Глава 1. Хотелось в Ниццу
Бельтайн*, как водится, проспала' –
смотрела звёзды и в шаль зевала.
Ночь, отражённая в зеркалах,
манила роскошью небывалой
и обещала чего-то там:
греховно-томное и пустое,
но если возраст уже к трёмстам,
и ты не ходишь по облакам –
тебе что первое, что шестое.
Варила кофе, перчила щедро –
давно привыкла, взамен корицы,
но пахло странно – лимонной цедрой.
Хотелось к морю: возможно, в Ниццу.
Хотелось пальцам песчаной неги,
хотелось солнца и апельсинов,
но тяжелели, смыкаясь, веки,
и снились снова к печали реки,
и тот, кто в вечном тумане сгинул.
В семь тридцать хлопоты, как обычно:
надела морок "почти под сорок",
потом, подумав, четыре вычла –
"слегка за тридцать".
Вдруг дальнозорок.
Влилась в костюмчик из трикотажа.
Конечно, шпильки.
И – райской птицей,
синиц обраченных будоража.
Почти под триста?
Никто не скажет!
Ах, впрочем, что там...
Махнуть бы в Ниццу!
__________________________________________
* иначе – Вальпургиева ночь
Глава 2. Урочное
Ветра не хватает волосам,
тонкой коже — лунного загара.
Полночь — чёрно-бурая лиса
выпасает фрейины Стожары.
Курочки по зёрнышку клюют
малые остывшие планеты.
В Асгарде, у бездны на краю,
снова снег — в раю такое лето.
А у нас — весна, полна примет,
знаковых, но знанию излишних:
набухает яблоневый цвет,
пену лепестков теряет вишня,
вторят пересмешники-скворцы
соловьям, но не взлетает песня,
и твердит заезженный И-цзин:
мир подлунный — тесен, тесен, тесен!
...Существуя с миром по соседству,
не во всём прослеживаешь связь...
Перейдя долину малых бедствий,
я не стала ведьмой — родилась.
Здесь в достатке крови, мяса, соли
и добра, растущего из зла.
Бьётся заскучавшая метла
в дверь чулана, просится на волю.
Ночь Огня. В честь первого числа,
лихорадясь в суетном повторе,
выпрямляют шеи семядоли,
страсти открываются тела —
жизнь идёт согласно лунным циклам
и летящим солнечным годам.
Видишь, я ко многому привыкла,
но с тоской по свету, знаешь сам,
справится не каждый из живущих...
Смежишь веки: рябь воды зовущей,
змеи, архаические кущи —
словом, Фрейд, не мудрствуя, рулит.
...Тает умирающий болид.
В блеске звёзд — просыпанных пайеток —
золотеет лунная монета.
Милый приземляющий уют...
Я тебя давно забыла где-то,
но совру, что помню и люблю.
Тема: дефицит любви и света.
Адресат: zero@absolut.
______________________________________________
куры Фрейи – так викинги называли звёздное скопление Плеяды (Стожары).
Глава 3. "Мне скучно, бес"
"Мне скучно, бес".
...Хоть я уже не та,
поскольку передумала о многом.
И даже наступающий Бельтайн,
и месяц, нависающий двурого,
уже не будоражат, не влекут,
не будят в глубине шальную искру.
И я, косноязычна, как ламут,
но диамагнетична, словно висмут,
пишу тебе, не веря, что дойдёт
письмо на эти чёртовы кулички.
Степенно истекая, мятный мёд
идёт на дно — прискорбная привычка
топить в кипящем взваре весь набор
полезностей и всяческих ферментов.
Не начинай по-новой, por favor,
она со мной ещё с времён треченто.
Давлю опять непрошенный зевок,
хотя... в два тридцать восемь он уместен.
Ты знаешь много больше моего,
поэтому, наверно, мы не вместе.
Но всё проходит, верно, mon ami —
ты сам наплёл про это Соломону,
и время, вновь пресытившись людьми,
вернётся к кистепёрому девону,
а, может быть, и дальше — к Гончару...
Пора, однако — ночь зело сквозиста.
Да, кстати, поздравляю: мир и труд,
весна, любовь,
и — кланяйся магистру.
Глава 4. Узел
Как ни закручивай волосы тором,
шёлком скользнут, по плечам прольются...
Звук его имени в тонком горле
бьётся.
Не выпусти.
В небе-блюдце
катится солнце закатным яблоком,
где же твой суженый, погадай-ка?
Но разошлись облака-кораблики.
Псина соседская — пустолайка —
к полночи воет, как по покойнику:
самозабвенно, предсмертно, истово.
Свет полнолунный на подоконнике.
Смутно. Страдательно. Страшно.
Искрами
будущность сыплет, но не касается
тонкими пальцами.
Шепчет. Хочет.
— Мёд, молоко ты, моя красавица... —
И — начинается.
Страшно.
Очень.
Близко. Томительно. Больно. Сладко.
Долго. Не нужно. Ещё. Всё лучше.
Битва без правил, за лаской — схватка.
Утро.
Цепочка огней летучих.
Губы искусаны, взгляд блудливый,
кровью дурной тяжелеет лоно,
волосы спутались — в тёмной гриве
гребень сломался.
Неблагосклонно
солнце сегодня — застряло в полдне.
Вечер скорей бы, скорей бы вечер,
сбросить бы жар вслед за всем исподним.
Встреча.
Жажда безжалостна — унижайся.
Он беспощаден, но в этом счастье.
Плавься, теки в бесконечном трансе. Частью
незамутнённой, но бесполезной
слушай, покуда достанет слуха,
как, жизнью скрипнув, втекает бездна
землю укрыть самым мягким пухом,
как он вздыхает и глухо плачет —
вечный, голодный, бессмертный мальчик.
...С ритма срывается ретивое...
Псина, срываясь, прощально воет.
Глава 5. Единороги
С утра охотились на ведьм,
потом в таверне пили пиво.
Хозяин, бурый как медведь,
косился сумрачно.
Не диво...
Весь вечер дергалась щека,
и левый глаз сводило тиком.
...Была легка её рука
и пахла зрелой земляникой,
но жар пощёчины взорвал,
отравой пробежал по жилам.
Гнев,
голос зверя,
дверь,
подвал,
зажатый рот...
Собака выла.
Тоска росла, как снежный ком,
и пьяный гогот отдалялся.
Он дождь ловил иссохшим ртом.
Мистраль предзимнего Прованса
бил по лицу.
Ещё, ещё.
Он помнил многое, но это...
Забыть бы хрупкое плечо,
бездонность глаз и зёрна света,
со смертью ставшие ничем...
Потом, на дружеских попойках,
он избегал подобных тем —
сводило глаз, и было горько.
Не жил, но умер.
Не воскрес,
хоть на Суде имели вес
следы копыт на той дороге,
которой в заповедный лес
ушли её единороги.
