1997 год
Торфинн Роул, доживя до двадцати пяти лет, считал себя сдержанным взрослым человеком. Но три вещи все ещё выбивали его из колеи: когда кто-то пытался за него решать, заносчивость их ловца — козла Филдса — и буквально всё, что делал его дорогой отец в последнее время. Впрочем, тот умудрялся сочетать заносчивость Филдса с желанием решать всё и за всех.
— Я к тебе обращаюсь! Немедленно вернись! — Отец почти кричал, хотя за ним такого не водилось. И шёл он быстро, несмотря на изуродованную в далеком детстве ногу.
«Ему же нельзя так бегать, ночью опять будет обезбол глотать!» — Финн, тщетно понадеявшись, что сможет улизнуть от разборки, остановился и прикрыл глаза.
— А я и не ухожу никуда. — Он вскинул подбородок: всем казалось, что в такие моменты он показывает свой гонор, но на деле Финн просто хотел скрыть эмоции.
— Ещё раз: кем-кем ты стал? К чему тебя этот отморозок Аластор готовит на пару с почтенным директором, который явно сошёл с ума?! Я ещё с ними пообщаюсь, подожди!
Финн почувствовал, как щеки заливает краска. Ну почему, почему именно тогда, когда всё в его жизни налаживается, когда он находит своё призвание, когда его привечают такие важные люди, когда наконец-то отпускает ноющая тоска по Доре — именно тогда появляется папаша и начинает ломать хрупкое, зыбкое и, главное, личное, принадлежащее только Финну! Причём ломать он пытается в полной уверенности, что имеет право! Конечно, он ведь всегда прав, а что до чувств других — «сейчас будет больно, но зато потом полегчает».
Ну да, именно эту фразочку отец ляпнул после того, как их с Дорой роман вскрылся. Они поэтому и не афишировали отношения: знали, что их папаши устроят цирк из-за «родственного брака», как будто им заняться больше нечем. Можно подумать, в их мире кузены никогда не женились, а если и женились, то обязательно потом рожали каких-нибудь хвостатых и рогатых уродцев!
Хреново живётся, когда вдруг выясняется, что покойная бабуля имела адюльтер с Блэком, что и говорить… Хотя винить, в общем-то, некого: трагедии в стиле маггла Шекспира не вышло, просто Дора, в отличие от самого Финна, слишком серьезно восприняла доводы старых козл… дипломированных медиков.
Отец остановился и оперся о ствол молоденькой липы. Ну вот, побегал — и наверняка начались боли… Души коснулась запоздалая жалость, но совсем слегка.
Финн презирал себя за это, но порой он чувствовал, что к любви примешивается настоящая живая ненависть. Точнее, одного человека — того, что до последнего катал его на плечах, утешал в болезнях и защищал от любых несправедливостей — он по-прежнему любил, а вот другого, который сейчас стоял напротив и готовился в очередной раз ездить по его жизни гусеницами, Финн бы предпочёл наблюдать раз в год за каким-нибудь мещанским торжеством.
— Даже не думай им что-то говорить, — глухо просипел он, слегка разозлившись, что это «им» прозвучало так благоговейно.
Хотя чего стесняться: да, ему было гораздо теплее и спокойнее в компании «сумасшедшего директора» и «отморозка», чем здесь, в Роул-парке. Хорошо ещё, что живет он отдельно и сам себя обеспечивает…
— Я знаю, тебе это не важно, но я не прощу — слышишь? — никогда!
Отец вдруг внимательно на него посмотрел каким-то непонятным взглядом. И Финна этот взгляд поцарапал: ему показалось, что все его мысли были на виду. Стало жутко стыдно — ну вот всегда так, хотя в чем он не прав?! И ведь дорогой родитель действительно мог «прогуляться» в его голове, незаметненько так… Да нет, не мог, он никогда так не делал. Или всё-таки мог?..
— Можно подумать, ты меня простил, чтобы этим пугать, — неожиданно тихо сказал отец и на секунду отвернулся. — Но сейчас не это важно. Ты хоть понимаешь, что тебя используют? Просто из-за врожденной легилименции, а не потому что ты какой-то особенный для Дамблдора или Моуди? Спору нет, у них свои причины. — Тут он уже знакомо и цинично усмехнулся.
— Не можешь не унизить меня? — Финн сам не понял, почему его заколотило от ярости. — Неудачный сынок получился, безмозглый и неусидчивый, да? И из всех талантов — только врождённый, ничем не заслуженный! Не то, что у тебя, ты ведь всегда добивался высот честными трудами!
Странно, но в этот момент Финн был счастлив: он наконец выплеснул из себя всё, что давно лежало на душе и травило. Он всегда подозревал, что отец смотрит на него снисходительно, как на эльфа-дурачка. Как же: извечный троечник, непоседа, «тупоумный» и «пустоголовый», «с поленом вместо нужной части тела» — у них вообще-то не были приняты оскорбления, но пару раз Финну перепало. За дело, он не спорил… Но почему-то запомнилось.
И вот впервые в жизни появилась достойная цель — и папаша тут же постарался втоптать её в грязь! Слаще ему, что ли, живётся, если сын — ничтожество? Другой бы гордился!
— Да кто тебя унижает? — Отец вытаращился с искренним удивлением. — Ты бы хоть подумал, зачем мне это надо?
«Не понимает? Действительно? И снова намекнул, что я придурок. — Финну захотелось бешено рассмеяться. Но он уже взрослый мужчина, поэтому пришлось лишь отвернуться и проглотить истерику. — Да всё он понимает, просто играет роль добродетельного главы семейства до конца».
— Тогда зачем ты мешаешь моему триумфу и клевещешь на людей, которые приняли меня и ценят? — Вот так, спокойно и без эмоций, хоть и пафосно.
Финн был горд своей выдержкой и втайне надеялся удивить. Но когда он обернулся, то вздрогнул: отец смотрел с таким выражением, которое и описать невозможно.
— Триумфу? — едва слышно прошипел он, с трудом вздыхая, и всё-таки сорвался на крик: — Триумфу, твою мать?! Да ты вообще понимаешь, что такое работа в стане врага, триумфатор ты хренов?! Ты осознаешь, чем тебе придётся заниматься?!
Финн немного выпал в осадок: таким он отца ещё не видел. Поэтому какое-то время он молчал, переваривая, что тот, оказывается, умеет орать не хуже дяди Ника. Это что он, выходит, сдерживался всё время?
— Для начала тебя кровью повяжут — знаешь, что это такое? — Отец уже успокоился и говорил нормально, только нервно обхватил себя. — Можешь уже к этому готовиться. Они всех новых так проверяют, и тем более — неблагонадёжных. Ты же не можешь быть благонадежным с такими родителями, как мы… Они тебя втравят в исключительную мерзость, даже не сомневайся. И тогда никакой Дамблдор не поможет. Потому что твоей задачей будет не вызывать подозрений.
Финну впервые за эти дни стало холодно: мысленно он ещё отбивался от доводов, пытался над ними смеяться, но где-то внутри будто наросла корка льда. И ведь ещё с утра такого не было!
— Я всё прекрасно понимаю. — Он постарался безучастно пожать плечами. — Мне это объяснили, и я сам не такой законченный дегенерат, что бы ты обо мне ни думал.
Отец, раскрасневшийся и взбешённый, готовый чуть ли не в драку полезть, вдруг уронил руки и беспомощно посмотрел на Финна.
— Понимает он… Да что ты можешь понимать о гражданской войне, когда семьи рушатся, когда брат на брата идёт? И что ты можешь знать об этих фашистах?
Ну нет, это было совсем несправедливо, и Финн, уже жалевший о своей несдержанности, снова вспыхнул:
— Да уж знаю с восьми лет, поверь!
Опять перед глазами встал тот августовский пасмурный день, отошедшие на сорок минут родители, их перепуганная нянечка Дея, онемевшая от страха Мина и плачущая Эффи…
Упиванцы зачем-то крутились вокруг Роул-парка, подошли прямо к дому: топтались там, переговаривались, хохотали и покуривали. Финн тихонько вывел сестёр и эльфийку через черный ход, не забыв прихватить мамину сломанную палочку. Они спрятались в сарае — побоялись пробираться в лес, ведь там тоже могли дежурить бандиты. Финн упёрся спиной в холодную стену и нацелил палочку на двери, ожидая, что вот сейчас, сейчас… Когда в сарай наконец-то зашли, его накрыла волна безнадежного, отупляющего страха — он даже не сразу понял, что это не Упиванцы, а мама с папой. Финн слабо помнил, что было дальше: кажется, он не мог встать, не мог расцепить пальцы и выпустить палочку — отец чем-то отвлёк, и только тогда получилось. А потом были кошмары, паника при скрипе дверей, нервная привычка оглядывать сад и округу из окна… Дядя Ник в итоге скорректировал воспоминание, оно стало мутным и непонятным, вызывающим лишь смутную тревогу. И так было долго, но потом картины из детства опять вылезли. Подсознание — вещь неизученная, как говорил он же.
Забавно: семнадцать лет прошло, а холодный пот все ещё прошибал, как распоследнего труса.
— Ты что… помнишь это? — Отец смотрел так, будто ему в голову бладжер прилетел. — Но мы же…
— Сначала не помнил, а потом вспомнил, какая сейчас, к дракклам, разница… Вы же не обливиэйтом мне его вырезали.
Это было бы гораздо рискованнее: в газетах о таком не пишут, но не все сеансы обливиэйта заканчиваются благополучно.
Финн зло пнул какой-то камешек и раздраженно выдохнул: белый шиповник, который мама любовно высаживала вокруг дома, сейчас благоухал одуряюще, и хотелось не наслаждаться ароматом, а вырвать и смять цветы.
Отец помнит этот случай, так почему же он не может понять его? Почему до него никак не доходит, что Финн хочет не дать этим тварям шататься по чужим домам, пугать других детей и вывешивать над крышами метки? Им же просто повезло тогда, а вот Боунсов убили: всю семью, включая самого младшего, трехлетнего… И семью следователя Подмора тоже взорвали, а ведь он до последнего отказывался применять к подозреваемым пытки, хоть Министерство и разрешало…
Почему же отцу непонятно, что Финн, как честный человек, не должен допустить, чтобы женщины с детьми спешно убегали за границу, а мужчины оставались — и за правое дело оказывались в плену, под круцио и ботинками палачей? Он же сам это прошёл! Маме он мог сколько угодно врать, что просто заболел пневмонией в подвале, но Финн всё понял ещё в восемьдесят первом.
— Я хочу сделать что-то нужное, а не оставаться племенным квиддичным конем в сложные времена. — Он почувствовал, что устал от перебранки, и даже шикарное ругательство, придуманное козлом Филдсом на заре их общей карьеры, не развеселило.
— Ах, как красиво говоришь! — Отец издевательски всплеснул руками. — Герой ты мой, настоящий гриффиндорец! Вот только на деле ты просто хочешь выдрючиться, как и обычно! Скучно жить без риска, да?! Тебе уже мало опасности сломать шею на матчах, чего покрепче хочется?!
Финн не мог больше слушать: казалось, его лупят наотмашь без вины. Сломать шею ему не хотелось — хотелось присесть и закрыться руками.
— Ты же сам не отсиживался тогда… — Может, хоть так до папаши дойдёт? — При том, что у тебя уже мы были! Я-то хоть не семейный!
— Это другое! — Отец снова покраснел и досадливо поморщился: случайно схватился за ветку и до крови порвал ладонь о шипы. — Я не лез на рожон, просто делал свою работу! И вас я обезопасил, как мог!
— Ну да. — Финн не смог удержать ядовитую ухмылку. — А что же они тебя, такого тихого, в подвал усадили?
— Просто за то, что я был не с ними! Соображаешь? Грядёт такой же кошмар, опять будут хватать всех без разбору, а ты добровольно суёшь голову в пекло!
«Давай, рассказывай. — Финн удивился, насколько наивным его считают. — Да любой эльф знает, что ты помогал Ордену… За это они тебя и оприходовали. Но мне так нельзя, нет!»
— А я тоже хочу просто делать свою работу! И она у меня — такая!
— Уйди, пока не поздно, я прошу тебя, откажись! — Отец на секунду даже протянул к нему ладони, но, увидев глухую стену в глазах Финна, спохватился и гневно сложил руки на груди. — Ты бахвалишься, что не семейный, что тебе, в отличие от меня, подставить некого… А нас ты в расчёт не берёшь? Мать с сёстрами тебе уже не важны? Ты не думал, что с ними сотворят, если провалишься?
Финн вдруг со сжимающим чувством осознал, что нет, не думал. Но не потому, что ему плевать на них, просто о провале он как-то тоже не задумывался… Да и вообще, они с отцом вместе старались убедить маму и девочек снова уехать к тете Колетт или сесть под Фиделиус — хоть в чём-то они сейчас оставались союзниками.
— Они уедут, скоро всё получится, — твёрдо заключил Финн. — И почему обязательно «провалишься?». Почему надо настолько в меня не верить?
— Да не уедут они никуда! — Отца снова «сорвало». — Они большими патриотками стали, тоже хотят родине послужить! Мало этой проблемы, так теперь ещё и ты! Говорю — убирайся отсюда, пока с предложением Метку принять не прицепились, а ты сам уже вляпался по самые… Знаешь, — он слегка отдышался, — со мной сидел один парень, вот такой, как ты. Карадок прожил всего две недели. Когда его привели, он был молодой, здоровый и сильный, а когда уводили в последний раз — превратился в развалину! И даже если бы ему помогли прямо в ту секунду, он бы все равно умер! Потому что его истязали каждый божий день!
Финн почему-то понял, что отец не врет, хоть он никогда раньше не рассказывал о днях в застенке.
— И что ты предлагаешь делать? — Надо же как-то заканчивать этот балаган. — Убежать всем скопом или молчать, пока они сами не придут по наши души? А может, поддержать их, чтобы плохого не вышло?
Отец вздрогнул и нехорошо взглянул на него:
— Имей совесть, Торфинн. Ты уже все границы не то, что перешёл — перескочил. И я не предлагаю тебе молчать. Я просто не понимаю, зачем тебе сдалась эта разведдеятельность! Ты же посыпешься!
Опять унижает, да что же такое сегодня!
— В открытом бою ты бы справился, да… Ты, может, и людей за собой бы повёл. Но шпионство — это же не твоё! Разведчик должен быть осторожный и желательно беспринципный, чтобы совесть потом не мучила! Из Кэсси и то лучше шпионка получится, она хоть сдерживаться умеет!
Финн и сам понял, что сейчас скажет недопустимые слова, но остановиться не смог:
— Да? Что ж, сейчас напишу Моуди и хорошенько закутаюсь в мамину юбку. И, с твоего разрешения, может, пойду к вам санитаром подработать — ведь куда благороднее тихонько бороться с последствиями, а не безмозгло предотвращать их!
«Твою мать, что я несу!» — успел подумать Финн. И успел посмотреть в папины глаза, злые и почему-то затравленные. А потом тот влепил ему пощечину.
Финн не понял, больно ли — только машинально прижал ладонь к щеке. Ощущение было новым — папа никогда не бил ни его, ни уж тем более сестёр. Не считать же избиением (и вообще наказанием) те невесомые шлепки по заду тонким справочником, которые Финн получил раза два за особенно дебильные выходки? К тому же он не стеснялся выдираться и убегать, зная, что папа не сможет его догнать, а тормозить магией или отыгрываться потом не станет.
Тогда больно не было. А сейчас — было.
Для отца ощущение тоже было новым — он отшатнулся и схватил себя за руку, словно обжегся. Вид у него был совсем растерянный, он непонимающе посмотрел на эту руку, как будто не верил, что ударил…
«Мерлин, как же всё неправильно… И зачем я так, под дых — он столько сделал во время Первой войны…» — Финн почувствовал, что сил продолжать скандал не осталось. Их не хватало даже на то, чтобы гордо задирать подбородок.
— Прости меня, — глухо отозвался отец. — Я не хотел…
Торфинн Роул, доживя до двадцати пяти лет, считал себя сдержанным взрослым человеком. Но три вещи все ещё выбивали его из колеи: когда кто-то пытался за него решать, заносчивость их ловца — козла Филдса — и буквально всё, что делал его дорогой отец в последнее время. Впрочем, тот умудрялся сочетать заносчивость Филдса с желанием решать всё и за всех.
— Я к тебе обращаюсь! Немедленно вернись! — Отец почти кричал, хотя за ним такого не водилось. И шёл он быстро, несмотря на изуродованную в далеком детстве ногу.
«Ему же нельзя так бегать, ночью опять будет обезбол глотать!» — Финн, тщетно понадеявшись, что сможет улизнуть от разборки, остановился и прикрыл глаза.
— А я и не ухожу никуда. — Он вскинул подбородок: всем казалось, что в такие моменты он показывает свой гонор, но на деле Финн просто хотел скрыть эмоции.
— Ещё раз: кем-кем ты стал? К чему тебя этот отморозок Аластор готовит на пару с почтенным директором, который явно сошёл с ума?! Я ещё с ними пообщаюсь, подожди!
Финн почувствовал, как щеки заливает краска. Ну почему, почему именно тогда, когда всё в его жизни налаживается, когда он находит своё призвание, когда его привечают такие важные люди, когда наконец-то отпускает ноющая тоска по Доре — именно тогда появляется папаша и начинает ломать хрупкое, зыбкое и, главное, личное, принадлежащее только Финну! Причём ломать он пытается в полной уверенности, что имеет право! Конечно, он ведь всегда прав, а что до чувств других — «сейчас будет больно, но зато потом полегчает».
Ну да, именно эту фразочку отец ляпнул после того, как их с Дорой роман вскрылся. Они поэтому и не афишировали отношения: знали, что их папаши устроят цирк из-за «родственного брака», как будто им заняться больше нечем. Можно подумать, в их мире кузены никогда не женились, а если и женились, то обязательно потом рожали каких-нибудь хвостатых и рогатых уродцев!
Хреново живётся, когда вдруг выясняется, что покойная бабуля имела адюльтер с Блэком, что и говорить… Хотя винить, в общем-то, некого: трагедии в стиле маггла Шекспира не вышло, просто Дора, в отличие от самого Финна, слишком серьезно восприняла доводы старых козл… дипломированных медиков.
Отец остановился и оперся о ствол молоденькой липы. Ну вот, побегал — и наверняка начались боли… Души коснулась запоздалая жалость, но совсем слегка.
Финн презирал себя за это, но порой он чувствовал, что к любви примешивается настоящая живая ненависть. Точнее, одного человека — того, что до последнего катал его на плечах, утешал в болезнях и защищал от любых несправедливостей — он по-прежнему любил, а вот другого, который сейчас стоял напротив и готовился в очередной раз ездить по его жизни гусеницами, Финн бы предпочёл наблюдать раз в год за каким-нибудь мещанским торжеством.
— Даже не думай им что-то говорить, — глухо просипел он, слегка разозлившись, что это «им» прозвучало так благоговейно.
Хотя чего стесняться: да, ему было гораздо теплее и спокойнее в компании «сумасшедшего директора» и «отморозка», чем здесь, в Роул-парке. Хорошо ещё, что живет он отдельно и сам себя обеспечивает…
— Я знаю, тебе это не важно, но я не прощу — слышишь? — никогда!
Отец вдруг внимательно на него посмотрел каким-то непонятным взглядом. И Финна этот взгляд поцарапал: ему показалось, что все его мысли были на виду. Стало жутко стыдно — ну вот всегда так, хотя в чем он не прав?! И ведь дорогой родитель действительно мог «прогуляться» в его голове, незаметненько так… Да нет, не мог, он никогда так не делал. Или всё-таки мог?..
— Можно подумать, ты меня простил, чтобы этим пугать, — неожиданно тихо сказал отец и на секунду отвернулся. — Но сейчас не это важно. Ты хоть понимаешь, что тебя используют? Просто из-за врожденной легилименции, а не потому что ты какой-то особенный для Дамблдора или Моуди? Спору нет, у них свои причины. — Тут он уже знакомо и цинично усмехнулся.
— Не можешь не унизить меня? — Финн сам не понял, почему его заколотило от ярости. — Неудачный сынок получился, безмозглый и неусидчивый, да? И из всех талантов — только врождённый, ничем не заслуженный! Не то, что у тебя, ты ведь всегда добивался высот честными трудами!
Странно, но в этот момент Финн был счастлив: он наконец выплеснул из себя всё, что давно лежало на душе и травило. Он всегда подозревал, что отец смотрит на него снисходительно, как на эльфа-дурачка. Как же: извечный троечник, непоседа, «тупоумный» и «пустоголовый», «с поленом вместо нужной части тела» — у них вообще-то не были приняты оскорбления, но пару раз Финну перепало. За дело, он не спорил… Но почему-то запомнилось.
И вот впервые в жизни появилась достойная цель — и папаша тут же постарался втоптать её в грязь! Слаще ему, что ли, живётся, если сын — ничтожество? Другой бы гордился!
— Да кто тебя унижает? — Отец вытаращился с искренним удивлением. — Ты бы хоть подумал, зачем мне это надо?
«Не понимает? Действительно? И снова намекнул, что я придурок. — Финну захотелось бешено рассмеяться. Но он уже взрослый мужчина, поэтому пришлось лишь отвернуться и проглотить истерику. — Да всё он понимает, просто играет роль добродетельного главы семейства до конца».
— Тогда зачем ты мешаешь моему триумфу и клевещешь на людей, которые приняли меня и ценят? — Вот так, спокойно и без эмоций, хоть и пафосно.
Финн был горд своей выдержкой и втайне надеялся удивить. Но когда он обернулся, то вздрогнул: отец смотрел с таким выражением, которое и описать невозможно.
— Триумфу? — едва слышно прошипел он, с трудом вздыхая, и всё-таки сорвался на крик: — Триумфу, твою мать?! Да ты вообще понимаешь, что такое работа в стане врага, триумфатор ты хренов?! Ты осознаешь, чем тебе придётся заниматься?!
Финн немного выпал в осадок: таким он отца ещё не видел. Поэтому какое-то время он молчал, переваривая, что тот, оказывается, умеет орать не хуже дяди Ника. Это что он, выходит, сдерживался всё время?
— Для начала тебя кровью повяжут — знаешь, что это такое? — Отец уже успокоился и говорил нормально, только нервно обхватил себя. — Можешь уже к этому готовиться. Они всех новых так проверяют, и тем более — неблагонадёжных. Ты же не можешь быть благонадежным с такими родителями, как мы… Они тебя втравят в исключительную мерзость, даже не сомневайся. И тогда никакой Дамблдор не поможет. Потому что твоей задачей будет не вызывать подозрений.
Финну впервые за эти дни стало холодно: мысленно он ещё отбивался от доводов, пытался над ними смеяться, но где-то внутри будто наросла корка льда. И ведь ещё с утра такого не было!
— Я всё прекрасно понимаю. — Он постарался безучастно пожать плечами. — Мне это объяснили, и я сам не такой законченный дегенерат, что бы ты обо мне ни думал.
Отец, раскрасневшийся и взбешённый, готовый чуть ли не в драку полезть, вдруг уронил руки и беспомощно посмотрел на Финна.
— Понимает он… Да что ты можешь понимать о гражданской войне, когда семьи рушатся, когда брат на брата идёт? И что ты можешь знать об этих фашистах?
Ну нет, это было совсем несправедливо, и Финн, уже жалевший о своей несдержанности, снова вспыхнул:
— Да уж знаю с восьми лет, поверь!
Опять перед глазами встал тот августовский пасмурный день, отошедшие на сорок минут родители, их перепуганная нянечка Дея, онемевшая от страха Мина и плачущая Эффи…
Упиванцы зачем-то крутились вокруг Роул-парка, подошли прямо к дому: топтались там, переговаривались, хохотали и покуривали. Финн тихонько вывел сестёр и эльфийку через черный ход, не забыв прихватить мамину сломанную палочку. Они спрятались в сарае — побоялись пробираться в лес, ведь там тоже могли дежурить бандиты. Финн упёрся спиной в холодную стену и нацелил палочку на двери, ожидая, что вот сейчас, сейчас… Когда в сарай наконец-то зашли, его накрыла волна безнадежного, отупляющего страха — он даже не сразу понял, что это не Упиванцы, а мама с папой. Финн слабо помнил, что было дальше: кажется, он не мог встать, не мог расцепить пальцы и выпустить палочку — отец чем-то отвлёк, и только тогда получилось. А потом были кошмары, паника при скрипе дверей, нервная привычка оглядывать сад и округу из окна… Дядя Ник в итоге скорректировал воспоминание, оно стало мутным и непонятным, вызывающим лишь смутную тревогу. И так было долго, но потом картины из детства опять вылезли. Подсознание — вещь неизученная, как говорил он же.
Забавно: семнадцать лет прошло, а холодный пот все ещё прошибал, как распоследнего труса.
— Ты что… помнишь это? — Отец смотрел так, будто ему в голову бладжер прилетел. — Но мы же…
— Сначала не помнил, а потом вспомнил, какая сейчас, к дракклам, разница… Вы же не обливиэйтом мне его вырезали.
Это было бы гораздо рискованнее: в газетах о таком не пишут, но не все сеансы обливиэйта заканчиваются благополучно.
Финн зло пнул какой-то камешек и раздраженно выдохнул: белый шиповник, который мама любовно высаживала вокруг дома, сейчас благоухал одуряюще, и хотелось не наслаждаться ароматом, а вырвать и смять цветы.
Отец помнит этот случай, так почему же он не может понять его? Почему до него никак не доходит, что Финн хочет не дать этим тварям шататься по чужим домам, пугать других детей и вывешивать над крышами метки? Им же просто повезло тогда, а вот Боунсов убили: всю семью, включая самого младшего, трехлетнего… И семью следователя Подмора тоже взорвали, а ведь он до последнего отказывался применять к подозреваемым пытки, хоть Министерство и разрешало…
Почему же отцу непонятно, что Финн, как честный человек, не должен допустить, чтобы женщины с детьми спешно убегали за границу, а мужчины оставались — и за правое дело оказывались в плену, под круцио и ботинками палачей? Он же сам это прошёл! Маме он мог сколько угодно врать, что просто заболел пневмонией в подвале, но Финн всё понял ещё в восемьдесят первом.
— Я хочу сделать что-то нужное, а не оставаться племенным квиддичным конем в сложные времена. — Он почувствовал, что устал от перебранки, и даже шикарное ругательство, придуманное козлом Филдсом на заре их общей карьеры, не развеселило.
— Ах, как красиво говоришь! — Отец издевательски всплеснул руками. — Герой ты мой, настоящий гриффиндорец! Вот только на деле ты просто хочешь выдрючиться, как и обычно! Скучно жить без риска, да?! Тебе уже мало опасности сломать шею на матчах, чего покрепче хочется?!
Финн не мог больше слушать: казалось, его лупят наотмашь без вины. Сломать шею ему не хотелось — хотелось присесть и закрыться руками.
— Ты же сам не отсиживался тогда… — Может, хоть так до папаши дойдёт? — При том, что у тебя уже мы были! Я-то хоть не семейный!
— Это другое! — Отец снова покраснел и досадливо поморщился: случайно схватился за ветку и до крови порвал ладонь о шипы. — Я не лез на рожон, просто делал свою работу! И вас я обезопасил, как мог!
— Ну да. — Финн не смог удержать ядовитую ухмылку. — А что же они тебя, такого тихого, в подвал усадили?
— Просто за то, что я был не с ними! Соображаешь? Грядёт такой же кошмар, опять будут хватать всех без разбору, а ты добровольно суёшь голову в пекло!
«Давай, рассказывай. — Финн удивился, насколько наивным его считают. — Да любой эльф знает, что ты помогал Ордену… За это они тебя и оприходовали. Но мне так нельзя, нет!»
— А я тоже хочу просто делать свою работу! И она у меня — такая!
— Уйди, пока не поздно, я прошу тебя, откажись! — Отец на секунду даже протянул к нему ладони, но, увидев глухую стену в глазах Финна, спохватился и гневно сложил руки на груди. — Ты бахвалишься, что не семейный, что тебе, в отличие от меня, подставить некого… А нас ты в расчёт не берёшь? Мать с сёстрами тебе уже не важны? Ты не думал, что с ними сотворят, если провалишься?
Финн вдруг со сжимающим чувством осознал, что нет, не думал. Но не потому, что ему плевать на них, просто о провале он как-то тоже не задумывался… Да и вообще, они с отцом вместе старались убедить маму и девочек снова уехать к тете Колетт или сесть под Фиделиус — хоть в чём-то они сейчас оставались союзниками.
— Они уедут, скоро всё получится, — твёрдо заключил Финн. — И почему обязательно «провалишься?». Почему надо настолько в меня не верить?
— Да не уедут они никуда! — Отца снова «сорвало». — Они большими патриотками стали, тоже хотят родине послужить! Мало этой проблемы, так теперь ещё и ты! Говорю — убирайся отсюда, пока с предложением Метку принять не прицепились, а ты сам уже вляпался по самые… Знаешь, — он слегка отдышался, — со мной сидел один парень, вот такой, как ты. Карадок прожил всего две недели. Когда его привели, он был молодой, здоровый и сильный, а когда уводили в последний раз — превратился в развалину! И даже если бы ему помогли прямо в ту секунду, он бы все равно умер! Потому что его истязали каждый божий день!
Финн почему-то понял, что отец не врет, хоть он никогда раньше не рассказывал о днях в застенке.
— И что ты предлагаешь делать? — Надо же как-то заканчивать этот балаган. — Убежать всем скопом или молчать, пока они сами не придут по наши души? А может, поддержать их, чтобы плохого не вышло?
Отец вздрогнул и нехорошо взглянул на него:
— Имей совесть, Торфинн. Ты уже все границы не то, что перешёл — перескочил. И я не предлагаю тебе молчать. Я просто не понимаю, зачем тебе сдалась эта разведдеятельность! Ты же посыпешься!
Опять унижает, да что же такое сегодня!
— В открытом бою ты бы справился, да… Ты, может, и людей за собой бы повёл. Но шпионство — это же не твоё! Разведчик должен быть осторожный и желательно беспринципный, чтобы совесть потом не мучила! Из Кэсси и то лучше шпионка получится, она хоть сдерживаться умеет!
Финн и сам понял, что сейчас скажет недопустимые слова, но остановиться не смог:
— Да? Что ж, сейчас напишу Моуди и хорошенько закутаюсь в мамину юбку. И, с твоего разрешения, может, пойду к вам санитаром подработать — ведь куда благороднее тихонько бороться с последствиями, а не безмозгло предотвращать их!
«Твою мать, что я несу!» — успел подумать Финн. И успел посмотреть в папины глаза, злые и почему-то затравленные. А потом тот влепил ему пощечину.
Финн не понял, больно ли — только машинально прижал ладонь к щеке. Ощущение было новым — папа никогда не бил ни его, ни уж тем более сестёр. Не считать же избиением (и вообще наказанием) те невесомые шлепки по заду тонким справочником, которые Финн получил раза два за особенно дебильные выходки? К тому же он не стеснялся выдираться и убегать, зная, что папа не сможет его догнать, а тормозить магией или отыгрываться потом не станет.
Тогда больно не было. А сейчас — было.
Для отца ощущение тоже было новым — он отшатнулся и схватил себя за руку, словно обжегся. Вид у него был совсем растерянный, он непонимающе посмотрел на эту руку, как будто не верил, что ударил…
«Мерлин, как же всё неправильно… И зачем я так, под дых — он столько сделал во время Первой войны…» — Финн почувствовал, что сил продолжать скандал не осталось. Их не хватало даже на то, чтобы гордо задирать подбородок.
— Прости меня, — глухо отозвался отец. — Я не хотел…
