— Она дама взрослая, сходу не доверяет, — негромко прокомментировал Горинов, и я буквально кожей ощутила в его голосе теплоту и гордость. — А Табак у нас балбес молодой и слегка неуклюжий, так что просто нужно следить, чтобы не сшиб.
Говорил он это на ходу, направляясь к крыльцу довольно далеко в глубине двора расположенного дома, а дружелюбный пес-здоровяк сопровождал нас, то в пару прыжков догоняя его и нюхая свисающую Нюськину тонкую лапку, то притормаживая и тыкаясь опять в меня.
Дом был большим, и из сеней мы сразу оказались на приличных размеров кухне. Вполне современной, что очевидно сочетала в себе и функции вместительной столовой для посиделок. Яков когда строил наш дом, тоже отвел здоровенное помещение внизу, “с мужиками культурно посидеть”. Культурно у него было, это когда не гулянка горой с многодневным запоем, драками и песнями, и девками, и исчезновением из дома на пару дней. Что случалось все чаще и чаще в последнее время и закончилось тем… чем закончилось.
— Я вам сегодня свою спальню отдам, Инна, — прошептал Илья, неся дочку дальше в дом. — У меня там единственная кровать широкая. А то ребенок проснется в новом месте, если один, может же испугаться.
— Спасибо. И прости, что мы стесняем те… — начала я, но он опять оборвал меня.
— Прекрати! Я вообще чаще всего сплю на диване перед телеком.
Он толкнул очередную дверь и, не включая света, прошел через комнату и уложил Нюську на кровать.
— Помочь еще чем? — спросил он, выпрямляясь.
— Нет, я сама дальше.
— Пойдем покажу где что, — двинулся он обратно, а я замешкалась в дверном проеме, не успев уступить Илье дорогу.
Мы снова очутились близко-близко, лицом к лицу, свет падал мне со спины, отражаясь в его глазах, и я снова, как в тот самый первый раз ухнула в них не то, что с головой — разом до глубины души почудилось. Не сделав и единого шага утонула, ушла в обжигающую глубину, потеряв связь с реальностью за один вдох. И это утопление-парение все длилось-длилось, и чем меньше во мне оставалось воздуха реальности, тем отчетливее слышала мощный рев внутри, что требовал податься вперед, коснуться… нет, вцепиться в его широкие плечи и потянуться навстречу, требуя поцелуя, что откроет для меня возможность иного дыхания. Дыхания им и с ним.
— Успокойся ты, Ин, — вывел меня из оцепенения, что было где-то совсем поблизости с наркотической эйфорией Горинов. — Я все это без всякой задней мысли и не жди от меня ты, что наброшусь чуть что.
Что?
— Я понимаю, что мог показаться тебе каким-то скотом, что привык женщин без слова единого валить и пользовать, но все не так. Тогда я… ну не в себе был совершенно, понимаешь? Одуревший да пьяный до невменоза. Меня это не оправдывает, если я тебе больно сделал или принудил к чему…
— Остановись! — я чисто автоматически потянулась накрыть его губы, но тут же опомнившись, отдернула пальцы, как от огня, и мотнула головой, стряхивая опять с безумной легкостью накрывший морок возбуждения. — Ты сейчас о том, что пять лет назад было, говоришь?
— Ну само собой, — пожал он плечами и шагнул чуть назад, создавая больше спасительного для меня расстояния. — Я соображаю, что извиняться поздно, и если реально я тебе сделал чего, то такое не прощают. Но слово даю, что сейчас я не тот долбо… дурак на всю голову, что тогда был, и никакого дерьма от меня не жди.
— Тебе не за что извиняться и прощать мне тебе нечего, — разве что то, что исчез без следа, сердце мне вынув и порвав, но ведь это я сама виновата.
— М? — Илья нахмурился, сжал зубы и дернул головой так, словно у него шею свело, и пробормотал досадливо: — Вот же я кусок идиота.
А меня осенило.
— Ты не помнишь ничего, так?
Илья потупился и схватился пальцами за переносицу, отворачиваясь.
— Слушай, только на свой счет ничего не принимай, Инна. Я никакой тогда был. Вот прямо в ноль.
Меня омыло сначала горечью пополам с обидой, а потом пришло какое-то нездоровое злое веселье. Вот же ты дура и неудачница, Инка. Один раз у тебя в жизни случился такой, что не забыть, ни равного тому, ни повторений, а для мужика, с кем подобное пережила, этого как будто и вовсе не было. Проходной перепих по-пьяни, о котором у него и малейших воспоминаний не сохранилось. А ты тут обмираешь, застываешь, улетаешь, только глаза в глаза. А у него не было ничего! Ну и как тут хотя бы чуток собственного достоинства сохранить?
— Ты ни к чему меня не принуждал, не обидел и больно не сделал. Все было… — волшебно и неповторимо, и я люто завидую тем женщинам, что знают каково это — оказаться с тобой в постели с трезвым, если уж в “никаком” состоянии было так хорошо, — нормально. Я же прекрасно понимала, в каком месте работала, и что за состояние там у мужчин. Так что, все в порядке, честно. Можем тему эту закрыть раз и навсегда, — стоять и дальше вот так становилось все более неловко, и я попятилась из комнаты. — Ты хотел мне дом показать. Попасть в санузел я бы сейчас не отказалась.
— Говно разговор вышел, — пробормотал Илья себе под нос, явно сильно раздосадованный и быстро пошел по коридору, махнув мне следовать за собой.
Довел до конца коридора, хлопнул ладонью по выключателю и толкнул дверь в ванную, совмещенную с туалетом.
— Полотенце чистое вон на полках, — указал он кивком, не входя. — Не торопись, я за девочкой присмотрю.
И ушел, хотя мне показалось, что даже сбежал. А я открыла кран и подставила пальцы под струю, дожидаясь теплой, и неотрывно глядя на себя в идеально чистое зеркало.
— Он ничего не помнит, — прошептала и усмехнулась. — Он не помнит меня. И это чертовски несправедливо ведь.
Внутри родилась шальная какая-то решимость. Я пять лет жила воспоминаниями о мужчине, что меня вовсе не помнил. И вот мы опять вместе, и это ненадолго. Возможно, снова всего лишь на одну ночь. Так не будет ли справедливым, если я получу нечто вроде компенсации за эти мои болезненные воспоминания. Повторение той ночи, но так, чтобы он теперь все запомнил. Ну и пусть, для него это не будет чем-то знаковым. Пусть, я рискую показаться ему долбанутой озабоченной бабой, чьего мужа едва похоронили, а она уже на другого лезет. Какое мне дело до этого, если мы разбежимся потом, и все на этом? Вдруг это станет для меня наоборот пилюлей трезвости и забвения, потому что все окажется совсем не так, как я запомнила, и я смогу дальше жить, закрыв эту страницу своей жизни, как это сделал Илья.
— Правильнее будет сказать, что он ее и не открывал, по сути, — пробормотала, умываясь и собираясь с духом.
Вышла из ванной, увидела Горинова стоящего в дверях спальни и неотрывно смотрящего на Нюську. Он повернулся ко мне, и все внутри трусовато задрожало, когда я пошла на него, не позволяя себе передумать.
— Я не боюсь того, что у тебя есть эти самые задние мысли, — шепотом выпалила, становясь перед ним. — Я хочу, чтобы они были. И не только мысли.
Облажался я. Вот, полдороги в башке гонял, как поделикатнее объясниться с Инной насчет прошлого, а вышло все равно через жопу. Лучше бы и вовсе этого разговора не заводил, чем вот такое. Оно, конечно, мне гора с плеч от знания, что я ее не принуждал и не навредил ничем. Но то, когда она осознала, что я, мудака кусок, ничегошеньки не помню… Такое лицо у нее потрясенное было, пусть и на долю секунды, пока с собой не справилась. Как если бы я ее под дых ударил и дыхание вышиб. Гадом наипоследнейшим себя ощутил, аж кишки узлом скрутило. Спрятала она свой шок моментально, но чудным образом успел он на меня перекинуться. Не знаю, как и назвать, что это было. Расшатывающая и до костей пробирающая смесь изумления и возбуждения вкупе с дурацким любопытством. Что я, на хрен, той ночью творил-то, если она и пять лет спустя так реагирует? Неужто такие чудеса исполнял, что запал так женщине в память? А ведь могло быть и так. Если мне с залитых глаз поблазнилось, что я с женой опять, вот и устроил ураган в постели, чтобы и не думала об уходе снова. Ну да, типа стояком, что той иголкой можно было сшить обратно то, что развалилось задолго до того момента, только я замечать не хотел. А было нам с Инной, видать, обоим космос со всеми звездами, судя по ее реакции, а я по факту ничего не помню. Лошара и пьянь. Еще и сознался в этом напрямую. Говорю же: лучше бы молчал как партизан. И так-то стыдом придушивало, а теперь только хуже стало. Был я в глазах женщины просто подонком, что попользовался и сбежал, а сейчас еще и алконавт конченный, что сам не помнит, что во хмелю творит.
А что в этом самое хреновое? То, что женщина эта мне внезапно нравится. Нет. Не так. Я ее хочу, да так, что стоит чуть расслабиться и позволить себе на самую малость подумать в этом направлении, и прошибает по-жести прям от паха до крышки черепа, затылок мигом дыбом и обратно вниз прямо чистым пламенем проливает, глаза застилая. И при этом сквозь пелену полыхающую абсолютно четкое понимание просвечивает — не просто по бабскому телу и сексу я оголодал. Все дело в Инне самой и моем осознании, что у нас уже все было. Разум не помнит ни хрена, но что-то другое, что под ним и гораздо больше и мощнее, ничего не забыло. И тянется, просит, требует повторения.
Но обойдется. Потому как после моего выступления с “я ничего не помню” и еще большего дерьма с “ты на свой счет не принимай” никаких вариантов на повторение. Да вообще, че за херь дикая! Она вдова моего командира, только его похоронила, в проблемах, походу, по уши, а я о каких-то вариантах член в нее пристроить втихаря размышляю? Ох*ел, Илюха, или совесть совсем потерял? Отставить быть озабоченным мерзавцем!
Бегство Инны в санузел позволило мне продышаться и хоть немного себя в руки взять. Трезвей, Горе, трезвей, ну же!
Привалился плечом к дверному косяку и уперся взглядом в мирно спящую малышку. Инна ее уголком покрывала прикрыла, торчит одна пушистая светловолосая макушка. И цвет волос точно такой, каким я запомнил у моей Ликуси в тот последний раз, когда видел ее вживую. Это сейчас она фотки как ни пришлет, так каждый раз новый. То черный до синевы, то красный, последние вон были вообще зеленый окрас и железка в носу блестит. По моде так сейчас у молодежи. А пишет мало совсем. Привет-дела хорошо-пока.
В груди заныло вдруг от звука тихо текущей воды в ванной и вида ребенка, спящего в моей спальне. Как же, оказывается, пусто я живу. Дом этот здоровенный купил уже после отъезда своих. Вот и зачем он мне был одному? Надеялся, что вернутся мои, и вместе заживем? А ведь да, поначалу. И работы в частном доме-недострое завались было, и за ней от реальности и пустоты прятался. Все пытался вылепить в реале ту самую мечту, которую вынашивал последние годы службы. Что уйду в отставку и увезу своих из города в такие вот хоромы на природе, и заживем наконец. И в тот самый последний момент, когда глумливо ржущий боевик уже вел по моему горлу ножом, не торопясь и смакуя свое подлое торжество, я почему-то именно о том, что вот такой жизни у нас с Риткой и Ликой так и не будет, сожалел. Не о том, что сдохну связанный, весь поломанный от побоев, брошенный на колени перед этими тварями, и вполне может быть, что не найдут нас с Громом и не похоронят по-людски. Черт знает, что в голову лезет тогда, когда понимаешь, что вот она — твоя смерть уже в действии. Наверное, это и было тогда запоздалое понимание, что же должно быть для меня самым главным, то, к чему необходимо стремиться. Дом, в котором не пусто, потому что там живет твоя семья и детская головешка, торчащая из-под покрывала в постели. А лучше не одна. И шум воды в ванной, где плещется женщина, от взгляда на которую все мужское в тебе закипает и от предвкушения ее появления ощущаешь себя голодным юнцом. А в итоге у тебя лишь холодная сталь у горла и искаженные злобой и презрением бородатые рожи незнакомцев и врагов.
Бля, вот это меня как мыслями-то приложило и до чего донесло!
Чисто инстинктивно, как не делал уже давненько, я схватился за шею, растирая ее, и пропустил момент, когда Инна бесшумно почти вышла из ванной, настолько выпал из действительности от своих размышлений пополам с воспоминаниями.
Дернулся от ее прикосновения к плечу и тупо смотрел, как беззвучно из-за грохота крови в моих ушах двигаются ее губы.
— Что? — хрипанул и сглотнул начисто пересохшим горлом.
Инна замерла напротив, кажется еще бледнее, чем была, глаза огромные, темнее темного, сейчас широко распахнуты. Глядит снизу вверх на меня требовательно и решительно. Капельки воды на ее резных ключицах блеснули в неярком свете ночника, заставляя меня заметить, как она взволнованно дышит. Мордой бы уткнуться, языком пройтись по этим выпирающим косточкам, от вида которых у меня внутри вдруг больно и распирает. Жаром вмазало по мозгам, хлынуло по венам, врезало в пах жестко. Еще одна извилистая водяная дорожка побежала от виска вниз по щеке, оставляя пробуждающий во мне дикую жажду след до уголка ее рта. А я ведь реально окочурюсь, иссохну, если не вберу эту крошечную каплю со вкусом ее кожи.
Что она сказала? “Я не боюсь”. И про мысли. Что хочет, чтобы они были.
— Я… — не понимаю о чем ты? Да хер там! Считаю, что это опрометчиво и неуместно? Да в п*зду!
— Я хочу… — повторила Инна чуть еще подаваясь ко мне, и конец, меня сорвало.
Все, что навалилось на меня с того момента, как ее увидел, вся смута, похоть, память неосознанная, чисто телесная, но настолько неожиданно непомерно весомая, будто действительно все эти годы копилась и ждала момента врезать, все это рвануло из меня и меня к ней. Мир кувыркнулся, пол вон из-под ног, воздух — чистый пламень, и женщина напротив еще жарче — чистое солнце, в которое я упал. Лапой одной жадной с пальцами врастопырку в волосы на ее затылке, захватывая, фиксируя, отбирая шанс отступить и отказать. Второй — жестко ее к себе за талию, и тут же, только вжался стояком ей в живот, вниз, стискивая ягодицу сквозь ткань. И ртом к ее губам, что раскрылись сразу, впуская мой язык, позволяя бесчинствовать, соглашаясь на все и сразу. Целовал, глотая ее вкус и стоны взахлеб, мял всю, тискал, не в состоянии понять, отчего же так дико прет меня: оттого, что узнаю я эту женщину на ощупь или оттого, что вспоминаю. Втирал ее в себя, размазывал прямо беспощадно, как если бы она была бальзамом целебным, а я сплошной раной, не позволяя оборвать поцелуй. Но мало мне стало исцеления, мало ее только по мне, мне нужно в нее.
Подхватил ее такую мелкую и хрупкую под ягодицы, оторвался, грукнувшись затылком об стену позади.
— Стоп? — прохрипел, задыхаясь, и давая Инне последний шанс.
— Нет-нет-нет! — зашептала она срывающимся голосом и потянулась обратно, цепко обвиваясь вокруг меня.
Все, похрен теперь. Что бы там ни было, оно потом будет.
Не ошиблась я в первый момент увидев Илью на кладбище — ничего я не забыла. Ни аромата, ни вкуса, ни интенсивности объятий, что случилось пережить той ночью. И сейчас не было у меня ни секунды на привыкание к чему-то незнакомому, я в его жар, в кольцо сильных рук шагнула как домой вернулась. Все таким моим, родным ощутилось, даже колкость его бороды, чего не было тогда. А больше всего поцелуи Ильи были моим тем самым, без чего как будто и не дышала по настоящему эти пять лет.
Говорил он это на ходу, направляясь к крыльцу довольно далеко в глубине двора расположенного дома, а дружелюбный пес-здоровяк сопровождал нас, то в пару прыжков догоняя его и нюхая свисающую Нюськину тонкую лапку, то притормаживая и тыкаясь опять в меня.
Дом был большим, и из сеней мы сразу оказались на приличных размеров кухне. Вполне современной, что очевидно сочетала в себе и функции вместительной столовой для посиделок. Яков когда строил наш дом, тоже отвел здоровенное помещение внизу, “с мужиками культурно посидеть”. Культурно у него было, это когда не гулянка горой с многодневным запоем, драками и песнями, и девками, и исчезновением из дома на пару дней. Что случалось все чаще и чаще в последнее время и закончилось тем… чем закончилось.
— Я вам сегодня свою спальню отдам, Инна, — прошептал Илья, неся дочку дальше в дом. — У меня там единственная кровать широкая. А то ребенок проснется в новом месте, если один, может же испугаться.
— Спасибо. И прости, что мы стесняем те… — начала я, но он опять оборвал меня.
— Прекрати! Я вообще чаще всего сплю на диване перед телеком.
Он толкнул очередную дверь и, не включая света, прошел через комнату и уложил Нюську на кровать.
— Помочь еще чем? — спросил он, выпрямляясь.
— Нет, я сама дальше.
— Пойдем покажу где что, — двинулся он обратно, а я замешкалась в дверном проеме, не успев уступить Илье дорогу.
Мы снова очутились близко-близко, лицом к лицу, свет падал мне со спины, отражаясь в его глазах, и я снова, как в тот самый первый раз ухнула в них не то, что с головой — разом до глубины души почудилось. Не сделав и единого шага утонула, ушла в обжигающую глубину, потеряв связь с реальностью за один вдох. И это утопление-парение все длилось-длилось, и чем меньше во мне оставалось воздуха реальности, тем отчетливее слышала мощный рев внутри, что требовал податься вперед, коснуться… нет, вцепиться в его широкие плечи и потянуться навстречу, требуя поцелуя, что откроет для меня возможность иного дыхания. Дыхания им и с ним.
— Успокойся ты, Ин, — вывел меня из оцепенения, что было где-то совсем поблизости с наркотической эйфорией Горинов. — Я все это без всякой задней мысли и не жди от меня ты, что наброшусь чуть что.
Что?
— Я понимаю, что мог показаться тебе каким-то скотом, что привык женщин без слова единого валить и пользовать, но все не так. Тогда я… ну не в себе был совершенно, понимаешь? Одуревший да пьяный до невменоза. Меня это не оправдывает, если я тебе больно сделал или принудил к чему…
— Остановись! — я чисто автоматически потянулась накрыть его губы, но тут же опомнившись, отдернула пальцы, как от огня, и мотнула головой, стряхивая опять с безумной легкостью накрывший морок возбуждения. — Ты сейчас о том, что пять лет назад было, говоришь?
— Ну само собой, — пожал он плечами и шагнул чуть назад, создавая больше спасительного для меня расстояния. — Я соображаю, что извиняться поздно, и если реально я тебе сделал чего, то такое не прощают. Но слово даю, что сейчас я не тот долбо… дурак на всю голову, что тогда был, и никакого дерьма от меня не жди.
— Тебе не за что извиняться и прощать мне тебе нечего, — разве что то, что исчез без следа, сердце мне вынув и порвав, но ведь это я сама виновата.
— М? — Илья нахмурился, сжал зубы и дернул головой так, словно у него шею свело, и пробормотал досадливо: — Вот же я кусок идиота.
А меня осенило.
— Ты не помнишь ничего, так?
Илья потупился и схватился пальцами за переносицу, отворачиваясь.
— Слушай, только на свой счет ничего не принимай, Инна. Я никакой тогда был. Вот прямо в ноль.
Меня омыло сначала горечью пополам с обидой, а потом пришло какое-то нездоровое злое веселье. Вот же ты дура и неудачница, Инка. Один раз у тебя в жизни случился такой, что не забыть, ни равного тому, ни повторений, а для мужика, с кем подобное пережила, этого как будто и вовсе не было. Проходной перепих по-пьяни, о котором у него и малейших воспоминаний не сохранилось. А ты тут обмираешь, застываешь, улетаешь, только глаза в глаза. А у него не было ничего! Ну и как тут хотя бы чуток собственного достоинства сохранить?
— Ты ни к чему меня не принуждал, не обидел и больно не сделал. Все было… — волшебно и неповторимо, и я люто завидую тем женщинам, что знают каково это — оказаться с тобой в постели с трезвым, если уж в “никаком” состоянии было так хорошо, — нормально. Я же прекрасно понимала, в каком месте работала, и что за состояние там у мужчин. Так что, все в порядке, честно. Можем тему эту закрыть раз и навсегда, — стоять и дальше вот так становилось все более неловко, и я попятилась из комнаты. — Ты хотел мне дом показать. Попасть в санузел я бы сейчас не отказалась.
— Говно разговор вышел, — пробормотал Илья себе под нос, явно сильно раздосадованный и быстро пошел по коридору, махнув мне следовать за собой.
Довел до конца коридора, хлопнул ладонью по выключателю и толкнул дверь в ванную, совмещенную с туалетом.
— Полотенце чистое вон на полках, — указал он кивком, не входя. — Не торопись, я за девочкой присмотрю.
И ушел, хотя мне показалось, что даже сбежал. А я открыла кран и подставила пальцы под струю, дожидаясь теплой, и неотрывно глядя на себя в идеально чистое зеркало.
— Он ничего не помнит, — прошептала и усмехнулась. — Он не помнит меня. И это чертовски несправедливо ведь.
Внутри родилась шальная какая-то решимость. Я пять лет жила воспоминаниями о мужчине, что меня вовсе не помнил. И вот мы опять вместе, и это ненадолго. Возможно, снова всего лишь на одну ночь. Так не будет ли справедливым, если я получу нечто вроде компенсации за эти мои болезненные воспоминания. Повторение той ночи, но так, чтобы он теперь все запомнил. Ну и пусть, для него это не будет чем-то знаковым. Пусть, я рискую показаться ему долбанутой озабоченной бабой, чьего мужа едва похоронили, а она уже на другого лезет. Какое мне дело до этого, если мы разбежимся потом, и все на этом? Вдруг это станет для меня наоборот пилюлей трезвости и забвения, потому что все окажется совсем не так, как я запомнила, и я смогу дальше жить, закрыв эту страницу своей жизни, как это сделал Илья.
— Правильнее будет сказать, что он ее и не открывал, по сути, — пробормотала, умываясь и собираясь с духом.
Вышла из ванной, увидела Горинова стоящего в дверях спальни и неотрывно смотрящего на Нюську. Он повернулся ко мне, и все внутри трусовато задрожало, когда я пошла на него, не позволяя себе передумать.
— Я не боюсь того, что у тебя есть эти самые задние мысли, — шепотом выпалила, становясь перед ним. — Я хочу, чтобы они были. И не только мысли.
Прода от 05.11.2022, 19:26
Глава 8
Облажался я. Вот, полдороги в башке гонял, как поделикатнее объясниться с Инной насчет прошлого, а вышло все равно через жопу. Лучше бы и вовсе этого разговора не заводил, чем вот такое. Оно, конечно, мне гора с плеч от знания, что я ее не принуждал и не навредил ничем. Но то, когда она осознала, что я, мудака кусок, ничегошеньки не помню… Такое лицо у нее потрясенное было, пусть и на долю секунды, пока с собой не справилась. Как если бы я ее под дых ударил и дыхание вышиб. Гадом наипоследнейшим себя ощутил, аж кишки узлом скрутило. Спрятала она свой шок моментально, но чудным образом успел он на меня перекинуться. Не знаю, как и назвать, что это было. Расшатывающая и до костей пробирающая смесь изумления и возбуждения вкупе с дурацким любопытством. Что я, на хрен, той ночью творил-то, если она и пять лет спустя так реагирует? Неужто такие чудеса исполнял, что запал так женщине в память? А ведь могло быть и так. Если мне с залитых глаз поблазнилось, что я с женой опять, вот и устроил ураган в постели, чтобы и не думала об уходе снова. Ну да, типа стояком, что той иголкой можно было сшить обратно то, что развалилось задолго до того момента, только я замечать не хотел. А было нам с Инной, видать, обоим космос со всеми звездами, судя по ее реакции, а я по факту ничего не помню. Лошара и пьянь. Еще и сознался в этом напрямую. Говорю же: лучше бы молчал как партизан. И так-то стыдом придушивало, а теперь только хуже стало. Был я в глазах женщины просто подонком, что попользовался и сбежал, а сейчас еще и алконавт конченный, что сам не помнит, что во хмелю творит.
А что в этом самое хреновое? То, что женщина эта мне внезапно нравится. Нет. Не так. Я ее хочу, да так, что стоит чуть расслабиться и позволить себе на самую малость подумать в этом направлении, и прошибает по-жести прям от паха до крышки черепа, затылок мигом дыбом и обратно вниз прямо чистым пламенем проливает, глаза застилая. И при этом сквозь пелену полыхающую абсолютно четкое понимание просвечивает — не просто по бабскому телу и сексу я оголодал. Все дело в Инне самой и моем осознании, что у нас уже все было. Разум не помнит ни хрена, но что-то другое, что под ним и гораздо больше и мощнее, ничего не забыло. И тянется, просит, требует повторения.
Но обойдется. Потому как после моего выступления с “я ничего не помню” и еще большего дерьма с “ты на свой счет не принимай” никаких вариантов на повторение. Да вообще, че за херь дикая! Она вдова моего командира, только его похоронила, в проблемах, походу, по уши, а я о каких-то вариантах член в нее пристроить втихаря размышляю? Ох*ел, Илюха, или совесть совсем потерял? Отставить быть озабоченным мерзавцем!
Бегство Инны в санузел позволило мне продышаться и хоть немного себя в руки взять. Трезвей, Горе, трезвей, ну же!
Привалился плечом к дверному косяку и уперся взглядом в мирно спящую малышку. Инна ее уголком покрывала прикрыла, торчит одна пушистая светловолосая макушка. И цвет волос точно такой, каким я запомнил у моей Ликуси в тот последний раз, когда видел ее вживую. Это сейчас она фотки как ни пришлет, так каждый раз новый. То черный до синевы, то красный, последние вон были вообще зеленый окрас и железка в носу блестит. По моде так сейчас у молодежи. А пишет мало совсем. Привет-дела хорошо-пока.
В груди заныло вдруг от звука тихо текущей воды в ванной и вида ребенка, спящего в моей спальне. Как же, оказывается, пусто я живу. Дом этот здоровенный купил уже после отъезда своих. Вот и зачем он мне был одному? Надеялся, что вернутся мои, и вместе заживем? А ведь да, поначалу. И работы в частном доме-недострое завались было, и за ней от реальности и пустоты прятался. Все пытался вылепить в реале ту самую мечту, которую вынашивал последние годы службы. Что уйду в отставку и увезу своих из города в такие вот хоромы на природе, и заживем наконец. И в тот самый последний момент, когда глумливо ржущий боевик уже вел по моему горлу ножом, не торопясь и смакуя свое подлое торжество, я почему-то именно о том, что вот такой жизни у нас с Риткой и Ликой так и не будет, сожалел. Не о том, что сдохну связанный, весь поломанный от побоев, брошенный на колени перед этими тварями, и вполне может быть, что не найдут нас с Громом и не похоронят по-людски. Черт знает, что в голову лезет тогда, когда понимаешь, что вот она — твоя смерть уже в действии. Наверное, это и было тогда запоздалое понимание, что же должно быть для меня самым главным, то, к чему необходимо стремиться. Дом, в котором не пусто, потому что там живет твоя семья и детская головешка, торчащая из-под покрывала в постели. А лучше не одна. И шум воды в ванной, где плещется женщина, от взгляда на которую все мужское в тебе закипает и от предвкушения ее появления ощущаешь себя голодным юнцом. А в итоге у тебя лишь холодная сталь у горла и искаженные злобой и презрением бородатые рожи незнакомцев и врагов.
Бля, вот это меня как мыслями-то приложило и до чего донесло!
Чисто инстинктивно, как не делал уже давненько, я схватился за шею, растирая ее, и пропустил момент, когда Инна бесшумно почти вышла из ванной, настолько выпал из действительности от своих размышлений пополам с воспоминаниями.
Дернулся от ее прикосновения к плечу и тупо смотрел, как беззвучно из-за грохота крови в моих ушах двигаются ее губы.
— Что? — хрипанул и сглотнул начисто пересохшим горлом.
Инна замерла напротив, кажется еще бледнее, чем была, глаза огромные, темнее темного, сейчас широко распахнуты. Глядит снизу вверх на меня требовательно и решительно. Капельки воды на ее резных ключицах блеснули в неярком свете ночника, заставляя меня заметить, как она взволнованно дышит. Мордой бы уткнуться, языком пройтись по этим выпирающим косточкам, от вида которых у меня внутри вдруг больно и распирает. Жаром вмазало по мозгам, хлынуло по венам, врезало в пах жестко. Еще одна извилистая водяная дорожка побежала от виска вниз по щеке, оставляя пробуждающий во мне дикую жажду след до уголка ее рта. А я ведь реально окочурюсь, иссохну, если не вберу эту крошечную каплю со вкусом ее кожи.
Что она сказала? “Я не боюсь”. И про мысли. Что хочет, чтобы они были.
— Я… — не понимаю о чем ты? Да хер там! Считаю, что это опрометчиво и неуместно? Да в п*зду!
— Я хочу… — повторила Инна чуть еще подаваясь ко мне, и конец, меня сорвало.
Все, что навалилось на меня с того момента, как ее увидел, вся смута, похоть, память неосознанная, чисто телесная, но настолько неожиданно непомерно весомая, будто действительно все эти годы копилась и ждала момента врезать, все это рвануло из меня и меня к ней. Мир кувыркнулся, пол вон из-под ног, воздух — чистый пламень, и женщина напротив еще жарче — чистое солнце, в которое я упал. Лапой одной жадной с пальцами врастопырку в волосы на ее затылке, захватывая, фиксируя, отбирая шанс отступить и отказать. Второй — жестко ее к себе за талию, и тут же, только вжался стояком ей в живот, вниз, стискивая ягодицу сквозь ткань. И ртом к ее губам, что раскрылись сразу, впуская мой язык, позволяя бесчинствовать, соглашаясь на все и сразу. Целовал, глотая ее вкус и стоны взахлеб, мял всю, тискал, не в состоянии понять, отчего же так дико прет меня: оттого, что узнаю я эту женщину на ощупь или оттого, что вспоминаю. Втирал ее в себя, размазывал прямо беспощадно, как если бы она была бальзамом целебным, а я сплошной раной, не позволяя оборвать поцелуй. Но мало мне стало исцеления, мало ее только по мне, мне нужно в нее.
Подхватил ее такую мелкую и хрупкую под ягодицы, оторвался, грукнувшись затылком об стену позади.
— Стоп? — прохрипел, задыхаясь, и давая Инне последний шанс.
— Нет-нет-нет! — зашептала она срывающимся голосом и потянулась обратно, цепко обвиваясь вокруг меня.
Все, похрен теперь. Что бы там ни было, оно потом будет.
Глава 9
Не ошиблась я в первый момент увидев Илью на кладбище — ничего я не забыла. Ни аромата, ни вкуса, ни интенсивности объятий, что случилось пережить той ночью. И сейчас не было у меня ни секунды на привыкание к чему-то незнакомому, я в его жар, в кольцо сильных рук шагнула как домой вернулась. Все таким моим, родным ощутилось, даже колкость его бороды, чего не было тогда. А больше всего поцелуи Ильи были моим тем самым, без чего как будто и не дышала по настоящему эти пять лет.
