На приказ Леон не отреагировал, только там, в Валгалле, ярче засверкали кубки и клинки, и громче заиграл вагнеровский оркестр, а Дон порадовался, что не стал его трогать — черт знает, как берсерк отреагирует.
— Леон. Отпусти. Он безопасен, — повторил Дон.
— А? — Валькирии сложили крылья, Вагнер затих, а Леон его, наконец, увидел и разжал пальцы.
Ариец выдохнул и со стоном уронил полувывихнутую руку на землю — на что Леон снова напрягся, а Поц рванулся к ним. По счастью, Димон с Витьком его крепко держали.
— Все уже, ты победил, драка окончена. — Дон положил Леону руку на плечо, осторожно погладил. — Слезай с него, Харальд Мохнатый . Киллер.
Леон улыбнулся, теперь уже осмысленно. Скатился с побежденного врага, принял протянутую Маратом рубашку. А Дон поднял его руку, как на ринге, и крикнул:
— Киллер!
Офигелый класс нестройно поддержал. Поц скривился и сказал, как плюнул:
— Неплохая разминка. Пора поиграть всерьез, моя сладкая девочка. — И подмигнул Дону.
— Я помню, что ты любишь, — солнечно улыбнулся Дон. — Поверь, не разочаруешься.
Гонг.
Шум крови в ушах: сердце гонит адреналин. Обзор сужается до одного только Поца. Все прочее пока не имеет значения.
Медвежья, подлая Поцова ухмылка. Шаг вперед.
Две секунды боя — больше нельзя, медведь заломает.
Этих двух секунд Дон не осознавал, тело все сделало само. Как Сенсей учил: видеть цель, не думать о препятствиях, слушаться инстинктов. Победить.
Дон и не думал. Ни о чем. Даже видел и осознавал как-то обрывками.
Вот — Поц, у него вывихнуто плечо, ссадина во всю щеку.
— Твой класс, пидор гребаный, — хриплое согласие.
Вот — он сам, с победной улыбкой оглядывает класс: приветствуйте вашего короля-солнце!
Адреналин из ушей, руки не попадают в рукава рубашки.
И снова Поц, баюкает руку, которую уже вправил ему Ришелье… когда только успел?
Гул крови стихает, тело перестает быть невесомым, а реальность — дискретной.
Поц матерится сквозь зубы. Не успокоился. Злится и мечтает о реванше.
Зря не сломал быдлу руку его же, быдла, безопасности ради.
Не будет спокойного года. Ничего еще не закончилось. Но это — потом, завтра. А сейчас…
— Что встали? — Дон обнимает за плечи Ришелье, мудрый кардинал не будет спрашивать, почему у его короля руки дрожат. — В классе пополнение, жара, мороженое растает! Кто со мной?
Все с королем-солнцем, победителем чудовища, кроме самого Поца, братцев сантехников и Арийца. Даже Витёк, умница, подгреб к Ришелье, глядит в глаза и что-то такое умное спрашивает про приемы. Голливуд, елки. И павлин, то есть теперь — Киллер, отстал, идет к Димону…
Хруст, вопль, тихий ледяной голос Киллера. Что-то о нечестной игре.
Да что с вами делать, благородные сеньоры, мать же вашу! На секунду расслабиться нельзя!
Оторвавшись от надежного плеча Армана дю Плесси, Дон в три шага оказался рядом с Киллером, отпихнул от него Поца — в больное плечо, ясен пень, вежливо он не понимает, и уже приготовился ломать-таки ему руку…
Но Поц, против ожидания, на него не бросился, а уставился куда-то в сторону с неописуемо-растерянным выражением морды. Эта растерянность была такой неуместной и искренней, что Дон тоже обернулся — и встретился взглядом с товарищем Твердохлебовым.
Вот же леший! Не примерещился!
Физрук глядел безо всякого выражения, как медведь, и привычно ковырялся в зубах щепочкой. Увидев, что внимание подопечных на нем, тихо бросил:
— Шпильман, Селиванов. — И сделал скупой жест в сторону школы, а Киллера оделил долгим внимательным взглядом.
Под этим взглядом даже Дону стало неуютно и остро захотелось спрятаться. Но вместо того он прямо посмотрел физруку в глаза, мол, я знаю, что сделал, и если надо — отвечу. Я, а не мои ребята.
Физрук выплюнул щепку и, развернувшись на пятках, неспешно пошел в сторону школы, уверенный, что его поцаны следуют за ним.
А Дон обнял Киллера за плечи и повел прочь. Позади сквозь зубы матерились Поц и Димон, не понимая своего счастья: все живы, никто не загремел ни в больницу, ни в тюрягу. Подумаешь, вывихнутое плечо, сломанный палец и разборки с Твердохлебовым! Фиалки!
Нелирическое отступление номер раз
Болело плечо.
Но и хрен бы с ним, с плечом, терпеть боль Миша умел. Дома учил брат, в школе — Твердохлебов.
Хуже, что болели глаза. Противная резь заставляла щуриться, часто смаргивать, а может, и не резь? Просто ветер?
Да, наверное, ветер, а вовсе не обида... он же не обижен, что проиграл? И главное, кому?! Каким-то задротам-ашкам! Мафия, фу ты ну ты, курам на смех... И выиграли-то они нечестно, просто он, Миша, отвлекся на Маринку, а Ариец, наверное, тоже отвлекся. А эти ботаны воспользовались!
Сволочи!
А Твердохлебов их поддержал! Не своих бойцов, — не зря ж класс «Б»! — а этих пижонов! Своим устроил выволочку, даже не попытался понять, что нельзя было иначе! Арийцу повезло, его Твердохлебов отпустил, а вот самому Мише и Коляну с Димоном влетело по полной. Дружить они должны с ашками! Вы вдумайтесь только, дружить! С этими... этими...
Тьфу!
От расстройства Миша даже за сигареты схватился.
Вот же... пригодились все-таки. На самом деле он не курил, среди бойцов это не поощрялось, посадишь дыхалку — и что с тебя толку? Но не в затяг — не считается, и потом, у ашек при виде сигарет становились такие морды!
Вот только спички не зажигались, и руки дрожали. Но это потому, что плечо было вывихнуто!
С треском сломалась третья спичка. Пятая.
Миша скрипнул зубами, смял коробок в кулаке, на миг представив, что это пижон Горский.
Коробок хрустнул.
Отбросив его метким щелчком в урну, Миша хотел уже выплюнуть так и не зажженную сигарету, но внезапно осознал, что рядом кто-то есть. И не просто рядом, а на той же лавочке в Таврическом саду, куда сам Миша спрятался… то есть отступил. На заранее подготовленные.
Блин.
Нет никаких заранее подготовленных! И тыла нет. Брат, как узнает о поражении, будет сначала ржать, а потом…
Рядом покашляли. И тут же перед Мишей оказалась зажигалка. Нормальная такая, потертая зипповская зажигалка. И держал ее нормальный мужик, не белоручка, сразу видно.
Миша молча прикурил. Так же молча вдохнул сухой горький дым. Потом только обернулся к мужику, протянул руку:
— Михаил.
— Ярослав, — ответил мужик, пожав руку. Крепко, с понятием.
Мужик был в возрасте, лет под сорок. Чернявый, с бородкой. В потрепанной косухе. Не хачик, точно — лицо не такое, и говорит по-русски без акцента. И по мозгам ездить не стал. Тоже закурил, по–настоящему, Мише даже стыдно стало, что он не затягивается.
Затянулся.
Обожгло легкие, запершило в горле, резь в глазах только усилилась.
Мужик посмотрел понимающе.
— Проблемы?
Миша пожал плечами, затянулся еще раз. Легче пошло, хоть все равно гадость редкая. И чего говорят, что сигареты успокаивают? Чушь. И на вкус — говно.
А мужик хмыкнул, выбросил свою сигарету — щелчком, точно в центр урны — и поднялся.
— Поехали, пацан, покажу одно хорошее местечко. — Повертел на пальце ключи от байка, поглядел изучающе. — И не кури ты эту дрянь. Не поможет.
Подумалось: будет предлагать дурь? Или в притон повезет? Жаль, а на вид нормальный мужик…
— Никакая дрянь не поможет, пацан, — продолжил мужик. — Даже не пробуй. А вот переключиться полезно. Поехали.
Миша пожал плечами. Выбросил сигарету — все равно ни хрена не помогает, действительно.
Кивнул.
Почему бы и не поехать. Все равно делать нечего. Колян с Димоном ушли, Ариец, небось, дома отлеживается, а остальные… тьфу!
Не думать об остальных — трусах и предателях — отлично помог байк. Ярослав гнал так, что думать не получалось вовсе. Только держаться и жмуриться от встречного ветра.
Остановились только на полпути к Петергофу, под неоновой вывеской какого-то клуба. В первый момент Миша не понял, какого именно — с вывеской возились рабочие, что-то там меняли, так что видно было лишь первые три буквы: «Пар…»
Кольнуло нехорошее предчувствие. Вообще вся эта нечаянная встреча была какой-то слишком своевременной…
Но Ярослав обернулся, стянул шлем и улыбнулся так понимающе, что Миша вмиг почувствовал себя трусливым пижоном. Улыбнулся в ответ, слез с байка и, разумеется, пошел в клуб. В конце концов, ему давно уже не десять, чтобы докладывать старшему брату, где он пил лимонад и какую девчонку дергал за косичку.
Название на двери оказалось знакомым. «Парадиз». В этот клуб брательник велел не соваться никогда и ни за что. И не только в этот — еще в десяток по Питеру.
А пошел он со своими тайнами и воспитанием! Лупить почем зря — это за ним не заржавеет, а объяснить толком, в чем засада с клубами — хрен вам. Вот и на хрен тебя, брат.
Ничего особенного в этом клубе не было. Обыкновенная недорогая пивнушка с бильярдом, Розенбаум в динамиках. Мало чем отличается от брательниковой штаб-квартиры, разве что освещение странноватое, синее какое-то. Так, что лица словно мертвые.
Миша подавил невольную дрожь, когда Ярослав обернулся к нему.
В этом хреновом свете показалось, что на него глядит упырь. Мучнисто-серый, морщинистый, с красными глазами.
Тьфу, говно!
Ярослав махнул рукой куда-то в глубину зала и что-то сказал. Странно, вроде ж не особенно и громкая музыка. А что сказал — не слышно.
Да и хрен с ним. Надо мотать отсюда, пока не поздно. Пока не съели. Прав был брат, не для нас ихние Парадизы!..
Очень кстати Ярослав отвернулся и вообще пошел к стойке. Привез, показал, и спасибо тебе, мужик. Пора мне.
У самого выхода Мишу окликнули.
Девчонка окликнула. Звонко, задорно.
— Эй, не твое, парень? Уронил!
Обернувшись, Миша сначала увидел свой берет в чьих-то руках — он светился ярко-голубым так, что глаза резало. И потом только разглядел ее.
И едва не удрал с криком ужаса.
Остановило только упрямство — что он, пацан зассанный, бежать от чудищ из-под кровати? Подумаешь, страшная тетка. Ну, бритая. Ну, старая. Ну, намазюканная под воблу вокзальную. Что он, теток не видел?
Пока он стоял и думал, что этой мымре от него надо, мымра подошла. Улыбнулась. Даже странно, все зубы были на месте. Да и вблизи она уже казалась не такой уж старой и страшной. Просто тетка в возрасте. И не бритая — короткий ежик на голове. Синий.
— Ты берет уронил. На, возьми.
Он взял протянутый берет, ненароком коснувшись ее пальцев. Теплых и сухих.
— Э… спасибо.
Он собрался было надеть берет и смотаться, но тетка взяла его за руку. Ничего так, нормально взяла, не нагло. И улыбнулась хорошо, с интересом.
— Да не обращай ты внимания на этот свет. Сергеич, придурок, что-то намудрил а-ля Америка, сегодня весь день то синие все, то зеленые. Ты тоже. — Она засмеялась и показала на зеркало. — Глянь, сам-то!
От монстра в зеркале Миша отшатнулся, едва не упал — под ноги попался стул. И заржал.
Вот же! Перетрусил, как малявка в «Очень Страшном Замке» со светящимся скелетом на ниточках!
А все эти пижоны виноваты. И Твердохлебов. И брат. И Ариец.
Сволочи. Предатели.
Лохи.
В его руках сама собой оказалась бутылка пива, под задницей стул а напротив — она.
— Анна Шапочкина. Можно просто Анаша. — Она подмигнула. — Расслабься, красавчик. Просто выпей со мной. И расскажи, почему ты такой злой?
Мелькнула мысль: что-то тут не то. Подвох.
Мелькнула — и пропала. В конце концов, не будет вреда, если он просто поговорит с Анашой. Расскажет о сволочах и предателях. Выпьет с ней пивка. Может даже трахнет. А почему бы и нет? Опытная женщина — это вам не дура Маринка, она видит, кто чего стоит.
Да и не такая уж она старая. Это все свет виноват.
А в другой раз, может, тут и нормально будет. Сказали ж — это только сегодня так. И вообще — сейчас пивка, и все будет зашибись.
Миша поморщился от странно-затхлого запаха от бутылки, зажмурился и сделал первый глоток.
В кафе-мороженое пришлось идти через аптеку. Ромке, к счастью, нос не сломали, отделался ушибом и синячищем на пол-лица.
— Это не повод отделяться от народа! И вообще мороженое — лучшее средство от всех болезней! — заявил Ромка голосом Карлсона.
— Ладно, герой, наложим холодный компресс, и лопай свое мороженое, — согласился с ним Дон.
И они всем классом, теперь уже — единым классом! — пошли в «Магнолию».
По дороге класс радостно галдел, за раненым героем Ромкой ухаживали сразу две девчонки, одна из ашек, вторая из бешек, и еще минимум три пытались увиваться вокруг Киллера. Тот их не замечал, был где-то то ли в себе, то ли все еще в Валгалле, но держался рядом с Доном. На пару-тройку попыток вовлечь его в разговор не отреагировал, но, видимо, на автомате взял под ручку Янку — самую активную увивалку, рыжую и веснушчатую, — и ей рассеянно улыбнулся. Но внезапно ожил на подходе к кафешке и куда-то уставился. Даже не прослеживая его взгляда, было понятно, куда.
Около «Магнолии» сегодня мучил гитару Прогонини.
Жалкое и болезненное зрелище.
Кто его так прозвал, Дон не знал, но вполне понимал, почему. Чем-то он был внешне похож, такой же острый и резкий профиль, почти черные глаза, длинные темные волосы, вроде бы и чистые, но неухоженные, сильные тонкие пальцы, страдальчески-вдохновенное лицо и что-то еще неуловимое в мимике, в позе, говорящее: перед вами великий музыкант.
Одна беда. Гитара в его руках плакала и визжала, хоть техника его была безупречна — уж на то, чтобы это понять, Донова музыкального образования хватало. Сегодня ворочался в гробу Гойя, потому что Прогонини одолела «Ностальгия».
Впечатление он и его не-музыка производили сокрушительное, особенно в первый раз. А Киллер же сразу сказал, что играет, и едва не был записан в чисто декоративные чихуахуа. Да уж, на такую чихуа не каждому мастиффу рекомендуется тявкать.
— Уши заткни, — буркнул Дон, пихая Киллера к дверям кафешки, увитым лианоподобными пластиковыми ветками с огромными стремного вида цветами. Леший знает, почему этих бело-розовых монстров назвали магнолиями, уж скорее они напоминали росянок-мутантов, в такой цветочек сунь палец — всю руку откусит.
Киллер глянул на него страдальчески: похоже, от визга гитары у него заболели зубы. А может быть, стало жаль Прогонини — его все жалели, ужасались и тихо молились, чтобы с ними никогда не случилось ничего подобного. Он появился в Питере лет пятнадцать назад — сам Дон этого, разумеется, не помнил — откуда, никто не знал, а говорили все одно и то же: что когда-то он был мировой знаменитостью, не то пианистом, не то скрипачом, а может, и хирургом, тут уже начинались разногласия. Был, словом. Когда-то. А потом что-то с ним случилось, отчего он сошел с ума и даже имя свое забыл.
Дон хотел уже просто пихнуть Киллера к дверям, как страдания гитары резко оборвались, на половине такта, и Прогонини с гитарой в руке бросился к ним, к Киллеру, схватил за руку, так, что Киллер дернулся, и потребовал:
— Верни мне мою музыку, девочка! — громко, властно, красивым баритоном.
Дон почти поверил, что когда-то Прогонини был знаменит, даже почти его узнал: на мгновение глаза сумасшедшего прояснились, плечи развернулись и даже скорбные морщины разгладились. Но Киллер выдернул руку, отступил за Дона, и Прогонини увял, невнятно забормотал:
— Девочка моя, девочка, не бойся, маленькая, я не он, не обижу... только ты верни, мое — отдай, а я присмотрю, чтоб никто... музыка, музыка моя... вся кончилась...
— Леон. Отпусти. Он безопасен, — повторил Дон.
— А? — Валькирии сложили крылья, Вагнер затих, а Леон его, наконец, увидел и разжал пальцы.
Ариец выдохнул и со стоном уронил полувывихнутую руку на землю — на что Леон снова напрягся, а Поц рванулся к ним. По счастью, Димон с Витьком его крепко держали.
— Все уже, ты победил, драка окончена. — Дон положил Леону руку на плечо, осторожно погладил. — Слезай с него, Харальд Мохнатый . Киллер.
Леон улыбнулся, теперь уже осмысленно. Скатился с побежденного врага, принял протянутую Маратом рубашку. А Дон поднял его руку, как на ринге, и крикнул:
— Киллер!
Офигелый класс нестройно поддержал. Поц скривился и сказал, как плюнул:
— Неплохая разминка. Пора поиграть всерьез, моя сладкая девочка. — И подмигнул Дону.
— Я помню, что ты любишь, — солнечно улыбнулся Дон. — Поверь, не разочаруешься.
Гонг.
Шум крови в ушах: сердце гонит адреналин. Обзор сужается до одного только Поца. Все прочее пока не имеет значения.
Медвежья, подлая Поцова ухмылка. Шаг вперед.
Две секунды боя — больше нельзя, медведь заломает.
Этих двух секунд Дон не осознавал, тело все сделало само. Как Сенсей учил: видеть цель, не думать о препятствиях, слушаться инстинктов. Победить.
Дон и не думал. Ни о чем. Даже видел и осознавал как-то обрывками.
Вот — Поц, у него вывихнуто плечо, ссадина во всю щеку.
— Твой класс, пидор гребаный, — хриплое согласие.
Вот — он сам, с победной улыбкой оглядывает класс: приветствуйте вашего короля-солнце!
Адреналин из ушей, руки не попадают в рукава рубашки.
И снова Поц, баюкает руку, которую уже вправил ему Ришелье… когда только успел?
Гул крови стихает, тело перестает быть невесомым, а реальность — дискретной.
Поц матерится сквозь зубы. Не успокоился. Злится и мечтает о реванше.
Зря не сломал быдлу руку его же, быдла, безопасности ради.
Не будет спокойного года. Ничего еще не закончилось. Но это — потом, завтра. А сейчас…
— Что встали? — Дон обнимает за плечи Ришелье, мудрый кардинал не будет спрашивать, почему у его короля руки дрожат. — В классе пополнение, жара, мороженое растает! Кто со мной?
Все с королем-солнцем, победителем чудовища, кроме самого Поца, братцев сантехников и Арийца. Даже Витёк, умница, подгреб к Ришелье, глядит в глаза и что-то такое умное спрашивает про приемы. Голливуд, елки. И павлин, то есть теперь — Киллер, отстал, идет к Димону…
Хруст, вопль, тихий ледяной голос Киллера. Что-то о нечестной игре.
Да что с вами делать, благородные сеньоры, мать же вашу! На секунду расслабиться нельзя!
Оторвавшись от надежного плеча Армана дю Плесси, Дон в три шага оказался рядом с Киллером, отпихнул от него Поца — в больное плечо, ясен пень, вежливо он не понимает, и уже приготовился ломать-таки ему руку…
Но Поц, против ожидания, на него не бросился, а уставился куда-то в сторону с неописуемо-растерянным выражением морды. Эта растерянность была такой неуместной и искренней, что Дон тоже обернулся — и встретился взглядом с товарищем Твердохлебовым.
Вот же леший! Не примерещился!
Физрук глядел безо всякого выражения, как медведь, и привычно ковырялся в зубах щепочкой. Увидев, что внимание подопечных на нем, тихо бросил:
— Шпильман, Селиванов. — И сделал скупой жест в сторону школы, а Киллера оделил долгим внимательным взглядом.
Под этим взглядом даже Дону стало неуютно и остро захотелось спрятаться. Но вместо того он прямо посмотрел физруку в глаза, мол, я знаю, что сделал, и если надо — отвечу. Я, а не мои ребята.
Физрук выплюнул щепку и, развернувшись на пятках, неспешно пошел в сторону школы, уверенный, что его поцаны следуют за ним.
А Дон обнял Киллера за плечи и повел прочь. Позади сквозь зубы матерились Поц и Димон, не понимая своего счастья: все живы, никто не загремел ни в больницу, ни в тюрягу. Подумаешь, вывихнутое плечо, сломанный палец и разборки с Твердохлебовым! Фиалки!
Нелирическое отступление номер раз
Болело плечо.
Но и хрен бы с ним, с плечом, терпеть боль Миша умел. Дома учил брат, в школе — Твердохлебов.
Хуже, что болели глаза. Противная резь заставляла щуриться, часто смаргивать, а может, и не резь? Просто ветер?
Да, наверное, ветер, а вовсе не обида... он же не обижен, что проиграл? И главное, кому?! Каким-то задротам-ашкам! Мафия, фу ты ну ты, курам на смех... И выиграли-то они нечестно, просто он, Миша, отвлекся на Маринку, а Ариец, наверное, тоже отвлекся. А эти ботаны воспользовались!
Сволочи!
А Твердохлебов их поддержал! Не своих бойцов, — не зря ж класс «Б»! — а этих пижонов! Своим устроил выволочку, даже не попытался понять, что нельзя было иначе! Арийцу повезло, его Твердохлебов отпустил, а вот самому Мише и Коляну с Димоном влетело по полной. Дружить они должны с ашками! Вы вдумайтесь только, дружить! С этими... этими...
Тьфу!
От расстройства Миша даже за сигареты схватился.
Вот же... пригодились все-таки. На самом деле он не курил, среди бойцов это не поощрялось, посадишь дыхалку — и что с тебя толку? Но не в затяг — не считается, и потом, у ашек при виде сигарет становились такие морды!
Вот только спички не зажигались, и руки дрожали. Но это потому, что плечо было вывихнуто!
С треском сломалась третья спичка. Пятая.
Миша скрипнул зубами, смял коробок в кулаке, на миг представив, что это пижон Горский.
Коробок хрустнул.
Отбросив его метким щелчком в урну, Миша хотел уже выплюнуть так и не зажженную сигарету, но внезапно осознал, что рядом кто-то есть. И не просто рядом, а на той же лавочке в Таврическом саду, куда сам Миша спрятался… то есть отступил. На заранее подготовленные.
Блин.
Нет никаких заранее подготовленных! И тыла нет. Брат, как узнает о поражении, будет сначала ржать, а потом…
Рядом покашляли. И тут же перед Мишей оказалась зажигалка. Нормальная такая, потертая зипповская зажигалка. И держал ее нормальный мужик, не белоручка, сразу видно.
Миша молча прикурил. Так же молча вдохнул сухой горький дым. Потом только обернулся к мужику, протянул руку:
— Михаил.
— Ярослав, — ответил мужик, пожав руку. Крепко, с понятием.
Мужик был в возрасте, лет под сорок. Чернявый, с бородкой. В потрепанной косухе. Не хачик, точно — лицо не такое, и говорит по-русски без акцента. И по мозгам ездить не стал. Тоже закурил, по–настоящему, Мише даже стыдно стало, что он не затягивается.
Затянулся.
Обожгло легкие, запершило в горле, резь в глазах только усилилась.
Мужик посмотрел понимающе.
— Проблемы?
Миша пожал плечами, затянулся еще раз. Легче пошло, хоть все равно гадость редкая. И чего говорят, что сигареты успокаивают? Чушь. И на вкус — говно.
А мужик хмыкнул, выбросил свою сигарету — щелчком, точно в центр урны — и поднялся.
— Поехали, пацан, покажу одно хорошее местечко. — Повертел на пальце ключи от байка, поглядел изучающе. — И не кури ты эту дрянь. Не поможет.
Подумалось: будет предлагать дурь? Или в притон повезет? Жаль, а на вид нормальный мужик…
— Никакая дрянь не поможет, пацан, — продолжил мужик. — Даже не пробуй. А вот переключиться полезно. Поехали.
Миша пожал плечами. Выбросил сигарету — все равно ни хрена не помогает, действительно.
Кивнул.
Почему бы и не поехать. Все равно делать нечего. Колян с Димоном ушли, Ариец, небось, дома отлеживается, а остальные… тьфу!
Не думать об остальных — трусах и предателях — отлично помог байк. Ярослав гнал так, что думать не получалось вовсе. Только держаться и жмуриться от встречного ветра.
Остановились только на полпути к Петергофу, под неоновой вывеской какого-то клуба. В первый момент Миша не понял, какого именно — с вывеской возились рабочие, что-то там меняли, так что видно было лишь первые три буквы: «Пар…»
Кольнуло нехорошее предчувствие. Вообще вся эта нечаянная встреча была какой-то слишком своевременной…
Но Ярослав обернулся, стянул шлем и улыбнулся так понимающе, что Миша вмиг почувствовал себя трусливым пижоном. Улыбнулся в ответ, слез с байка и, разумеется, пошел в клуб. В конце концов, ему давно уже не десять, чтобы докладывать старшему брату, где он пил лимонад и какую девчонку дергал за косичку.
Название на двери оказалось знакомым. «Парадиз». В этот клуб брательник велел не соваться никогда и ни за что. И не только в этот — еще в десяток по Питеру.
А пошел он со своими тайнами и воспитанием! Лупить почем зря — это за ним не заржавеет, а объяснить толком, в чем засада с клубами — хрен вам. Вот и на хрен тебя, брат.
Ничего особенного в этом клубе не было. Обыкновенная недорогая пивнушка с бильярдом, Розенбаум в динамиках. Мало чем отличается от брательниковой штаб-квартиры, разве что освещение странноватое, синее какое-то. Так, что лица словно мертвые.
Миша подавил невольную дрожь, когда Ярослав обернулся к нему.
В этом хреновом свете показалось, что на него глядит упырь. Мучнисто-серый, морщинистый, с красными глазами.
Тьфу, говно!
Ярослав махнул рукой куда-то в глубину зала и что-то сказал. Странно, вроде ж не особенно и громкая музыка. А что сказал — не слышно.
Да и хрен с ним. Надо мотать отсюда, пока не поздно. Пока не съели. Прав был брат, не для нас ихние Парадизы!..
Очень кстати Ярослав отвернулся и вообще пошел к стойке. Привез, показал, и спасибо тебе, мужик. Пора мне.
У самого выхода Мишу окликнули.
Девчонка окликнула. Звонко, задорно.
— Эй, не твое, парень? Уронил!
Обернувшись, Миша сначала увидел свой берет в чьих-то руках — он светился ярко-голубым так, что глаза резало. И потом только разглядел ее.
И едва не удрал с криком ужаса.
Остановило только упрямство — что он, пацан зассанный, бежать от чудищ из-под кровати? Подумаешь, страшная тетка. Ну, бритая. Ну, старая. Ну, намазюканная под воблу вокзальную. Что он, теток не видел?
Пока он стоял и думал, что этой мымре от него надо, мымра подошла. Улыбнулась. Даже странно, все зубы были на месте. Да и вблизи она уже казалась не такой уж старой и страшной. Просто тетка в возрасте. И не бритая — короткий ежик на голове. Синий.
— Ты берет уронил. На, возьми.
Он взял протянутый берет, ненароком коснувшись ее пальцев. Теплых и сухих.
— Э… спасибо.
Он собрался было надеть берет и смотаться, но тетка взяла его за руку. Ничего так, нормально взяла, не нагло. И улыбнулась хорошо, с интересом.
— Да не обращай ты внимания на этот свет. Сергеич, придурок, что-то намудрил а-ля Америка, сегодня весь день то синие все, то зеленые. Ты тоже. — Она засмеялась и показала на зеркало. — Глянь, сам-то!
От монстра в зеркале Миша отшатнулся, едва не упал — под ноги попался стул. И заржал.
Вот же! Перетрусил, как малявка в «Очень Страшном Замке» со светящимся скелетом на ниточках!
А все эти пижоны виноваты. И Твердохлебов. И брат. И Ариец.
Сволочи. Предатели.
Лохи.
В его руках сама собой оказалась бутылка пива, под задницей стул а напротив — она.
— Анна Шапочкина. Можно просто Анаша. — Она подмигнула. — Расслабься, красавчик. Просто выпей со мной. И расскажи, почему ты такой злой?
Мелькнула мысль: что-то тут не то. Подвох.
Мелькнула — и пропала. В конце концов, не будет вреда, если он просто поговорит с Анашой. Расскажет о сволочах и предателях. Выпьет с ней пивка. Может даже трахнет. А почему бы и нет? Опытная женщина — это вам не дура Маринка, она видит, кто чего стоит.
Да и не такая уж она старая. Это все свет виноват.
А в другой раз, может, тут и нормально будет. Сказали ж — это только сегодня так. И вообще — сейчас пивка, и все будет зашибись.
Миша поморщился от странно-затхлого запаха от бутылки, зажмурился и сделал первый глоток.
Глава 3, в которой выясняется, что благородное происхождение - вовсе не гарантия приличного поведения
В кафе-мороженое пришлось идти через аптеку. Ромке, к счастью, нос не сломали, отделался ушибом и синячищем на пол-лица.
— Это не повод отделяться от народа! И вообще мороженое — лучшее средство от всех болезней! — заявил Ромка голосом Карлсона.
— Ладно, герой, наложим холодный компресс, и лопай свое мороженое, — согласился с ним Дон.
И они всем классом, теперь уже — единым классом! — пошли в «Магнолию».
По дороге класс радостно галдел, за раненым героем Ромкой ухаживали сразу две девчонки, одна из ашек, вторая из бешек, и еще минимум три пытались увиваться вокруг Киллера. Тот их не замечал, был где-то то ли в себе, то ли все еще в Валгалле, но держался рядом с Доном. На пару-тройку попыток вовлечь его в разговор не отреагировал, но, видимо, на автомате взял под ручку Янку — самую активную увивалку, рыжую и веснушчатую, — и ей рассеянно улыбнулся. Но внезапно ожил на подходе к кафешке и куда-то уставился. Даже не прослеживая его взгляда, было понятно, куда.
Около «Магнолии» сегодня мучил гитару Прогонини.
Жалкое и болезненное зрелище.
Кто его так прозвал, Дон не знал, но вполне понимал, почему. Чем-то он был внешне похож, такой же острый и резкий профиль, почти черные глаза, длинные темные волосы, вроде бы и чистые, но неухоженные, сильные тонкие пальцы, страдальчески-вдохновенное лицо и что-то еще неуловимое в мимике, в позе, говорящее: перед вами великий музыкант.
Одна беда. Гитара в его руках плакала и визжала, хоть техника его была безупречна — уж на то, чтобы это понять, Донова музыкального образования хватало. Сегодня ворочался в гробу Гойя, потому что Прогонини одолела «Ностальгия».
Впечатление он и его не-музыка производили сокрушительное, особенно в первый раз. А Киллер же сразу сказал, что играет, и едва не был записан в чисто декоративные чихуахуа. Да уж, на такую чихуа не каждому мастиффу рекомендуется тявкать.
— Уши заткни, — буркнул Дон, пихая Киллера к дверям кафешки, увитым лианоподобными пластиковыми ветками с огромными стремного вида цветами. Леший знает, почему этих бело-розовых монстров назвали магнолиями, уж скорее они напоминали росянок-мутантов, в такой цветочек сунь палец — всю руку откусит.
Киллер глянул на него страдальчески: похоже, от визга гитары у него заболели зубы. А может быть, стало жаль Прогонини — его все жалели, ужасались и тихо молились, чтобы с ними никогда не случилось ничего подобного. Он появился в Питере лет пятнадцать назад — сам Дон этого, разумеется, не помнил — откуда, никто не знал, а говорили все одно и то же: что когда-то он был мировой знаменитостью, не то пианистом, не то скрипачом, а может, и хирургом, тут уже начинались разногласия. Был, словом. Когда-то. А потом что-то с ним случилось, отчего он сошел с ума и даже имя свое забыл.
Дон хотел уже просто пихнуть Киллера к дверям, как страдания гитары резко оборвались, на половине такта, и Прогонини с гитарой в руке бросился к ним, к Киллеру, схватил за руку, так, что Киллер дернулся, и потребовал:
— Верни мне мою музыку, девочка! — громко, властно, красивым баритоном.
Дон почти поверил, что когда-то Прогонини был знаменит, даже почти его узнал: на мгновение глаза сумасшедшего прояснились, плечи развернулись и даже скорбные морщины разгладились. Но Киллер выдернул руку, отступил за Дона, и Прогонини увял, невнятно забормотал:
— Девочка моя, девочка, не бойся, маленькая, я не он, не обижу... только ты верни, мое — отдай, а я присмотрю, чтоб никто... музыка, музыка моя... вся кончилась...
