одаривали друг друга понимающими улыбками.
У меня же никак не выходило начать разговор. Их ребенком была девочка. На полгода младше меня. У нее были огромные карие глаза, и каждый раз, когда наши взгляды пересекались, я ненароком начинал тонуть и тут же отворачивался в сторону. Потом только до меня дошло, что в тот момент я ей тоже нравился. Но я этого не ощущал, не понимал и из-за этого мучился. Поэтому единственное, что мне оставалось, это обрывочно проговаривать какие-то фразы, бороться с желанием посмотреть на нее лишний раз и стараться хотя бы ничем не испачкаться.
Как только мамы поняли, что с отцами все хорошо, они принялись за нас. Моя мама пристально осмотрела сначала меня, а затем девочку. Затем улыбнулась и произнесла:
– Арин, а что у тебя за брелок на сумке? Мультик какой-то?
– Это не мультик, это аниме, – произнесла она спокойно, обращаясь к моей маме.
Я же опустил голову и улыбался. «Ну конечно, как же я раньше не догадался, вот он «крючок» вот сейчас главное…»
– Ой, ты что. Это не мультики. Это Аниме! Нельзя такое сравнивать, —сказала мама Арины, махнув рукой. – Бегают, что-то, на мечах дерутся и орут постоянно. Ну есть же нормальные мультики, а она эту чушь постоянно смотрит.
– Ну, новое поколение. Что же тут поделать, – это ответила уже моя мама. – Я кстати видела пару серий… Сынок, как называется… ну вот мы с тобой смотрели по телевизору.
– Легенда об Аанге. Но…
– Вот, хорошее аниме. Очень интересно было, тоже постоянно какие-то драки, но хорошее.
– Это вообще-то мультик, а не аниме, – отчеканила Арина.
– А у них все, что нормальное и хорошее, это уже не аниме. Это уже мультики, а значит, неинтересно…
Они продолжали разговаривать друг с другом, и с каждой секундой «крючок» куда-то улетучивался. А я не мог сказать: «Я вот тоже люблю Аниме». Мне тогда это казалось какой-то кичливостью и выставлением себя, а мне это совершенно не нравилось. Поэтому я сидел и смотрел в тарелку, вилкой гоняя туда-сюда твердый кусок картошки. В какой-то момент из разговора мам вырвались и достигли моих мыслей несколько слов:
– Ну, кстати, Андрей тоже смотрит аниме, – сказала моя мама, словно между строк, но с хитрым прищуром смотря на меня.
– Аватар? – улыбнувшись, спросила Арина.
– Нет… почему. Сейчас, например, смотрю «Блич», до этого «Тетрадь смерти» смотрел.
– Прикольно, у меня, кстати, вот, – сказав это, она показала на брелок, на котором был демон из «Тетради смерти».
– Я его тоже смотрел. Мне супер понравилось, но обидно, конечно, что…
В ближайшие несколько часов для меня ничего не существовало, ни стола с едой, ни родителей. Только Арина и мысли, которые выплескивались или изливались в самый нужный и правильный момент. У меня было несколько плакатов в комнате, поэтому мы пошли туда.
В какой-то момент мы стали обсуждать не только аниме, но и все, что приходит в голову. Говорили и смеялись без остановки. Я ей показал несколько игр на компьютере. Она делала вид, что и это ей очень интересно, я же этому верил без задней мысли. Это была моя первая, стеснительная влюбленность. Такая простая, красивая и чистая. В те мимолетные минуты все складывалось как в книге. Где не существует людского недопонимания, глупости и разрушающих идиллию мыслей. У всего прекрасного конец наступает слишком рано, мне тогда показалось, что именно стук в дверь и был тем самым концом.
– Арин, собирайся, нам пора домой, – произнесла мама Арины, не открывая дверь в мою комнату.
– Нам пора, – произнесла Арина, смотря с надеждой мне в глаза.
– А вы далеко живете?
– Десять минут на такси.
Сказав это, она слегка отвернулась, и мне казалось, она чего-то ждет. Но я не мог понять чего. Я обнаружил, что «крючок» куда-то исчез, поэтому мы молча сидели рядом друг с другом на диване, и каждый думал о чем-то своем, о друг друге.
– Ладно, я пошла тогда… – с легкой горечью произнесла она.
– Хорошо поболтали… – наконец меня осенила мысль, которая была в голове Арины задолго до этого. – А как ты записана в соцсетях? Можем еще раз как-нибудь встретиться.
– Дай свой телефон, так быстрее.
Она облегченно выдохнула, резким движением выдернула у меня телефон из руки и стала что-то писать.
Долгое прощание двух семей около входной двери, во время которого обещают встретиться друг с другом как можно скорей. Пожимания рук, поцелуи в щеку, улыбки и последние шутки. Затем в квартире осталось лишь три человека. Они посмотрели друг на друга. Проговорили теплые слова об этом вечере, улыбнулись друг другу и разошлись по комнатам.
Я посмотрел на окно: за ним была темнота. Что-то на границе сознания заставило меня к нему подойти. Начал вглядываться в улицу. Вышли наши гости. Я почему-то захотел открыть его и крикнуть что-то хорошее. Но не стал. Внезапно Арина обернулась, нашла мое окно и помахала. Я помахал ей в ответ. В этот момент во мне вдруг поднялись те же самые чувства, которые я испытал так давно, в мои пять лет. Но детская радость не заменила юношеской влюбленности. Она существовала рядом с ней. Я чувствовал их в одно мгновение, и это было что-то необъятное. То, чего у меня никогда еще не было. Затем чувства объединились друг с другом. А мысли тянулись к Арине, и эта вот небольшая несогласованность мыслей и чувств создавала невообразимый объем моих переживаний. В такую минуту душа была наполнена таким багажом, что я никогда бы и не подумал, что такое вообще возможно. Я парил и радовался, и чувствовал, дальше все будет только лучше…
Прошло еще шесть лет.
Родителей не было дома. Они должны вернуться послезавтра.
Я сидел в зале и не мог пошевелиться. Лишь уткнулся взглядом в темноту выключенного телевизора. Это был единственный кусок в квартире, куда можно смотреть, и ничто не будет отвлекать от мысли.
ПРОФНЕПРИГОДНОСТЬ. Одно это слово существовало на переднем плане мыслей. Исчезало на короткий миг, чтобы вернуться окутанным в какое-то новое чувство. Боль, страх, обиду, разочарование, презрение, гнев.
Окончание экзамена, легкий удар по плечу профессора, просьба пройти на улицу. Минутное молчание, после этого множество пустых и ненужных высоких слов, отвратительный союз НО. Затем то самое ужасное слово. Вслед за этим ничего. Пустота, эмоциональное поражение. Рот профессора открывается и закрывается, образуя что-то наподобие слов и предложений, которые уже невозможно разобрать. Затем его старая рука ложится на плечо, существует там несколько секунд, а потом куда-то исчезает. Одинокое стояние на улице, нужда вернуться в класс за вещами. Натянутая улыбка для одногруппников, быстрое прощание. Поездка домой.
Я сидел в кресле и не понимал, что сейчас делать, что я делал все это время и куда двигаться дальше? Все оказалось пусто и бессмысленно. Мечта превратилась в мерзкого зверя. Крылья, поднимающие душу вверх, превратились в жуткие крючковатые руки с длинными когтями, которые впивались в самые нежные и прекрасные иллюзии счастливого будущего. Надежда преобразилась в зловонный и ядовитый туман, который со скоростью нейронов заполонил все части тела и души, отравляя, уничтожая и лишая сил все на своем пути. Уверенность в своих силах оказалась лишь навесной ширмой, содрав и опрокинув которую, обнаружились лишь страхи, вокруг которых лишь бессмысленная пустота.
Четыре часа без движения. Затем – слабое движение конечностями, тяжелый подъем с дивана, медленное движение до своей комнаты. Темнота внутри. Быстрый взгляд на выключатель. Затем – долгий, ничего хорошего не предвещающий взгляд на окно. Медленное движение. Ладонь обхватывает пластиковую ручку окна, сжимается вокруг нее, приводит ее в параллельное земле положение. Открывает его. Продолжительный взгляд в темноту.
Только одна мысль.
Вдруг дверь подъезда открывается. И я вижу, как свет из-за приоткрывшейся двери рассеивает небольшой кусочек тьмы. На улицу выбегает мальчик лет семи, встает под свет фонаря и что-то начинает искать в своих карманах. Не находит, поворачивается к дому и начинает что-то высматривать. Затем жестом показывает, чтобы открыли окно, и громко говорит, чуть ли не крича:
– Мам, я карточки забыл, скинь, пожалуйста.
– Сейчас, только не уходи никуда, – послышался женский голос выше и левее моего окна.
Началась небольшая пауза, во время которой мальчик присмотрел себе камушек и начал пинать его туда-сюда. При этом постоянно поглядывая на окно. Мама очень долго не могла найти эти самые карточки. Он слишком сильно пнул камушек, и тот вылетел из круга света фонаря. Он хотел сначала за ним побежать, но передумал, встал, положив руки в боки, и продолжил смотреть на дом. Вдруг он обратил внимание на меня, стоящего в окне и смотрящего на него. Он поднял свою маленькую руку над головой и помахал. Я инстинктивно помахал в ответ. И вновь – те самые чувства.
Я испугался: не хотел портить того тепла и счастья, которые почувствовал в прошлые разы. Не хотел портить те чистые и прекрасные эмоции этим отвратительным днем. Попытался резким движением закрыть окно, но понял. Уже поздно. Поэтому я опустил руки и принялся ждать неизбежного.
Поначалу предыдущие эмоции оставались на краюшке сознания, медленно, но, верно, расширяясь и создавая спираль. Они до какого-то момента не трогали боль сегодняшнего дня, лишь существовали рядом. Затем я почувствовал, как они стали обволакивать этот день, смешиваться с ним, и наконец, к моему ужасу, слились воедино.
Как это было прекрасно. Это ощущение можно сравнить с радугой, которую пропускают через призму. Поначалу это разные, непохожие друг на друга цвета, но призма создает из них, казалось бы, невозможное. Свет, обволакивающий все мое естество, дарящий ощущение полноты жизни. Время словно перестало существовать, и одновременно оно стало самым категоричным мерилом существования всего живого. Казалось, я могу эмоционально подключиться к любому из всех трех состояний и существовать в нем часами. Но также я ощущал, что больше никогда не помашу с таким же трепетом отцу и с такой же влюбленностью Арине.
