Глава 1
Нелегко чувствовать себя дуэньей при юных красавицах, когда ты сама еще молода и, как говорят, весьма недурна. Правда, маменька наставляла Хелен Барбур не слишком верить пылким признаниям: очень уж много среди молодых людей встречалось охотников за богатым приданым. И послушная Хелен привыкла быть осторожной и недоверчивой.
Может, потому она к двадцати шести годам все еще оставалась не замужем. И вот уже ее стали просить «присмотреть» за теми, кто осторожности еще не научился. Например, за Китти Карлтон и ее лондонскими кузинами. Которые, конечно, не могли не воспользоваться крикетными матчем, чтобы не сбежать на поиски приключений — или неприятностей.
Хорошо еще, что Хелен удалось не потерять их из вида, спасибо любви Китти к ярким шляпкам. Нынешняя, из голубого бархата, мелькала впереди огромным цветком. Несносные девчонки направлялись прочь от приличного общества, к ярмарочным палаткам, среди которых искали развлечений бедняки. Могло случиться что угодно! От неподобающего разговора до… Хелен краснела при всякой попытке представить что-то хуже.
Она не привыкла бегать или даже быстро ходить, а громко окликнуть Китти ей бы не позволило воспитание. Так что, когда эта негодница зашла с кузинами в одну из палаток, все, что оставалось Хелен — последовать за ними, надеясь, что никто из знакомых ее не заметит.
Второпях она даже не взглянула на вывеску над шатром, и потому увиденное поначалу ее поразило и напугало. В полумраке шатра горели свечи, запах тающего воска смешивался с другим, незнакомым, приторно-сладким, и с вонью немытого тела и засаленной одежды. Хелен поднесла к лицу надушенный платок.
Кузины Китти стайкой белых птичек теснились в сторонке, а сама она с вызывающим видом протянула руку смуглой женщине в причудливом пестром наряде, с ужасно безвкусными серьгами, свисавшими из-под цветастой косынки, с ожерельем из монет, прямо-таки стелившимся по груди.
Хелен не представляла, как Китти не побрезговала подать этому ужасному существу руку, да еще без перчатки. Но так оно и было: смуглые грубые пальцы изучали линии маленькой, мягкой белой ладони, а разгоревшееся лицо Китти выражало разве что нетерпение.
— Ну что же? Что?
Маленький каблучок терзал земляной пол. Гадалка подняла глаза, чернее угля и пронзительные, но холодные.
— Не видать тебе брачного венца. Больно горда, да и не по себе выбираешь. Маяться тебе по белу свету, скитаться будешь, как я скитаюсь, без роду-племени, без родного угла…
— Не может быть! — ахнула кудрявая толстушка Мэри, одна из лондонских кузин, добродушная, но излишне чувствительная.
— А что такого? — Китти лишь слегка повела плечом. — Мне кочевая жизнь пришлась бы по душе — если путешествовать с комфортом, разумеется. Жаль, это невозможно. O, Нелли! — она наконец заметила Хелен, застывшую в замешательстве. — Подойди, пусть и тебе предскажут судьбу. Я хочу знать, напрасно ли кузен Томас за тобой увивается. Буду потом над ним смеяться, дразнить его!
Хелен залилась краской, слыша общий смех. Следовало строгим взглядом и тоном дать понять, насколько неуместно их поведение, и заставить уйти. Увы, твердым характером Хелен никогда не обладала. К тому же, признаться, у нее возникла необъяснимая надежда, что здесь, в дурно пахнущем полумраке, она найдет разрешение вопроса, мучившего ее последние полгода.
За ней одновременно стали ухаживать два джентльмена, которых в охоте за приданым заподозрить было нельзя. Томас Эндрюс и Генри Харленд оба происходили из известных семейств, богатых и влиятельных; Томас к тому же был не последним, как говорили, человеком на верфи своего дяди, лорда Пирри. Генри также связал судьбу с верфью, благо, был племянником ее основателя. Тот, правда, не стремился помогать родственнику; Генри смеялся, что немного ошибся с выбором дяди. Он вообще любил смеяться и шутить, его улыбка будто бы излучала солнечный свет, яркий, как его белокурые вьющиеся волосы. Впрочем, Генри оставался безупречным джентльменом, каким был и Томас, спокойный и уже будто бы проникнутый чувством власти над многими людьми.
Хелен не решалась выбрать. Томас, любимый всеми, был бы идеальным кандидатом в мужья, ее никто не понял бы, если бы она отказала, и она бы сама не поняла себя. И все же не была уверена, что согласится, ведь каждый раз вспоминала майскую улыбку Генри, от которой кружилась голова и сладостно сжималось сердце. Но так ли Генри надежен? Ему труднее дается карьера, одобрят ли брак с ним в ее семье?
Так неужели цыганка могла помочь ей разрешить затруднение? Что эта женщина вообще может понимать в жизни леди? И все же Хелен, расстегнув перчатку, протянула гадалке руку. Кажется, ей удалось подавить дрожь отвращения, когда закорузлые темные пальцы коснулись ее нежной кожи, но цыганка точно что-то по чувствовала. Вскинула голову, обожгла ледяным взглядом:
— Брезгуешь, что ли? Ну-ну. Это еще спросить надо, кто кем бы побрезговал. Я-то не ты, чистая, не клятая.
— Что вы говорите? — Хелен ушам не поверила.
— То и говорю. Отец твой или мать кого обидели, а может, сама кому согрубила или недобрый глаз поглядел, завистливый, а только первый, кто узнает тебя, лютой смертью потом помрет.
— Узнает?
— Да. Как мужчина женщину знает. Кто кровь твою девичью прольет, тот прольет потом и свою кровь.
Хелен даже забыла покраснеть, в такое замешательство пришла. И не она одна: В палатке стало очень тихо. Лишь пару минут спустя Хелен услышала голос Китти, звонкий и упрямый:
— Вот еще вздор! Первым у Нелли, конечно, будет Томас, а с ним ничего не может случиться. Он непотопляем, как его корабли!
Вскинув голову, она расхохоталась громко и принужденно. Хелен наконец ощутила смущение и поспешно вышла из шатра; Мэри последовала за ней, а прочие девушки таки остались внутри.
— Кажется, я забыла заплатить за гадание, — Хелен принялась рыться в сумочке. Пальцы не слушались, колени подгибались, хотя она еще толком не могла осознать, что значили для нее слова гадалки.
— Всё будет хорошо, Нелли, — Мэри ободряюще улыбнулась. — Не обращай внимания на эти глупости.
— Я и не собиралась, — Хелен постаралась, чтобы голос не дрожал. — Не в наш век верить в проклятия.
Но холодный ужас медленно заполнял сознание.
Глава 2
Вечер был полон птичьими трелями, душистой и влажной свежестью поздней весны. Спускались сумерки, обещая тихую, звездную, безлунную ночь. Прием был в самом разгаре, но Хелен позволила себе выскользнуть в сад. Она не отличалась крепким здоровьем и быстро утомлялась, так что мать разрешала ей подольше отлучаться, даже если в доме были гости.
Послушав птиц и полюбовавшись вечерним садом, Хелен уже собиралась вернуться в дом, когда услышала тяжелые шаги за спиной. Обернулась: рядом с ней стоял Томас Эндрюс.
— Чудесный вечер, не правда ли? — его голос впервые, насколько могла припомнить Хелен, звучал нетвердо. Большие карие глаза невпопад моргали.
— Безусловно. Но становится свежо, я собиралась вернуться в комнаты.
— Да, конечно. Кстати, я захватил вашу шаль, — он в самом деле держал шелковую шаль Хелен, и странно было видеть, как его крупные руки подрагивали, сжимая ткань. Набросив Хелен шаль на плечи, Томас завел руки за спину и наклонил лобастую голову, словно собираясь бодаться.
— Хелен, вы… Я…Словом… — он прокашлялся. — Я прошу прощения, но мне хотелось бы сказать вам кое-что.
Он покосился, явно дожидаясь одобрения с ее стороны. Хелен кивнула, и он продолжил:
— Мы давно знаем друг друга… Мне известны… Все высокие качества вашей… души… — он явно заранее продумал и отрепетировал то, что хотел сказать, но сейчас всё равно сбивался. — Я считаю вас в высшей степени… Словом… Хелен, могу ли я надеяться…
Он сердито и упрямо поджал губы, потер переносицу и выпалил:
— Я прошу вас стать моей женой!
Хелен невольно прижала пальцы к губам, сердце забилось неровно. Томас минуту не поднимал головы, потом выпрямился так осторожно, будто опасался задеть нависающий груз, и посмотрел Хелен в лицо. Она невольно отступила на шаг, подняла руку, отстраняя его. Она никогда и ничего не могла решить скоро, ей требовалось время, но сейчас она так растерялась, что даже не могла попросить его подождать. Но и продолжать молчать было неприлично.
— Благодарю вас за столь лестное для меня предложение… — Хелен перевела дух. — Но сейчас, пожалуйста, проводите меня в дом. Мне немного нездоровится.
— O Боже, — он подал ей руку и очень бережно повел. — Это из-за меня? Я напугал вас? Пожалуйста, простите!
В его лице и голосе отражалась настоящая паника, но Хелен ничего не смогла ему ответить. Дома она, предупредив мать, легла в постель.
***
Наутро Томас прислал письмо, где просил прощения так, словно допустил Бог весть какую неучтивость. Впрочем, предложение повторил, снова многословно и витиевато, только еще уточнил, чтобы Хелен «не делала ничего, что не одобрили бы ее мать, братья и сестры, иначе он не сможет больше смотреть им в глаза».
Почему-то эта фраза больно царапнула. Безусловно, каждый джентльмен должен был заботиться о мнении семьи девушки, которой делает предложение… Но отчего на миг тоска наполнила сердце? Неужели Хелен мечтала бы о каком-нибудь безумце, который призывал бы ее уйти к нему вопреки мнению родных? Нет, Томас был прав, прав. И все же Хелен пока не знала, что ответит ему.
А на следующий день к ним заглянул Генри. Он волновался еще заметнее, чем накануне Томас, его веселость стала нервной, а взгляд, когда останавливался на Хелен — ищущим. Она все-таки отважилась мысленно предположить, что Генри собирается ей сказать, и вечер, довольно пасмурный, точно озарился летним солнцем. Она переживала, что Генри не удастся улучить удобную минуту, но все-таки мать и сестры решили прогуляться по саду, и Генри отправился с ними.
Хелен вся затрепетала, когда они отстали от остальных, и он нежно коснулся ее руки.
— Я люблю вас, Нелли. А вы — вы любите меня?
Она прикрыла зардевшееся лицо платком. Генри, не выпуская ее руки, встал на одно колено и тут же рассмеялся:
— Простите, я тороплю события, а сам еще не подготовил кольцо. Выходите за меня, Нелли. Сделайте меня самым счастливым человеком на земле.
Он улыбался с беспечной, мальчишеской надеждой, и Хелен готова была расплакаться — так была растрогана. Так что же — нужно соглашаться? Она тоже любит его? А как же Томас?
«Не делайте ничего, что не одобрили бы ваши мать, братья и сестры…» Наверняка Томас понимал, что брак с ним родственники Хелен не одобрить не могут; эта фраза была излишней предосторожностью с его стороны. Мать не раз намекала, что считает его более выгодной партией, чем Генри, однако чересчур влиять на выбор дочери не хотела. Но что она скажет, если Хелен все же примет предложение Генри?
— Встаньте, пожалуйста. Генри, я польщена, я благодарю вас…
Он поднялся, и Хелен спешно отвернулась: его огорченного вида она бы не вынесла.
— Но я должна подумать. Простите.
***
— Нельзя быть такой легкомысленной, Нелли! Ты уже не слишком молода! Так можно остаться старой девой. В наших краях, конечно, немногие невесты могут похвастаться таким приданым, но другие могут оказаться умнее и сговорчивее тебя. Скажи на милость, что мешает тебе выбрать наконец?
Хелен горько плакала, закрывая лицо руками. Ей хотелось сжаться, забиться в угол; она чувствовала себя маленькой девочкой, ужасно провинившейся, хотя не понимала, что же сделала дурного. Всего лишь никак не могла решить, кого же выбрать.
Мать между тем продолжала расхаживать по комнате и гневно отчитывать Хелен:
— Не думаешь ли ты, что старой девой быть так уж весело? Наслушалась разных суфражисток, хотя иные из них сами замужем! А других учат не уважать мужчин. Но в нашей семье таким взглядам не место, мисс! И вы не выйдете из этой комнаты, пока не дадите решительный ответ: кого вы выбрали.
Мать стремительно вышла, лязгнул ключ в замке. Хелен, вся в слезах, упала на постель. Ей было ужасно стыдно за то, что ее так бранили, и она приходила в настоящее отчаяние, понимая: чем больше от нее требуют выбрать, тем сложнее ей сделать это. «Может, довериться жребию? Да кто же так решает судьбу?»
Хелен невольно позавидовала решительности Китти. Уж та не стала бы лить слезы и мучиться неопределенностью! Выбрала бы того, кто больше нравится, и сказала бы ему: «Да». А ведь Хелен явно больше нравился… Генри? Следовало уже хотя бы себе сознаться!
Хелен закрыла глаза, вызывая в памяти его задорную улыбку, горящий взгляд, золотые вьющиеся волосы. Она всегда была очень скромной, строго хранила себя от любых непристойностей, даже от легкомысленных слов, но сейчас дала воображению волю. Представила, как как Генри сильнее, чем дозволено, сжимает ее руки, привлекает к себе и — целует… В груди стало так тесно, что захотелось расшнуровать корсет.
А что будет после свадьбы? Он узнает ее — Хелен поймет, что это такое, когда мужчина знает женщину…
Жуткие слова, ждавшие своей очереди с той минуты, когда Хелен подумала о Китти — а может, и с той самой, когда их услышала — всплыли в памяти, как утопленники в реке. «Первый, кто тебя узнает, лютой смертью помрет».
Глупости, стыдно в такое верить образованной женщине ее круга. Спиритизм — это еще куда ни шло, многие известные люди, которых нельзя заподозрить в нерациональности, им увлекаются, но предсказание какой-то грязной бродяжки… «Но если… Если на секунду представить, что это правда?» Хелен гнала эту мысль от себя, но та упорно, раз за разом, лезла в голову. Ей представлялся Генри в гробу: с потускневшими волосами, закрытыми глазами, бледный, руки сложены на груди… Никогда он больше не засмеется, не расскажет какую-нибудь историю, забавную или по-настоящему интересную. Его отец, викарий, увлекался какими-то историческими изысканиями, и Генри тоже многое о них знал. «И вот это исчезнет с ним вместе, а я буду жить с мыслью, что убила его. Лучше уж остаться старой девой!»
Но Хелен понимала: остаться старой девой ей не позволят. И если проклятие все же тяготеет над ней — хотелось бы не верить, но как же страшно! — любой, кого она выберет, подвергается той же опасности, что и Генри. «А разве это честно? Но как же поступить?»
Хелен понимала одно: рисковать жизнью Генри она не сможет. «Тогда что же — рискнуть жизнью Томаса?»
Она и его попыталась представить, хотя его образ терялся в сиянии образа Генри. Пусть Томас не мог очаровать, слишком мало в нем было души и огня, так безрассудно милых женщинам, а расчета и разума слишком много — он тоже был человеком и на жизнь имел право. «Но ведь мне нужно что-то решать. Тем более, разве с Томасом может что-то случиться? Генри иногда настоящий мальчишка, но Томас такой осторожный, предусмотрительный…»
