Глава 1.Пролог Цзиньлян, Манчжурия.
Футундант города Цзиньлян провинции Хайлуцзян прохаживался по своим покоям, равномерно перебирая тисовые четки. Движения эти были машинальны, он делал так всегда, когда о чем-то настойчиво думал. Проблема, которую он сейчас решал, состояла в том, что ему надлежало либо проявить настойчивость и продолжать стучаться в запертые перед ним ворота Запретного Города и быть казненным за непочтительность, бесцеремонность и грубую назойливость. Либо предпринять что-то самому и быть казненным за самовольство, нерадивость, а то и вовсе за измену. Но если исход в обоих случаях был один, то не лучше ли сложить голову добросовестно выполнив свой долг. Ведь даже если Запретный город и снизойдет к каждодневно присылаемым им прошениям, это не означало, что все сладилось к удаче. Футунданту было известно, что в соседних городах, которых коснулась эпидемия, люди продолжали умирать, несмотря на лекарства и целителей, присылаемых Пекином.
Футундант происходил из знатной, но вконец обедневшего рода. В нынешнее время такое случалось повсеместно. Стать футундантом ему помог будущий тесть, выкупив долговые бумаги его семьи и, предложив юноше жениться на своей дочери. Однако зять хорошо понимал, что стоит за щедростью тестя. За месяц до этого Император Поднебесной пожаловал шурину - избалованному разгульному молодцу, губернаторский пост манчжурского городка на краю империи. Тесть посчитал подобное назначение опалой и результатом интриг своих недругов. При дворе назначение в захолустный приграничный город считалось ссылкой, отлучением от двора, проявлением немилости. Оттого и свадьбу сыграли поспешно, тесть вложил в нее немало средств. Новобрачная с первых же дней, кичась перед мужем и его матерью, не уставала напоминать, что именно по ее прихоти отец так скоро отыграл их свадьбу, намекая, что именно ей муж и свекровь обязаны тем, что больше не прозябают в унизительной бедности.
Но он уже научился правильно относиться к словам этой женщины – истинной дочери своего отца, сановного господина Ли вежливого и обходительного на словах, но лживого и лицемерного в действительности. Он знал, что его жена отравила наложницу, юную простую девушку, которую он приблизил к себе. Только что он мог сделать с этой злопамятной женщиной, способной на низкие отвратительные поступки. Футундант остановился у стола покрытой длинной коричневой скатертью с золоченой бахромой, где на серебряном подносе лежали раскрытые донесения из Морганьской, Бутехской и Ханьгинской футунданств. В них требовали остановить эпидемию, перекладывая тем вину за распространения чумного мора на него и сетуя, что у них самих нет ни сил, ни возможности, ни средств противостоять черной смерти. Когда слуга внес лампу под шелковым абажуром, футундант даже не повернулся в его сторону. Он еще не принял решения. В комнате давно стемнело, и тусклая лампа делу не помогла, но так даже лучше. Как бы ни решилась для него эта опасная ситуация, утешало то, что он выполнил свой сыновний долг и матушке больше не придется выживать в голодной бедности, но спохватившись, заставил свои мысли вернуться к насущному, а именно к соседним футунданствам, вежливо отказавших ему в помощи.
Гонцы, посланные им в соседние губернии, так и не вернулись, кроме одного. По словам этого гонца, дезертировавшие не хотели погибать в зараженном городе. Однако ему донесли, что его жена заплатила каждому из них, чтобы не возвращались, какой бы ответ они не везли обратно. Знал он и то, что эта женщина писала отцу, чтобы препятствовал отправке в Цзиньлян обоза с лекарствами и лекарями и сановник Ли сделал все, о чем просила его дочь. Конечно, футундант пришел в гнев, пока не сообразил, что это была месть лично ему. Только он и до этого предательства ничего не мог поделать с собой, не мог переступить через себя. После того, что натворила эта женщина, не мог не то, что приблизиться к ней, даже взглянуть на нее. Не в силах он был испытывать и то сочувствие, что ощущал поначалу, как и простить гибели наложницы не мог. При воспоминании об этой несчастной девочке, у него сжималось сердце.
Как радовалась она достатку и роскоши, в которые вдруг попала. Как доверчива была и с какой благодарностью тянулась к нему, что его сердце начало было согреваться. До самой смерти ему сторониться жены, но и наложницы он больше не примет. Теперь у него парчовые одежды с вышитым на них знаком чиновника высшего ранга, атласная шапочка с красным бархатным верхом и павлиньим пером. Он достиг того о чем не смел мечтать. Но принесли ли ему желанные регалии счастье кроме исполнения долга и сытой жизни? Он готов платить цену за все это, но только ту, что определит сам, а не эта женщина.
Что же ему предпринять? Влиятельные родственники жены не помогут, и рассчитывать на них не имело смысла, пока он не пойдет навстречу чаяниям этой женщины. Лишь так он мог получить поддержку ее родни и тем снять с себя всякую ответственность? Но разве не его долг подавить собственные чувства, ради спасения тысячи жизней? Только вот мысль, что именно на том и строился расчет жены, начисто отвергало подобную возможность.
Так в полутьме своего кабинета решал маньчжурский чиновник то ли свою судьбу, то ли судьбу Цзиньляна.
Глава 2. Харбин. Предчувствие смерти
Лиза умирала. Трясясь в пролетке по ухабистой дороге, не в силах стряхнуть болезненную вялость, она понимала, что обречена. Стоило ли обманываться тем, что подхватила всего лишь простуду? Она кашляет второй день, а уже слаба как новорожденный котенок и выжата словно испитый лимон. Пролетка подскочила на камне, попавшем под колесо, Лизу знатно встряхнуло, и она закашлялась. Казак Крылов, словно извиняясь, длинно выругался, кляня паскудную клячу и расхлябанный возок, а Лиза зябко повела плечами под одеждой пропахшей дезинфекцией и сулемой. Может она драматизирует и все не так уж плохо, а ее вялость является результатом бессонной ночи, которую провела перед иконой Владимирской Божьей Матери истово молясь ей. Было ли такое душевное напряжение от отчаяния и страха, или от сильнейшей потребности в божьем присутствии? Только стоя на коленях перед зажженной лампадкой, Лиза изнывала душой, ища сил для того, чтобы выстоять перед неизбежным.
Очень хотелось жить. Но будь у нее выбор, не стала бы осторожничать, а снова пошла дорогой своей судьбы, потому что ее предназначение не просто спасать и исцелять страждущих и немощных, а пресечь щедрую жатву чумной смерти. И потому она отмаливала не столько свою молодость, сколько просила дать ей душевных сил, чтобы уйти достойно, никого не обременяя жалостью и чувством вины. А то, что ее товарищи и коллеги будут испытывать именно жалость и вину, Лиза знала, хотя бы, потому что всегда жестоко винила себя, когда умирала доктор Лебедева, Илюша Игнатьев, фельдшер Владимир Игнатьевич и Кузенька. И потому просила Господа по милосердию Его вразумить ее и дать сил перенести последние мучительные минуты своей недолгой жизни. Жить оставалось три дня, а после смерти, ее тело вскроют, чтобы изучить, как боролся ее организм с дьявольской бациллой и боролся ли вообще.
Началось все с колотья в боку – первый симптом легочной чумы. Далее следовал кашель, но Лиза утешала себя тем, что просто простудилась на выездах Летучего отряда. К колотью в боку и кашлю, прибавлялась ноющая, порой нестерпимая, головная боль.
В эту ночь она думала, что станется с родными и особо с матушкой, когда ее дочь привезут на родину, в Ростовскую губернию, в цинковом гробу, а матушка даже не сможет взглянуть на свое дитя и проститься с ней, коснувшись дорогих останков. От жалости заходилось сердце, и слез было не унять. Лизе, измотанной малодушными рыданиями и душевными переживаниями, лишь под утро удалось уснуть. Похоже, перед таким нервным напряжением боль отступила, подарив ей блаженные минуты отдыха. Однако ее сон тут же безжалостно прервал стук дверей, торопливые шаги и негромкие голоса. Преодолевая ломоту во всем теле, девушка, накинув поверх длинной ночной сорочки шаль, выбрела из комнаты в общий коридор. Так и есть, доктор и фельдшер теснясь в прихожей, разбирали калоши.
- Отчего меня не разбудили? – окликнула она товарищей хрипловатым со сна голосом.
- Тебе бы выспаться, Елизавета, неважно выглядишь. Измотана вон, будто бы и не спала вовсе, - выговорил ей доктор Семенов, близоруко щурясь на две левые галоши, что держал в руках.
- Мы все здесь измотаны, Владлен Григорьевич, - кашлянула Лиза и, сдерживая последующий приступ кашля, сдавленно спросила: - Куда вызвали на этот раз?
- Сами еще толком не знаем, - проворчал фельдшер Осипов, отбирая у доктора одну из калош и отдавая правую к его левой. – Возле театра Тифонтая на извозчичьей станции нашли тело и опять китайца.
- Выбросили? – догадалась Лиза, справляясь с головокружением.
- То-то и оно, - степенно подтвердил Владлен Григорьевич, надевая галоши поверх начищенных штиблет. - Китайцы уже давно так не безобразничают.
- Я с вами, - пробормотала Лиза.
- Вам бы отлежаться с вашей-то простудой, - запротестовал было фельдшер Осипов.
- Я в повозке побуду, - пробормотала Лиза, скрываясь за дверями своей комнаты. Но от того, что прикрыла ее неплотно, слышала, как фельдшер Осипов укоризненно попенял доктору, что не поддержал его:
- Владлен Григорьевич…
- Заодно отвезем ее в обсервацию, - тихо ответил доктор.
Лиза горько усмехнулась. Она не вернется больше в гостиницу вместе с товарищами, а прямиком отправится в чумной барак. Это ее последний выезд. Через несколько минут она вышла полностью одетая с марлевой повязкой на лице. Спускаясь вслед за Владленом Григорьевичем и Осиповым по широким лестничным маршам, рассеяно слушала, как фельдшер рассказывал доктору:
- Первый-то засомневался Гу Ян. Сказал, что: «быстро, быстро ходи к Мэй У». Это к бандерше, что держит увеселительное заведение для китайцев между Пристанью и Мостовым поселком.
- Понятно, понятно... - поторапливал его рассказывать доктор.
Как и ему, Лизе тоже было ясно, что маленький шустрый санитар Летучего отряда Гу Ян не упустит своего.
- А Крылов с Антипом сразу отправились за каретой, а там и на извозчичью станцию осматривать труп, - докладывал Осипов.
- Почему не дождались остальных? – рассердился Владлен Григорьевич.
- Так медлить-то никак невозможно. Труп того и гляди собаки растащат. А Крылов никак не мог оставить Антипа, потому, как Антип этот передан Крылову под негласный контроль, как вы сами изволите это знать.
У Лизы, шедшей позади них, закружилась голова от нескончаемых поворотов лестничного марша и она, схватившись за широкие перила, легла на них грудью, пережидая навалившуюся на нее слабость. Только бы ей о Просвирине не забыть. Оттолкнувшись от перил, все же благополучно спустилась к парадной. Осипов, придержал перед ней тяжелую створку высокой двери и осенний воздух с первым морозцем не какое-то время отрезвил девушку. У крыльца уже ждали карета и пролетка Летучего отряда. Грузный, но ладный казак Крылов, сидя на облучке, разговаривал с высоким тощим лаборантом Просвириным, стоявшим рядом. Вот удача! Лиза поспешила к нему и, отведя в сторону, украдкой сунула ему в руку мензурку с кровью, попросив сделать с нее анализ на бациллу Yersinia pestis.
- А что термирование? – глухо спросил Просвирин, цепко взглянув ей в лицо. Он все понял, хотя она не упомянула, что это ее кровь.
- Пока высокой температуры нет и… я как видите на ногах, - не стала отнекиваться она, скрываться уже не было смысла. Лицо Просвирина как-то вмиг осунулось, но он не отступил опасливо от Лизы на шаг, зато это сделала она.
- Думаете, - понизился его голос до обреченного шепота, - случилось непоправимое?
- Это вам предстоит узнать, Глеб.
- Все сделаю тщательнейшим образом, - пообещал лаборант, опустив глаза, пристально разглядывая носки заляпанных грязью сапог. – Но… почему вы?
Только Лиза уже отошла от него к пролетке. Она устала от этого короткого разговора, что совсем вымотал ее. Вот уже кто-то не может побороть своей жалости к ней.
- На все воля божья, - подбодрила она себя.
Пролетка тронулась, а Просвирин, поникнув, все стоял, глядя себе под ноги, и ветер, налетая, трепал его рыжую шевелюру. Неужели опять ему выносить неминуемый приговор, на этот раз уже Лизоньке?
Едва она села в пролетку, как Крылов залихватски присвистнув, стеганул поводьями круглые бока лошади. Лизе хотелось попросить насупившегося доктора, сидевшего рядом, пересесть подальше от нее, хотя первые три дня инкубационного периода чума не передается. Но он бы непременно погнал ее обратно в номер, приставив к ней санитара. И это притом, что людей в Летучих отрядах катастрофически не хватало, мало было жаждавших работать на улицах захваченного чумой города, чей воздух отравлен заразой. Но ведь должен кто-то делать эту ужасную работу, а с ней самой, между тем, не все ясно и она, возможно, действительно просто простужена. В любом случае, она уже ничем не рискует и кому как не ей заниматься сейчас чумными и идти в грязные рабочие бараки и фанзы.
Лиза очнулась как-то вдруг, кажется, впав до этого в забытье.
-…верно вам говорю, что, он как есть, пролежал неделю, - прислушалась она к словам Крылова, правившего спокойной меланхоличной лошадкой. – У меня глаз на мертвяков стал наметан. Да вы и сами по останкам все увидите, хотя сгнил он так, что уже смердит.
- Вот зачем кому-то возиться с гниющим трупом и тащить его в центр города? – удивлялся Владлен Григорьевич. - Но какой бы умысел ни двигал мерзавцами, все это слишком пакостно.
- Китайцы это сделали, верно вам говорю. Кому же из сурьезных людей такое в голову придет? - обернулся к нему Крылов, глядя из под мохнатой черкески. – Диверсия это не иначе.
- И ты Антипа у тела одного оставил? – выговорил ему доктор. – Как же ты, братец, такого маху дал? Мы с Фролом, - Владлен Григорьевич подбородком показал на едущую впереди санитарную карету, которой правил Осипов, - были уверены, что ты с ним остался.
- А чего его одного не оставить? – тряхнул вожжами Крылов. – Не все же в ём сомневаться. Да, ведь он сейчас при таком деле, что от места того с трупом, за уши его не оттащишь.
Проехали мимо оцепленной полицией улице. Навстречу им попались лишь мордеры сопровождавшие скрипучую телегу укрытую брезентовым пологом, из-под которого безвольно болталась в такт тряской телеге рука и грязная босая нога. Видимо тела побросали в нее как попало. С востока тянулся шлейф черного дыма от сжигаемых в Фуцзядане чумных домов и бараков, делая ненастный осенний день еще сумрачнее. И дым и мертвецкие телеги уже стали обыденностью Харбина.
- При каком это таком? – ворчливо допытывался дотошный доктор Смирнов, раздраженно поднимая на себе каракулевый воротник пальто.
- А при таковом, Владлен Григорьевич, что всяких ротозеев должон от трупа отваживать, да извозчиков от станции заворачивать. А это хоть какая да власть, что для Антипа слаще меда. Вот он себя и показывает.
- Раскусил ты его подноготную, стало быть, Василий Федорович, - хмыкнул доктор, ежась от налетевшего пронизывающего ветра.
- Так ведь сколь с ним тетешкался.
Копыта ленивой кобылки цокали по брусчатке, кузов пролетки мерно покачивался на рессорах в такт ее ходу.
