Хелен почувствовала, что приняла решение.
Глава 3
Хелен, в одной сорочке, сложив руки на коленях, потупившись, сидела на постели. Горничная ушла, когда помогла ей раздеться, и Хелен чувствовала себя потерявшейся в лесу или в безбрежном океане. Первая брачная ночь должна была состояться сегодня: все время, покуда они добирались до Швейцарии, где планировали провести медовый месяц, Томас ее не трогал. Но долго, разумеется, так продолжаться не могло. И вот сейчас…
Хелен сглатывала, стыдясь поднять глаза даже на обстановку гостиничного номера. Конечно, за месяцы ухаживаний и дни, проведенные вместе после свадьбы, они с Томасом лучше узнали друг друга, ведь раньше им не доводилось общаться один на один. Оказалось, он может быть таким же веселым, как и Генри, внимательным и милым. И все же Хелен не могла ему простить, что была вынуждена выбрать его.
Генри с тех пор, как Хелен написала ему письмо с отказом, точно скрывался от нее — его удалось увидеть лишь раз, мельком. Его вечная улыбка показалась такой вымученной, болезненной, что самой стало больно. «Но как еще я могла поступить?» В день свадьбы, у алтаря и после, при гостях, Хелен приходилось изображать радость в то время, как в душе она места себе не находила от беспокойства: как там Генри, что с ним, не натворит ли он глупостей от горя? А тут еще Томас не сводил с нее глаз, даже на свадебной фотографии, забывшись, обернулся к ней — так и попал в кадр сидящим вполоборота. Хелен же хотелось бесконечно мыться в горячей ванне, такой грязной лгуньей она чувствовала себя. Поделом ей так стыдно сейчас.
Наверное, ожидай она сейчас прихода Генри, ей было бы больше радостно, чем неловко. Но призрак цыганки прочно держался в сознании, страшное предсказание то и дело приходило на ум. Томасом ей по-прежнему легче было бы пожертвовать, чем Генри — хотя сама Хелен холодела о этой мысли и твердила себе, что жертвовать не придется никем. Что она еще могла сделать? Осознавать бессилие перед лицом рока слишком чудовищно, а у Хелен сил не было ни капли.
Дверь отворилась, Томас вошел в пижаме и халате. Пояс от халата он немного теребил, и Хелен с удивлением поняла: он тоже волнуется. Опустившись в кресло рядом с кроватью, он сцепил руки в замок, уперся локтями в колени, кашлянул и искоса на нее посмотрел. Щеки у него горели, точно его мучил жар.
— Нелли, — он снова, как в тот вечер, когда сделал ей предложение, точно давился словами, с трудом их подбирая. — Сейчас… Надо будет… Я понимаю, тебе может быть неприятно… Но я постараюсь… Если ты готова, конечно, в противном случае я могу подождать. Мне подождать?
Хелен чуть было не согласилась на отсрочку, но вовремя остановила себя: она не была уверена, что окажется больше готова в другой раз.
— Нет, можно… сейчас.
— Спасибо, — он широко улыбнулся. — Тогда ложись, и я тоже лягу.
Хелен забралась под одеяло, Томас стал было развязывать пояс халата, потом вспомнил, что нужно погасить свет. Всё происходило так просто, буднично — слишком по-домашнему для жертвоприношения, мелькнуло в мыслях Хелен, но она мотнула головой. Никакого жертвоприношения, всего лишь первая брачная ночь.
Томас, извиняясь, отогнул край прикрывавшего Хелен одеяла. Сдвинул с ее плеча ткань сорочки, стал аккуратно, ласково целовать ключицу. Как будто опомнился, прижался губами к ее губам. Хелен всегда было тяжело при поцелуях, не хватало воздуха, даже начиналось головокружение. К счастью, он скоро ее отпустил, вновь принялся ласкать губами и ладонями ее грудь и плечи, а то ловил ее кисти и перецеловывал пальцы. Это было слегка щекотно, но приятно. Хелен, правда, не знала, что делать ей самой, боялась ошибиться и потому просто не двигалась, не мешала ему.
Вот он отбросил одеяло на край кровати, поднял подол сорочки Хелен, совершенно обнажив ее ноги. Хелен замерла. Как ни хранила она себя от непристойностей, но все же слышала, что в отношениях мужчины и женщины бывают крайне постыдные вещи. Неужели для нее наступил такой момент?
Ладонь Томаса скользнула под сорочку Хелен, огладила ее живот и стал спускаться ниже. Хелен вцепилась в простыню, подавляя панику. Томас, кажется, заметил, наклонился к ней, тяжело дыша:
— Не бойся. Я постараюсь…
Он почему-то завозился со своими пижамными брюками. Хелен хотела закрыть глаза, но почему-то — что за порочное любопытство! — лишь скосила их. Томас приспустил брюки, обнажив себя ниже пояса. Хелен уставилась на него, как кролик на удава.
Она, случалось, видела скульптуры обнаженных мужчин, но на деле все выглядело куда менее гармонично, даже неприятно. Хорошо еще, в комнате был полумрак. Томас навис над ней и снова положил ладонь между ее ног.
— Надо… Надо немного их раздвинуть, — прохрипел он наконец. Хелен вздрогнула от стыда и отвращения, но подчинилась. Мгновение спустя она почувствовала, что тело Томаса касается ее, и между ее ног оно очень горячее.
— Сейчас будет больно, наверное, — прошептал ей Томас. — Держи меня за плечи, хорошо? И прости.
Что-то горячее стало давить Хелен между ног, давить все сильнее, точно стремясь разорвать. Из глаз сами потекли слезы, во рту пересохло, Хелен отвернулась и постаралась подавить рыдание. «Какая дикость, — подумалось ей вдруг, — жертва мучит палача и сейчас прольет его кровь…» Но можно ли было назвать Томаса жертвой, если он сейчас причинял ей эту ужасную, рвущую, режущую боль? «Нет, это я жертвую собой ради Генри. Отвожу грозу, чтобы никакое проклятие его не коснулось».
На миг она в очередной раз удивилась, куда завели ее глупые страхи, а после боль, взорвавшись внутри, оглушила, и Хелен, вскрикнув, зашлась в рыданиях, не слушая новых извинений Томаса и уворачиваясь от его поцелуев.
А с тела Томаса стекала на простыню ее кровь.
Глава 4
«Нет никаких сомнений, что Эндрюс принял героическую смерть…» — так гласила телеграмма, полученная родными Томаса вскоре после гибели «Титаника». Корабля, с которым он, как она порой шутила, изменял ей — столько сил и времени тратил на строительство. И вместо того, чтобы остаться с ней, как раз заболевшей, порадовать — как, наверное, он сам считал — ее своим присутствием в ее день рождения, отправился с гарантийной группой в первый рейс, оказавшийся последним и для корабля, и слишком многих пассажиров и команды. И для гарантийной группы в полном составе.
Можно было бы пошутить, что Томас тем самым подарил Хелен самое ценное — свободу, но такая шутка была достойна разве что Китти в ее нынешнем положении. Актриса, которую пригласили на Бродвей! Какой стыд. А Томас даже не смог ответить определенно, когда Хелен попросила ее уверить, что эта женщина никогда не переступит порог их дома. Смущенно промямлил что-то о том, что не станет ее компрометировать, но нужно проявлять милосердие, каждый может раскаяться и измениться, и скрылся в кабинете.
Может быть, ему было жаль кузину. Ведь предсказание цыганки в отношении Китти полностью сбылось. Изгнанная отцом из родного дома за отказ жениху и интрижку с недостойным молодым человеком, Китти так и не смогла создать семью — кто бы из приличных людей на нее теперь позарился — и скиталась по свету без угла, без надежды на помощь родных, без единого верного друга. У актрис, говорят, не бывает друзей.
И когда Китти едва ступила на скользкий путь, удивительно, но Хелен не сразу даже вспомнила предсказание цыганки. А когда вспомнила — не испугалась. Томас, конечно, принимать лютую смерть после их первой ночи и не думал. Они благополучно провели медовый месяц в Швейцарии, потом вернулись в Белфаст — к верфи, к строящимся кораблям. Хелен и не подозревала, насколько Томас помешан на них. Однажды ночью, когда она уже была беременна, он притащил ее полюбоваться тем самым «Титаником», который теперь и погубил его. Хелен смотрела на громадину на стапелях и еще не подозревала: она смотрит на чудо, о котором не смела молиться. На то, что принесет ей избавление от последствий глупости, совершенной однажды по несчастному суеверию.
Томас не был плохим мужем или злым человеком, но сама необходимость терпеть нелюбимого рядом с собой, а порой и в себе день за днем что-то убивала в сердце Хелен, высушила и выхолащивала душу. Как и необходимость постоянно притворяться самой счастливой и любящей женой. Притворяться, даже видя человека, ради которого принесла себя в жертву глупым страхам и слепому року, от тоски по которому порой заливалась слезами — Генри.
Она долго не могла его понять. У нее в голове не укладывалось, она и представить боялась, как он может оставаться работать на той же верфи, где и Томас, каждый день видеть счастливого соперника, улыбаться, пожимать руку тому, кто украл его любовь, ради кого ему разбили сердце. Порой она даже начинала сомневаться, любит ли ее Генри по-прежнему — может быть, он уже охладел к ней? Душа цепенела от ревности. Но он даже не ухаживал больше ни за кем.
Хелен долго терзалась догадками, и лишь однажды, столкнувшись на скачках, им с Генри удалось поговорить наедине.
Он тогда стиснул пальцы Хелен так, как позволял себе лишь Томас, и улыбнулся с новой, зрелой нежностью, но так же светло, как и раньше.
— Может быть, я сумасшедший, Нелли. Я сам понимаю, что мне не на что надеяться, Томас всем видом обещает прожить лет до ста. Прости, знаю, звучит чудовищно, ты вправе возненавидеть меня за эти слова…
— Я никогда не буду тебя ненавидеть, — вырвалось у нее. Генри пристально всмотрелся ей в лицо:
— Нелли… Я не знаю, почему ты сделала то, что сделала. Но если ты счастлива, мне больше ничего не нужно, только знать, что я не слишком далеко от тебя.
И с глубокой, трепетной, благоговейной нежностью он коснулся губами ее руки. Хелен понадобилась вся выдержка, чтобы не разрыдаться. Она не представляла, как исправить чудовищную ошибку, и в этот миг страстно пожелала, чтобы слова цыганки исполнились не только по отношению к Китти — пусть сбудется, наконец, пророчество, исполнится проклятие, ведь это обернется для нее благословенной свободой и счастьем с Генри!
И вот проклятье исполнилось. А может быть, то было лишь совпадение. Или Томас, не подавая виду, сам стал догадываться, что его не слишком-то ждут дома, а потому не особенно прилагал усилия, чтобы сохранить себе жизнь. Хотя нет, пожалуй, последнего быть не могло. Тем более, из письма другого друга семьи Хелен знала, что Томас все же прыгнул в океан, когда стало ясно, что корабль тонет. Нет ничьей вины в том, что выплыть у него не получилось.
Так что не стоит поддаваться боли вины, замыкающей уста, когда кто-нибудь принимается расспрашивать о муже. И нужно терпеть, когда о Томасе заговаривают, как ни гонит из комнаты новый стыд, ледяной, точно вода, в которой Томас, должно быть, до смерти закоченел. Нет, пророчество не при чем, а значит, и Хелен не виновата: ведь кровь ее мужа, надо полагать, не пролилась…
Не надо поддаваться искушению спрятать его подарки и письма. Не надо избегать его родных, им сейчас так трудно, ее долг — их поддержать. И следует оставаться хорошей матерью для маленькой Эльбы, пусть лицом она так напоминает погибшего нелюбимого мужа.
***
Впереди было время глубокого траура. Глухое черное платье и длинная вуаль, никаких украшений, гостей, развлечений. До последних Хелен была не охотница, но сейчас вооружалась смирением против всех, даже самых малых, лишений. Последняя цена, что ей придется уплатить за неправильный выбор. Или все же правильный? Ведь Генри, в конечном счете, жив и здоров, пусть пока далек от нее. И еще долго будет далек, общество просто не позволит вдове сразу сменить траурное платье на подвенечный наряд. И все же сейчас, гуляя по саду, освещенному весенним солнцем, Хелен хотела думать о хорошем. О будущем счастье, которое больше ничто не омрачит.
Тихий голос позвал ее, и она почти не удивилась, увидев у решетки Генри. Он улыбался ей, как прежде, когда еще не узнал боль отвержения и ревности. А ей наконец не приходилось выбирать, перед ней лежала гладкая, открытая дорога.
— Я пришел поддержать тебя, — прошептал он, берясь обеими руками за решетку сада. Хелен, забыв об осторожности, не оглядевшись, бросилась к нему, прильнула к решетке с другой стороны, и их руки соединились.
