Астахова Людмила
ОНДОЛЬ
(рассказ)
Посвящается Hrivelote
Три подонка деловито грабили старуху, польстившись на корзинку со снедью, прикупленной на деревенской ярмарке. Троим здоровым молодым мужикам показалось, что удобнее маленькой старушонки, жертвы не найти. Так оно, собственно, и было. И эта безобразная сцена отразилась в узких эльфьих глазах, словно в зеркалах.
Если бы Альс стал считать те случаи, когда на его пути приключались подобные оказии, то загибать пальцы, верно, пришлось бы приглашать на помощь всех сородичей из Фэйра. По этому поводу существовала старая поговорка утверждающая, что на ловца зверь сам бежит. Что правда, то правда.
Он придержал свою лошадь и задумчиво взирал на бесчинство, ожидая, пока грабители заметят его присутствие.
- Тебе чо, остроух? – удивился самый рослый, а следовательно и самый наглый молодчик.
Альс неласково ухмыльнулся и ничего не ответил. Но его поняли без слов. С такой рожей да с мечами за плечами и рот-то по-хорошему раскрывать не обязательно. Мужики немедля ретировались с поля несостоявшейся битвы. От греха подальше. И по всему выходило, будто проезжий благородный воин совершил деяние достойное небольшой, но трогательной баллады. Но вовсе не потому, что Альс любил старух. Скорее наоборот, человеческие старухи вызывали у него сложные смешанные чувства, и среди них симпатия не водилась.
- Если ты думаешь, что я стану тебе благодарить, то здорово ошибаешься, - сказала женщина, даже не посмотрев на своего спасителя. Она медленно собирала рассыпанные яблоки.
- Я так и не думаю.
- Тогда зачем? – в её голосе прорезалась скрипучая нотка любопытства.
- А какая теперь разница? – пожал плечами Альс.
- По крайней мере, честно...
- Я не вижу смысла врать.
Они встретились взглядами. Впервые по-настоящему посмотрели друг на друга. И этот взгляд решил дело. Эльф молча спешился и помог собрать пожитки.
- Как тебя зовут? – спросила старуха.
- Ириен Альс. А тебя?
- Ондоль.
- Просто Ондоль?
Точно!
Кривоватая усмешка растянула сухие потрескавшиеся губы женщины, отливающие нездоровой синевой.
-Ну, как хочешь, – согласился неохотно эльф.
«Не желает человек говорить, и не надо», - решил он
Ондоль жила на берегу озера в крошечном домишке, похожем на гнездо неряшливой птицы. Крыша, крытая камышом, требовала починки, причем срочной, бычий пузырь на окне порвался, дверь перекосило. Но внутри идеальная чистота и порядок резали опытный глаз. Каждая вещица лежала на своем месте, очаг чистился регулярно, пол мылся каждый день. Откуда только силы брались? Впрочем, Альс-то как раз знал, откуда.
Твоя лодка? – спросил он, показывая на искусно сработанный челн.
- Мужнина.
- Давно схоронила?
- Семь лет назад.
- Хорошая лодка, – похвалил эльф.
Он умел, – согласилась Ондоль и ушла в дом готовить обед.
Уха, каша, заправленная козьи молоком и ломоть свежей лепешки — целый пир и для старухи, и для её голодного гостя.
Потом Ириен сходил помыть посуду на причал, нарубил свежего камыша, давая понять хозяйке, что просто так в покое её крышу не оставит. А Ондоль, в свою очередь, позаботилась о кобыле. Почистила её, и отпустила пастись, не стреножив, полагая, что абы какая животина у эльфа под седлом ходить не будет. Умная, стало быть, лошадка и далеко от дому не уйдет.
К вечеру, золотисто-лиловому, теплому и уютному, остро пахнущему пресной водой и рыбой, взаимные услуги Ириена и Ондоль исчерпались, и им ничего не осталось, как устроиться вечерничать на крыльце. Ондоль, закутанная в шерстяную шаль, с удовольствием затянулась длинной трубкой, набитой чабрецом и болотником. Альс же просто сидел и смотрел на то, как в воде отражаются первые звезды. Самое эльфийское занятие, к слову.
- Ты жалеешь? – спросил он, после долгих раздумий все же решившись потревожить хозяйку.
- О чем?
- О том, как все вышло.
- Ты про этих парней на дороге? - усмехнулась женщина.
- Нет. О твоей жизни, Сиятельная.
Старуха кашлянула от неожиданности. Вроде как испугалась. В её темных чуть раскосых глазах ожила кроткая печаль.
- Я уже давным-давно не называла себя так. Даже мысленно. Так что оставь церемонии, эльф. Ондоль, и всё.
- Никогда не думал, что встречу тебя.
- Хм…
Колечко из дыма получилось на редкость круглое. Оно серебристым колесиком откатилось по воздуху в сторону причала.
- О чем сожалеть, Ириен Альс? О том, что я прожила свою жизнь именно так, как хотела?
- Ну, мало ли…
- Много ли… - передразнила Ондоль. – Ты разве жалеешь о чем-то?
- Жалею.
- Вот как? И о чем же жалеешь ты?
- О разном, о некоторых своих поступках.
- Например, что сегодня не проехал мимо, – снова съехидничала женщина.
- Я не настолько благороден и хорошо воспитан, леди, – ответил в том же духе Альс, кисло ухмыляясь краем рта. – И не ем на десерт вредных старушек.
Смех у Ондоль походил на нечто среднее между блеянием и кудахтаньем. Кто бы мог подумать, что были времена, когда красоту этой женщины воспевали в балладах, и за чью улыбку мужчины готовы были умереть или убить. Это самое время без всякой жалости смяло и изжевало кожу на лице, превратило нос в птичий клюв, а руки - в костлявые лапки. Даже глаза, и те помутнели, подернутые перламутром забвения.
- Не смотри на меня так, долгоживущий сидхи. Ничего не осталось, – проворчала старуха. – Сначала было обидно, а потом… какая разница? Кто увидит? Кто сравнит и оценит?
- А он?
- Он ослеп в конце концов, – равнодушно процедила Ондоль. – Думаешь, он выглядел лучше? Хотя… это не имеет значения. Клянусь тебе.
- А что тогда имеет?
- Наш сын, наша жизнь и…
- Любовь?
Холодный бездонный омут молчания, в котором тонули несказанные слова, и те слова, которые уже никогда не будут сказаны.
- Всё с тобой понятно, эльф. Ты полюбил человеческую женщину.
Теперь пришла очередь Альса вздохнуть судорожно и неровно. И отвернулась.
- Я верно догадалась. Ты так смотрел на меня… Клянусь, я просто догадалась!
- Знаю...
- Тогда оставайся. Оставайся на то время, на какое сможешь, а я расскажу тебе, как всё было на самом деле, – сказала Ондоль.
- Я помогу тебе по хозяйству.
- Что ж, будет очень кстати.
И он остался. На два дня. Починил крышу, поправил дверь, проконопатил лодку, подновил причал, сделал новый загон для козы, нарубил дров, соорудил маленький бредень, чтоб ловить рыбу в ручье. Ондоль выстирала его одежду и исподнее, заштопала все прорехи, а, кроме того, кормила, не скупясь приправлять маслом кашу, почти по-матерински сражаясь с эльфьей жутковатой худобой.
День сменился ночью, та — рассветом следующего, а затем и он истаял без следа. Из деревни ни разу никто не заглянул, даже случайно, ненароком. То ли местные оказались людьми нелюбопытными, то ли им не было никакого дела до старой нищей отшельницы. Оно и к лучшему. Альс не хотел, чтобы у женщины из-за его неприятной персоны испортились отношения с соседями. Особенно, после того, как он уедет.
Ондоль, если и тяготилась присутствием чужого, то молча, ровно, как и особой радости не выказывала. Она привыкла к одиночеству настолько сильно, что посторонний, как бы ни старался, не смог вписаться в её жизнь.
Ириену невыносимо было глядеть, как эта женщина, бледнея от усилий, терла муку ручной мельницей. Немощь, неведомая его живучему племени, выглядела так… жестоко, что хотелось отвести взгляд, а лучше сбежать куда подальше. Но Альс терпел, крепче сжимая зубы.
Несправедливость, чудовищная несправедливость Создателя! Ну почему даже собака, и та большую часть своего короткого века пребывает в состоянии крепкой зрелости? Краткое зарево звериного взросления, потом жизнь полная сил, и мгновенное угасание. Чем же люди хуже собак? Почему их старость так долга и безутешна?
Экономная хозяйка предпочитала коротать вечера в кромешной тьме, чтоб не переводить свечи и масло понапрасну.
- У тебя и так глаза зорче, чем у моей кошки, а мне и восковая свеча не поможет, - ворчала она.
Она была права. Альс прекрасно видел, как она сидит в уголке, подперев острый подбородок рукой и смотрит в… никуда. В прошлое ли, в будущее? Что, вообще, видят старые люди в темноте?
- О чем думаешь? - полюбопытствовал он в конце концов.
- А разве ты не догадываешься? – слегка удивилась Ондоль. – А как же …?
- Ха! В сказки веришь? Я не умею читать мысли.
Старуха невольно хихикнула.
- Вот оно, что… Тебе интересно… Что ж, изволь. Ни о чем таком важном я не думаю, во всяком случае, без особого повода стараюсь не вспоминать о плохом, а, наоборот, мысленно возвращаюсь в те дни, когда была счастлива. Поверь, таких моментов наберется предостаточно. Гораздо больше, чем могло быть, останься я той, кем была. Ты же не считаешь, что жизнь становится лучше, счастливее и веселее лишь оттого, что ты рождаешься с королевской кровью в жилах?
- Вовсе нет.
- Останься я в своем кругу, а не уйди, как это случилось, старость бы меня все равно не миновала. А если итог один – сырая земля погоста, то, наверное, вся соль в прожитых годах. Как думаешь?
Она склонила голову на бок, став поразительно похожей на болотную птицу. В темноте она сняла серый вдовий покров, под которым прятала белые-белые, как снег, косы.
- Он стоял на страже прямо возле главных ворот, – молвила Ондоль чуть нараспев. - 13 день Месяца Сов, через два дня после Ночи Ведьм…
…Всю ночь, и все утро валил густой снег, заметая следы недавнего праздника – утоптанную площадку вокруг кострища, посыпанную тертым кирпичом, сушеные лепестки цветов, щедро набросанные во внутреннем дворе, прутики с лентами. Грустно смотреть, как быстро забывается недавняя суета и дни напряженной подготовки к встрече самой длинной ночи в году. Праздничные платья из тяжелого бархата снова пересыпаны молегоном и уложены в сундуки, доедены сладкие булочки, загаданы желания, и жизнь возвращается в обычную колею. Праздник снова обманул своей фальшивой мишурой, не оставив после себя ничего.
Ондоль в тот год исполнилось 20 лет, и отец всерьез занялся поиском достойного супруга, клятвенно обещая, что следующую Ночь Ведьм она встретит замужней. Задачка непростая, если помнить о слухах, что ходили по округе. Мол, есть в ней магическая сила, и неровен час выйдя замуж, понесет в чреве будущего чаровника, испортив мужу всю жизнь на корню.
Замуж ей не хотелось совсем, а не терпелось отправиться на охоту, оседлать Черныша и мчаться по заснеженной целине, обгоняя ветер. И девушка отправилась на конюшню взглянуть на своего любимца и угостить его морковкой. И уже на обратном пути какая-то неведомая сила заманила Ондоль на внешний двор. И там она увидела его. Точнее она приметила за пеленой снега незнакомую фигуру. Таких высоких стражей раньше не было. Подошла поближе и увидела… его улыбку, белозубую, растерянную, смешную и немного глупую.
Он поклонился госпоже как должно - низко и с почтением, но улыбка не покинула его сероватых от холода губ…
Старая, как мир, история. Нет им счета и числа. Знатная барышня влюбилась в простолюдина, в солдата. Они сбежали от родительского гнева и тайком поженились. Забрались в самую глушь, чтобы жить в любви и согласии, по доброй воле сделались изгоями и чужаками. Она была согласна на все лишь бы быть рядом с любимым: на косые взгляды, на бедность, на тяжкий труд. Но счастье их длилось недолго. Через полгода муж заболел и умер. Да, да умер, не оставив ей ничего. Даже сына.
Но Ондоль не могла позволить судьбе разбить свою жизнь. Принцесса не могла сдаться, она не умела признавать поражение. И тогда сделала Ондоль палатку из холста, перенесла в неё тело мужа, и три дня жгла в костре одной ей ведомые травы и корни, и говорила слова на странном языке. Говорят, что лучше всего Боги слышат тех, в ком течет королевская кровь - кровь помазанников. Не спала три дня и три ночи, не пила и не ела ничего все время, ведя спор с самой Неумолимой. А на утро четвертого дня любимый ожил, открыл глаза и улыбнулся: белозубо, растерянно, смешно и немного глупо. Словом, как обычно. Вот только не мог сказать ни единого слова. Немым вернулся из объятий Хозяйки. Говорят, будто таково было условие Двуединого божества Смерти.. Говорят, что через год родился у них сын - обычный человеческий ребеночек.
А потом, как оно всегда бывает, мальчик вырос и ушел из родительского дома в большой мир.
- Ты действительно спорила с Неумолимой? – решился спросить Ириен, после долгого, как зимняя ночь молчания.
Ондоль закатила глаза к потолку, словно в немой молитве.
- Так вот чего тебе надо! Узнать, можно ли отнять у Двуединого человеческую душу! – всплеснула она руками.
Старуха не пожалела свечи, чтобы увидеть лицо своего гостя. Поднесла дрожащий огонек прямо к его носу, и долго, непереносимо долго и терпеливо, вглядывалась в светлые глаза, подслеповато щурясь.
- Бедняжка... Двуединый никого не держит. Они сами не хотят возвращаться, – тихо молвила она. – Там хорошо, спокойно и мирно. Там есть все то, чего у людей при жизни не бывает - покой и свобода.
- Но… он же вернулся…
- Да. И долго не мог меня простить, – старуха отвела взгляд. – Потом все-таки простил, но если бы ты знал сколько тоски было в его глазах. Иногда.
Свеча выпала из пальцев и закатилась под лавку. Ондоль закрыла лицо трясущимися руками и отвернулась.
- Вечно беда от вас, остроухие. Уезжай, Ириен Альс. Ничего я больше тебе не скажу, – сказала она в темноту.
И, действительно, ничего не сказала. До самого его отъезда на следующее утро. Молча выставила на стол завтрак – кружку молока и ломоть хлеба, безмолвно стояла на пороге, глядя, как он седлает свою лошадь. Но её обет молчания оказался не таким строгим, как у покойного супруга.
- Хуже всего то, что Там мы с Витором никогда не встретимся. Не будет у нас общего посмертия. Это единственная плата Неумолимой. Но, веришь, оно того стило.
- Верю, – сказал Альс, не оборачиваясь, легонько шлепнув Ониту по холке.
И не увидел растерянную улыбку на лице старой женщины, почти беззубую и от того смешную и даже немного глупую, обращенную куда-то в небеса.
ОНДОЛЬ
(рассказ)
Посвящается Hrivelote
Три подонка деловито грабили старуху, польстившись на корзинку со снедью, прикупленной на деревенской ярмарке. Троим здоровым молодым мужикам показалось, что удобнее маленькой старушонки, жертвы не найти. Так оно, собственно, и было. И эта безобразная сцена отразилась в узких эльфьих глазах, словно в зеркалах.
Если бы Альс стал считать те случаи, когда на его пути приключались подобные оказии, то загибать пальцы, верно, пришлось бы приглашать на помощь всех сородичей из Фэйра. По этому поводу существовала старая поговорка утверждающая, что на ловца зверь сам бежит. Что правда, то правда.
Он придержал свою лошадь и задумчиво взирал на бесчинство, ожидая, пока грабители заметят его присутствие.
- Тебе чо, остроух? – удивился самый рослый, а следовательно и самый наглый молодчик.
Альс неласково ухмыльнулся и ничего не ответил. Но его поняли без слов. С такой рожей да с мечами за плечами и рот-то по-хорошему раскрывать не обязательно. Мужики немедля ретировались с поля несостоявшейся битвы. От греха подальше. И по всему выходило, будто проезжий благородный воин совершил деяние достойное небольшой, но трогательной баллады. Но вовсе не потому, что Альс любил старух. Скорее наоборот, человеческие старухи вызывали у него сложные смешанные чувства, и среди них симпатия не водилась.
- Если ты думаешь, что я стану тебе благодарить, то здорово ошибаешься, - сказала женщина, даже не посмотрев на своего спасителя. Она медленно собирала рассыпанные яблоки.
- Я так и не думаю.
- Тогда зачем? – в её голосе прорезалась скрипучая нотка любопытства.
- А какая теперь разница? – пожал плечами Альс.
- По крайней мере, честно...
- Я не вижу смысла врать.
Они встретились взглядами. Впервые по-настоящему посмотрели друг на друга. И этот взгляд решил дело. Эльф молча спешился и помог собрать пожитки.
- Как тебя зовут? – спросила старуха.
- Ириен Альс. А тебя?
- Ондоль.
- Просто Ондоль?
Точно!
Кривоватая усмешка растянула сухие потрескавшиеся губы женщины, отливающие нездоровой синевой.
-Ну, как хочешь, – согласился неохотно эльф.
«Не желает человек говорить, и не надо», - решил он
Ондоль жила на берегу озера в крошечном домишке, похожем на гнездо неряшливой птицы. Крыша, крытая камышом, требовала починки, причем срочной, бычий пузырь на окне порвался, дверь перекосило. Но внутри идеальная чистота и порядок резали опытный глаз. Каждая вещица лежала на своем месте, очаг чистился регулярно, пол мылся каждый день. Откуда только силы брались? Впрочем, Альс-то как раз знал, откуда.
Твоя лодка? – спросил он, показывая на искусно сработанный челн.
- Мужнина.
- Давно схоронила?
- Семь лет назад.
- Хорошая лодка, – похвалил эльф.
Он умел, – согласилась Ондоль и ушла в дом готовить обед.
Уха, каша, заправленная козьи молоком и ломоть свежей лепешки — целый пир и для старухи, и для её голодного гостя.
Потом Ириен сходил помыть посуду на причал, нарубил свежего камыша, давая понять хозяйке, что просто так в покое её крышу не оставит. А Ондоль, в свою очередь, позаботилась о кобыле. Почистила её, и отпустила пастись, не стреножив, полагая, что абы какая животина у эльфа под седлом ходить не будет. Умная, стало быть, лошадка и далеко от дому не уйдет.
К вечеру, золотисто-лиловому, теплому и уютному, остро пахнущему пресной водой и рыбой, взаимные услуги Ириена и Ондоль исчерпались, и им ничего не осталось, как устроиться вечерничать на крыльце. Ондоль, закутанная в шерстяную шаль, с удовольствием затянулась длинной трубкой, набитой чабрецом и болотником. Альс же просто сидел и смотрел на то, как в воде отражаются первые звезды. Самое эльфийское занятие, к слову.
- Ты жалеешь? – спросил он, после долгих раздумий все же решившись потревожить хозяйку.
- О чем?
- О том, как все вышло.
- Ты про этих парней на дороге? - усмехнулась женщина.
- Нет. О твоей жизни, Сиятельная.
Старуха кашлянула от неожиданности. Вроде как испугалась. В её темных чуть раскосых глазах ожила кроткая печаль.
- Я уже давным-давно не называла себя так. Даже мысленно. Так что оставь церемонии, эльф. Ондоль, и всё.
- Никогда не думал, что встречу тебя.
- Хм…
Колечко из дыма получилось на редкость круглое. Оно серебристым колесиком откатилось по воздуху в сторону причала.
- О чем сожалеть, Ириен Альс? О том, что я прожила свою жизнь именно так, как хотела?
- Ну, мало ли…
- Много ли… - передразнила Ондоль. – Ты разве жалеешь о чем-то?
- Жалею.
- Вот как? И о чем же жалеешь ты?
- О разном, о некоторых своих поступках.
- Например, что сегодня не проехал мимо, – снова съехидничала женщина.
- Я не настолько благороден и хорошо воспитан, леди, – ответил в том же духе Альс, кисло ухмыляясь краем рта. – И не ем на десерт вредных старушек.
Смех у Ондоль походил на нечто среднее между блеянием и кудахтаньем. Кто бы мог подумать, что были времена, когда красоту этой женщины воспевали в балладах, и за чью улыбку мужчины готовы были умереть или убить. Это самое время без всякой жалости смяло и изжевало кожу на лице, превратило нос в птичий клюв, а руки - в костлявые лапки. Даже глаза, и те помутнели, подернутые перламутром забвения.
- Не смотри на меня так, долгоживущий сидхи. Ничего не осталось, – проворчала старуха. – Сначала было обидно, а потом… какая разница? Кто увидит? Кто сравнит и оценит?
- А он?
- Он ослеп в конце концов, – равнодушно процедила Ондоль. – Думаешь, он выглядел лучше? Хотя… это не имеет значения. Клянусь тебе.
- А что тогда имеет?
- Наш сын, наша жизнь и…
- Любовь?
Холодный бездонный омут молчания, в котором тонули несказанные слова, и те слова, которые уже никогда не будут сказаны.
- Всё с тобой понятно, эльф. Ты полюбил человеческую женщину.
Теперь пришла очередь Альса вздохнуть судорожно и неровно. И отвернулась.
- Я верно догадалась. Ты так смотрел на меня… Клянусь, я просто догадалась!
- Знаю...
- Тогда оставайся. Оставайся на то время, на какое сможешь, а я расскажу тебе, как всё было на самом деле, – сказала Ондоль.
- Я помогу тебе по хозяйству.
- Что ж, будет очень кстати.
И он остался. На два дня. Починил крышу, поправил дверь, проконопатил лодку, подновил причал, сделал новый загон для козы, нарубил дров, соорудил маленький бредень, чтоб ловить рыбу в ручье. Ондоль выстирала его одежду и исподнее, заштопала все прорехи, а, кроме того, кормила, не скупясь приправлять маслом кашу, почти по-матерински сражаясь с эльфьей жутковатой худобой.
День сменился ночью, та — рассветом следующего, а затем и он истаял без следа. Из деревни ни разу никто не заглянул, даже случайно, ненароком. То ли местные оказались людьми нелюбопытными, то ли им не было никакого дела до старой нищей отшельницы. Оно и к лучшему. Альс не хотел, чтобы у женщины из-за его неприятной персоны испортились отношения с соседями. Особенно, после того, как он уедет.
Ондоль, если и тяготилась присутствием чужого, то молча, ровно, как и особой радости не выказывала. Она привыкла к одиночеству настолько сильно, что посторонний, как бы ни старался, не смог вписаться в её жизнь.
Ириену невыносимо было глядеть, как эта женщина, бледнея от усилий, терла муку ручной мельницей. Немощь, неведомая его живучему племени, выглядела так… жестоко, что хотелось отвести взгляд, а лучше сбежать куда подальше. Но Альс терпел, крепче сжимая зубы.
Несправедливость, чудовищная несправедливость Создателя! Ну почему даже собака, и та большую часть своего короткого века пребывает в состоянии крепкой зрелости? Краткое зарево звериного взросления, потом жизнь полная сил, и мгновенное угасание. Чем же люди хуже собак? Почему их старость так долга и безутешна?
Экономная хозяйка предпочитала коротать вечера в кромешной тьме, чтоб не переводить свечи и масло понапрасну.
- У тебя и так глаза зорче, чем у моей кошки, а мне и восковая свеча не поможет, - ворчала она.
Она была права. Альс прекрасно видел, как она сидит в уголке, подперев острый подбородок рукой и смотрит в… никуда. В прошлое ли, в будущее? Что, вообще, видят старые люди в темноте?
- О чем думаешь? - полюбопытствовал он в конце концов.
- А разве ты не догадываешься? – слегка удивилась Ондоль. – А как же …?
- Ха! В сказки веришь? Я не умею читать мысли.
Старуха невольно хихикнула.
- Вот оно, что… Тебе интересно… Что ж, изволь. Ни о чем таком важном я не думаю, во всяком случае, без особого повода стараюсь не вспоминать о плохом, а, наоборот, мысленно возвращаюсь в те дни, когда была счастлива. Поверь, таких моментов наберется предостаточно. Гораздо больше, чем могло быть, останься я той, кем была. Ты же не считаешь, что жизнь становится лучше, счастливее и веселее лишь оттого, что ты рождаешься с королевской кровью в жилах?
- Вовсе нет.
- Останься я в своем кругу, а не уйди, как это случилось, старость бы меня все равно не миновала. А если итог один – сырая земля погоста, то, наверное, вся соль в прожитых годах. Как думаешь?
Она склонила голову на бок, став поразительно похожей на болотную птицу. В темноте она сняла серый вдовий покров, под которым прятала белые-белые, как снег, косы.
- Он стоял на страже прямо возле главных ворот, – молвила Ондоль чуть нараспев. - 13 день Месяца Сов, через два дня после Ночи Ведьм…
…Всю ночь, и все утро валил густой снег, заметая следы недавнего праздника – утоптанную площадку вокруг кострища, посыпанную тертым кирпичом, сушеные лепестки цветов, щедро набросанные во внутреннем дворе, прутики с лентами. Грустно смотреть, как быстро забывается недавняя суета и дни напряженной подготовки к встрече самой длинной ночи в году. Праздничные платья из тяжелого бархата снова пересыпаны молегоном и уложены в сундуки, доедены сладкие булочки, загаданы желания, и жизнь возвращается в обычную колею. Праздник снова обманул своей фальшивой мишурой, не оставив после себя ничего.
Ондоль в тот год исполнилось 20 лет, и отец всерьез занялся поиском достойного супруга, клятвенно обещая, что следующую Ночь Ведьм она встретит замужней. Задачка непростая, если помнить о слухах, что ходили по округе. Мол, есть в ней магическая сила, и неровен час выйдя замуж, понесет в чреве будущего чаровника, испортив мужу всю жизнь на корню.
Замуж ей не хотелось совсем, а не терпелось отправиться на охоту, оседлать Черныша и мчаться по заснеженной целине, обгоняя ветер. И девушка отправилась на конюшню взглянуть на своего любимца и угостить его морковкой. И уже на обратном пути какая-то неведомая сила заманила Ондоль на внешний двор. И там она увидела его. Точнее она приметила за пеленой снега незнакомую фигуру. Таких высоких стражей раньше не было. Подошла поближе и увидела… его улыбку, белозубую, растерянную, смешную и немного глупую.
Он поклонился госпоже как должно - низко и с почтением, но улыбка не покинула его сероватых от холода губ…
Старая, как мир, история. Нет им счета и числа. Знатная барышня влюбилась в простолюдина, в солдата. Они сбежали от родительского гнева и тайком поженились. Забрались в самую глушь, чтобы жить в любви и согласии, по доброй воле сделались изгоями и чужаками. Она была согласна на все лишь бы быть рядом с любимым: на косые взгляды, на бедность, на тяжкий труд. Но счастье их длилось недолго. Через полгода муж заболел и умер. Да, да умер, не оставив ей ничего. Даже сына.
Но Ондоль не могла позволить судьбе разбить свою жизнь. Принцесса не могла сдаться, она не умела признавать поражение. И тогда сделала Ондоль палатку из холста, перенесла в неё тело мужа, и три дня жгла в костре одной ей ведомые травы и корни, и говорила слова на странном языке. Говорят, что лучше всего Боги слышат тех, в ком течет королевская кровь - кровь помазанников. Не спала три дня и три ночи, не пила и не ела ничего все время, ведя спор с самой Неумолимой. А на утро четвертого дня любимый ожил, открыл глаза и улыбнулся: белозубо, растерянно, смешно и немного глупо. Словом, как обычно. Вот только не мог сказать ни единого слова. Немым вернулся из объятий Хозяйки. Говорят, будто таково было условие Двуединого божества Смерти.. Говорят, что через год родился у них сын - обычный человеческий ребеночек.
А потом, как оно всегда бывает, мальчик вырос и ушел из родительского дома в большой мир.
- Ты действительно спорила с Неумолимой? – решился спросить Ириен, после долгого, как зимняя ночь молчания.
Ондоль закатила глаза к потолку, словно в немой молитве.
- Так вот чего тебе надо! Узнать, можно ли отнять у Двуединого человеческую душу! – всплеснула она руками.
Старуха не пожалела свечи, чтобы увидеть лицо своего гостя. Поднесла дрожащий огонек прямо к его носу, и долго, непереносимо долго и терпеливо, вглядывалась в светлые глаза, подслеповато щурясь.
- Бедняжка... Двуединый никого не держит. Они сами не хотят возвращаться, – тихо молвила она. – Там хорошо, спокойно и мирно. Там есть все то, чего у людей при жизни не бывает - покой и свобода.
- Но… он же вернулся…
- Да. И долго не мог меня простить, – старуха отвела взгляд. – Потом все-таки простил, но если бы ты знал сколько тоски было в его глазах. Иногда.
Свеча выпала из пальцев и закатилась под лавку. Ондоль закрыла лицо трясущимися руками и отвернулась.
- Вечно беда от вас, остроухие. Уезжай, Ириен Альс. Ничего я больше тебе не скажу, – сказала она в темноту.
И, действительно, ничего не сказала. До самого его отъезда на следующее утро. Молча выставила на стол завтрак – кружку молока и ломоть хлеба, безмолвно стояла на пороге, глядя, как он седлает свою лошадь. Но её обет молчания оказался не таким строгим, как у покойного супруга.
- Хуже всего то, что Там мы с Витором никогда не встретимся. Не будет у нас общего посмертия. Это единственная плата Неумолимой. Но, веришь, оно того стило.
- Верю, – сказал Альс, не оборачиваясь, легонько шлепнув Ониту по холке.
И не увидел растерянную улыбку на лице старой женщины, почти беззубую и от того смешную и даже немного глупую, обращенную куда-то в небеса.
