ЭПИЛОГ вместо пролога
Деревья редко отдают магию и никогда не делают этого, не взяв что-то взамен: воспоминания, мечты, надежды. То, что сможет поддержать их, пока не будет возвращён долг, пока не вернётся жизнь. Может показаться, что не своими тайнами делятся они с каждым, шепчут их шелестом высохшей листвы, шорохом поникших ветвей, скрипом потрескавшихся стволов. Нет. Не свои тайны они откроют тому, для кого они предназначены, кому дано слышать. Для прочих всё так и останется шелестом, шорохом, скрипом, одетым в картинку собственных фантазий. Вот её увидеть деревья помогут, сами покажут с удовольствием – их маленькая слабость, небольшое развлечение в вековом ожидании. Что может быть забавнее, чем поиграть с теми, кто тронул запретное?
С ним деревья никогда не играли. А с ним в состоянии… в том состоянии, в каком пришёл он на выгоревший берег старого озера, тем более. Деревья кричали и спешили открыть то, что получили, отдав себя. Он слушал. Он умел их слышать. И дирижировать этим хором умел. Приглушить маловажное, давнее, вывести на первый план самое позднее, получаемое и отдаваемое одновременно. Оно озадачивало. Того, что произошло здесь, произойти не могло. Её, той, чья память выплывала из сухих неживых ветвей, просто не могло быть. И синего зеркала обсидиана в обрамлении обугленной земли быть не могло. И оставшегося в больной ауре следа. Не здесь, не в этом времени. Но она была, и след был. Достаточно яркий и громкий, чтобы позвать его сюда.
Он помедлил, выбирая из крика деревьев другие фрагменты мозаики. На месяц назад, на год, ещё и ещё. Нет, не то, ещё назад, туда, где она получила то, что получить не могла. Ему нужно узнать, кто подарил ей живой огонь, кто сделал её Хранящей, потому что он был уверен, что единственный, способный на такое в этой пространственно-временной точке, этого не делал. Ещё назад. Детство? Всё началось в её детстве?
ГЛАВА 1 - Окно
Зачем родители спрашивают: «Что ты хочешь на День рождения?», если всё равно дарят то, что сами решили? Я хотела старшего брата. У трёх девчонок на нашей улице были старшие братья. С моей почти шестилетней точки зрения это было здорово, хотя сами девчонки так считали не всегда. Вместо старшего брата мне подарили платье, куклу и младшую сестру. Сестру через полгода, платье и куклу сразу. Пришлось брать дело в свои руки. Процесс оказался не быстрым, половина кандидатов не устраивала меня, вторую половину не устраивала оказанная мной честь. Первую, возможно, тоже, но их мнение меня не интересовало.
Дюша нашёлся спустя три дня, потом он доказывал, что был всегда, просто я его не видела, и моя уверенность в остроте собственного зрения не более чем самоуверенность, самонадеянность, самообман и ещё несколько разнообразных «само-». Но это сильно потом, а тогда, практически не сопротивляясь, долговязый мальчишка с разбитой коленкой «принял на себя нелёгкое бремя ответственности с далеко идущими последствиями». Естественно, высокопарная формулировка появилась позже, а в оригинале она звучала как: «Нууу… можно». А последствия и впрямь оказались далеко идущими, так с тех пор и не остановились, зародившаяся под старым клёном дружба только крепла с каждым годом.
А про то, что я его не видела, он вполне мог быть прав, по крайней мере, представляться ему не потребовалось, имя моё он знал, о чём сообщил незамедлительно:
– Тоже мне, секрет! Я – Дюша, ты – Даша.
И на гордую поправку:
– Я – Дарья! – едва не развеял мои убеждения, что иметь старшего брата здорово, слегка дёрнув за хвостик и заявив:
– Дорасти ещё до Дарьи. В догонялки или в прятки?
Первая зима нашей дружбы выдалась на редкость ранней и морозной. И свободной для меня. Мать занималась новорождённой Настёной, отец работой, я была предоставлена самой себе и Дюше. К своим обязанностям он подходил с полной ответственностью. Шарф оказывался там, где ему положено, а не в кармане, пальто застёгивалось на все пуговицы, а не так, как его куртка, ни на одну, сосульки безжалостно отнимались, а падение в сугроб пресекалось на стадии полёта. Один-единственный раз он не пришёл и моей самостоятельной прогулки хватило, чтобы схлопотать жестокую простуду.
Болеть мне не понравилось, температурящему ребёнку, по мнению матери, было вредно читать книжки и смотреть телевизор, и, вообще, вылезать из кровати. Последний пункт я регулярно нарушала, как только оставалась без присмотра. Пробиралась к окну, дышала на стекло или прикладывала к нему горячую ладошку, чтобы растопить морозный узор и посмотреть, что происходит на улице. Хоть какое-то развлечение.
Тогда же я написала свои первые стихи:
Здравствуй, солнышко! Привет!
Что ты кушал на обед?
Приходи скорей на ужин,
Холодно и ты мне нужен.
Отец мой поэтический шедевр рассеянно похвалил и вернулся хоккейному матчу. Мать отнеслась к нему более внимательно:
– Молодец, Дашенька, если его немного отредактировать, будет очень неплохо для твоего возраста. Я подумаю, как это исправить.
Незнакомое слово «отредактировать» меня напугало, обещанные исправления расстроили. Объяснения, что солнышко среднего рода, а не мужского, и оно «кушало» а не «кушал», и ужин бывает вечером, когда солнце уходит, а не приходит, наверное, были правильными, но я всерьёз обиделась. Это мои стихи! Только мои! Почему кто-то считает, что знает лучше меня, как надо? Моё солнышко было «он», потому что… Не знаю, почему. Просто для меня было так. К счастью, проснулась сестрёнка, мать отвлеклась на её кормление и про своё обещание забыла.
Обида оказалась столь сильной, что не давала заснуть, заставляла крутиться с боку на бок, в конце концов, вытолкала из-под одеяла и отправила на подоконник. Стекло совсем заледенело и долго не оттаивало, а когда тёмная в ночи изморозь всё же обзавелась неровным окошком, за ним открылась сказка.
Там не хозяйничали зима и ночь, там зеленела листва, нежились в лучах яркого солнца розы, порхали разноцветные бабочки. Одну я точно видела. А, самое главное, там были Принц и Принцесса, самые настоящие, самые сказочные. И неважно, что одеты они не парадный камзол и бальное платье, что не стоит рядом золочённая карета, не маячит на горизонте высокий дворец. Отсутствия столь несущественных мелочей я попросту не заметила, заворожённо смотрела на них. За всю долгую, в целых шесть с половиной лет, жизнь таких красивых людей мне не встречалось. От них невозможно было оторвать взгляд, невозможно пошевелиться, чтобы не спугнуть волшебное видение, лишь уткнуться носом в стекло и, затаив дыхание, любоваться. И ахнуть от восторга и удивления, увидев настоящее чудо. Хотя, чему тут удивляться? Где ещё жить чудесам, как не в сказке? Вот и жило... Нет, не так. Вот и жил он там. Я точно знала, что, вдруг, появившаяся на плече у Принцессы прекрасная птица – он. Все другие птицы могли быть она или оно, а эта – он, как и солнце… ну… солнышко, который у меня.
Чудо-птиц расправлял крылья, распускал длинный хвост, поводил гордой головой, никуда не улетал и горел огнём. Весь, каждое пёрышко. Он сам был огнём. Ничего более великолепного, изумительного, неповторимого в своей долгой… Ну да, как-то так. Слова «невозможно» я тогда не знала, и огненная птица невозможной не была. Да и как может быть невозможным то, что видишь своими глазами?
В соседней комнате заплакала Настя, я инстинктивно отвлеклась на её крик, всего на мгновение, тут же вернулась к своей сказке, но за окном уже сыпала снегом знакомая зима и светились лишь уличные фонари. Второй инстинкт, самосохранения от нотаций, сработал в последнюю минуту, я едва успела юркнуть под одеяло, когда, успокоив младшую дочь, мать зашла проверить болеющую старшую.
Утром я резко пошла на поправку, словно тепло сказочного солнца прогнало надоевшую простуду. И уже через день:
– Дюша, что я тебе сейчас расскажу!
Мысль поделиться своей волшебной тайной с родителями в голову мне пришла. И ушла немедленно. Во-первых, тайнами не делятся, во-вторых, тайнами не делятся ни с кем. Только с Дюшей. Ну, какие от него тайны? И он всегда всё понимает. Стихами я тоже поделилась, сразу получив порцию критики:
– Тоже мне, додумалась! Приходи, потому что холодно. А будет тепло, пусть не приходит? Переделывай.
Дюша не лез ничего исправлять и «редактировать», он предлагал сделать это мне, и это не обижало, так было правильно. И замечания были правильные. Переделала я быстро:
– Ты всегда мне очень нужен. Или нам? Ты всегда нам очень нужен. Дюш, как лучше?
– Сама думай. Ты его к себе зовёшь или ко всем?
Над этим вопросом я думала дольше, а за выбранный вариант была названа красивым незнакомым словом «эгоистка». Объяснение значения красоты слову убавило, но мой выбор не изменило.
В сказку Дюша поверил. Мы попробовали заглянуть в неё вместе, но ничего не получилось. Как и предыдущие раз десять, когда я пробовала сама. И потом много дней не получалось. И все эти дни я жила надеждой, что смогу увидеть их ещё хотя бы раз. Дюша надежду поддерживал, она и сама поддерживалась, потому что привычная жизнь стала какой-то не такой, что-то в ней и во мне изменилось, а что – понять я не могла.
Второй раз окошко в волшебный мир открылось, когда я сидела на подоконнике обиженная на весь окружающий мир за вопиющую несправедливость и незаслуженный нагоняй от матери. Я его даже не отогревала специально, просто отвернулась к стеклу, чтобы не видели, как плачу, вот и надышала проталинку. Обида забылась, слёзы высохли, мне стало не до них. Там, в моей сказке, Принц и Принцесса шли по берегу быстрой речки, и чудо-птиц парил над ними.
Времени, когда окна перестанут замерзать, я ждала со страхом, это означало, что всё волшебство для меня будет потеряно до следующей зимы. Но оказалось, что, если на запотевшем стекле протереть такое же окошко, можно снова их увидеть. И даже если самой надышать испарину, тоже получится. Нечасто, лишь иногда, но эти «иногда» мне были дороже любых «часто».
В сказку я заглядывала больше трёх лет и знала о них так много и так мало… Мои Принц и Принцесса носили самую обычную одежду, совсем немного отличающуюся от той, в какой ходили люди вокруг меня. И город их был совсем обычным, с домами, жителями, автомобилями, очень ярким и зелёным. Несколько раз я видела их на городских улицах, но только вдвоём, чудо-птиц появлялся лишь в уединённых местах. Изредка ко мне забредала совесть и прямым текстом сообщала, что подглядывать нехорошо, я с ней полностью соглашалась, но…
Непонятные изменения в моей привычной жизни назывались любовью. Я влюбилась. В сказку, в чудо-птица, в них… Это всё было так и не так. Да, я влюбилась в них всех. И да, влюбилась я в Принца.
Смотреть на них всех я готова была долго-долго, на него – всегда. Но то и другое получалось не больше нескольких минут, обязательно случалось что-то, от чего окошко в сказку закрывалось. Появление родителей, плач сестры, стук в дверь – реальный мир безжалостно вторгался в волшебство. Полностью оно не уходило, оставалось во мне, пряталось глубоко внутри и выглядывало памятью и мечтами. Перебирать в уме виденные картинки можно было где и когда угодно: дома, на улице, в школе, убирая в комнате или делая уроки. И представлять, что Принц, вдруг, узнает обо мне, найдёт, придёт и поведёт, например, в парк, и мы будем гулять, держась за руки, и он даже поцелует меня… в щёку, и даже не один раз. А потом я вырасту, стану красавицей, он сам в меня влюбится и… На этом моменте воображение давало сбой. Если Принц влюбится в меня, Принцесса расстроится, а расстраивать её мне совсем не хотелось. И всё возвращалось к прогулкам в парке, в них ничего обидного для Принцессы мне не виделось.
Лучше всего было мечтать над книгами. Они быстро стали моей неотъемлемой частью, читать я была способна в любых условиях и в неограниченных количествах. У меня запросто получалось одной рукой мыть полы, другой – перелистывать страницы. В книгах жила своя тайна, они были проводниками в неизведанное, загадочное, манящее. Не такое яркое и чудесное, как моя сказка, но, если представить… И я представляла.
Обнаружив на задних рядах книжного шкафа «взрослые» книги с знойными красотками в объятиях кавалеров, я решила, что наткнулась на кладезь полезнейших знаний о правилах поведения влюблённых. Ой, какое же жестокое разочарование меня постигло! Бурные переживания и страдания в них были какими-то искусственными и совершенно не трогали, а большинство рекомендаций оказалось какой-то ерундой, абсолютно не подходящей ни Принцу, ни мне.
Вот зачем, спрашивается, он должен становиться на одно колено? Объяснение шестнадцатилетней сестры одноклассницы, что это «Ах, как романтично!», было проверено экспериментально и подтверждения не получило. Дюша отчитался, что стоять так неудобно, а я никакой романтики в неудобной позе не разглядела. Потом её не разглядел Дюша в закатывании глаз и заламывании рук, что полагалось делать прекрасной даме. Наверное, прекрасности у меня недоставало, потому что всё остальное выполнялось старательно и в точности с описанием. Даже вздохи, классифицированные им, как сопение медведицы в спячке.
Задаривание её, не медведицы, конечно, дамы, цветами и драгоценностями мы проверять не стали. Сорванные цветы нам обоим не нравились, от вида увядающих в вазах букетов становилось грустно, родительские разъяснения, что цветы для того и созданы, в наше видение мира не вписывались. А вопрос драгоценностей отпал сам собой по причине их отсутствия. Можно было бы позаимствовать на время опыта какие-нибудь бусы или колечки у матери, но мы заранее сомневались, что такой «подарок» способен вызвать какие-то чувства. Единственное, что не выглядело полной бессмыслицей – танцы. В теории. На практике выяснилось, что сопящая медведица проснулась и оттоптала Дюше все ноги.
В общем, красотки отправились на прежнее место, а я вернулась к приключениям и фантастике, здесь мне было хорошо, им я верила, и они мне подходили. Их герои на колени не опускались, а за своих дам дрались на дуэлях, плыли на край света, летели к далёким звёздам. Сами дамы не вздыхали и рук не заламывали, если только совсем изредка, они сбегали из дома, пускались в авантюры, ждали корабли и просто ждали. И мне с ними было легче ждать, когда снова откроется окошко в мою сказку.
А в сказке, вдруг, поселилась тревога. В чём она, я не понимала, просто чувствовала, что происходит что-то нехорошее. Не с Принцем и Принцессой, они оставались такими же, вокруг них, словно где-то рядом притаилось нечто недоброе, чужое. И чудо-птиц стал появляться реже. Хотя нет, появлялся он так же, но Принц что-то говорил, и птиц тут же исчезал. Как я жалела, что только вижу и ничего не слышу! Ведь всё могло бы стать понятней…
От тревожности в сказке я нервничала и бежала к окну при каждой возможности. Знала, что бесполезно, что открывается она редко, что… И всё равно вновь и вновь дышала на стекло или ставила на подоконник чашку с горячей водой и проводила пальцами по запотевшему участку.
Однажды окошко открылось в маленьком карманном зеркальце. Случайно. Подышала я на него просто, чтобы протереть.
