Записки русского шпиона
Азиза Авал
ОТКАЗ ОТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
Персонажи данной книги являются вымышленными, за исключением цитирований. Любое сходство с настоящими людьми, живыми или мертвыми, является совпадением. Эта новелла, история, идеи, мнения и персонажи являются полным вымыслом. Конкретные давно существующие учреждения, места, страны, религии, политические партии, агентства, муниципальные учреждения или новости, упоминаемые персонажами, расследования и прочие новости в книге полностью вымышлены.
Данная работа является чистым вымыслом. Дискуссии и мнения, выраженные здесь, не направлены на оскорбление какой-либо религии, расы, истории или культуры и являются чистым вымыслом. Имена, персонажи, предприятия, места, события, места действия и происшествия являются продуктом фантазии автора и используются в виде вымысла.
Хоть часть исторических событий, упоминаемых в этой книге и исторически верны, мнения, выражаемые в тексте, выражены от имени персонажей и не могут считаться мнением автора. Эта книга не направлена на оскорбление какой-либо религии или расы или культуры или нации или исторических, политических фигур. Автор, редактор, переводчик и издатель не несут ответственности за негативное описание какой-либо религии, расы, страны, национальности, культуры, и таким образом отказываются от ответственности за какой-либо ущерб, вред, диффамацию на основе ошибок или упущений, даже в тех случаях, когда подобные ошибки или упущения произошли из-за небрежности, халатности, случайности или по какой-либо другой причине.
Я был в бегах большую часть своей жизни.
У меня никогда не было ни одного спокойного дня, никогда не было роскоши украшать дом, в котором можно было бы жить, потому что с двадцати трех лет я никогда не оставался на одном и том же месте дольше двух-трех недель. Я не мог владеть автомобилем слишком долго - это был большой риск, так как мою машину могли выследить, преследовать и устранить. Радость свадьбы отсутствовала в моей жизни, а поспешно нарисованная церемония, которую мне удалось устроить, была омрачена смертоносным нападением огнестрельным оружием.
У меня не было возможности получать удовольствия от того, чтобы держать на руках собственного ребенка, никогда не наслаждался закатом, не беспокоясь о том, что убийца ждет, чтобы застрелить меня с исчезающего горизонта, никогда не мог погреться на частном пляже для загара, не беспокоясь, что беспилотник ударит и убьет меня и тех, кто вокруг меня в одно мгновение. Я никогда не держал шторы открытыми для солнечного света и никогда не знал, каково это - идти по улице, не скрывая своего лица и личности.
Я никогда не смог спокойно поесть в хорошем ресторане без того, чтобы продажные официанты и повара не подсыпали мне в заказ отраву или нервнопаралитические вещества. Я никогда не мог пользоваться общественным туалетом без страха, от человека, который вошел туда передо мной. И, наконец, я никогда не мог доверять никому, с кем разговаривал, не думая, что им заплатили за то, чтобы они навредили мне, или что их наняли, чтобы убить меня.
Покушения на мою жизнь стали настолько обычным делом, что я перестал их бояться. Было довольно несложно найти убийцу, скрывающегося на каждом углу. Будь то выход из метро или бронирование номера в мотеле, кто-нибудь подкрадывался ко мне и пытался проткнуть меня штыком. Я больше не мог стоять у окон без того, чтобы не обнаружить пулю, просвистевшую мимо меня. Человек, которого я считал отцом, который нанял этих убийц, чтобы лишить меня жизни, был неумолим. Что он получить, убив меня, было загадкой.
После смерти родителей я стал жить своей жизнью. Нелюбим в детском доме, где я провел свою юность посреди заснеженного пейзажа в Сибири. Огромная пустота в моей жизни была угнетающей, она плыла по течению вместе с одиночеством и трагедией. Но в этой обстановке я упорно держал себя в руках, благодаря безоговорочной любви, которую я почувствовал от своих русских товарищей. Я чувствовал себя на краю света и выживал каждый день, переживая воспоминания о любви, которую потерял. Но и эти воспоминания нужно было подавить.
Помня о прекрасном лице своей матери и добрых улыбках, которые захватывают мой разум, мое сердце наливалось горем. Я знал, что за мной некому присматривать. Поэтому, забота о себе самом стала моей второй натурой. Но на этот раз все было по-другому. Ощущение предательства было настолько острым, что я мог слышать его в своей голове. Человек, которому я доверял и считал его почти своим отцом, бросил меня под автобус.
Я был незаменимой тенью в его мире, и как только я исчерпал свою полезность, у меня не было причин жить. Он хотел, чтобы я ушел из его жизни, он хотел, чтобы я исчез из жизни его дочери, и, наконец, он хотел, чтобы я страдал за то, что забрал его маленькое королевство.
Каким бы ужасным ни было его поведение по отношению ко мне сейчас, я не мог не вспомнить о его прошлой доброте по отношению ко мне. Как я мог забыть его бескорыстную помощь, спасти меня от самой страшной династии, частью которой я когда-то был? Он помог спасти меня из лап смерти - в то время, когда я был уверен, что надежды на спасение нет.
Октябрь 1974 года
После смерти матери и ареста отчима за ее убийство, суд предоставил мне только один выбор: ничтожное существование в английском детском доме. По счастливой случайности или несчастью меня забрали из государственной приемной семьи в Лондоне и перевезли в Москву, в родной дом семьи моего отца. Они ненадолго приютили меня под своей крышей, пока мое существование не стало для них слишком обременительным. Мой дед утверждал, что я не из его родословной, и они сменили мою фамилию.
Без особых церемоний меня отправили в детский дом в Сибири, за тысячи миль от страны, где я родился. У меня не было с собой ни паспорта, ни других каких-либо документов. Я не смог вынести холода и голода, и к тому времени, когда я достиг подросткового возраста, я сошелся с горсткой юношей и начал искать альтернативу для жизни.
Я не знаю, как я выживал каждую зиму в детском доме. Снег и град пробивали незакрепленные доски наших домов, а ледяной дождь просачивался внутрь, пропитывая изношенные одеяла, которые были поражены клопами и блохами. Полное истощение заставляло нас время от времени засыпать по ночам, не обращая внимания на голод, гложущий наши желудки. Я помню, как спал в обуви, пытаясь сдержать холод, но от гнилых носков у меня ужасно зудели опухшие ноги.
День приносил мало облегчения нашим обветшалым телам. Многочисленные укусы вшей гноились, гной стекал по ногам, что вдвойне затрудняло прогулки к флигелю. Большинство сирот страдало от чесотки и желтухи. Мое сердце особенно сжималось при виде страданий детей-инвалидов, которые жили вместе с нами. Две трети детей страдали какой-то формой инвалидности, и, как я позже узнал, это было не просто так - все они оказались в детдоме. Большинство из них не были сиротами – их родители жили в городах, иногда в богатых районах, но они отказались от своих детей вскоре после их рождения, когда медсестры или акушерки заметили видимые деформации или уродства.
Не знаю, что заставило родителей бросить их в отдаленной деревне в Сибири, но мне было бы особенно жаль детей с синдромом Дауна. Яростно сочувствующие подростки жаловались нам, что они всегда голодны. Однажды вечером, в разгар зимы, я решил им помочь. Я собрал несколько мальчиков из приюта и решил отправиться на улицу. Мне едва исполнилось тринадцать лет, а мои ровесники были немного старше меня. Мы договорились, что надо что-то делать с отсутствием еды, поэтому решили пойти на близлежащие рынки.
Пребывание там было более чем бесполезно. Владельцы магазинов выгнали нас с рыбного рынка, когда заметили, что у нас нет денег. Я мужественно боролся с вечерней метелью и игнорировал пронзительный ледяной ветер, который врезался в мое тело, как бритва, когда я возвращался в приют, мое лицо было пронизано гневными слезами.
Я посмотрел на мальчиков. Они тоже плакали. Я заметил, что их распухшие лица горят от гнева и разочарования. Я пришел сюда, чтобы любить и заботиться об этих мальчиках, как будто они мои родные братья. Я уважал их терпение, честь и храбрость. Дети сибирского приюта были добры ко мне, а воспитатели относились к нам справедливо.
В следующий раз я решил пойти один и поискать еду для своих юных товарищей. На следующий день я пошел рано утром. Я шел по пояс в снегу, преодолевая километры пути и напряженно карабкаясь по грязным холмам, замёрзшим в скалистых темных курганах. Дважды я хотел вернуться назад к относительному теплу хижины, но круглые жадные лица моих менее благополучных товарищей заставили меня идти дальше. Я знал, что должен вернуться с какой-нибудь провизией для этих беспомощных детей.
Я искал часами. В этой части деревни ничего не было. Мне пришлось идти в другой конец деревни. Глубоко вдыхая, я как можно плотнее укутался в свое тонкое пальто и пытался укрыться от ледяного ветра, пересекая узкую, замерзшую реку. Мои обледенелые ноги сильно болели, вызывая слезы боли, наполняющие мои глаза. Но холодный сухой ветер не позволял мне плакать. Мои слезы застывали прежде, чем могли пролиться по моим щекам.
Я проголодался и хотел пить от напряжения, поэтому я черпал снег и ел его, пока шел. Несколько кусков замороженной рыбы были разбросаны по главной дороге. Я долго слонялся по округе, собирая все кусочки рыбы, которые упали на снег. Я поджидал внезапных порывов ветра, способных сдуть вяленую рыбу с витрин рынка. Мои усилия оправдались, и мне удалось запихнуть горсть замороженной рыбы под мое пальто. Но наступил вечер, и холодный воздух подморозил мою голову; я едва мог думать о чем-то. Дрожа от холода и усталости, я вернулся в свой унылый край, держа несколько кусочков хлеба и вяленую рыбу, которую мне удалось добыть в различных лавках.
Проклятая жизнь
Друзья тепло встречают, но не уйдёт печаль,
Фальшиво улыбаюсь и спешно смотрю в даль.
Им слёз моих не видно, не ведома вся боль,
Которую скрываю, что в юности прошёл,
И как мои поверженные эмоций разбивают сердце на куски.
А сердце замирает из-под оков цепи,
Нет шанса жить свободно, любимые ушли.
В тоске я жил, оплакав товарищей своих,
Но будет ли кто плакать, коль я покину их?
Я никому неизвестный юноша, который жил один и без друзей.
Когда-то был я полон мечтаний и любви,
С тех пор я ждал ответа на все мольбы свои.
Мой дух скорбит и помнит всех тех, что потерял.
Я клялся склеить сердце скорей, чем крах настал.
Итак, я могу, наконец, попасть на небеса и жить подле моего Бога.
В потёмках зимней ночи снег в воздухе кружил,
Товарищ с ним на праздник нагрянуть предложил.
Не ненависть причина, я отказал от грусти,
Вдруг эти слёзы горя мою всю боль отпустят?
В темноту, в метель и как можно дальше от моего сжатого сердца.
Закрыв глаза, я вышел на холод зимней ночи,
Мелькнула мысль, и слёзы остановить нет мочи.
Боль от потери близких вдруг разгорелась снова,
Я был один, во мраке, и зарыдал свободно.
Пока сердце не забилось вновь, и горе не поглотило, уменьшив боль в груди.
Сбивают мысли с толка, нужда несёт потери,
Но плач мой сдержит страхи, что чувства одолели.
Безумие скорбящих и пустота на сердце
Собой напоминают ту боль, что знал я в детстве.
Тот день, когда родился, давно уже я проклял.
О, лучше б задушили, чем жить, неся обломки,
Терпя всё горе мира и вынося уроки,
И умереть лишь в старость, разбитым, одиноким.
?
Когда я вернулся в детский дом, дети столпились вокруг меня и взяли все, что я мог им отдать. Этого было недостаточно для всех нас, но каким-то образом мы все разделили это счастье. В тот вечер я впервые почувствовал себя как дома. Несмотря на то, что я родился и вырос в Лондоне, я видел себя настоящим русским мальчиком. Эти дети были моими товарищами, моими братьями. Внезапно, я понял, что люблю их, как свою семью. Мы разделяли с ними жилье, еду и маленькое счастье.
Страдания не облегчились в один миг, но я старался не поддаваться. Холод был все еще ужасным противником. Обморожения на ногах гноились, но я научился жить с этими ранами.
К середине октября мы начали замечать, что наша одежда заплесневела от холода. У некоторых детей были варежки, но остальные храбро перезимовали в Сибири с голыми руками. Наши замерзшие пальцы местами трескались от холода, но никто жаловался. Я чувствовал сильную любовь, царившую среди детей, укрепляющую нашу решимость выжить. Несколько месяцев подряд я продолжал добывать еду для детей из детского дома. Нам удалось добыть крупных рыб и обменять их у владельцев лавок. Иногда мы тратили добытые деньги на покупку местных деликатесов, таких как тонкая, нарезанная длинными ломтиками мороженая рыба и картофель.
Мой пятнадцатый день рождения прошел в разгар зимы, но мои русские товарищи праздновали этот день с размахом и каким-то образом умудрились подарить мне новую шубу. Это был первый предмет одежды, которым я обладал в течение многих лет и который не кишел ни вшами, ни жуками. Я был смирен и благодарен. Новый предмет одежды был чем-то больше, чем просто спасением зимой - я носил ее, чтобы идти дальше по деревням и городам. В центре одного города я познакомился с другими детьми, которые жили на улицах. Я был поражен их мастерством и смекалкой. Вскоре я присоединился к ним в их ночных похождениях. Только не вся их деятельность была совсем безобидной.
Одно похождение вело к другому, пока я не впутался в мерзкое ограбление. Я не знал, что мои товарищи собирались ограбить банк, но к тому времени, когда я узнал об их намерениях, было уже слишком поздно уходить. Произошла перестрелка с полицией, и пока мои товарищи бежали, я остался, чтобы проверить, жив ли еще менеджер банка, в которого стреляли. Это было безрассудство. Моя остановка позволила полиции обнаружить меня рядом с орудием убийства и трупом.
Российскому суду не потребовалось много времени, чтобы приговорить меня к казни. Когда судья вынес свой приговор, я не смог себя сдерживать. В состоянии истерики от страха и гнева я пытался сбежать из зала, но жуткие стражники схватили меня за руки, прижав к деревянным скамейкам. Мои ноги колотили скамейку, я кричал и кричал на судью, обвиняя его в том, что он солгал. Мой порыв не произвел впечатления на сотрудников, и меня утащили из зала суда в кандалах.
Мне едва исполнилось шестнадцать, когда произошел этот инцидент.
Но у меня не было документов, доказывающих мой возраст. У меня не было ни паспорта, ни удостоверения личности, ни официальных документов.
Судья не изменил приговор. Каким-то образом комиссия по смертным приговорам согласилась использовать для казни концентрацию пентотала натрия. Я кричал весь путь до зала исполнения смертного приговора, пытаясь освободиться, тщетно оплакивая мою покойную мать. В моем юном сознании я верил, что моя мать могла бы спасти меня от этой гибели. Впервые в молодости я почувствовал себя жертвой крушения судьбы, брошенного семьей и друзьями на безлюдном берегу смерти, и перед мной нескончаемо простирались только боль и страдания.
Мои крики отчаяния были заглушены рычанием палачей, которые вели меня в камеру обреченных.
Азиза Авал
ОТКАЗ ОТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
Персонажи данной книги являются вымышленными, за исключением цитирований. Любое сходство с настоящими людьми, живыми или мертвыми, является совпадением. Эта новелла, история, идеи, мнения и персонажи являются полным вымыслом. Конкретные давно существующие учреждения, места, страны, религии, политические партии, агентства, муниципальные учреждения или новости, упоминаемые персонажами, расследования и прочие новости в книге полностью вымышлены.
Данная работа является чистым вымыслом. Дискуссии и мнения, выраженные здесь, не направлены на оскорбление какой-либо религии, расы, истории или культуры и являются чистым вымыслом. Имена, персонажи, предприятия, места, события, места действия и происшествия являются продуктом фантазии автора и используются в виде вымысла.
Хоть часть исторических событий, упоминаемых в этой книге и исторически верны, мнения, выражаемые в тексте, выражены от имени персонажей и не могут считаться мнением автора. Эта книга не направлена на оскорбление какой-либо религии или расы или культуры или нации или исторических, политических фигур. Автор, редактор, переводчик и издатель не несут ответственности за негативное описание какой-либо религии, расы, страны, национальности, культуры, и таким образом отказываются от ответственности за какой-либо ущерб, вред, диффамацию на основе ошибок или упущений, даже в тех случаях, когда подобные ошибки или упущения произошли из-за небрежности, халатности, случайности или по какой-либо другой причине.
ПРОЛОГ
Я был в бегах большую часть своей жизни.
У меня никогда не было ни одного спокойного дня, никогда не было роскоши украшать дом, в котором можно было бы жить, потому что с двадцати трех лет я никогда не оставался на одном и том же месте дольше двух-трех недель. Я не мог владеть автомобилем слишком долго - это был большой риск, так как мою машину могли выследить, преследовать и устранить. Радость свадьбы отсутствовала в моей жизни, а поспешно нарисованная церемония, которую мне удалось устроить, была омрачена смертоносным нападением огнестрельным оружием.
У меня не было возможности получать удовольствия от того, чтобы держать на руках собственного ребенка, никогда не наслаждался закатом, не беспокоясь о том, что убийца ждет, чтобы застрелить меня с исчезающего горизонта, никогда не мог погреться на частном пляже для загара, не беспокоясь, что беспилотник ударит и убьет меня и тех, кто вокруг меня в одно мгновение. Я никогда не держал шторы открытыми для солнечного света и никогда не знал, каково это - идти по улице, не скрывая своего лица и личности.
Я никогда не смог спокойно поесть в хорошем ресторане без того, чтобы продажные официанты и повара не подсыпали мне в заказ отраву или нервнопаралитические вещества. Я никогда не мог пользоваться общественным туалетом без страха, от человека, который вошел туда передо мной. И, наконец, я никогда не мог доверять никому, с кем разговаривал, не думая, что им заплатили за то, чтобы они навредили мне, или что их наняли, чтобы убить меня.
Покушения на мою жизнь стали настолько обычным делом, что я перестал их бояться. Было довольно несложно найти убийцу, скрывающегося на каждом углу. Будь то выход из метро или бронирование номера в мотеле, кто-нибудь подкрадывался ко мне и пытался проткнуть меня штыком. Я больше не мог стоять у окон без того, чтобы не обнаружить пулю, просвистевшую мимо меня. Человек, которого я считал отцом, который нанял этих убийц, чтобы лишить меня жизни, был неумолим. Что он получить, убив меня, было загадкой.
После смерти родителей я стал жить своей жизнью. Нелюбим в детском доме, где я провел свою юность посреди заснеженного пейзажа в Сибири. Огромная пустота в моей жизни была угнетающей, она плыла по течению вместе с одиночеством и трагедией. Но в этой обстановке я упорно держал себя в руках, благодаря безоговорочной любви, которую я почувствовал от своих русских товарищей. Я чувствовал себя на краю света и выживал каждый день, переживая воспоминания о любви, которую потерял. Но и эти воспоминания нужно было подавить.
Помня о прекрасном лице своей матери и добрых улыбках, которые захватывают мой разум, мое сердце наливалось горем. Я знал, что за мной некому присматривать. Поэтому, забота о себе самом стала моей второй натурой. Но на этот раз все было по-другому. Ощущение предательства было настолько острым, что я мог слышать его в своей голове. Человек, которому я доверял и считал его почти своим отцом, бросил меня под автобус.
Я был незаменимой тенью в его мире, и как только я исчерпал свою полезность, у меня не было причин жить. Он хотел, чтобы я ушел из его жизни, он хотел, чтобы я исчез из жизни его дочери, и, наконец, он хотел, чтобы я страдал за то, что забрал его маленькое королевство.
Каким бы ужасным ни было его поведение по отношению ко мне сейчас, я не мог не вспомнить о его прошлой доброте по отношению ко мне. Как я мог забыть его бескорыстную помощь, спасти меня от самой страшной династии, частью которой я когда-то был? Он помог спасти меня из лап смерти - в то время, когда я был уверен, что надежды на спасение нет.
Октябрь 1974 года
После смерти матери и ареста отчима за ее убийство, суд предоставил мне только один выбор: ничтожное существование в английском детском доме. По счастливой случайности или несчастью меня забрали из государственной приемной семьи в Лондоне и перевезли в Москву, в родной дом семьи моего отца. Они ненадолго приютили меня под своей крышей, пока мое существование не стало для них слишком обременительным. Мой дед утверждал, что я не из его родословной, и они сменили мою фамилию.
Без особых церемоний меня отправили в детский дом в Сибири, за тысячи миль от страны, где я родился. У меня не было с собой ни паспорта, ни других каких-либо документов. Я не смог вынести холода и голода, и к тому времени, когда я достиг подросткового возраста, я сошелся с горсткой юношей и начал искать альтернативу для жизни.
Я не знаю, как я выживал каждую зиму в детском доме. Снег и град пробивали незакрепленные доски наших домов, а ледяной дождь просачивался внутрь, пропитывая изношенные одеяла, которые были поражены клопами и блохами. Полное истощение заставляло нас время от времени засыпать по ночам, не обращая внимания на голод, гложущий наши желудки. Я помню, как спал в обуви, пытаясь сдержать холод, но от гнилых носков у меня ужасно зудели опухшие ноги.
День приносил мало облегчения нашим обветшалым телам. Многочисленные укусы вшей гноились, гной стекал по ногам, что вдвойне затрудняло прогулки к флигелю. Большинство сирот страдало от чесотки и желтухи. Мое сердце особенно сжималось при виде страданий детей-инвалидов, которые жили вместе с нами. Две трети детей страдали какой-то формой инвалидности, и, как я позже узнал, это было не просто так - все они оказались в детдоме. Большинство из них не были сиротами – их родители жили в городах, иногда в богатых районах, но они отказались от своих детей вскоре после их рождения, когда медсестры или акушерки заметили видимые деформации или уродства.
Не знаю, что заставило родителей бросить их в отдаленной деревне в Сибири, но мне было бы особенно жаль детей с синдромом Дауна. Яростно сочувствующие подростки жаловались нам, что они всегда голодны. Однажды вечером, в разгар зимы, я решил им помочь. Я собрал несколько мальчиков из приюта и решил отправиться на улицу. Мне едва исполнилось тринадцать лет, а мои ровесники были немного старше меня. Мы договорились, что надо что-то делать с отсутствием еды, поэтому решили пойти на близлежащие рынки.
Пребывание там было более чем бесполезно. Владельцы магазинов выгнали нас с рыбного рынка, когда заметили, что у нас нет денег. Я мужественно боролся с вечерней метелью и игнорировал пронзительный ледяной ветер, который врезался в мое тело, как бритва, когда я возвращался в приют, мое лицо было пронизано гневными слезами.
Я посмотрел на мальчиков. Они тоже плакали. Я заметил, что их распухшие лица горят от гнева и разочарования. Я пришел сюда, чтобы любить и заботиться об этих мальчиках, как будто они мои родные братья. Я уважал их терпение, честь и храбрость. Дети сибирского приюта были добры ко мне, а воспитатели относились к нам справедливо.
В следующий раз я решил пойти один и поискать еду для своих юных товарищей. На следующий день я пошел рано утром. Я шел по пояс в снегу, преодолевая километры пути и напряженно карабкаясь по грязным холмам, замёрзшим в скалистых темных курганах. Дважды я хотел вернуться назад к относительному теплу хижины, но круглые жадные лица моих менее благополучных товарищей заставили меня идти дальше. Я знал, что должен вернуться с какой-нибудь провизией для этих беспомощных детей.
Я искал часами. В этой части деревни ничего не было. Мне пришлось идти в другой конец деревни. Глубоко вдыхая, я как можно плотнее укутался в свое тонкое пальто и пытался укрыться от ледяного ветра, пересекая узкую, замерзшую реку. Мои обледенелые ноги сильно болели, вызывая слезы боли, наполняющие мои глаза. Но холодный сухой ветер не позволял мне плакать. Мои слезы застывали прежде, чем могли пролиться по моим щекам.
Я проголодался и хотел пить от напряжения, поэтому я черпал снег и ел его, пока шел. Несколько кусков замороженной рыбы были разбросаны по главной дороге. Я долго слонялся по округе, собирая все кусочки рыбы, которые упали на снег. Я поджидал внезапных порывов ветра, способных сдуть вяленую рыбу с витрин рынка. Мои усилия оправдались, и мне удалось запихнуть горсть замороженной рыбы под мое пальто. Но наступил вечер, и холодный воздух подморозил мою голову; я едва мог думать о чем-то. Дрожа от холода и усталости, я вернулся в свой унылый край, держа несколько кусочков хлеба и вяленую рыбу, которую мне удалось добыть в различных лавках.
Проклятая жизнь
Друзья тепло встречают, но не уйдёт печаль,
Фальшиво улыбаюсь и спешно смотрю в даль.
Им слёз моих не видно, не ведома вся боль,
Которую скрываю, что в юности прошёл,
И как мои поверженные эмоций разбивают сердце на куски.
А сердце замирает из-под оков цепи,
Нет шанса жить свободно, любимые ушли.
В тоске я жил, оплакав товарищей своих,
Но будет ли кто плакать, коль я покину их?
Я никому неизвестный юноша, который жил один и без друзей.
Когда-то был я полон мечтаний и любви,
С тех пор я ждал ответа на все мольбы свои.
Мой дух скорбит и помнит всех тех, что потерял.
Я клялся склеить сердце скорей, чем крах настал.
Итак, я могу, наконец, попасть на небеса и жить подле моего Бога.
В потёмках зимней ночи снег в воздухе кружил,
Товарищ с ним на праздник нагрянуть предложил.
Не ненависть причина, я отказал от грусти,
Вдруг эти слёзы горя мою всю боль отпустят?
В темноту, в метель и как можно дальше от моего сжатого сердца.
Закрыв глаза, я вышел на холод зимней ночи,
Мелькнула мысль, и слёзы остановить нет мочи.
Боль от потери близких вдруг разгорелась снова,
Я был один, во мраке, и зарыдал свободно.
Пока сердце не забилось вновь, и горе не поглотило, уменьшив боль в груди.
Сбивают мысли с толка, нужда несёт потери,
Но плач мой сдержит страхи, что чувства одолели.
Безумие скорбящих и пустота на сердце
Собой напоминают ту боль, что знал я в детстве.
Тот день, когда родился, давно уже я проклял.
О, лучше б задушили, чем жить, неся обломки,
Терпя всё горе мира и вынося уроки,
И умереть лишь в старость, разбитым, одиноким.
?
Когда я вернулся в детский дом, дети столпились вокруг меня и взяли все, что я мог им отдать. Этого было недостаточно для всех нас, но каким-то образом мы все разделили это счастье. В тот вечер я впервые почувствовал себя как дома. Несмотря на то, что я родился и вырос в Лондоне, я видел себя настоящим русским мальчиком. Эти дети были моими товарищами, моими братьями. Внезапно, я понял, что люблю их, как свою семью. Мы разделяли с ними жилье, еду и маленькое счастье.
Страдания не облегчились в один миг, но я старался не поддаваться. Холод был все еще ужасным противником. Обморожения на ногах гноились, но я научился жить с этими ранами.
К середине октября мы начали замечать, что наша одежда заплесневела от холода. У некоторых детей были варежки, но остальные храбро перезимовали в Сибири с голыми руками. Наши замерзшие пальцы местами трескались от холода, но никто жаловался. Я чувствовал сильную любовь, царившую среди детей, укрепляющую нашу решимость выжить. Несколько месяцев подряд я продолжал добывать еду для детей из детского дома. Нам удалось добыть крупных рыб и обменять их у владельцев лавок. Иногда мы тратили добытые деньги на покупку местных деликатесов, таких как тонкая, нарезанная длинными ломтиками мороженая рыба и картофель.
Мой пятнадцатый день рождения прошел в разгар зимы, но мои русские товарищи праздновали этот день с размахом и каким-то образом умудрились подарить мне новую шубу. Это был первый предмет одежды, которым я обладал в течение многих лет и который не кишел ни вшами, ни жуками. Я был смирен и благодарен. Новый предмет одежды был чем-то больше, чем просто спасением зимой - я носил ее, чтобы идти дальше по деревням и городам. В центре одного города я познакомился с другими детьми, которые жили на улицах. Я был поражен их мастерством и смекалкой. Вскоре я присоединился к ним в их ночных похождениях. Только не вся их деятельность была совсем безобидной.
Одно похождение вело к другому, пока я не впутался в мерзкое ограбление. Я не знал, что мои товарищи собирались ограбить банк, но к тому времени, когда я узнал об их намерениях, было уже слишком поздно уходить. Произошла перестрелка с полицией, и пока мои товарищи бежали, я остался, чтобы проверить, жив ли еще менеджер банка, в которого стреляли. Это было безрассудство. Моя остановка позволила полиции обнаружить меня рядом с орудием убийства и трупом.
Российскому суду не потребовалось много времени, чтобы приговорить меня к казни. Когда судья вынес свой приговор, я не смог себя сдерживать. В состоянии истерики от страха и гнева я пытался сбежать из зала, но жуткие стражники схватили меня за руки, прижав к деревянным скамейкам. Мои ноги колотили скамейку, я кричал и кричал на судью, обвиняя его в том, что он солгал. Мой порыв не произвел впечатления на сотрудников, и меня утащили из зала суда в кандалах.
Мне едва исполнилось шестнадцать, когда произошел этот инцидент.
Но у меня не было документов, доказывающих мой возраст. У меня не было ни паспорта, ни удостоверения личности, ни официальных документов.
Судья не изменил приговор. Каким-то образом комиссия по смертным приговорам согласилась использовать для казни концентрацию пентотала натрия. Я кричал весь путь до зала исполнения смертного приговора, пытаясь освободиться, тщетно оплакивая мою покойную мать. В моем юном сознании я верил, что моя мать могла бы спасти меня от этой гибели. Впервые в молодости я почувствовал себя жертвой крушения судьбы, брошенного семьей и друзьями на безлюдном берегу смерти, и перед мной нескончаемо простирались только боль и страдания.
Мои крики отчаяния были заглушены рычанием палачей, которые вели меня в камеру обреченных.
