Она смотрела в окно на льющийся с ночного неба дождь. Она всегда смотрела в окно, если не спалось по ночам. Тёмная ночь природы за окном отвлекала от тёмной ночи одиночества в душе. Противоречиво, но факт. Она вообще была сплошным противоречием. Не просто красивая, а ослепительно красивая женщина, она к своим двадцати восьми годам так и не обзавелась не то что семьёй, а хотя бы другом. Или, как нынче принято выражаться, бойфрендом. Заваленная приглашениями на всевозможные вечеринки, приёмы, презентации, выставки, шоу, она под разными предлогами отклоняла почти все приглашения. Известная личность, она как от чумы бежала от интервью и публичных выступлений.
Она прекрасно осознавала не только то, какова она, но и то, почему она такова, но изменить ничего не могла. Всё, на что её хватало, это на то, чтобы тщательно скрывать свою боль от всех вокруг. От журналистов, коллег, знакомых (друзей у неё не было). Даже от родителей. Иногда ей казалось, что, признайся она им во всём, стало бы хоть немного полегче. Но перекладывать свою боль на тех, кто тебя любит – это малодушие. А малодушных людей она всегда презирала.
Родители, выйдя на пенсию, перебрались в Испанию, купив уютный беленький домик на морском побережье. Она часто навещала их, чтобы ощутить умиротворённый безопасный покой, который всегда охватывает нас, когда родители рядом, сколько бы лет нам ни было.
Родители уговаривали её перебраться к ним насовсем, но она отказывалась. Она бы не смогла всё время притворяться счастливой и беззаботной. А заставлять их страдать не хотела.
Она была известной сценаристкой, лауреатом нескольких престижных премий. В юности она написала сценарии к нескольким сентиментальным, как она считала теперь, или романтическим, как она думала тогда, комедиям. Но последние пять лет она признавала только три жанра: психологические драмы, исторические фильмы и триллеры.
Никто, кроме неё, не знал, почему она такой стала, и куда делась прежняя беззаботная смешливая красавица.
Даже сейчас, когда она позволяла себе нырнуть в воспоминания, на неё накатывала старая боль, разве что чуточку притупившаяся. Собственно говоря, ничего необычного в её истории не было. Сказка с печальным концом, старая как мир, вечная как круговорот времён года и лживая как мираж в пустыне.
Сколько девушек приписывали обаятельным красавцам все лучшие качества ума и души и верили, что им на долю выпала настоящая любовь? Сколько из них понимали потом, что они – всего лишь очередной экспонат в обширной коллекции нарцисса-донжуана? Сколько были обмануты одновременно любимым и лучшей подругой? И сколько сломались под тяжестью предательства? Увы, официальной статистики разбитых сердец не существует.
Она не сломалась. Ну, почти не сломалась. Только перестала писать романтические сценарии, радоваться жизни и верить в любовь и дружбу. Точнее, она в них верила, но только как в некие абстрактные понятия, а не то, что реально существует и может ей встретиться.
Глядя на укрытый мягким покрывалом ночи полусонный город, она обычно успокаивалась. Но в этот раз едкая горечь воспоминаний обожгла её так сильно, что она быстро оделась, накинула плащ и выбежала в ночь, под дождь.
Она шла, не разбирая дороги, и опомнилась только возле огромного парка, который мягкими уступами спускался к морю. От парка в разные стороны разбегались узкие тенистые улочки. По одной из них она сейчас шла. Прямо перед ней возвышался строящийся жилой комплекс из трёх высотных зданий.
Первое здание было уже достроено, но ещё не заселено – по крайней мере светилось только одно окно. И из этого окна вдруг зазвучала чудная нежная мелодия. Она прислушалась.
Кто-то играл «Реквием» Моцарта. И как играл! Казалось, музыка сострадает всей скорби этого несовершенного мира. Она вдруг поняла, что навзрыд плачет, сидя на мокрой скамейке. Когда последние аккорды отзвучали и последние слёзы скатились по щекам, она почувствовала, что давящую тяжесть на душе сменили облегчение и тихий покой. Подняв влажное от слёз и дождя лицо к светящемуся прямоугольнику, она мысленно поблагодарила неизвестного музыканта и встала, чтобы уйти, но застыла, услышав предсмертную арию Виолетты из «Травиаты». Неизвестный музыкант доиграл бессмертный шедевр Верди, и наступила тишина. Через пять минут окно погасло. Она пошла домой, почему-то чувствуя небывалый прилив сил и давно забытую радость жизни.
На следующий день ей захотелось опять прогуляться к этому дому. Подходя, она издали увидела светящееся окно и услышала звуки музыки. На этот раз это был Первый концерт Чайковского.
Она стала каждый вечер ходить к этому дому, это превратилось в своеобразный вечерний ритуал. В её взгляде появилась какая-то умиротворённость, и её теперь радовали самые простые вещи – солнечный зайчик на стене, свежезаваренный кофе со сливками, порыв морского ветра, обвеявший лицо.
И вдруг концерты прекратились. Целую неделю окно оставалось тёмным. На восьмой день она с облегчением увидела свет и услышала «Андалузский романс» Сараcате. После того как музыка стихла, она, не сознавая, что делает, решительно направилась к подъезду.
И только нажав на кнопку звонка, она поняла странность и нелепость своего поступка. Не в её характере было убегать, поэтому она спокойно ждала, не двигаясь с места.
В домофоне раздался глубокий, слегка удивлённый голос:
– И кто же это явился в «полночный час»?
– Ценитель вашей музыки с выражением глубокой признательности, – ответила она.
– Ценитель или ценительница? – насмешливо уточнил голос.
Она почувствовала, что щёки заливает краска.
– Это не имеет значения. Вы мне очень помогли. Спасибо, – тихо ответила она и повернулась, чтобы уйти.
– Заходите, поговорим, – вдруг предложил голос, и в двери щёлкнул замок.
Неожиданно для себя, она смело толкнула дверь. За дверью обнаружился длинный коридор, упирающийся в продолговатую залу со сводчатым потолком. Хозяина квартиры, однако, нигде не было видно.
– Заходите, – снова послышался голос из глубины квартиры.
Она двинулась на голос, и, пройдя коридор, вошла в залу. Комната была устлана бежево-золотистым ковром. В углу стояло пианино из красного дерева. Кроме нескольких диванов и кресел из мягкой кремовой кожи, никакой другой мебели не было. Приглушённый свет струился откуда-то с потолка. Отыскивая взглядом хозяина, она остановилась в дверях.
– Так чем я вам помог? – негромко произнёс голос в дальнем углу.
Прищурившись, она увидела, что в задвинутом в дальний угол кресле, сидел высокий мужчина. Лицо его терялось в тени.
– Мне было очень плохо, когда я услышала, как вы играете «Реквием» Моцарта. Он придал мне сил. Даже не он, а ваша игра.
– И как же я играл?
– Вы словно бы сострадали всему миру.
– Я и не знал, что так хорошо смог выразить свои чувства. А вы не только любите и знаете, но и ощущаете музыку. Это редкий дар. Скажите, а у вас крепкие нервы? – неожиданно поинтересовался он.
– Что? – Она не понимала вопроса.
– Я хочу предложить вам выпить кофе с печеньем.
Она недоумённо заморгала. Он встал и направился к более ярко освещённому центру комнаты.
– Только не падайте в обморок, – глухо предостерёг он, вступая в круг света.
Она едва сдержала крик. Человек с лицом, изборождённым бугристыми багровыми шрамами, походил на персонажа фильма ужасов.
– Можете визжать, – с лёгкой горечью произнёс он. – Я привык. Только не теряйте сознание. Не выношу дамские обмороки.
Она уже овладела собой и спокойно взглянула ему в глаза, оказавшиеся густо-синими.
– Я пью кофе со сливками. Если вас это не затруднит.
– Не затруднит. Я и сам пью такой же. Идёмте на кухню.
Кухня была обставлена в минималистском стиле. Ничего лишнего, но то, что есть, самое современное и функциональное.
За кофе с печеньем они просидели полночи, разговаривая обо всём на свете, начиная от итальянской оперы и кончая буйной испанской корридой. Провожая к двери, он пригласил её заходить снова, когда пожелает.
На следующий день она пришла снова. С коробкой рахат-лукума, в любви к которому он признался вчера. Она заметила промелькнувшее на его лице удивление, когда он открывал дверь, и спросила его об этом, прихлёбывая ароматный кофе.
– Я привык к страху и отторжению, – безучастно ответил он.
Повисла неловкая пауза.
– Я привыкла к недоверию и одиночеству, – вдруг тускло заметила она. И, неожиданно для себя самой, рассказала ему свою историю.
Он слушал, не перебивая. И, когда она закончила, предложил послушать записи Ойстраха.
Она стала приходить каждый вечер. Наконец ледяная броня молчания и отчуждённости, в которую она заковала себя, растаяла, и она снова начала чувствовать в себе что-то от прежней беспечной хохотушки.
Она никогда не встречала таких умных и тонких собеседников. И… таких замкнутых. Он никогда ничего не рассказывал о себе. Но в один из вечеров, когда за окном падали крупные хлопья снега, он вдруг нарушил это правило.
Успешный молодой бизнесмен, он был баловнем судьбы. Ему с детства удавалось любое дело, за которое он брался. Его любили все. Или ему казалось, что любили. В двадцать девять лет, готовясь к свадьбе с любимой девушкой, он искренне полагал себя счастливейшим из людей. И вдруг – автокатастрофа. Нет, ему и здесь, можно сказать, повезло. Выжил, железное здоровье осталось несокрушимым. Вот только лицо… Врачи развели руками: пластическая хирургия бессильна.
Если бы она бросила его тогда, он бы понял и простил, невзирая на боль. Но того, что она лживо заверяла его в нерушимой и преданной любви, за глаза издеваясь над его доверчивостью, – этого он не мог ни понять, ни простить. Обожаемая им милая и нежная девушка оказалась всего-навсего расчётливой искательницей красивой жизни.
– С тех пор прошло три года. Бизнес я веду, связываясь с офисом по скайпу и по телефону. Переговоры проводит мой заместитель. Поддерживает меня, не давая окончательно извериться в лю-дях, мама. В общем, всё не так уж плохо, – сухо закончил он.
Она молча смотрела на него. Она уже заметила, что до аварии этот мужчина отличался редкостной красотой греческого бога. Какие слова тут были уместны? Жалости он бы не принял, и хуже всего бы-ло то, что она не испытывала жалости. А чувствовала то, что запретила себе чувствовать после измены принца её грёз.
– Будет лучше, если ты уйдёшь и больше никогда не придёшь, – донёсся до неё его голос.
Она не сразу поняла смысл его слов.
– Почему? – тупо переспросила она.
– Я забыл о том, что я больше не человек. Я сам виноват. Спасибо за всё. А теперь уходи!
Не в состоянии поверить услышанному, она машинально дошла до двери и вдруг остановилась, услышав сдавленный полувсхлип-полувздох. И замерла. Она всё поняла.
Она решительно повернула обратно.
Он стоял у окна и пристально глядел в ночной мрак. Его плечи вздрагивали.
Услышав шаги, он резко обернулся, и ей показалось, что его глаза влажно блестят. Но он тут же холодно спросил:
– Зачем ты вернулась?
– Ты неправ, – тихо произнесла она, глядя ему прямо в глаза.
– Что? – не понял он.
– Ты лучший из всех людей, кого я знаю, – прошептала она, не отводя взгляда.
Он шагнул вперёд и протянул к ней руки.
Теперь она поняла, что такое безусловное, безмерное, неописуемое счастье.
Это была неделя безоблачного счастья. У них обоих словно выросли крылья, и каждый не мог поверить, что когда-то был глубоко несчастен. Нет, не так. Несчастье, приведшее их друг к другу, от-ныне считалось счастьем.
Через неделю ей пришлось уехать. Она обещала родителям провести новогодние праздники с ними.
Родители не узнавали её светящегося от счастья лица и сияющих глаз. Мама повторяла, что это чудо, сотворённое доброй феей. Папа понимающе усмехался. Она только молча улыбалась.
За эти новогодние праздники она сделала невозможное. Разорвав почти готовый сценарий запутанной драмы, она за неделю написала сценарий сентиментальной слезливой мелодрамы, как сказала бы раньше, или романтического фильма о возвышенном чуде любви, как считала теперь. Закончив работу, она позвонила знаменитому режиссёру, с которым никогда раньше не работала, потому что он ставил только фильмы о любви. Услышав её голос в трубке, мэтр слегка оторопел.
– Я высоко ценю ваш талант, – осторожно начал он, – но мы работаем в разных жанрах.
Она засмеялась, вслушиваясь в забытые звуки своего смеха.
– Нет. Я пришлю вам сценарий, и вы увидите, что это ваш жанр.
Мэтр озадаченно помолчал и вежливо согласился.
Она переслала ему сценарий по электронной почте.
На следующее утро он ей позвонил. В голосе звучало настороженное удивление.
– Э–э… Это вы написали? – нерешительно спросил он.
На этот раз она не удержалась от хохота.
– Вы полагаете, что я его украла? – насмешливо спросила она.
– Н–нет. Но вы… и это…– Великий романтик явно не находил слов.
– Вы согласны снять по нему фильм? – нетерпеливо спросила она.
– Что? О, разумеется! – Режиссёр наконец пришёл в себя. – Этот фильм станет вершиной моего творчества! – убеждённо произнёс он. – Завтра же начну подбирать актёров. Буду держать вас в курсе дела. – В нём заговорил профессионал.
– Ну, пусть наше сотрудничество будет долгим и успешным. – Она распрощалась и повесила трубку.
С огромной коробкой рахат-лукума и бутылкой шампанского в руках она со счастливой улыбкой взбегала по лестнице его дома. И… наткнулась на запертую дверь. Она упорно жала на звонок, и вдруг заметила торчащий в двери конверт. Дрожащими руками вскрыла его. Ровные строчки резанули глаза:
«Это было прекрасной ошибкой. Прости меня за всё. Прощай навсегда».
Бутылка шампанского, выскользнув из ослабевших рук, разлетелась вдребезги.
Она не могла поверить своим глазам. Как же так! Выбежав на улицу, она шла вперёд, ничего не видя сквозь застилавшие глаза слёзы. Как он мог так поступить с ней! Она не переживёт второго предательства.
Громко и требовательно зазвонил мобильный телефон. Она ответила, не посмотрев на номер.
– Я подумал, ты можешь решить, что я тебя предал, – послышался его хриплый голос.
– А разве не так? – сквозь слёзы выкрикнула она.
– Нет! Я люблю тебя, и всегда буду любить. Но ты заслуживаешь лучшего, чем жизнь с Франкенштейном. Спасибо тебе за счастье. Прощай навсегда!
Она потрясённо смотрела на замолкший телефон. Кто дал ему право решать за неё?! Как он смеет думать, что она может быть счастлива без него!!!
Но всё же ей стало легче дышать. Он не предавал её. И он сказал, что всегда будет её любить.
От размышлений её отвлёк звонок.
– Алло! – схватив трубку, крикнула она, надеясь, что это он. – Алло!
– Доченька, это я! – Голос отца. – Я почувствовал, что должен тебе позвонить.
– Здравствуй, папа! – Изо всех сил стараясь не выдать своего разочарования и душевной опустошённости, она устало прислонилась к дереву.
– Ты сияла от счастья, когда была у нас, а теперь я чувствую твоё смятение по голосу. Послушай, дочка, тебе нужно упорядочить мысли, привести их в порядок. Поезжай в Индию. Там ты обретёшь ясность мысли и найдёшь правильный выход. – И папа отключился.
Что? Какая ещё Индия? Почему Индия, а не Аляска? Что имел в виду отец?
Она сунула телефон в карман, растерянно глядя перед собой.
Мимо пронеслось такси. Она подняла руку, останавливая его. Дверца машины распахнулась. Усевшись, она некоторое время колебалась в раздумье.
Она прекрасно осознавала не только то, какова она, но и то, почему она такова, но изменить ничего не могла. Всё, на что её хватало, это на то, чтобы тщательно скрывать свою боль от всех вокруг. От журналистов, коллег, знакомых (друзей у неё не было). Даже от родителей. Иногда ей казалось, что, признайся она им во всём, стало бы хоть немного полегче. Но перекладывать свою боль на тех, кто тебя любит – это малодушие. А малодушных людей она всегда презирала.
Родители, выйдя на пенсию, перебрались в Испанию, купив уютный беленький домик на морском побережье. Она часто навещала их, чтобы ощутить умиротворённый безопасный покой, который всегда охватывает нас, когда родители рядом, сколько бы лет нам ни было.
Родители уговаривали её перебраться к ним насовсем, но она отказывалась. Она бы не смогла всё время притворяться счастливой и беззаботной. А заставлять их страдать не хотела.
Она была известной сценаристкой, лауреатом нескольких престижных премий. В юности она написала сценарии к нескольким сентиментальным, как она считала теперь, или романтическим, как она думала тогда, комедиям. Но последние пять лет она признавала только три жанра: психологические драмы, исторические фильмы и триллеры.
Никто, кроме неё, не знал, почему она такой стала, и куда делась прежняя беззаботная смешливая красавица.
Даже сейчас, когда она позволяла себе нырнуть в воспоминания, на неё накатывала старая боль, разве что чуточку притупившаяся. Собственно говоря, ничего необычного в её истории не было. Сказка с печальным концом, старая как мир, вечная как круговорот времён года и лживая как мираж в пустыне.
Сколько девушек приписывали обаятельным красавцам все лучшие качества ума и души и верили, что им на долю выпала настоящая любовь? Сколько из них понимали потом, что они – всего лишь очередной экспонат в обширной коллекции нарцисса-донжуана? Сколько были обмануты одновременно любимым и лучшей подругой? И сколько сломались под тяжестью предательства? Увы, официальной статистики разбитых сердец не существует.
Она не сломалась. Ну, почти не сломалась. Только перестала писать романтические сценарии, радоваться жизни и верить в любовь и дружбу. Точнее, она в них верила, но только как в некие абстрактные понятия, а не то, что реально существует и может ей встретиться.
Глядя на укрытый мягким покрывалом ночи полусонный город, она обычно успокаивалась. Но в этот раз едкая горечь воспоминаний обожгла её так сильно, что она быстро оделась, накинула плащ и выбежала в ночь, под дождь.
Она шла, не разбирая дороги, и опомнилась только возле огромного парка, который мягкими уступами спускался к морю. От парка в разные стороны разбегались узкие тенистые улочки. По одной из них она сейчас шла. Прямо перед ней возвышался строящийся жилой комплекс из трёх высотных зданий.
Первое здание было уже достроено, но ещё не заселено – по крайней мере светилось только одно окно. И из этого окна вдруг зазвучала чудная нежная мелодия. Она прислушалась.
Кто-то играл «Реквием» Моцарта. И как играл! Казалось, музыка сострадает всей скорби этого несовершенного мира. Она вдруг поняла, что навзрыд плачет, сидя на мокрой скамейке. Когда последние аккорды отзвучали и последние слёзы скатились по щекам, она почувствовала, что давящую тяжесть на душе сменили облегчение и тихий покой. Подняв влажное от слёз и дождя лицо к светящемуся прямоугольнику, она мысленно поблагодарила неизвестного музыканта и встала, чтобы уйти, но застыла, услышав предсмертную арию Виолетты из «Травиаты». Неизвестный музыкант доиграл бессмертный шедевр Верди, и наступила тишина. Через пять минут окно погасло. Она пошла домой, почему-то чувствуя небывалый прилив сил и давно забытую радость жизни.
На следующий день ей захотелось опять прогуляться к этому дому. Подходя, она издали увидела светящееся окно и услышала звуки музыки. На этот раз это был Первый концерт Чайковского.
Она стала каждый вечер ходить к этому дому, это превратилось в своеобразный вечерний ритуал. В её взгляде появилась какая-то умиротворённость, и её теперь радовали самые простые вещи – солнечный зайчик на стене, свежезаваренный кофе со сливками, порыв морского ветра, обвеявший лицо.
И вдруг концерты прекратились. Целую неделю окно оставалось тёмным. На восьмой день она с облегчением увидела свет и услышала «Андалузский романс» Сараcате. После того как музыка стихла, она, не сознавая, что делает, решительно направилась к подъезду.
И только нажав на кнопку звонка, она поняла странность и нелепость своего поступка. Не в её характере было убегать, поэтому она спокойно ждала, не двигаясь с места.
В домофоне раздался глубокий, слегка удивлённый голос:
– И кто же это явился в «полночный час»?
– Ценитель вашей музыки с выражением глубокой признательности, – ответила она.
– Ценитель или ценительница? – насмешливо уточнил голос.
Она почувствовала, что щёки заливает краска.
– Это не имеет значения. Вы мне очень помогли. Спасибо, – тихо ответила она и повернулась, чтобы уйти.
– Заходите, поговорим, – вдруг предложил голос, и в двери щёлкнул замок.
Неожиданно для себя, она смело толкнула дверь. За дверью обнаружился длинный коридор, упирающийся в продолговатую залу со сводчатым потолком. Хозяина квартиры, однако, нигде не было видно.
– Заходите, – снова послышался голос из глубины квартиры.
Она двинулась на голос, и, пройдя коридор, вошла в залу. Комната была устлана бежево-золотистым ковром. В углу стояло пианино из красного дерева. Кроме нескольких диванов и кресел из мягкой кремовой кожи, никакой другой мебели не было. Приглушённый свет струился откуда-то с потолка. Отыскивая взглядом хозяина, она остановилась в дверях.
– Так чем я вам помог? – негромко произнёс голос в дальнем углу.
Прищурившись, она увидела, что в задвинутом в дальний угол кресле, сидел высокий мужчина. Лицо его терялось в тени.
– Мне было очень плохо, когда я услышала, как вы играете «Реквием» Моцарта. Он придал мне сил. Даже не он, а ваша игра.
– И как же я играл?
– Вы словно бы сострадали всему миру.
– Я и не знал, что так хорошо смог выразить свои чувства. А вы не только любите и знаете, но и ощущаете музыку. Это редкий дар. Скажите, а у вас крепкие нервы? – неожиданно поинтересовался он.
– Что? – Она не понимала вопроса.
– Я хочу предложить вам выпить кофе с печеньем.
Она недоумённо заморгала. Он встал и направился к более ярко освещённому центру комнаты.
– Только не падайте в обморок, – глухо предостерёг он, вступая в круг света.
Она едва сдержала крик. Человек с лицом, изборождённым бугристыми багровыми шрамами, походил на персонажа фильма ужасов.
– Можете визжать, – с лёгкой горечью произнёс он. – Я привык. Только не теряйте сознание. Не выношу дамские обмороки.
Она уже овладела собой и спокойно взглянула ему в глаза, оказавшиеся густо-синими.
– Я пью кофе со сливками. Если вас это не затруднит.
– Не затруднит. Я и сам пью такой же. Идёмте на кухню.
Кухня была обставлена в минималистском стиле. Ничего лишнего, но то, что есть, самое современное и функциональное.
За кофе с печеньем они просидели полночи, разговаривая обо всём на свете, начиная от итальянской оперы и кончая буйной испанской корридой. Провожая к двери, он пригласил её заходить снова, когда пожелает.
На следующий день она пришла снова. С коробкой рахат-лукума, в любви к которому он признался вчера. Она заметила промелькнувшее на его лице удивление, когда он открывал дверь, и спросила его об этом, прихлёбывая ароматный кофе.
– Я привык к страху и отторжению, – безучастно ответил он.
Повисла неловкая пауза.
– Я привыкла к недоверию и одиночеству, – вдруг тускло заметила она. И, неожиданно для себя самой, рассказала ему свою историю.
Он слушал, не перебивая. И, когда она закончила, предложил послушать записи Ойстраха.
Она стала приходить каждый вечер. Наконец ледяная броня молчания и отчуждённости, в которую она заковала себя, растаяла, и она снова начала чувствовать в себе что-то от прежней беспечной хохотушки.
Она никогда не встречала таких умных и тонких собеседников. И… таких замкнутых. Он никогда ничего не рассказывал о себе. Но в один из вечеров, когда за окном падали крупные хлопья снега, он вдруг нарушил это правило.
Успешный молодой бизнесмен, он был баловнем судьбы. Ему с детства удавалось любое дело, за которое он брался. Его любили все. Или ему казалось, что любили. В двадцать девять лет, готовясь к свадьбе с любимой девушкой, он искренне полагал себя счастливейшим из людей. И вдруг – автокатастрофа. Нет, ему и здесь, можно сказать, повезло. Выжил, железное здоровье осталось несокрушимым. Вот только лицо… Врачи развели руками: пластическая хирургия бессильна.
Если бы она бросила его тогда, он бы понял и простил, невзирая на боль. Но того, что она лживо заверяла его в нерушимой и преданной любви, за глаза издеваясь над его доверчивостью, – этого он не мог ни понять, ни простить. Обожаемая им милая и нежная девушка оказалась всего-навсего расчётливой искательницей красивой жизни.
– С тех пор прошло три года. Бизнес я веду, связываясь с офисом по скайпу и по телефону. Переговоры проводит мой заместитель. Поддерживает меня, не давая окончательно извериться в лю-дях, мама. В общем, всё не так уж плохо, – сухо закончил он.
Она молча смотрела на него. Она уже заметила, что до аварии этот мужчина отличался редкостной красотой греческого бога. Какие слова тут были уместны? Жалости он бы не принял, и хуже всего бы-ло то, что она не испытывала жалости. А чувствовала то, что запретила себе чувствовать после измены принца её грёз.
– Будет лучше, если ты уйдёшь и больше никогда не придёшь, – донёсся до неё его голос.
Она не сразу поняла смысл его слов.
– Почему? – тупо переспросила она.
– Я забыл о том, что я больше не человек. Я сам виноват. Спасибо за всё. А теперь уходи!
Не в состоянии поверить услышанному, она машинально дошла до двери и вдруг остановилась, услышав сдавленный полувсхлип-полувздох. И замерла. Она всё поняла.
Она решительно повернула обратно.
Он стоял у окна и пристально глядел в ночной мрак. Его плечи вздрагивали.
Услышав шаги, он резко обернулся, и ей показалось, что его глаза влажно блестят. Но он тут же холодно спросил:
– Зачем ты вернулась?
– Ты неправ, – тихо произнесла она, глядя ему прямо в глаза.
– Что? – не понял он.
– Ты лучший из всех людей, кого я знаю, – прошептала она, не отводя взгляда.
Он шагнул вперёд и протянул к ней руки.
Теперь она поняла, что такое безусловное, безмерное, неописуемое счастье.
Это была неделя безоблачного счастья. У них обоих словно выросли крылья, и каждый не мог поверить, что когда-то был глубоко несчастен. Нет, не так. Несчастье, приведшее их друг к другу, от-ныне считалось счастьем.
Через неделю ей пришлось уехать. Она обещала родителям провести новогодние праздники с ними.
Родители не узнавали её светящегося от счастья лица и сияющих глаз. Мама повторяла, что это чудо, сотворённое доброй феей. Папа понимающе усмехался. Она только молча улыбалась.
За эти новогодние праздники она сделала невозможное. Разорвав почти готовый сценарий запутанной драмы, она за неделю написала сценарий сентиментальной слезливой мелодрамы, как сказала бы раньше, или романтического фильма о возвышенном чуде любви, как считала теперь. Закончив работу, она позвонила знаменитому режиссёру, с которым никогда раньше не работала, потому что он ставил только фильмы о любви. Услышав её голос в трубке, мэтр слегка оторопел.
– Я высоко ценю ваш талант, – осторожно начал он, – но мы работаем в разных жанрах.
Она засмеялась, вслушиваясь в забытые звуки своего смеха.
– Нет. Я пришлю вам сценарий, и вы увидите, что это ваш жанр.
Мэтр озадаченно помолчал и вежливо согласился.
Она переслала ему сценарий по электронной почте.
На следующее утро он ей позвонил. В голосе звучало настороженное удивление.
– Э–э… Это вы написали? – нерешительно спросил он.
На этот раз она не удержалась от хохота.
– Вы полагаете, что я его украла? – насмешливо спросила она.
– Н–нет. Но вы… и это…– Великий романтик явно не находил слов.
– Вы согласны снять по нему фильм? – нетерпеливо спросила она.
– Что? О, разумеется! – Режиссёр наконец пришёл в себя. – Этот фильм станет вершиной моего творчества! – убеждённо произнёс он. – Завтра же начну подбирать актёров. Буду держать вас в курсе дела. – В нём заговорил профессионал.
– Ну, пусть наше сотрудничество будет долгим и успешным. – Она распрощалась и повесила трубку.
С огромной коробкой рахат-лукума и бутылкой шампанского в руках она со счастливой улыбкой взбегала по лестнице его дома. И… наткнулась на запертую дверь. Она упорно жала на звонок, и вдруг заметила торчащий в двери конверт. Дрожащими руками вскрыла его. Ровные строчки резанули глаза:
«Это было прекрасной ошибкой. Прости меня за всё. Прощай навсегда».
Бутылка шампанского, выскользнув из ослабевших рук, разлетелась вдребезги.
Она не могла поверить своим глазам. Как же так! Выбежав на улицу, она шла вперёд, ничего не видя сквозь застилавшие глаза слёзы. Как он мог так поступить с ней! Она не переживёт второго предательства.
Громко и требовательно зазвонил мобильный телефон. Она ответила, не посмотрев на номер.
– Я подумал, ты можешь решить, что я тебя предал, – послышался его хриплый голос.
– А разве не так? – сквозь слёзы выкрикнула она.
– Нет! Я люблю тебя, и всегда буду любить. Но ты заслуживаешь лучшего, чем жизнь с Франкенштейном. Спасибо тебе за счастье. Прощай навсегда!
Она потрясённо смотрела на замолкший телефон. Кто дал ему право решать за неё?! Как он смеет думать, что она может быть счастлива без него!!!
Но всё же ей стало легче дышать. Он не предавал её. И он сказал, что всегда будет её любить.
От размышлений её отвлёк звонок.
– Алло! – схватив трубку, крикнула она, надеясь, что это он. – Алло!
– Доченька, это я! – Голос отца. – Я почувствовал, что должен тебе позвонить.
– Здравствуй, папа! – Изо всех сил стараясь не выдать своего разочарования и душевной опустошённости, она устало прислонилась к дереву.
– Ты сияла от счастья, когда была у нас, а теперь я чувствую твоё смятение по голосу. Послушай, дочка, тебе нужно упорядочить мысли, привести их в порядок. Поезжай в Индию. Там ты обретёшь ясность мысли и найдёшь правильный выход. – И папа отключился.
Что? Какая ещё Индия? Почему Индия, а не Аляска? Что имел в виду отец?
Она сунула телефон в карман, растерянно глядя перед собой.
Мимо пронеслось такси. Она подняла руку, останавливая его. Дверца машины распахнулась. Усевшись, она некоторое время колебалась в раздумье.
