Эта фраза мадам, прозвучавшая за обеденным столом, заставила Норбера задумчиво склонить голову, застыв над тарелкой, чуть удивленно, задумчиво, но уважительно. Ему нравились идейные, принципиальные люди, даже если эти идеи не были ему особо близки.
Мадам Пермон чем-то неуловимо напомнила ему доктора Розели из Лаваля, столь же искреннего аполитичного идеалиста. Добрые, наивные, как дети и безвредные люди.
В тесном общении с Куаньяром, внимательно наблюдая за ним, женщина невольно поразилась своему открытию.
А ведь он сам и люди его типа, абсолютно искренни и серьезны. Умный, разносторонне развитый человек, но верит как в Бога в демократию и социальную справедливость для людей всех классов и рас, в возможности построения радикально нового миропорядка, который готов защищать крайне решительно и свирепо, в достоинство простого человека, и теперь, очень глубоко страдает.
Страдает за свое дело, за свои убеждения и судьбу страны, не за себя лично, хотя потерял почти всё, не за карьеру и доходы, которые дает человеку власть.
При этом, что особенно интересно, не из наивных энтузиастов, видно хорошее знание движущих пружин политической и общественной жизни, подлинные мотивы поведения и интересы партий и их вождей, рассуждает четко и очень холодно, не чужд при этом бессознательной жестокости, но это скорее следствие абстрактного мышления, резкого преобладания рассудочности над чувством…С высоты птичьего полёта хорошо видны позиции различных партий и классов, но совсем не видно отдельных людей, с их судьбами, мыслями и чувствами.
Кто они на самом деле? Побежденные в Термидоре люди? Честные и таинственно замкнутые, романтики-идеалисты и жестокие практики, при этом одно не перечеркивает другого… Их главная беда в том, что обществу легче поверить банальному карьеристу или властолюбцу, чем таким искренним сторонникам равенства и братства, как он. Он уже и сам это понимает. Когда открывается такая правда, человека ненавидеть трудно, почти невозможно.
Мадам Пермон невольно вспомнила имена и лица многих знакомых ей республиканцев, уничтоженных в необъяснимых для неё процессах весны и сейчас, в свирепом вихре репрессий Термидора. И все они были братьями этого Куаньяра, все, наверное, были между собой на «ты», все разделяли ту же самую веру и принципы, у многих, наверное, остались молодые вдовы и маленькие дети…
Женщина заботилась о своем невольном госте с немало смущающей его тщательностью, Норбер не мог понять ее подлинных побуждений.
Как не мог даже подумать, что вечерами, закрывшись в своей комнате, в своих мысленных молитвах она поминала его имя, наряду с именами своих родственников-роялистов, племянников и кузенов, частью погибших на эшафоте, частью эмигрантов.
На пятую ночь он проснулся от прикосновений к своему телу, женские руки проникли под сорочку и слегка поглаживали его грудь и бока. Норбер напрягся, но продолжал изображать спящего. Стало неловко, в памяти всплыл подзабытый тюремный прецедент. Неужели и добрая мадам Пермон из этих сексуально озабоченных сторонниц либертинажа?
Мадам Пермон была очень добра и заботлива, но Куаньяр почти не воспринимал ее как возможную любовницу. Да и в её отношении к нему женский интерес причудливо смешивался с чем-то напоминающим материнское чувство, что было ему особенно неприятно.
Наконец он не выдержал:
- Мадам, что вы здесь делаете… зачем?
При этом он старался сдерживаться, не обидеть свою спасительницу.
Она вздрогнула и тут же убрала руки:
- Извините, я не думала, что разбужу вас.. Не думайте обо мне плохо, Норбер…, - и помолчав вдруг спросила, - откуда у вас такие ужасные рубцы и шрамы на боках, на груди, я почувствовала их, они похожи скорее на следы пыток, чем на боевые ранения?
Норбер не любил эти воспоминания, и нехотя разжав губы, ответил коротко:
- Майенн. Шуаны...
- Господи, но это же настоящее зверство!, - она прижала ладони к губам.
- Мадам, простите, но я вынужден напомнить, что я чудовищно устал и безумно хочу спать, поговорить мы с вами можем и днем, простите еще раз.
Она встала с его постели:
- Да, конечно, вы правы, это вы простите меня, и повторяю, не думайте обо мне плохо.
Мадам Пермон тихо закрыла за собой дверь…
Через несколько дней Куаньяр, к большому огорчению мадам Пермон, проникшейся доброжелательным интересом к нему, нашел себе новое убежище в доме знакомого по Якобинскому клубу человека, который еще не попал под репрессии. Тогда же он переслал Луизе весточку о себе..
Последние волнения парижских санкюлотов. Апрель-май 1795
Народные волнения в Париже жестоко подавлены.
Якобинцы, оставшиеся в Конвенте… уже не Гора 1793 года, не прежняя Вершина, были слабы, и даже не решились поддержать требования восставших, но всё равно были репрессированы, многие казнены, многие брошены в тюрьмы на основании свирепого закона Сийеса, принятого еще в марте.
Что, господин аббат, в отличие от произведения прериаля II года теперь можно действовать открыто и не подсовывать никому свое произведение?
Лето 1795 года. Кровавый «белый» террор захлестнул провинции запада и юга Франции, якобинцев убивали с особой утонченной жестокостью, нередко с применением пыток и надругательств.
Роялистские убийцы и сочувствующие им буржуа, наслаждались предсмертными страданиями жертв… Волны безнаказанных зверских убийств, прокатились по крупнейшим городам Франции, особенно столицы, а также запада и юга страны.
В тюрьмах Марселя и Лиона убиты сотни арестованных якобинцев, убийцы вооруженные саблями врывались в камеры, несчастные жертвы, метавшиеся в замкнутом помещении, не имели возможности ни скрыться, ни защищаться…
Эти расправы палачи называли «местью за сентябрьские убийства 1792 года в Париже», но если это так, они за один жестокий эксцесс отомстили много сотен раз подряд! За этой бойней на расстоянии и, не вмешиваясь, наблюдали новые комиссары Конвента, вчерашние коллеги разделились теперь на жертв и палачей.
Характерно, когда из толпы жертв один человек закричал: «Я не политический, не якобинец, я обычный вор!» его пощадили и он единственный, кто выжил…
На юге, в Тарасконе убийства якобинцев обставили как театральное зрелище. Расставили кресла, в которых рассаживались довольные предстоящим зрелищем роялисты, рядом их дамы, обмахиваясь веером и не присягнувшие, враждебные революции священники, забывшие о христианских чувствах, бок о бок с ними мюскадэны, эти новые «хозяева жизни» со своими увешанными бриллиантами потаскухами…
Заключенных со связанными руками выводили на край утеса, служащего основанием замка-тюрьмы, вешали им на грудь таблички с запрещением хоронить убитых и сбрасывали вниз на острые камни под рукоплескания зрителей…нарядные дамочки и даже священники и не думали призывать роялистов к милосердию.
Провинция, сбитая с толку после Термидора агрессивной правительственной пропагандой и привыкшая слепо доверять прессе, также крестила якобинцев «извергами и чудовищами!» и поначалу присоединила свои проклятия к воплям крупных собственников и дельцов столицы.
Больно и горько сердцу патриота! Но даже в такие моменты он не станет проклинать невежественных, обманутых простых людей! Ведь даже Бабёф с эшафота успел сказать: «Прощай, народ! Я умираю с любовью…»
Этот печальный факт сам по себе отнюдь не доказательство ненависти народа к людям, честно умирающим за его интересы, но так пытались представить это злорадствующие роялисты…
Возросшей агрессивностью ответили роялисты на мягкую бесхребетную политику термидорианцев и те опомнились только после подавления молодым генералом Бонапартом попытки роялистского переворота в Париже в октябре 1795 года.
Роялисты решили взять власть хитростью, раз не выходит силой, они должны были добиться избрания верных людей в Конвент, которые на первое время станут изображать из себя республиканцев, в результате должен был получиться бескровный переворот и этот новый «Конвент» вернул бы во Францию абсолютизм и монархию Бурбонов!
Видя усиление роялистов, правительство издало закон о «двух третях», закреплявший за многими прежними членами Конвента большинство в новом парламенте, это было необходимо ради предотвращения роялистского переворота!
Ради скорейшего подавления роялистов они амнистировали якобинцев, зная, что только их боятся обнаглевшие «господа».
Представители буржуазных секций Парижа, эти «новые французы» рассвирепели, узнав об освобождении якобинцев, они забрасывали вожаков Термидора открытыми угрозами и наглыми требованиями: «Прогоните от себя этих тигров! Пора отправить этих бешеных псов на живодёрню, стереть их, до последнего с лица земли!» - кричали их газеты и это те самые люди, которые совсем недавно ужасались революционному террору… Генерал Мену затеял миндальничать с восставшими буржуазными секциями, выказав этим симпатии к ним и был заменен 26-летним корсиканцем Бонапартом…
Временно забыв и ненависть и обиды, репрессированные «люди 93 года», патриоты, встали на защиту Республики, вместе со своими вчерашними товарищами по Конвенту и сегодняшними палачами… Норбер был амнистирован в числе прочих якобинцев в октябре 1795-го.
Лишь много позднее он узнал о той чудовищной глупости и подлости термидорианцев, свидетелем которой стал Лапьер…
Якобинцы и Директория
В мае 1795 года правительство Французской Республики решило организовать мирные переговоры с командирами роялистских отрядов, жестоко терроризирующих уже третий год западные департаменты страны, в надежде склонить их к миру в обмен на полную амнистию.
В 1793-1794 году Республику неизменно выручала крайняя неорганизованность и разобщенность в рядах шуанов и вандейцев, соперничество их полевых командиров. Командиры-роялисты подчеркнуто не подчинялись друг другу, формально признавая в роли высшего командования принцев-эмигрантов и их эмиссаров.
В среде правоверных роялистов не считалось зазорным упоминать, что вожаки мятежного Запада и Юга Франции получали оружие, субсидии, инструкции далеко не только и даже не столько от братьев Людовика Шестнадцатого, находившихся в затруднительном финансовом положении, сколько из Лондона.
Итак, стоит подумать, с чего вдруг роялистам садиться за стол переговоров, если «мир» для них это возвращение трона и массовые казни республиканцев? На чём были основаны эти странные надежды?
Переговоры, однако, состоялись, проходили они в замке Ла-Превале в одном из западных департаментов. От правительства Республики были откомандированы несколько «граждан-представителей», от роялистов, которых приехало очень мало, о чём уже стоило бы задуматься, выделился главный и весьма подозрительный «миротворец» барон де Корматэн.
Такого взрыва цветистого бессодержательного пустословия Лоран не слышал давно, насмешливо выслушивал он преувеличенные изъявления «братских» чувств, которые внезапно вспыхнули в людях, еще недавно с лютой ненавистью, глядевших друг на друга через прицел. Что-то здесь не так, но в чём подвох? Было видно, что далеко не все роялисты довольны этой встречей, хоть и проявляли выдержку и вежливость.
Сегодня утром из Парижа пришло письмо, по старым налаженным каналам связи, Лоран вдруг узнал, что «миротворец» Корматэн получил от правительства за содействие ни много ни мало миллион ливров золотом! Вот где источник внезапных «братских» чувств к республиканцам! Незавидна его участь, если свои догадаются, а им надо помочь…
Странно было видеть на улицах городка, затянутых в синие мундиры республиканцев бок о бок с одетыми в белые мундиры роялистами. Трехцветные кокарды революции рядом с белыми королевскими… Противоестественный бред! С нарочитой подчеркнутой любезностью «белые» и «синие» офицеры отдавали друг другу честь.
Лоран услышал, как Жорж Кадудаль, известный командир отряда шуанов довольно громко пробурчал:
- Чёрт! С такими настроениями нельзя перерезать друг другу горло!
Слыша в его тоне явное сожаление, Лапьер даже слегка улыбнулся. Этот роялист, по крайней мере, честен. Всё лучше, чем надменная вымученная вежливость многих прочих.
В честь подписания мирного договора на вечер был назначен настоящий банкет, за счет казны Французской Республики. Граждане-представители источали сладкую любезность к дорогим гостям.
Лоран брезгливо поморщился, у него вдруг вырвалось вслух:
- Что отмечаем? Сговор по выгодной продаже Республики? Корматэн отработал свой миллион!
Рядом с ним нервно курил мужчина средних лет в светло-сером мундире «королевской католической армии Вандеи», при этих словах он резко обернулся:
- Сударь, что вы хотели этим сказать?
- Я сказал всё, что хотел сказать, месье… извините, не повернется язык назвать вас гражданином.
- И не надо. И всё же? Вы в состоянии ответить за свои слова?
- Вы не имеете в виду дуэль? Эта забава не входит в мои привычки, я не дворянин…. Но я имею прямые доказательства, приехавшие сегодня утром из Парижа.... Протянул роялисту письмо.
Какое-то время мужчина молчал и, собравшись с мыслями, спросил прямо:
- Почему вы, республиканец, говорите мне это? Ведь именно вы, заинтересованы в этих переговорах…
Лоран всем видом изобразил отвращение:
- Не я, не мы, а изменники Революции, засевшие в новом правительстве в них заинтересованы...
- «Вы понимаете, что я передам это письмо нашим людям, его должны прочитать наши командиры из тех, что поддались на уговоры барона и переговоры будут с треском провалены?»
- «Как и вы, я буду только счастлив от результатов, странно, что впервые наши интересы совпали, вам не кажется?»
Лоран впервые протянул руку роялисту. Подумалось лишь, ответит ли «белый» господин на этот жест или брезгливо спрячет руку за спину?
Роялист, однако, колебался секунды.
- Вы честный человек, гражданин…
- Лапьер,- он слегка наклонил голову.
- Барон де Сент-Эрмин, к вашим услугам. Пока еще царит мир, хоть и фальшивый, но завтра мы снова станем врагами.
- Всё верно, господин барон.
Оставшись один, Лоран поморщился, вспомнив «граждан-представителей». Он знал их. Да это же редкие моральные уроды, достойные кунсткамеры, как по конкурсу подобрали! А точнее по образу и подобию пославших их Барраса и Тальена.
Правительство! Конспирация негодяев, разлагающих Республику, вот их точное определение! А теперь снесённое ими совместно с Корматэном «тухлое яичко» разобьётся, и вонь заставит разбежаться принципиальных людей обеих партий!
Неискренне миролюбие роялистов, не мира, а временной передышки искали они, да и то, большинство было откровенно против каких-либо переговоров.
Временной передышки желало и правительство, напуганное усилением активности роялистов после Термидора и их возросшей агрессивности, при якобинцах эти господа не смели так нагло поднять головы! Сейчас банкет, сидят бок о бок, пьют, закусывают, беседуют, ухаживают за дамами, а завтра?
Трусливые вожаки Термидора озвереют, узнав о срыве переговоров, и устроят охоту на Корматэна, не оправдавшего их надежд, интересно, он получил только половину обещанного или миллион сразу?
Мадам Пермон чем-то неуловимо напомнила ему доктора Розели из Лаваля, столь же искреннего аполитичного идеалиста. Добрые, наивные, как дети и безвредные люди.
В тесном общении с Куаньяром, внимательно наблюдая за ним, женщина невольно поразилась своему открытию.
А ведь он сам и люди его типа, абсолютно искренни и серьезны. Умный, разносторонне развитый человек, но верит как в Бога в демократию и социальную справедливость для людей всех классов и рас, в возможности построения радикально нового миропорядка, который готов защищать крайне решительно и свирепо, в достоинство простого человека, и теперь, очень глубоко страдает.
Страдает за свое дело, за свои убеждения и судьбу страны, не за себя лично, хотя потерял почти всё, не за карьеру и доходы, которые дает человеку власть.
При этом, что особенно интересно, не из наивных энтузиастов, видно хорошее знание движущих пружин политической и общественной жизни, подлинные мотивы поведения и интересы партий и их вождей, рассуждает четко и очень холодно, не чужд при этом бессознательной жестокости, но это скорее следствие абстрактного мышления, резкого преобладания рассудочности над чувством…С высоты птичьего полёта хорошо видны позиции различных партий и классов, но совсем не видно отдельных людей, с их судьбами, мыслями и чувствами.
Кто они на самом деле? Побежденные в Термидоре люди? Честные и таинственно замкнутые, романтики-идеалисты и жестокие практики, при этом одно не перечеркивает другого… Их главная беда в том, что обществу легче поверить банальному карьеристу или властолюбцу, чем таким искренним сторонникам равенства и братства, как он. Он уже и сам это понимает. Когда открывается такая правда, человека ненавидеть трудно, почти невозможно.
Мадам Пермон невольно вспомнила имена и лица многих знакомых ей республиканцев, уничтоженных в необъяснимых для неё процессах весны и сейчас, в свирепом вихре репрессий Термидора. И все они были братьями этого Куаньяра, все, наверное, были между собой на «ты», все разделяли ту же самую веру и принципы, у многих, наверное, остались молодые вдовы и маленькие дети…
Женщина заботилась о своем невольном госте с немало смущающей его тщательностью, Норбер не мог понять ее подлинных побуждений.
Как не мог даже подумать, что вечерами, закрывшись в своей комнате, в своих мысленных молитвах она поминала его имя, наряду с именами своих родственников-роялистов, племянников и кузенов, частью погибших на эшафоте, частью эмигрантов.
На пятую ночь он проснулся от прикосновений к своему телу, женские руки проникли под сорочку и слегка поглаживали его грудь и бока. Норбер напрягся, но продолжал изображать спящего. Стало неловко, в памяти всплыл подзабытый тюремный прецедент. Неужели и добрая мадам Пермон из этих сексуально озабоченных сторонниц либертинажа?
Мадам Пермон была очень добра и заботлива, но Куаньяр почти не воспринимал ее как возможную любовницу. Да и в её отношении к нему женский интерес причудливо смешивался с чем-то напоминающим материнское чувство, что было ему особенно неприятно.
Наконец он не выдержал:
- Мадам, что вы здесь делаете… зачем?
При этом он старался сдерживаться, не обидеть свою спасительницу.
Она вздрогнула и тут же убрала руки:
- Извините, я не думала, что разбужу вас.. Не думайте обо мне плохо, Норбер…, - и помолчав вдруг спросила, - откуда у вас такие ужасные рубцы и шрамы на боках, на груди, я почувствовала их, они похожи скорее на следы пыток, чем на боевые ранения?
Норбер не любил эти воспоминания, и нехотя разжав губы, ответил коротко:
- Майенн. Шуаны...
- Господи, но это же настоящее зверство!, - она прижала ладони к губам.
- Мадам, простите, но я вынужден напомнить, что я чудовищно устал и безумно хочу спать, поговорить мы с вами можем и днем, простите еще раз.
Она встала с его постели:
- Да, конечно, вы правы, это вы простите меня, и повторяю, не думайте обо мне плохо.
Мадам Пермон тихо закрыла за собой дверь…
Через несколько дней Куаньяр, к большому огорчению мадам Пермон, проникшейся доброжелательным интересом к нему, нашел себе новое убежище в доме знакомого по Якобинскому клубу человека, который еще не попал под репрессии. Тогда же он переслал Луизе весточку о себе..
Последние волнения парижских санкюлотов. Апрель-май 1795
Народные волнения в Париже жестоко подавлены.
Якобинцы, оставшиеся в Конвенте… уже не Гора 1793 года, не прежняя Вершина, были слабы, и даже не решились поддержать требования восставших, но всё равно были репрессированы, многие казнены, многие брошены в тюрьмы на основании свирепого закона Сийеса, принятого еще в марте.
Что, господин аббат, в отличие от произведения прериаля II года теперь можно действовать открыто и не подсовывать никому свое произведение?
Лето 1795 года. Кровавый «белый» террор захлестнул провинции запада и юга Франции, якобинцев убивали с особой утонченной жестокостью, нередко с применением пыток и надругательств.
Роялистские убийцы и сочувствующие им буржуа, наслаждались предсмертными страданиями жертв… Волны безнаказанных зверских убийств, прокатились по крупнейшим городам Франции, особенно столицы, а также запада и юга страны.
В тюрьмах Марселя и Лиона убиты сотни арестованных якобинцев, убийцы вооруженные саблями врывались в камеры, несчастные жертвы, метавшиеся в замкнутом помещении, не имели возможности ни скрыться, ни защищаться…
Эти расправы палачи называли «местью за сентябрьские убийства 1792 года в Париже», но если это так, они за один жестокий эксцесс отомстили много сотен раз подряд! За этой бойней на расстоянии и, не вмешиваясь, наблюдали новые комиссары Конвента, вчерашние коллеги разделились теперь на жертв и палачей.
Характерно, когда из толпы жертв один человек закричал: «Я не политический, не якобинец, я обычный вор!» его пощадили и он единственный, кто выжил…
На юге, в Тарасконе убийства якобинцев обставили как театральное зрелище. Расставили кресла, в которых рассаживались довольные предстоящим зрелищем роялисты, рядом их дамы, обмахиваясь веером и не присягнувшие, враждебные революции священники, забывшие о христианских чувствах, бок о бок с ними мюскадэны, эти новые «хозяева жизни» со своими увешанными бриллиантами потаскухами…
Заключенных со связанными руками выводили на край утеса, служащего основанием замка-тюрьмы, вешали им на грудь таблички с запрещением хоронить убитых и сбрасывали вниз на острые камни под рукоплескания зрителей…нарядные дамочки и даже священники и не думали призывать роялистов к милосердию.
Провинция, сбитая с толку после Термидора агрессивной правительственной пропагандой и привыкшая слепо доверять прессе, также крестила якобинцев «извергами и чудовищами!» и поначалу присоединила свои проклятия к воплям крупных собственников и дельцов столицы.
Больно и горько сердцу патриота! Но даже в такие моменты он не станет проклинать невежественных, обманутых простых людей! Ведь даже Бабёф с эшафота успел сказать: «Прощай, народ! Я умираю с любовью…»
Этот печальный факт сам по себе отнюдь не доказательство ненависти народа к людям, честно умирающим за его интересы, но так пытались представить это злорадствующие роялисты…
Возросшей агрессивностью ответили роялисты на мягкую бесхребетную политику термидорианцев и те опомнились только после подавления молодым генералом Бонапартом попытки роялистского переворота в Париже в октябре 1795 года.
Роялисты решили взять власть хитростью, раз не выходит силой, они должны были добиться избрания верных людей в Конвент, которые на первое время станут изображать из себя республиканцев, в результате должен был получиться бескровный переворот и этот новый «Конвент» вернул бы во Францию абсолютизм и монархию Бурбонов!
Видя усиление роялистов, правительство издало закон о «двух третях», закреплявший за многими прежними членами Конвента большинство в новом парламенте, это было необходимо ради предотвращения роялистского переворота!
Ради скорейшего подавления роялистов они амнистировали якобинцев, зная, что только их боятся обнаглевшие «господа».
Представители буржуазных секций Парижа, эти «новые французы» рассвирепели, узнав об освобождении якобинцев, они забрасывали вожаков Термидора открытыми угрозами и наглыми требованиями: «Прогоните от себя этих тигров! Пора отправить этих бешеных псов на живодёрню, стереть их, до последнего с лица земли!» - кричали их газеты и это те самые люди, которые совсем недавно ужасались революционному террору… Генерал Мену затеял миндальничать с восставшими буржуазными секциями, выказав этим симпатии к ним и был заменен 26-летним корсиканцем Бонапартом…
Временно забыв и ненависть и обиды, репрессированные «люди 93 года», патриоты, встали на защиту Республики, вместе со своими вчерашними товарищами по Конвенту и сегодняшними палачами… Норбер был амнистирован в числе прочих якобинцев в октябре 1795-го.
Лишь много позднее он узнал о той чудовищной глупости и подлости термидорианцев, свидетелем которой стал Лапьер…
Якобинцы и Директория
В мае 1795 года правительство Французской Республики решило организовать мирные переговоры с командирами роялистских отрядов, жестоко терроризирующих уже третий год западные департаменты страны, в надежде склонить их к миру в обмен на полную амнистию.
В 1793-1794 году Республику неизменно выручала крайняя неорганизованность и разобщенность в рядах шуанов и вандейцев, соперничество их полевых командиров. Командиры-роялисты подчеркнуто не подчинялись друг другу, формально признавая в роли высшего командования принцев-эмигрантов и их эмиссаров.
В среде правоверных роялистов не считалось зазорным упоминать, что вожаки мятежного Запада и Юга Франции получали оружие, субсидии, инструкции далеко не только и даже не столько от братьев Людовика Шестнадцатого, находившихся в затруднительном финансовом положении, сколько из Лондона.
Итак, стоит подумать, с чего вдруг роялистам садиться за стол переговоров, если «мир» для них это возвращение трона и массовые казни республиканцев? На чём были основаны эти странные надежды?
Переговоры, однако, состоялись, проходили они в замке Ла-Превале в одном из западных департаментов. От правительства Республики были откомандированы несколько «граждан-представителей», от роялистов, которых приехало очень мало, о чём уже стоило бы задуматься, выделился главный и весьма подозрительный «миротворец» барон де Корматэн.
Такого взрыва цветистого бессодержательного пустословия Лоран не слышал давно, насмешливо выслушивал он преувеличенные изъявления «братских» чувств, которые внезапно вспыхнули в людях, еще недавно с лютой ненавистью, глядевших друг на друга через прицел. Что-то здесь не так, но в чём подвох? Было видно, что далеко не все роялисты довольны этой встречей, хоть и проявляли выдержку и вежливость.
Сегодня утром из Парижа пришло письмо, по старым налаженным каналам связи, Лоран вдруг узнал, что «миротворец» Корматэн получил от правительства за содействие ни много ни мало миллион ливров золотом! Вот где источник внезапных «братских» чувств к республиканцам! Незавидна его участь, если свои догадаются, а им надо помочь…
Странно было видеть на улицах городка, затянутых в синие мундиры республиканцев бок о бок с одетыми в белые мундиры роялистами. Трехцветные кокарды революции рядом с белыми королевскими… Противоестественный бред! С нарочитой подчеркнутой любезностью «белые» и «синие» офицеры отдавали друг другу честь.
Лоран услышал, как Жорж Кадудаль, известный командир отряда шуанов довольно громко пробурчал:
- Чёрт! С такими настроениями нельзя перерезать друг другу горло!
Слыша в его тоне явное сожаление, Лапьер даже слегка улыбнулся. Этот роялист, по крайней мере, честен. Всё лучше, чем надменная вымученная вежливость многих прочих.
В честь подписания мирного договора на вечер был назначен настоящий банкет, за счет казны Французской Республики. Граждане-представители источали сладкую любезность к дорогим гостям.
Лоран брезгливо поморщился, у него вдруг вырвалось вслух:
- Что отмечаем? Сговор по выгодной продаже Республики? Корматэн отработал свой миллион!
Рядом с ним нервно курил мужчина средних лет в светло-сером мундире «королевской католической армии Вандеи», при этих словах он резко обернулся:
- Сударь, что вы хотели этим сказать?
- Я сказал всё, что хотел сказать, месье… извините, не повернется язык назвать вас гражданином.
- И не надо. И всё же? Вы в состоянии ответить за свои слова?
- Вы не имеете в виду дуэль? Эта забава не входит в мои привычки, я не дворянин…. Но я имею прямые доказательства, приехавшие сегодня утром из Парижа.... Протянул роялисту письмо.
Какое-то время мужчина молчал и, собравшись с мыслями, спросил прямо:
- Почему вы, республиканец, говорите мне это? Ведь именно вы, заинтересованы в этих переговорах…
Лоран всем видом изобразил отвращение:
- Не я, не мы, а изменники Революции, засевшие в новом правительстве в них заинтересованы...
- «Вы понимаете, что я передам это письмо нашим людям, его должны прочитать наши командиры из тех, что поддались на уговоры барона и переговоры будут с треском провалены?»
- «Как и вы, я буду только счастлив от результатов, странно, что впервые наши интересы совпали, вам не кажется?»
Лоран впервые протянул руку роялисту. Подумалось лишь, ответит ли «белый» господин на этот жест или брезгливо спрячет руку за спину?
Роялист, однако, колебался секунды.
- Вы честный человек, гражданин…
- Лапьер,- он слегка наклонил голову.
- Барон де Сент-Эрмин, к вашим услугам. Пока еще царит мир, хоть и фальшивый, но завтра мы снова станем врагами.
- Всё верно, господин барон.
Оставшись один, Лоран поморщился, вспомнив «граждан-представителей». Он знал их. Да это же редкие моральные уроды, достойные кунсткамеры, как по конкурсу подобрали! А точнее по образу и подобию пославших их Барраса и Тальена.
Правительство! Конспирация негодяев, разлагающих Республику, вот их точное определение! А теперь снесённое ими совместно с Корматэном «тухлое яичко» разобьётся, и вонь заставит разбежаться принципиальных людей обеих партий!
Неискренне миролюбие роялистов, не мира, а временной передышки искали они, да и то, большинство было откровенно против каких-либо переговоров.
Временной передышки желало и правительство, напуганное усилением активности роялистов после Термидора и их возросшей агрессивности, при якобинцах эти господа не смели так нагло поднять головы! Сейчас банкет, сидят бок о бок, пьют, закусывают, беседуют, ухаживают за дамами, а завтра?
Трусливые вожаки Термидора озвереют, узнав о срыве переговоров, и устроят охоту на Корматэна, не оправдавшего их надежд, интересно, он получил только половину обещанного или миллион сразу?
