А еще тэнхи живут в маленьких деревушках, окруженных деревянными частоколами, и понятия не имеют, как устроены настоящие крепости. Нападать на нас осмеливаются редко, и в таких случаях их легко удается перебить. Мы оставляем тела у стен и спокойно даем тэнхи их забрать. На этом долг родства заканчивается.
Наши матери — тэнхи, но проклятие древней злобной ведьмы непостижимо: мы сами от того тэнхи не становимся. Все сыновья похожи только на отцов.
Ловлю себя на странном ощущении. Нетерпение. Мне остро хочется новую тэнхи увидеть. Может, я ее сразу на торги выставлю, а может, это та, кто будет изо всех сил мечтать всадить мне нож в спину.
Я не обольщаюсь насчет тэнхи. Даже самые невинные из них повышенно опасны. А с ножами они рождаются. Первая игрушка, которую им в колыбельку подсовывают — ножны.
Судя по шуму, паланкин уже несут. Я ожидаю в огромном парадном зале. Причина одна: если девка так или иначе неподходящая, то есть больная или с кучей детей дома, и ее придется возвращать, незачем ей видеть наш быт. Пусть смотрит на богатый зал и запоминает, что наш уклад превосходит ее домашний во всем. Одно дело роскошный дворец, а другое продуваемая любыми ветрами хижина.
Правда, я всякий раз сомневаюсь, что тэнхи в состоянии оценить богатство этого зала. Им что одна порода добротного дерева, что другая. Сравнивать же не умеют. Чего уж говорить о костюмах нашего народа. Тэнхи их лютой ненавистью ненавидят. В наших женских платьях требуется грациозность, чтобы даже просто ходить. А эти привыкли скакать с ветки на ветку, как обезьяны. Никаких манер. Я не преувеличиваю. У них прямо доблесть — умело скакать с ветки на ветку.
А у меня уже настроение хуже некуда. Вот и надо было их повадки, тьфу, обычаи вспоминать? Ничего, я-то не обязан быть с тэнхи милым. Это она пусть думает, как мне понравиться. Иначе пойдет к моим воинам, какая бы красивая ни была. Тупых, непонятливых, слишком норовистых мне не надо. К внешности привыкаешь, девственность годится лишь на раз, а характер остается с девкой навсегда.
Домовые слуги вносят паланкин, а я так и сижу со скучающим видом. По обоим бокам от меня охрана с короткими мечами. Бывали случаи, когда совсем бешеные тэнхи пытались вырвать у охранников меч и меня зарубить. Вот уж понятия не имею, на что эти дикие женщины рассчитывали. Или что охрана плохая, или что я умею только сидеть в кресле? Недооценивать врага — самая большая ошибка. Я всегда помню, что они — враги. Даже те из них, кому я разрешил жить здесь во дворце и кого кормлю.
Теперь самое интересное.
Слуги открывают занавеси паланкина и ждут, пока тэнхи вылезет. Может, выкатится. Может, выпрыгнет. Я всякое повидал. Сейчас у нее полная свобода действий. Мнимая, конечно. Все, чем можно в меня метнуть, у тэнхи отобрано. Давай, девица. Твой выход.
Сначала я вижу светлые волосы. Нечастый случай. В них легкая рыжина, но очень многие тэнхи — шатенки или даже брюнетки. Волосы они ничем не красят, это скорее всего редкость от природы.
Тэнхи высунула голову из паланкина и осматривается. Слуги, как приказано, стоят изваяниями, и никак ей подсказывать не будут, что делать. Она осматривает зал, жаль, за волосами не видно выражения лица. И поворачивается ко мне.
Нет. Тэнхи не полностью обезоружили. Ее взгляд сам по себе, как две стрелы. А я чувствую: она боится. Изо всех сил стремится скрыть ужас, но он сильнее ее. И да, лицо и правда ослепительно красивое. Аккуратные черты, при том довольно крупные. Гармоничные. Сходу воинам ее не отдам, она мне самому нравится.
Я молчу и не двигаюсь. Это последний раз, когда у тэнхи есть свобода в моем дворце. Хотя чтобы такая — и девственница? Она, наконец, выбирается из паланкина, и встает около него в полный рост. Не высокая и не низкая. М-да. Слишком красива. Наверняка уже чья-то.
Сам не понимаю, почему ощущаю глухое раздражение. К ней за то, что внешне ни одного изъяна. К тому уроду, который ее своей сделал.
Она стоит в своих дурацких, ничего не скрывающих, а только подчеркивающих сочную фигуру тряпках, и выводит меня из себя. Все, чего хочется — овладеть ей здесь же. Но так нельзя, и это меня тоже злит. Я начинаю реагировать, как один из сумасшедших? Просто потому, что девка красивая? Или потому, что она оправилась от ужаса и просто стоит смотрит на меня снизу вверх? Я-то на возвышении сижу, а она внизу, вроде как должна знать свое место.
А смотрит прямо и гордо, расправив плечи. Как равная. Но этого права у нее нет. Молчит, ничего оскорбительного не болтает. А мне вдруг до боли хочется услышать ее голос.
— Твое имя? — спрашиваю на тэнхи. Наш язык они, понятно, не учат, потому для любых серьезных переговоров даже шифр выдумывать не надо.
— Манри.
Голос низкий и мягкий, ласкающий уши. Хотя она пытается говорить сухо. Но отвечает сразу, не выделывается. И этим тоже меня бесит. Сам не знаю, почему все больше чувствую тихое, но очень явное раздражение. Как будто меня пытаются нагло обмануть.
— Добавляй слово «господин» к каждому ответу, когда говоришь со мной, — внимательно смотрю в ее лицо. Замечаю отвращение. Мимолетное, как и страх, но острое. Отлично. Предсказуемая тэнхи — покорная тэнхи. — Дети у тебя есть?
— Нет, господин.
Вроде нужное слово тэнхи говорит, а звучит оно, как издевка. Я расслабляю ладонь, чуть не сжавшуюся в кулак. Не сейчас, но эта тэнхи за все ответит. И ответы вряд ли ей понравятся. Уметь нарываться, вроде не нарываясь, особое умение.
— Была с мужчиной? — спрашиваю и жду, затаив дыхание. Если да — возьму ее сразу же, в соседней комнате. Я умею делать женщинам приятно. Если нет… Я уже ненавижу ее «нет».
— Нет, господин.
Снова смесь издевки с послушанием. Ненавижу ее. Всю эту ситуацию ненавижу. Но потерять большее ради малого — тупость.
— Тебя проверят. Если врешь — отдам воинам. Ну?
— Я говорю правду, господин.
Врешь. Нагло врешь. Одно твое «господин» уже оскорбление. Я делаю знак слугам отвести тэнхи к врачу. Проверка займет недолго.
Добывший тэнхи клан на торгах имеет увеличенную втрое ставку. Но если тэнхи чиста, я куплю ее за любые деньги. И тогда...
МАНРИ
Сидеть в дурацком качающемся паланкине страшно, а еще ничегошеньки не видно. Сердце оголтело колотится, духота внутри паланкина мешает дышать и нагоняет панику. Я стискиваю ладони в замок, и ногти больно впиваются в кожу. А если высунуться, можно упасть с высоты роста громил, которые несут паланкин. Да и вообще привлечь лишнее выбивающее дрожь внимание.
Каждая девочка тэнхи где-то в глубине души боится, что в один день вэнки ее заберут. И у каждой есть особый план, что делать в таком случае. Мой план — тихо слиться со стенами. Выжить. Не нарываться. Искать мельчайшие лазейки и бежать домой.
В висках нещадно пульсирует кровь. Мне до тошноты жутко. Я не знаю, скольким не рожавшим тэнхи удалось сбежать. Даже если ни одной, я стану первой. Я точно не сильнее мужчин. Я не самая умная, если сравнивать с другими. Все, что у меня есть — хитрость. А еще вера в то, что все у меня получится. Ну да, сегодня эта вера завела меня в смертельную ловушку. Но это мне просто не повезло.
Я делаю жадный вдох, и в нос забивается пыльный чужеродный воздух. Так пахнет плен.
Мои родители с ума сойдут, когда им скажут о похищении. Они живут в другой деревне, иначе на всех совершеннолетних не хватило бы хижин внутри одного частокола. К глазам подступают горячие слезы, и я снова шмыгаю носом.
А Нуми... Мне хочется, чтобы он побежал меня спасать, но его здесь просто убьют. Нельзя, чтобы из-за меня он погиб, мой Нуми. Я снова шмыгаю носом и утыкаюсь лицом в колени. Боюсь, что вэнки меня услышат.
Стены их мрачной крепости выглядели абсолютно неприступными, а что внутри нее — я не знаю. Меня же прямо около стены в этот поганый паланкин сунули. Специально, чтобы я ни толщину укреплений не разглядела, ни как пройти к треклятому господину.
Я тяжело вздыхаю, снова глотая пыль, смешанную с чужими незнакомыми запахами. Какие-то душные тяжелые благовония. У вэнков прямо страсть, чтобы свободные женщины их господами звали. Мне придется говорить это поганое слово, как бы я ни дрожала от отвращения.
Тряска и качка внезапно заканчиваются. И крики на диком языке снаружи тоже. Отрывистые, грубые слова, неприятные на слух. Видимо, меня принесли. Горло сжимает спазм, а по спине прокатывается ледяной озноб. Я сильнее стискиваю пальцы.
Сначала вэнки покажут меня своему хозяину. Ну а потом они будут смотреть, насколько я здорова. А я, к сожалению, не больна. И не рожала. Терпеть осмотр вэнковского лекаря то еще унижение. Вопиющая неловкость и всепоглощающее чувство беспомощности. Конечно, это всегда мужчина.
За пологом паланкина теперь полная давящая тишина. Как будто вэнки обо мне вообще забыли. Или как будто чего-то ждут. Чего они могут ждать? Что я выйду и начну им кланяться? Острое негодование распирает грудь и вытесняет липкий страх. Кланяться не стану, просто на них посмотрю. Это случайные вэнки. Те, с которыми придется всерьез мучиться, выясняются после торгов. Когда уже меня выведут на помост и продадут.
Я стараюсь думать обо всем отстраненно. Как будто это происходит не со мной. Иначе я сойду с ума. У меня и так уже пылают щеки, сбито дыхание, и пульс грохочет в висках. Я чувствую себя жалкой и слабой, по спине неприятно струится пот. Так нельзя, нужно собраться... Слабость не поможет мне выжить. Торги. Вэнки. Я сейчас должна быть дома и ждать Нуми с ягодами, а не вот это все.
Гнетущая тишина снаружи напрягает настолько, что я принимаю решение выбираться. Сейчас главное не запутаться в пыльной тряпке паланкина и не упасть перед вэнками лицом вниз.
Я аккуратно вылезаю и вижу колоннообразные мускулистые ноги. Это громилы, которые меня несли. Почему-то они столбами стоят. Как неживые. Вот и пусть дальше стоят. Пока никто меня не трогает, чуть-чуть спокойнее. Я и так вся дрожу от ужаса.
С опасливым любопытством оглядываюсь. Зал неприятно огромный. Как будто это не дом, а лесная поляна с исполинскими деревьями. Только в лесу над головой небо. А здесь потолок. Резной, украшенный... Какая разница. Все равно клетка. Душащая и давящая тюрьма.
Но раз передо мной оказалась просто стена, то значит вэнки с их хозяином собрались справа или слева. Я поворачиваю голову. Справа никого нет. А слева… Кошусь туда и до боли холодею.
Надменный и мрачный вэнковский хозяин сидит в вычурном крупном кресле на небольшом возвышении со ступенями. Его брюки повыше качеством, чем у простых воинов, а поверх брюк на голое вздувшееся от мышц тело плащ. На голове вэнка повязка с эмблемой его клана. Эту эмблему надо на всякий случай запомнить.
Вэнк выглядит, как все они: такой же большущий, мускулистый и жуткий. Густые брови с легким изломом, высокие скулы, впалые щеки, прямой и узкий не слишком крупный нос, плотно сомкнутые губы, прямые каштановые волосы длиной до плеч. А в его глазах с желтым отливом какой-то слишком сильный интерес. Как одержимость.
В горле моментально пересыхает, а ладони холодеют и слегка подрагивают. Вэнк будто одними страшными глазами говорит, что меня теперь не отпустит. Сперва душу выпьет и тело заберет. И на торги наплюет, и на все обычаи вэнковские наплюет. Еле сдерживается.
А я с трудом сдерживаюсь от того, чтобы сделать трусливый шаг назад. Чтобы развернуться под этим выбивающим из легких воздух беспощадным взглядом и позорно убежать. Но тогда меня схватят и наверняка унизительно бросят ему в ноги. А потом накажут.
Потому я выпрямляюсь. Нужно, чтобы ничего в моем виде не говорило о том, что неумолимый хищник — он, а я жертва. Чтобы пламя, бушующее в его горящих глазах, не сожгло меня. Но это будет сложно. Невероятно трудно. По виску струится ледяная капелька пота.
Единственное, что в этом мрачном вэнке не пугает меня, это его голос. Глубокий, с бархатными обволакивающими нотками. Красивый чувственный голос — как слабая, но крепкая ниточка, которая позволяет мне стоять прямо и не падать, пока жуткий вэнк допрашивает меня и, даже не напрягаясь, угрожает. Словно я для него пыль. Травинка, которую он жаждет вырвать и растоптать. Я хочу оказаться как можно дальше от него, чтобы не видеть эти ужасные тигриные глаза, каждое мгновение высасывающие мою душу.
Страшно быть настолько нужной незнакомому мужчине.
Когда он говорит о лекаре, я невольно выдыхаю и позорно дрожу. Лучше осмотр, чем близость этого вэнка, чьего имени я даже не знаю.
Я дергаюсь от страха, когда он что-то говорит на своем языке. Это может быть как немедленный приказ вести меня к лекарю, так и жесткое распоряжение схватить меня за волосы и бросить ему в ноги. Я вся сжимаюсь и еле дышу, когда громилы, которые несли паланкин, близко подходят ко мне. Один заявляет:
— Идешь с нами.
Еле переставляю непослушные ноги, но иду. Куда деваться. Оказывается, в стенах этого гигантского до одури зала есть неприметные двери. Вот эта дверь ведет в узкий короткий коридор. В нем еле разминутся два крупных мужчины. Один вэнк идет впереди меня, другой позади, и я невольно втягиваю голову в плечи. Меня лихорадочно знобит. Вдруг этот сзади сейчас меня схватит и зажмет?!
Не хватает и даже не касается. Доводит до какой-то малюсенькой комнатушки, и оба вэнка мрачными истуканами встают у двери.
— Заходи внутрь.
Просачиваюсь в комнатку. Внутри видимо врач — неприятный пожилой мужик с хищным цепким прищуром. Одет в тунику и брюки. И тоже желтоглазый. Как хищник.
Как я успела заметить, у некоторых вэнков глаза совсем желтые, а у других еще серые, зеленые или карие. Пока не знаю, что это значит. Просто ли так сложилось, или чем желтее, тем опаснее.
Мне в любом случае ничего хорошего здесь не светит. На коже выступают крупные мурашки.
Громилы переговариваются с лекарем на своем, наверное, докладывают ему, что я пока девушка. Выходят и закрывают дверь, а лекарь резко поворачивается ко мне.
— Раздевайся.
О пощаде его молить всяко бесполезно. Но цепкий интерес в его каре-желтых глазах мне ой как не нравится. Что ему стоит сейчас изнасиловать меня и заявить, что я не девственна? Я с ужасом всматриваюсь в вэнка. Он хоть и пожилой, но жилистый. Я буду кричать. Скорее громилы сюда ворвутся, чем я сама его одолею. Он стоит неподвижно и режет меня нечитаемым взглядом.
Не буду на этого лекаря смотреть. Чем быстрее пройдет осмотр, тем лучше.
— Все снимай. Одежду клади сюда, — показывает на небольшую высокую подставку рукой.
Непослушными пальцами, путаясь в ткани, снимаю трусики. Пока я в юбке, кажется, что я еще одета.
— Быстрее, чего ждешь?
Стаскиваю юбку, пока этот кошмарный врач не рванул ее сам. Тело бьет дикими мурашками от холода и страха. Зажмуриваюсь, чтобы не видеть этого жуткого мужика. А когда его прохладные пальцы жестко ложатся мне на подбородок, невольно громко взвизгиваю.
— Открой глаза. Я должен осмотреть все.
Лекарь бесцеремонно открывает мне рот и оценивает зубы. Ощупывает мое тело, подмечая каждую родинку, которых у меня почти и нет. Я ежусь от его холодных пальцев и жмурюсь.
— Теперь сюда.
Вынужденно открываю глаза. Он кивком показывает на кошмарный предмет — что-то неописуемое. Если лечь туда, все между ног будет видно. Я беспомощно приоткрываю рот, а сердце колотится так, что вот-вот вырвется из груди. Мне придется и это перетерпеть. Лишь бы только сюда не вошел кто-то еще, кроме лекаря.
Наши матери — тэнхи, но проклятие древней злобной ведьмы непостижимо: мы сами от того тэнхи не становимся. Все сыновья похожи только на отцов.
Ловлю себя на странном ощущении. Нетерпение. Мне остро хочется новую тэнхи увидеть. Может, я ее сразу на торги выставлю, а может, это та, кто будет изо всех сил мечтать всадить мне нож в спину.
Я не обольщаюсь насчет тэнхи. Даже самые невинные из них повышенно опасны. А с ножами они рождаются. Первая игрушка, которую им в колыбельку подсовывают — ножны.
Судя по шуму, паланкин уже несут. Я ожидаю в огромном парадном зале. Причина одна: если девка так или иначе неподходящая, то есть больная или с кучей детей дома, и ее придется возвращать, незачем ей видеть наш быт. Пусть смотрит на богатый зал и запоминает, что наш уклад превосходит ее домашний во всем. Одно дело роскошный дворец, а другое продуваемая любыми ветрами хижина.
Правда, я всякий раз сомневаюсь, что тэнхи в состоянии оценить богатство этого зала. Им что одна порода добротного дерева, что другая. Сравнивать же не умеют. Чего уж говорить о костюмах нашего народа. Тэнхи их лютой ненавистью ненавидят. В наших женских платьях требуется грациозность, чтобы даже просто ходить. А эти привыкли скакать с ветки на ветку, как обезьяны. Никаких манер. Я не преувеличиваю. У них прямо доблесть — умело скакать с ветки на ветку.
А у меня уже настроение хуже некуда. Вот и надо было их повадки, тьфу, обычаи вспоминать? Ничего, я-то не обязан быть с тэнхи милым. Это она пусть думает, как мне понравиться. Иначе пойдет к моим воинам, какая бы красивая ни была. Тупых, непонятливых, слишком норовистых мне не надо. К внешности привыкаешь, девственность годится лишь на раз, а характер остается с девкой навсегда.
Домовые слуги вносят паланкин, а я так и сижу со скучающим видом. По обоим бокам от меня охрана с короткими мечами. Бывали случаи, когда совсем бешеные тэнхи пытались вырвать у охранников меч и меня зарубить. Вот уж понятия не имею, на что эти дикие женщины рассчитывали. Или что охрана плохая, или что я умею только сидеть в кресле? Недооценивать врага — самая большая ошибка. Я всегда помню, что они — враги. Даже те из них, кому я разрешил жить здесь во дворце и кого кормлю.
Теперь самое интересное.
Слуги открывают занавеси паланкина и ждут, пока тэнхи вылезет. Может, выкатится. Может, выпрыгнет. Я всякое повидал. Сейчас у нее полная свобода действий. Мнимая, конечно. Все, чем можно в меня метнуть, у тэнхи отобрано. Давай, девица. Твой выход.
Сначала я вижу светлые волосы. Нечастый случай. В них легкая рыжина, но очень многие тэнхи — шатенки или даже брюнетки. Волосы они ничем не красят, это скорее всего редкость от природы.
Тэнхи высунула голову из паланкина и осматривается. Слуги, как приказано, стоят изваяниями, и никак ей подсказывать не будут, что делать. Она осматривает зал, жаль, за волосами не видно выражения лица. И поворачивается ко мне.
Нет. Тэнхи не полностью обезоружили. Ее взгляд сам по себе, как две стрелы. А я чувствую: она боится. Изо всех сил стремится скрыть ужас, но он сильнее ее. И да, лицо и правда ослепительно красивое. Аккуратные черты, при том довольно крупные. Гармоничные. Сходу воинам ее не отдам, она мне самому нравится.
Я молчу и не двигаюсь. Это последний раз, когда у тэнхи есть свобода в моем дворце. Хотя чтобы такая — и девственница? Она, наконец, выбирается из паланкина, и встает около него в полный рост. Не высокая и не низкая. М-да. Слишком красива. Наверняка уже чья-то.
Сам не понимаю, почему ощущаю глухое раздражение. К ней за то, что внешне ни одного изъяна. К тому уроду, который ее своей сделал.
Она стоит в своих дурацких, ничего не скрывающих, а только подчеркивающих сочную фигуру тряпках, и выводит меня из себя. Все, чего хочется — овладеть ей здесь же. Но так нельзя, и это меня тоже злит. Я начинаю реагировать, как один из сумасшедших? Просто потому, что девка красивая? Или потому, что она оправилась от ужаса и просто стоит смотрит на меня снизу вверх? Я-то на возвышении сижу, а она внизу, вроде как должна знать свое место.
А смотрит прямо и гордо, расправив плечи. Как равная. Но этого права у нее нет. Молчит, ничего оскорбительного не болтает. А мне вдруг до боли хочется услышать ее голос.
— Твое имя? — спрашиваю на тэнхи. Наш язык они, понятно, не учат, потому для любых серьезных переговоров даже шифр выдумывать не надо.
— Манри.
Голос низкий и мягкий, ласкающий уши. Хотя она пытается говорить сухо. Но отвечает сразу, не выделывается. И этим тоже меня бесит. Сам не знаю, почему все больше чувствую тихое, но очень явное раздражение. Как будто меня пытаются нагло обмануть.
— Добавляй слово «господин» к каждому ответу, когда говоришь со мной, — внимательно смотрю в ее лицо. Замечаю отвращение. Мимолетное, как и страх, но острое. Отлично. Предсказуемая тэнхи — покорная тэнхи. — Дети у тебя есть?
— Нет, господин.
Вроде нужное слово тэнхи говорит, а звучит оно, как издевка. Я расслабляю ладонь, чуть не сжавшуюся в кулак. Не сейчас, но эта тэнхи за все ответит. И ответы вряд ли ей понравятся. Уметь нарываться, вроде не нарываясь, особое умение.
— Была с мужчиной? — спрашиваю и жду, затаив дыхание. Если да — возьму ее сразу же, в соседней комнате. Я умею делать женщинам приятно. Если нет… Я уже ненавижу ее «нет».
— Нет, господин.
Снова смесь издевки с послушанием. Ненавижу ее. Всю эту ситуацию ненавижу. Но потерять большее ради малого — тупость.
— Тебя проверят. Если врешь — отдам воинам. Ну?
— Я говорю правду, господин.
Врешь. Нагло врешь. Одно твое «господин» уже оскорбление. Я делаю знак слугам отвести тэнхи к врачу. Проверка займет недолго.
Добывший тэнхи клан на торгах имеет увеличенную втрое ставку. Но если тэнхи чиста, я куплю ее за любые деньги. И тогда...
Глава 2. Проклятие
МАНРИ
Сидеть в дурацком качающемся паланкине страшно, а еще ничегошеньки не видно. Сердце оголтело колотится, духота внутри паланкина мешает дышать и нагоняет панику. Я стискиваю ладони в замок, и ногти больно впиваются в кожу. А если высунуться, можно упасть с высоты роста громил, которые несут паланкин. Да и вообще привлечь лишнее выбивающее дрожь внимание.
Каждая девочка тэнхи где-то в глубине души боится, что в один день вэнки ее заберут. И у каждой есть особый план, что делать в таком случае. Мой план — тихо слиться со стенами. Выжить. Не нарываться. Искать мельчайшие лазейки и бежать домой.
В висках нещадно пульсирует кровь. Мне до тошноты жутко. Я не знаю, скольким не рожавшим тэнхи удалось сбежать. Даже если ни одной, я стану первой. Я точно не сильнее мужчин. Я не самая умная, если сравнивать с другими. Все, что у меня есть — хитрость. А еще вера в то, что все у меня получится. Ну да, сегодня эта вера завела меня в смертельную ловушку. Но это мне просто не повезло.
Я делаю жадный вдох, и в нос забивается пыльный чужеродный воздух. Так пахнет плен.
Мои родители с ума сойдут, когда им скажут о похищении. Они живут в другой деревне, иначе на всех совершеннолетних не хватило бы хижин внутри одного частокола. К глазам подступают горячие слезы, и я снова шмыгаю носом.
А Нуми... Мне хочется, чтобы он побежал меня спасать, но его здесь просто убьют. Нельзя, чтобы из-за меня он погиб, мой Нуми. Я снова шмыгаю носом и утыкаюсь лицом в колени. Боюсь, что вэнки меня услышат.
Стены их мрачной крепости выглядели абсолютно неприступными, а что внутри нее — я не знаю. Меня же прямо около стены в этот поганый паланкин сунули. Специально, чтобы я ни толщину укреплений не разглядела, ни как пройти к треклятому господину.
Я тяжело вздыхаю, снова глотая пыль, смешанную с чужими незнакомыми запахами. Какие-то душные тяжелые благовония. У вэнков прямо страсть, чтобы свободные женщины их господами звали. Мне придется говорить это поганое слово, как бы я ни дрожала от отвращения.
Тряска и качка внезапно заканчиваются. И крики на диком языке снаружи тоже. Отрывистые, грубые слова, неприятные на слух. Видимо, меня принесли. Горло сжимает спазм, а по спине прокатывается ледяной озноб. Я сильнее стискиваю пальцы.
Сначала вэнки покажут меня своему хозяину. Ну а потом они будут смотреть, насколько я здорова. А я, к сожалению, не больна. И не рожала. Терпеть осмотр вэнковского лекаря то еще унижение. Вопиющая неловкость и всепоглощающее чувство беспомощности. Конечно, это всегда мужчина.
За пологом паланкина теперь полная давящая тишина. Как будто вэнки обо мне вообще забыли. Или как будто чего-то ждут. Чего они могут ждать? Что я выйду и начну им кланяться? Острое негодование распирает грудь и вытесняет липкий страх. Кланяться не стану, просто на них посмотрю. Это случайные вэнки. Те, с которыми придется всерьез мучиться, выясняются после торгов. Когда уже меня выведут на помост и продадут.
Я стараюсь думать обо всем отстраненно. Как будто это происходит не со мной. Иначе я сойду с ума. У меня и так уже пылают щеки, сбито дыхание, и пульс грохочет в висках. Я чувствую себя жалкой и слабой, по спине неприятно струится пот. Так нельзя, нужно собраться... Слабость не поможет мне выжить. Торги. Вэнки. Я сейчас должна быть дома и ждать Нуми с ягодами, а не вот это все.
Гнетущая тишина снаружи напрягает настолько, что я принимаю решение выбираться. Сейчас главное не запутаться в пыльной тряпке паланкина и не упасть перед вэнками лицом вниз.
Я аккуратно вылезаю и вижу колоннообразные мускулистые ноги. Это громилы, которые меня несли. Почему-то они столбами стоят. Как неживые. Вот и пусть дальше стоят. Пока никто меня не трогает, чуть-чуть спокойнее. Я и так вся дрожу от ужаса.
С опасливым любопытством оглядываюсь. Зал неприятно огромный. Как будто это не дом, а лесная поляна с исполинскими деревьями. Только в лесу над головой небо. А здесь потолок. Резной, украшенный... Какая разница. Все равно клетка. Душащая и давящая тюрьма.
Но раз передо мной оказалась просто стена, то значит вэнки с их хозяином собрались справа или слева. Я поворачиваю голову. Справа никого нет. А слева… Кошусь туда и до боли холодею.
Надменный и мрачный вэнковский хозяин сидит в вычурном крупном кресле на небольшом возвышении со ступенями. Его брюки повыше качеством, чем у простых воинов, а поверх брюк на голое вздувшееся от мышц тело плащ. На голове вэнка повязка с эмблемой его клана. Эту эмблему надо на всякий случай запомнить.
Вэнк выглядит, как все они: такой же большущий, мускулистый и жуткий. Густые брови с легким изломом, высокие скулы, впалые щеки, прямой и узкий не слишком крупный нос, плотно сомкнутые губы, прямые каштановые волосы длиной до плеч. А в его глазах с желтым отливом какой-то слишком сильный интерес. Как одержимость.
В горле моментально пересыхает, а ладони холодеют и слегка подрагивают. Вэнк будто одними страшными глазами говорит, что меня теперь не отпустит. Сперва душу выпьет и тело заберет. И на торги наплюет, и на все обычаи вэнковские наплюет. Еле сдерживается.
А я с трудом сдерживаюсь от того, чтобы сделать трусливый шаг назад. Чтобы развернуться под этим выбивающим из легких воздух беспощадным взглядом и позорно убежать. Но тогда меня схватят и наверняка унизительно бросят ему в ноги. А потом накажут.
Потому я выпрямляюсь. Нужно, чтобы ничего в моем виде не говорило о том, что неумолимый хищник — он, а я жертва. Чтобы пламя, бушующее в его горящих глазах, не сожгло меня. Но это будет сложно. Невероятно трудно. По виску струится ледяная капелька пота.
Единственное, что в этом мрачном вэнке не пугает меня, это его голос. Глубокий, с бархатными обволакивающими нотками. Красивый чувственный голос — как слабая, но крепкая ниточка, которая позволяет мне стоять прямо и не падать, пока жуткий вэнк допрашивает меня и, даже не напрягаясь, угрожает. Словно я для него пыль. Травинка, которую он жаждет вырвать и растоптать. Я хочу оказаться как можно дальше от него, чтобы не видеть эти ужасные тигриные глаза, каждое мгновение высасывающие мою душу.
Страшно быть настолько нужной незнакомому мужчине.
Когда он говорит о лекаре, я невольно выдыхаю и позорно дрожу. Лучше осмотр, чем близость этого вэнка, чьего имени я даже не знаю.
Я дергаюсь от страха, когда он что-то говорит на своем языке. Это может быть как немедленный приказ вести меня к лекарю, так и жесткое распоряжение схватить меня за волосы и бросить ему в ноги. Я вся сжимаюсь и еле дышу, когда громилы, которые несли паланкин, близко подходят ко мне. Один заявляет:
— Идешь с нами.
Еле переставляю непослушные ноги, но иду. Куда деваться. Оказывается, в стенах этого гигантского до одури зала есть неприметные двери. Вот эта дверь ведет в узкий короткий коридор. В нем еле разминутся два крупных мужчины. Один вэнк идет впереди меня, другой позади, и я невольно втягиваю голову в плечи. Меня лихорадочно знобит. Вдруг этот сзади сейчас меня схватит и зажмет?!
Не хватает и даже не касается. Доводит до какой-то малюсенькой комнатушки, и оба вэнка мрачными истуканами встают у двери.
— Заходи внутрь.
Просачиваюсь в комнатку. Внутри видимо врач — неприятный пожилой мужик с хищным цепким прищуром. Одет в тунику и брюки. И тоже желтоглазый. Как хищник.
Как я успела заметить, у некоторых вэнков глаза совсем желтые, а у других еще серые, зеленые или карие. Пока не знаю, что это значит. Просто ли так сложилось, или чем желтее, тем опаснее.
Мне в любом случае ничего хорошего здесь не светит. На коже выступают крупные мурашки.
Громилы переговариваются с лекарем на своем, наверное, докладывают ему, что я пока девушка. Выходят и закрывают дверь, а лекарь резко поворачивается ко мне.
— Раздевайся.
О пощаде его молить всяко бесполезно. Но цепкий интерес в его каре-желтых глазах мне ой как не нравится. Что ему стоит сейчас изнасиловать меня и заявить, что я не девственна? Я с ужасом всматриваюсь в вэнка. Он хоть и пожилой, но жилистый. Я буду кричать. Скорее громилы сюда ворвутся, чем я сама его одолею. Он стоит неподвижно и режет меня нечитаемым взглядом.
Не буду на этого лекаря смотреть. Чем быстрее пройдет осмотр, тем лучше.
— Все снимай. Одежду клади сюда, — показывает на небольшую высокую подставку рукой.
Непослушными пальцами, путаясь в ткани, снимаю трусики. Пока я в юбке, кажется, что я еще одета.
— Быстрее, чего ждешь?
Стаскиваю юбку, пока этот кошмарный врач не рванул ее сам. Тело бьет дикими мурашками от холода и страха. Зажмуриваюсь, чтобы не видеть этого жуткого мужика. А когда его прохладные пальцы жестко ложатся мне на подбородок, невольно громко взвизгиваю.
— Открой глаза. Я должен осмотреть все.
Лекарь бесцеремонно открывает мне рот и оценивает зубы. Ощупывает мое тело, подмечая каждую родинку, которых у меня почти и нет. Я ежусь от его холодных пальцев и жмурюсь.
— Теперь сюда.
Вынужденно открываю глаза. Он кивком показывает на кошмарный предмет — что-то неописуемое. Если лечь туда, все между ног будет видно. Я беспомощно приоткрываю рот, а сердце колотится так, что вот-вот вырвется из груди. Мне придется и это перетерпеть. Лишь бы только сюда не вошел кто-то еще, кроме лекаря.
