Вэйлина Кристолл
Матушка сидела у окна, окутанная тенью от старинного абажура, и листала бухгалтерские книги, как будто в каждой цифре искала ответ на вопрос, как выжить в этом мире, где магия — роскошь, а честь — бремя. За её спиной тихо постанывал мой магнот, будто сам артефакт стыдился своей дешевизны.
— Вэй, ты …шь на веч…ку к Лас? – на желтых страницах артефакта проявились руны, большая часть из которых напоминала растекшиеся по листу чернила. Опять сел! Ну и убожество этот дешёвый магулятор, купленный на последние лары. Не артефакт, а магическая жалость.
— Ма-ам, — протянула я сладко, как мёд, — а у нас магия осталась? Надо бы магнот зарядить.
— Прости, родная, — не отрываясь от бумаг, ответила она. — Всё ушло на систему орошения. Я заказала новую поставку магии, но она придет на следующей неделе.
Зашибись! Вода важнее, чем мой имидж?! Лас в прошлый раз хихикала: «Твой магнот из музея что ли?» Не в лицо, конечно, но за спиной еще хуже. Я вздохнула и отписалась подружкам, что, конечно же, приду. Надеюсь, низкий заряд не изуродует мое сообщение до неузнаваемости.
— А тысячу лар одолжишь? – бросила как бы невзначай, вырисовывая подругам сообщение. Она все равно не слушает, глядишь и согласится между делом.
Мама кашлянула, привлекая внимание и посмотрела на меня очень сосредоточенно, словно взглядом просверливая во мне дырку от лживых глаз, моргающих часто-часто, до самого затылка.
Похоже слушала-таки.
— Ты планируешь купить ювелирный магазин? – тонкая, как лезвие, бровь, взлетела наверх, отсекая мои надежды.
Я замерла. В такие мгновения она похожа на древних воительниц с фресок в храме Живодарящей: острые скулы, похожие на гранитные скалы, глаза цвета грозового моря, губы — линия решимости. Красивая. Пугающе красивая. И в то же время — моя. Моя занудная, упрямая, обожаемая матушка.
— Ну ма-ам, - протянула медовым голоском. В детстве это работало, мама брала меня на руки, тепло обнимала и… и обычно тему переводила. — У Лас вечеринка, а ты знаешь, что в нашей компании не принято два раза ходить в одном и том же наряде. В высшем свете это не принято. Даже в дешевых трактирах так не делают!
— А как давно мы стали частью высшего света? – мама скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула.
Ну началось! А кому месяц назад ухажер дворянство подарил? Думает, я не знаю, но я тайно посмотрела в верхнем ящике ее стола. Грамота дворянства! Это же какое сокровище! Но мама слишком гордая, чтобы принять. Документ так и валяется вместе с долговыми квитанциями и бухгалтерскими книгами, словно какая-то мелочь.
Не будь грамота под заклинанием, я бы на себя активировала, не гордая!
И вообще, мама вполне сойдет за леди! Да что там, многие по незнанию к ней так и обращаются — леди Арвен. Она не поправляет, да и кто бы в здравом уме поправил? Есть в матушке особая стать. Возможно, тяжелая жизнь ее обтесала, превратив из грубой гранитной плиты в прекрасное произведение искусства. Недоступное, строгое и прекрасное. Вот и выстраиваются в очередь женихи, потому что она выглядит как леди. Не из-за платья. А из-за того, как держит голову. Как смотрит. Как молчит.
— Ты же понимаешь! Я учусь в престижной академии, я не могу быть неведимкой! Не хочу этого!
— Дорогая, подойди.
Мама внезапно переменилась, улыбнулась. Я почувствовала, как сердце сжалось. Это был голос из детства — тот, что обнимал, когда я падала, и шептал, что всё будет хорошо. Я подошла. Она взяла мои руки своими, тёплыми, с мелкими мозолями от пера и счётов.
Сейчас начнется… Надо любить себя такой, какая есть, не наряд делает человека человеком и бла бла бла.
Да чтоб она понимала!
— Ни один кусок ткани, даже сотканный в лунном свете, не стоит тысячи лар. И уж точно не сделает тебя счастливее. Ты думаешь, наряды привлекают настоящих друзей? Нет. Они привлекают пустые глаза и пустые сердца. А ты, моя звезда, — светишь сама по себе просто потому, что ты есть.
Ага. Как же!
— Но встречают все равно по одежке!
— Только те, кто черств душой и сердцем. Вэйлина, ангел мой. Ты не должна подстраиваться под окружение. Ты не должна стараться кому-то угодить. Живи так, чтобы тебе не было стыдно за свои поступки. Самое страшное – это потерять себя, стремясь понравиться другим. Но…
Мама плутовато улыбнулась.
— Сестра Глафина из швейной лавки задолжала мне девяносто лар. Возьми одно из своих платьев и преобразите его. Ты знаешь, она мастерица от Живодарящей, твой высший свет в очередь к ней выстраивается.
— Ну ма-ам, — поморщилась я. — Только те, у кого нет денег на мастерицу Эрсьель.
Мама фыркнула.
— Я предложила вариант, не нравится…
Пожав плечами, она погрузилась в документацию, давая понять, что беседа окончена.
Взрослые всегда так. Они ничего не понимают! Для мамы платье — просто кусок ткани. А для меня — это портал. Это ключ. Это магический артефакт, способный открыть дверь в будущее, где я — не просто Вэйлина Кристолл, дочь цветочницы с окраины, а леди, чьё имя шепчут в тени башен Академии Магии. Где Кельвин наконец-то увидит меня. Не мимо, не сквозь, а прямо в глаза. С восхищением. С трепетом. Если я заявлюсь в перешитых обносках, Кельвин на меня даже не посмотрит! Его внимание привлекут более богатые красотки. Например, Лас — дочь окружного прокурора, первая красавица и ходячая энциклопедия этикета — прилетит на летающей карете, в платье, сотканном из заклинаний и лунного шёлка. И его взгляд, как магнит, прилипнет к ней. Как всегда.
Пиликнул магнот.
— Вэй, теб… бы, деньги… жны? — просочилось сквозь помехи.
Я замерла. Это от Греты? Та самая Грета — странная, как проклятый артефакт, с глазами, будто вынутыми из старинного кристалла, с кожаным платьем, которое шуршит, как змеиная кожа. Нелюдимка, тихая. Но, говорят, у неё в сундуке — золота и драгоценностей, словно у дракона. А еще говорят, она работает на теневых посредников, что её перья черпают чернила из живых снов, и служит она Смертедарящему.
Стало холодно от одного упоминания ее имени.
Все это страшилки и байки. Девчонки про всех болтают невесть что. Лично мне Грета ничего плохого не сделала, мало ли как она одевается и выглядит.
— Сколько? – написала сухо, чтобы не выдать своего интереса.
— 500 лар за…
Я чуть не выронила магнот. Пятьсот? За что?! За тексты мне платят по 15 лар, и то если повезёт! За живое слово — до 30, но даже за год такой работы не накопишь на туфли из кожи феникса. А тут — полпути к мечте за раз? Невероятно. Впрочем… мне все равно нужно больше.
— Мне нужна тысяча, — рискнула, бросив вызов судьбе. Играть так по-крупному!
— Могу… ложить, — пришло в ответ.
Я перечитала трижды. В груди, словно птица, пойманная в клетку, лихорадочно металось сердце, то ударяясь в ребра, то будто отскакивая к позвоночнику. Оно грозило вырваться из груди. Она согласна?! Мне не показалось же?
— Где? Когда? Что делать? – в ушах уже стоял шорох шелковых подолов.
— Через час у цен… кор…са.
Живодарящая, ты, наконец, меня услышала! Тысяча лар. Целая тысяча! Я уже видела себя: яркую, как закат над Вечными равнинами, в платье, что переливается при каждом движении, как вода под луной. Вижу, как Кельвин замирает. Как его глаза расширяются. Как он делает шаг ко мне, как мы кружимся, в блеске чужих глаз, полных зависти и восхищения.
Хихикнула и ударила в ладони, захлебываясь от безудержного восторга, словно уже кружу над мраморным полом невесомой бабочкой.
— И чего мы так сияем? – спросила мама, не отрываясь от документов.
Ее сухой строгий голос выдернул меня из мечтаний. И как только все замечает? Я же в другом конце гостиной, как тень сижу!
— Девчонки позвали в библиотеку, поработать над разбором текста. Я как раз застопорилась, а вместе мы быстро закончим. Я побегу?
— Хорошо, но не забывай, завтра с утра мне нужна твоя помощь.
С каким-то супер-важным заказом на сотню цветочных композиций и арку в виде сердца. Эх, везет же счастливице, для которой парни так стараются. Надеюсь, однажды и мне Кельвин подарит что-нибудь этакое.
После того, как завтра увидит меня в новом шикарном платье – обязательно подарит! Он не устоит! И поймет, что я та, ради которой стоит постараться.
Я сглотнула восторг, прикусила щеку — чтобы не рассмеяться и не выдать себя.
— Хорошо, мамочка. Я сменю платье и пойду!
И, выходя из гостиной, прошептала:
— Спасибо, судьба.
Я иду.
Арвен Кристолл
Арвен Кристолл
Вэйлина переоделась с такой скоростью, словно за ней гнались демоны. Чмокнула в щеку — быстро, по-детски, как будто всё ещё та самая девочка, что в пять лет приносила мне цветы, выкопанные с корнем. И вот она уже исчезла, оставив после себя лишь лёгкий шлейф аромата: смесь розового масла и юного азарта.
Через окно я наблюдала, как дочь уносится прочь из дома, а в груди сжималось что-то тяжёлое. Если она пойдет в библиотеку, то я – богиня Справедливости.
Она лжёт.
Я знаю.
Я всегда знаю.
Но я отпустила её.
Потому что мать — это не только держать. Это — отпускать. Даже когда сердце кричит: «останови, удержи, подстели соломку, расскажи, как оно бывает, ей незачем страдать!».
А бывает всегда одинаково, потому, что юности свойственна ветреность, а ветреность всегда заканчивается слезами. Рассказать ей, что любовь, к которой она так стремится, может сжечь ее, как костер соломинку? Нет. Пусть узнает сама. Пусть поймёт: не всё, что блестит, — магия. Иногда это — отражение огня, который уничтожит тебя. А я всегда буду рядом и помогу восстановить из пепла новую версию Вэйлины. Ту, что будет крепко стоять на ногах.
Вернулась к столу, к своим цифрам, бумагам, и долгам.
— Она умная девочка, все хорошо, — прошептала, убеждая себя.
Но в этих словах не было веры. Была надежда. А надежда — это не сила, это просто попытка дышать под водой. Тряхнула головой, выгоняя дурные мысли.
Работа!
По всему получалось, если завтра оплатят заказ, я закрою кредит раньше срока и загубленная партия хрустальных лилий не разорит нас. Знать бы еще, кому я перешла дорогу. Следователи нашли отчетливый остаток магии мертвой земли: урожай уничтожили умышленно, расследование по этому поводу ведется, но зацепок нет. Мне очень не хотелось втягиваться в дела с расследованием, но иначе я не получу страховую компенсацию, а нам с Вэй ой как нужны средства.
Я отложила перо, растёрла переносицу, будто пытаясь стереть усталость, как стирают мел с доски. Но усталость — не мел. Она въелась глубоко. В кости. В память. В душу.
Когда Вэйлина уходит, и в доме все затихает, приходит одиночество. Тиканье часов на стене — не ритм, это капли времени, падающие в бездонный колодец. Пение птиц за окном — не радость, это насмешка. Даже у них есть пара, гнездо, а у меня — только стены и увядающая молодость.
Я сижу.
Смотрю в окно.
И впервые за день позволяю себе не быть сильной.
Хочется, чтобы кто-то вошёл. Не как враг, не как кредитор или клиент. Просто — вошёл. Взял за руку, ободряюще пихнул плечом и прошептал: «Эй… улыбнись же, наконец».
Но в доме тишина. А в сердце — пустота, которая уже не боль.
Если тишину не с кем разделить, если одиночество не с кем пережить, оно становится тюрьмой. Оно становится пыткой, а улыбка на губах – каменной маской, под которой изуродованное от боли настоящее лицо.
Я прижала ладони к груди, будто могу удержать то, что давным-давно ушло. Тепло, которое когда-то было, любовь, которую предали, человека, которого ненавижу… И которого до сих пор не могу перестать любить.
На брачную метку упала слеза. Она дрожала на коже, прежде чем растечься по узору, преломляя его. Снова забыла загримировать этот тонкий рисунок, что когда-то пылал на ладони, как обещание, а теперь стал проклятием, висящим между мной и Сатором. Почему он до сих пор не погасил свою метку? Он ведь уверен, что я сгорела… Если по какой-то причине метка не погасла, это делают принудительно в главном храме Справедливой.
Впрочем, какое мне дело? Это его жизнь. Наверняка у него были свои причины щеголять брачной меткой словно напоказ. Я на несколько секунд опустила ресницы, словно закрывая книгу с «не моей» историей. Где запах смолы, шепот в ночи, и яркие звезды тающие в рассвете, одном на двоих.
— Леди Кристолл, к вам пришли! – хрипловатый голос хозяюшки вывел из раздумий. Я открыла глаза – и вот. Той реальности нет, будто и не существовало никогда.
Я медленно подняла голову. В дверях стояла невысокая, полноватая женщина, с лицом, как со страниц детской сказки — добрым, но с тенью, с загадочной улыбкой и глазами, в которых читалась не просто забота, а знание. Она не знает, кто я. Не знает, откуда я. Не знает, что я — не та, за кого себя выдаю. Но чувствует. Её взгляд — будто сквозь кожу. Она видит, как дрожат мои пальцы, как сжимаются плечи, как я прячу ладонь с меткой.
– Из палаты магического следствия, — добавила она, вытирая руки о фартук.
Сердце набрало обороты за полвздоха. Я понимала, что пришел не Он так же отчетливо, как понимала, что пришедший с Ним тесно связан. Возможно, они только что пили кофе. Возможно, он недавно жал руку господину из палаты магического следствия…
— Накрыть в садовой беседке? – спросила Ланис и отвлекла меня от ненужных мыслей.
Женщина с судьбой не менее трагичной, чем моя. Ее семья – дворяне пятого ранга. Еще в юности она вышла замуж за торговца мехами, родила троих детей, стала трижды счастливой бабушкой. Счастье продолжалось тридцать лет и закончилось, как злая усмешка судьбы в годовщину бракосочетания. Выходные планировались на тропических островах, а прошли в похоронном зале с семью гробами, три из которых – детские. Она не рассказывает, как это произошло. Улыбается, вспоминая события пятилетней давности, говорит «так было суждено», а у самой слезы на глазах.
И Ланис ненавидит цифру три. Она ее парализует.
Мы нашли друг друга по той же иронии. На рынке у нее своровали кошелек, а я неплохо бегаю. Сначала мы подружились, а после она продала дом и переехала жить ко мне. Трехэтажный дворец, словно склеп, хранил воспоминания счастливых моментов и ранил каждым закутком. Ночами она слышала детский смех и глубокий баритон мужа в кабинете, а днем нет-нет кликала внуков или звала супруга. После переезда ко мне Ланис, наконец-то, снова чувствует себя живой и нужной. А я нашла в ней то, что потеряла давным-давно – любящую маму. Теперь она готовит чай, шьёт наволочки, убирает комнаты — не потому что должна, а потому что хочет. Потому что в этом — её спасение. Есть такие люди, которым для счастья достаточно быть кому-то нужным.
— Я могу подать кофе с коньяком. Или лучше чай с крысиной травой? – уточнила она со всей серьезностью.
Я улыбнулась. Только Ланис может предложить яд с таким выражением, будто предлагает варенье. Две сильных и бесконечно одиноких женщины нашли друг друга. И никогда не поймешь, когда мы шутим, а когда говорим всерьез.
— Леди Кристолл?
— Ланис, прекрати. Из нас двоих ты леди, а не я! И господину Ламьеру достаточно стакана воды, можно даже без яда, он, все же, пытается нам помочь.
— Угу, — фыркнула хозяюшка. – Не сильно-то старательно. За месяц так ничего и не нашел. Он вообще умеет расследовать или надеется, что преступник сам приползет к нему?
Я понимала ее недовольство, но ничего не могла поделать. Прийти к Сатору с жалобой и потребовать более тщательного расследования? Очень смешно. А, если он меня узнает? Смогу ли я вообще дышать и говорить в его присутствии?
Матушка сидела у окна, окутанная тенью от старинного абажура, и листала бухгалтерские книги, как будто в каждой цифре искала ответ на вопрос, как выжить в этом мире, где магия — роскошь, а честь — бремя. За её спиной тихо постанывал мой магнот, будто сам артефакт стыдился своей дешевизны.
— Вэй, ты …шь на веч…ку к Лас? – на желтых страницах артефакта проявились руны, большая часть из которых напоминала растекшиеся по листу чернила. Опять сел! Ну и убожество этот дешёвый магулятор, купленный на последние лары. Не артефакт, а магическая жалость.
— Ма-ам, — протянула я сладко, как мёд, — а у нас магия осталась? Надо бы магнот зарядить.
— Прости, родная, — не отрываясь от бумаг, ответила она. — Всё ушло на систему орошения. Я заказала новую поставку магии, но она придет на следующей неделе.
Зашибись! Вода важнее, чем мой имидж?! Лас в прошлый раз хихикала: «Твой магнот из музея что ли?» Не в лицо, конечно, но за спиной еще хуже. Я вздохнула и отписалась подружкам, что, конечно же, приду. Надеюсь, низкий заряд не изуродует мое сообщение до неузнаваемости.
— А тысячу лар одолжишь? – бросила как бы невзначай, вырисовывая подругам сообщение. Она все равно не слушает, глядишь и согласится между делом.
Мама кашлянула, привлекая внимание и посмотрела на меня очень сосредоточенно, словно взглядом просверливая во мне дырку от лживых глаз, моргающих часто-часто, до самого затылка.
Похоже слушала-таки.
— Ты планируешь купить ювелирный магазин? – тонкая, как лезвие, бровь, взлетела наверх, отсекая мои надежды.
Я замерла. В такие мгновения она похожа на древних воительниц с фресок в храме Живодарящей: острые скулы, похожие на гранитные скалы, глаза цвета грозового моря, губы — линия решимости. Красивая. Пугающе красивая. И в то же время — моя. Моя занудная, упрямая, обожаемая матушка.
— Ну ма-ам, - протянула медовым голоском. В детстве это работало, мама брала меня на руки, тепло обнимала и… и обычно тему переводила. — У Лас вечеринка, а ты знаешь, что в нашей компании не принято два раза ходить в одном и том же наряде. В высшем свете это не принято. Даже в дешевых трактирах так не делают!
— А как давно мы стали частью высшего света? – мама скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула.
Ну началось! А кому месяц назад ухажер дворянство подарил? Думает, я не знаю, но я тайно посмотрела в верхнем ящике ее стола. Грамота дворянства! Это же какое сокровище! Но мама слишком гордая, чтобы принять. Документ так и валяется вместе с долговыми квитанциями и бухгалтерскими книгами, словно какая-то мелочь.
Не будь грамота под заклинанием, я бы на себя активировала, не гордая!
И вообще, мама вполне сойдет за леди! Да что там, многие по незнанию к ней так и обращаются — леди Арвен. Она не поправляет, да и кто бы в здравом уме поправил? Есть в матушке особая стать. Возможно, тяжелая жизнь ее обтесала, превратив из грубой гранитной плиты в прекрасное произведение искусства. Недоступное, строгое и прекрасное. Вот и выстраиваются в очередь женихи, потому что она выглядит как леди. Не из-за платья. А из-за того, как держит голову. Как смотрит. Как молчит.
— Ты же понимаешь! Я учусь в престижной академии, я не могу быть неведимкой! Не хочу этого!
— Дорогая, подойди.
Мама внезапно переменилась, улыбнулась. Я почувствовала, как сердце сжалось. Это был голос из детства — тот, что обнимал, когда я падала, и шептал, что всё будет хорошо. Я подошла. Она взяла мои руки своими, тёплыми, с мелкими мозолями от пера и счётов.
Сейчас начнется… Надо любить себя такой, какая есть, не наряд делает человека человеком и бла бла бла.
Да чтоб она понимала!
— Ни один кусок ткани, даже сотканный в лунном свете, не стоит тысячи лар. И уж точно не сделает тебя счастливее. Ты думаешь, наряды привлекают настоящих друзей? Нет. Они привлекают пустые глаза и пустые сердца. А ты, моя звезда, — светишь сама по себе просто потому, что ты есть.
Ага. Как же!
— Но встречают все равно по одежке!
— Только те, кто черств душой и сердцем. Вэйлина, ангел мой. Ты не должна подстраиваться под окружение. Ты не должна стараться кому-то угодить. Живи так, чтобы тебе не было стыдно за свои поступки. Самое страшное – это потерять себя, стремясь понравиться другим. Но…
Мама плутовато улыбнулась.
— Сестра Глафина из швейной лавки задолжала мне девяносто лар. Возьми одно из своих платьев и преобразите его. Ты знаешь, она мастерица от Живодарящей, твой высший свет в очередь к ней выстраивается.
— Ну ма-ам, — поморщилась я. — Только те, у кого нет денег на мастерицу Эрсьель.
Мама фыркнула.
— Я предложила вариант, не нравится…
Пожав плечами, она погрузилась в документацию, давая понять, что беседа окончена.
Взрослые всегда так. Они ничего не понимают! Для мамы платье — просто кусок ткани. А для меня — это портал. Это ключ. Это магический артефакт, способный открыть дверь в будущее, где я — не просто Вэйлина Кристолл, дочь цветочницы с окраины, а леди, чьё имя шепчут в тени башен Академии Магии. Где Кельвин наконец-то увидит меня. Не мимо, не сквозь, а прямо в глаза. С восхищением. С трепетом. Если я заявлюсь в перешитых обносках, Кельвин на меня даже не посмотрит! Его внимание привлекут более богатые красотки. Например, Лас — дочь окружного прокурора, первая красавица и ходячая энциклопедия этикета — прилетит на летающей карете, в платье, сотканном из заклинаний и лунного шёлка. И его взгляд, как магнит, прилипнет к ней. Как всегда.
Пиликнул магнот.
— Вэй, теб… бы, деньги… жны? — просочилось сквозь помехи.
Я замерла. Это от Греты? Та самая Грета — странная, как проклятый артефакт, с глазами, будто вынутыми из старинного кристалла, с кожаным платьем, которое шуршит, как змеиная кожа. Нелюдимка, тихая. Но, говорят, у неё в сундуке — золота и драгоценностей, словно у дракона. А еще говорят, она работает на теневых посредников, что её перья черпают чернила из живых снов, и служит она Смертедарящему.
Стало холодно от одного упоминания ее имени.
Все это страшилки и байки. Девчонки про всех болтают невесть что. Лично мне Грета ничего плохого не сделала, мало ли как она одевается и выглядит.
— Сколько? – написала сухо, чтобы не выдать своего интереса.
— 500 лар за…
Я чуть не выронила магнот. Пятьсот? За что?! За тексты мне платят по 15 лар, и то если повезёт! За живое слово — до 30, но даже за год такой работы не накопишь на туфли из кожи феникса. А тут — полпути к мечте за раз? Невероятно. Впрочем… мне все равно нужно больше.
— Мне нужна тысяча, — рискнула, бросив вызов судьбе. Играть так по-крупному!
— Могу… ложить, — пришло в ответ.
Я перечитала трижды. В груди, словно птица, пойманная в клетку, лихорадочно металось сердце, то ударяясь в ребра, то будто отскакивая к позвоночнику. Оно грозило вырваться из груди. Она согласна?! Мне не показалось же?
— Где? Когда? Что делать? – в ушах уже стоял шорох шелковых подолов.
— Через час у цен… кор…са.
Живодарящая, ты, наконец, меня услышала! Тысяча лар. Целая тысяча! Я уже видела себя: яркую, как закат над Вечными равнинами, в платье, что переливается при каждом движении, как вода под луной. Вижу, как Кельвин замирает. Как его глаза расширяются. Как он делает шаг ко мне, как мы кружимся, в блеске чужих глаз, полных зависти и восхищения.
Хихикнула и ударила в ладони, захлебываясь от безудержного восторга, словно уже кружу над мраморным полом невесомой бабочкой.
— И чего мы так сияем? – спросила мама, не отрываясь от документов.
Ее сухой строгий голос выдернул меня из мечтаний. И как только все замечает? Я же в другом конце гостиной, как тень сижу!
— Девчонки позвали в библиотеку, поработать над разбором текста. Я как раз застопорилась, а вместе мы быстро закончим. Я побегу?
— Хорошо, но не забывай, завтра с утра мне нужна твоя помощь.
С каким-то супер-важным заказом на сотню цветочных композиций и арку в виде сердца. Эх, везет же счастливице, для которой парни так стараются. Надеюсь, однажды и мне Кельвин подарит что-нибудь этакое.
После того, как завтра увидит меня в новом шикарном платье – обязательно подарит! Он не устоит! И поймет, что я та, ради которой стоит постараться.
Я сглотнула восторг, прикусила щеку — чтобы не рассмеяться и не выдать себя.
— Хорошо, мамочка. Я сменю платье и пойду!
И, выходя из гостиной, прошептала:
— Спасибо, судьба.
Я иду.
Арвен Кристолл
Арвен Кристолл
Вэйлина переоделась с такой скоростью, словно за ней гнались демоны. Чмокнула в щеку — быстро, по-детски, как будто всё ещё та самая девочка, что в пять лет приносила мне цветы, выкопанные с корнем. И вот она уже исчезла, оставив после себя лишь лёгкий шлейф аромата: смесь розового масла и юного азарта.
Через окно я наблюдала, как дочь уносится прочь из дома, а в груди сжималось что-то тяжёлое. Если она пойдет в библиотеку, то я – богиня Справедливости.
Она лжёт.
Я знаю.
Я всегда знаю.
Но я отпустила её.
Потому что мать — это не только держать. Это — отпускать. Даже когда сердце кричит: «останови, удержи, подстели соломку, расскажи, как оно бывает, ей незачем страдать!».
А бывает всегда одинаково, потому, что юности свойственна ветреность, а ветреность всегда заканчивается слезами. Рассказать ей, что любовь, к которой она так стремится, может сжечь ее, как костер соломинку? Нет. Пусть узнает сама. Пусть поймёт: не всё, что блестит, — магия. Иногда это — отражение огня, который уничтожит тебя. А я всегда буду рядом и помогу восстановить из пепла новую версию Вэйлины. Ту, что будет крепко стоять на ногах.
Вернулась к столу, к своим цифрам, бумагам, и долгам.
— Она умная девочка, все хорошо, — прошептала, убеждая себя.
Но в этих словах не было веры. Была надежда. А надежда — это не сила, это просто попытка дышать под водой. Тряхнула головой, выгоняя дурные мысли.
Работа!
По всему получалось, если завтра оплатят заказ, я закрою кредит раньше срока и загубленная партия хрустальных лилий не разорит нас. Знать бы еще, кому я перешла дорогу. Следователи нашли отчетливый остаток магии мертвой земли: урожай уничтожили умышленно, расследование по этому поводу ведется, но зацепок нет. Мне очень не хотелось втягиваться в дела с расследованием, но иначе я не получу страховую компенсацию, а нам с Вэй ой как нужны средства.
Я отложила перо, растёрла переносицу, будто пытаясь стереть усталость, как стирают мел с доски. Но усталость — не мел. Она въелась глубоко. В кости. В память. В душу.
Когда Вэйлина уходит, и в доме все затихает, приходит одиночество. Тиканье часов на стене — не ритм, это капли времени, падающие в бездонный колодец. Пение птиц за окном — не радость, это насмешка. Даже у них есть пара, гнездо, а у меня — только стены и увядающая молодость.
Я сижу.
Смотрю в окно.
И впервые за день позволяю себе не быть сильной.
Хочется, чтобы кто-то вошёл. Не как враг, не как кредитор или клиент. Просто — вошёл. Взял за руку, ободряюще пихнул плечом и прошептал: «Эй… улыбнись же, наконец».
Но в доме тишина. А в сердце — пустота, которая уже не боль.
Если тишину не с кем разделить, если одиночество не с кем пережить, оно становится тюрьмой. Оно становится пыткой, а улыбка на губах – каменной маской, под которой изуродованное от боли настоящее лицо.
Я прижала ладони к груди, будто могу удержать то, что давным-давно ушло. Тепло, которое когда-то было, любовь, которую предали, человека, которого ненавижу… И которого до сих пор не могу перестать любить.
На брачную метку упала слеза. Она дрожала на коже, прежде чем растечься по узору, преломляя его. Снова забыла загримировать этот тонкий рисунок, что когда-то пылал на ладони, как обещание, а теперь стал проклятием, висящим между мной и Сатором. Почему он до сих пор не погасил свою метку? Он ведь уверен, что я сгорела… Если по какой-то причине метка не погасла, это делают принудительно в главном храме Справедливой.
Впрочем, какое мне дело? Это его жизнь. Наверняка у него были свои причины щеголять брачной меткой словно напоказ. Я на несколько секунд опустила ресницы, словно закрывая книгу с «не моей» историей. Где запах смолы, шепот в ночи, и яркие звезды тающие в рассвете, одном на двоих.
— Леди Кристолл, к вам пришли! – хрипловатый голос хозяюшки вывел из раздумий. Я открыла глаза – и вот. Той реальности нет, будто и не существовало никогда.
Я медленно подняла голову. В дверях стояла невысокая, полноватая женщина, с лицом, как со страниц детской сказки — добрым, но с тенью, с загадочной улыбкой и глазами, в которых читалась не просто забота, а знание. Она не знает, кто я. Не знает, откуда я. Не знает, что я — не та, за кого себя выдаю. Но чувствует. Её взгляд — будто сквозь кожу. Она видит, как дрожат мои пальцы, как сжимаются плечи, как я прячу ладонь с меткой.
– Из палаты магического следствия, — добавила она, вытирая руки о фартук.
Сердце набрало обороты за полвздоха. Я понимала, что пришел не Он так же отчетливо, как понимала, что пришедший с Ним тесно связан. Возможно, они только что пили кофе. Возможно, он недавно жал руку господину из палаты магического следствия…
— Накрыть в садовой беседке? – спросила Ланис и отвлекла меня от ненужных мыслей.
Женщина с судьбой не менее трагичной, чем моя. Ее семья – дворяне пятого ранга. Еще в юности она вышла замуж за торговца мехами, родила троих детей, стала трижды счастливой бабушкой. Счастье продолжалось тридцать лет и закончилось, как злая усмешка судьбы в годовщину бракосочетания. Выходные планировались на тропических островах, а прошли в похоронном зале с семью гробами, три из которых – детские. Она не рассказывает, как это произошло. Улыбается, вспоминая события пятилетней давности, говорит «так было суждено», а у самой слезы на глазах.
И Ланис ненавидит цифру три. Она ее парализует.
Мы нашли друг друга по той же иронии. На рынке у нее своровали кошелек, а я неплохо бегаю. Сначала мы подружились, а после она продала дом и переехала жить ко мне. Трехэтажный дворец, словно склеп, хранил воспоминания счастливых моментов и ранил каждым закутком. Ночами она слышала детский смех и глубокий баритон мужа в кабинете, а днем нет-нет кликала внуков или звала супруга. После переезда ко мне Ланис, наконец-то, снова чувствует себя живой и нужной. А я нашла в ней то, что потеряла давным-давно – любящую маму. Теперь она готовит чай, шьёт наволочки, убирает комнаты — не потому что должна, а потому что хочет. Потому что в этом — её спасение. Есть такие люди, которым для счастья достаточно быть кому-то нужным.
— Я могу подать кофе с коньяком. Или лучше чай с крысиной травой? – уточнила она со всей серьезностью.
Я улыбнулась. Только Ланис может предложить яд с таким выражением, будто предлагает варенье. Две сильных и бесконечно одиноких женщины нашли друг друга. И никогда не поймешь, когда мы шутим, а когда говорим всерьез.
— Леди Кристолл?
— Ланис, прекрати. Из нас двоих ты леди, а не я! И господину Ламьеру достаточно стакана воды, можно даже без яда, он, все же, пытается нам помочь.
— Угу, — фыркнула хозяюшка. – Не сильно-то старательно. За месяц так ничего и не нашел. Он вообще умеет расследовать или надеется, что преступник сам приползет к нему?
Я понимала ее недовольство, но ничего не могла поделать. Прийти к Сатору с жалобой и потребовать более тщательного расследования? Очень смешно. А, если он меня узнает? Смогу ли я вообще дышать и говорить в его присутствии?
