— Нет, мой повелитель, — спокойно отозвалась Санлия, кладя восхитительно холодную руку ему на лоб. — Раз уж случилось, пути назад нет.
— А если убить ту, с которой…
— Даже если вы её переживете, запечатлеть кого-то другого уже невозможно. — Санлия обеспокоенно глядела на него, всматриваясь во что-то, невидимое Алестару. — Мой повелитель, вы…
— Молчи, — сквозь зубы проговорил Алестар. — Нет… еще… Почему… почему так… плохо… Тело горит. Не смей звать целителей! Почему так плохо…
— Повелитель, вы запечатлены, — прошептала Санлия, и даже зелень ее глаз, всегда безмятежно-спокойных, потемнела от ужаса, как небо перед штормом. — Кто она? Вам немедленно нужно к ней. Нельзя разрывать связь после запечатления. Или вы оба можете умереть.
— Это… вряд ли, — рассмеялся Алестар, чувствуя, как смех переходит во всхлип. — То есть я — да. А вот она… не думаю. Двуногие… не умирают… от этого.
Уже погружаясь в раскаленную темную бездну, он успел подумать, что эта бездна на что-то похожа. Точно — это же глаза той двуногой…
— Нет, Джи, не надо… — Торвальд мягко отстранился от её объятий, шагнул назад, к столу. Присел на него, ероша влажные после купальни волосы. Чтобы Торвальд лег в постель, не смыв дневную пыль и пот — это нужно еще раз уволочь королевский перстень вместе с короной, — усмехнувшись, подумала Джиад.
— Почему? — непонимающе спросила она вслух. — Что не так, мой принц?
— Я устал, Джи, — смущенно улыбнулся Торвальд, поправляя щипцами догорающую свечу в тяжелом бронзовом подсвечнике рядом с собой. — Весь день метался, как демон чернокнижника…
Он и вправду выглядел бледным и измученным, так что Джиад почувствовала укол совести. Её принц… нет, её король вторую неделю на ногах днем и ночью. Договаривается с лордами Королевского Совета, выслушивает петиции купеческих и мастеровых гильдий, разбирает храмовые жалобы и тяжбы простых подданных. Все словно рехнулись, взваливая на юного короля хлопоты, накопившиеся за год безвластия, а ему ни словом, ни взглядом нельзя выказать слабость. Сожрут ведь стервятники!
— Прости, — тихо попросила она, глядя в любимые пасмурно-серые глаза. — Я такая глупая. Ну конечно, тебе не до этого. Ложись в постель, счастье мое, я тебе плечи разомну.
— Ты и сама устала, Джи…
Торвальд стянул через голову рубашку из тонкого полотна, едва распустив шнуровку на горловине, лег на постель, откинув одеяло. Джиад присела рядом, поискала глазами знакомую бутылочку.
— На столе, — подсказал Торвальд, закладывая руки под подбородок.
И правда, снадобье, что она сама настаивала на травах, обнаружилось на столешнице, прикрытое кучей свитков тонкого пергамента.
Вернувшись, Джиад присела на высокий край кровати, налила душистое масло в ладонь, чтобы согреть. Торвальд, расслабившись, ждал, и Джиад залюбовалась по-юношески нежной кожей и стройным телом, еще не набравшим истинную мужскую мощь, но уже обещавшим это, как гибкий поначалу дубок обещает вырасти в величественное дерево. Тугие мышцы постепенно поддавались умелому растиранию, но Джиад дождалась, когда дыхание Торвальда станет совсем ровным и медленным, лишь тогда заговорив о том, что мучило её с самого утра.
— Знаешь, твой кастелян сказал, что для меня готовят новые покои. В крыле для стражи, как у всех телохранителей. А в моей нынешней комнате будет твоя гардеробная.
— И что? — слегка удивленно отозвался Торвальд. — Ему виднее, где хранить все эти королевские тряпки, раз уж их стало больше. Джи, ты все равно половину ночей проводишь у меня, какая тебе разница, где отсыпаться вторую половину? А про нас и так болтают много лишнего.
Он был прав, разумеется. То, что сходило с рук одному из наследников, королю непозволительно. Прошли те времена, когда они валялись в одной постели до утра, целуясь и обнимаясь, лаская друг друга вволю… Джиад вздохнула. А ведь и правда, с самого дня коронации они ни разу не делили постель, обходясь торопливыми поцелуями украдкой. Значит, все?
Похоже, последние слова она прошептала вслух, иначе с чего бы Торвальд, уже разомлевший под её старательными руками, напрягся и переспросил удивленно:
— Что все?
— Между нами, — спокойно уточнила Джиад, хотя внутри все скручивалось от обиды. — Все закончилось, мой король?
— С ума сошла!
Рывком перевернувшись, Торвальд сел на постели, положил руки на плечи Джиад, заглядывая ей в лицо. Зачастил возмущенно, смешно поднимая брови и выглядя от этого совсем юным и непредставимо милым.
— Ты что, Джи! После всего, что ты сделала? Ты думаешь, я могу это забыть? Подожди немного! Просто подожди, ладно? Всё уляжется, за мной перестанут следить, и будет по-прежнему. Я дам тебе титул баронессы, и никто слова сказать не посмеет. Джиад, я никогда не забуду твоей помощи! Обещаю, будет и титул, и земли…
— Не нужно, — утыкаясь лицом в плечо Торвальда и целуя светлую кожу, попросила Джиад. — Не надо титула, мой король. И всего остального тоже. Я просто хочу быть рядом. Вашим телохранителем, служанкой, кем захотите. Обещайте мне это — и других наград не нужно.
— Обещаю, — твердо сказал Торвальд, на несколько долгих сладких мгновений задерживая её в объятиях и снова со вздохом отстраняясь. — Слово чести Аусдрангов. Ты всегда будешь со мной, любовь моя. Ну, всё, успокоилась?
Ясно улыбнувшись, он упал на постель, заложив руки за голову, провел кончиком языка по нижней губе, отлично зная, как это действует, и прошептал:
— А знаешь, я передумал. Иди сюда.
— Точно? — переспросила Джиад, не веря своему счастью. — Ты же устал…
— Ничего, отдохну, — фыркнул Торвальд, стаскивая узкие штаны с нескрываемым облегчением. — Вот завтра пошлю всех с делами подальше и отдохну… Иди сюда, говорю. Это королевский приказ, как-никак!
— Слушаюсь и повинуюсь, — усмехнулась Джиад, кладя ладони на колени короля, где застряли штанины. — Позвольте помочь вашему величеству…
Стянув узорчатый темный атлас, она отправила штаны вслед за рубашкой на кресло у кровати, потом нежно провела ладонями снизу, от самых щиколоток, вверх — к стройным бедрам, белеющим в полутьме. Наклонившись, поцеловала гладкий теплый живот.
— Хочу тебя, — прошептал Торвальд, подаваясь навстречу. — Давай, Джи. Я так соскучился… Приласкай, как ты умеешь.
— Это тоже приказ? — поддразнила его Джиад, ловя губами его мужскую гордость. — Не могу не повиноваться…
— О да, — выдохнул Торвальд, вцепляясь пальцами в простыню и раздвигая колени шире. — Давай… Еще! Джи-и-и…
"Это стоило всего, — с горячей томной нежностью поняла Джиад, слушая сбивчивое дыхание и негромкие прерывистые стоны. — Прыжка в море, боли, стыда..." Уронив на её плечи тяжелые раскаленные ладони, Торвальд требовательно подавался навстречу, бессвязно шептал что-то, а когда Джиад оторвалась, тяжело дыша, глянул умоляюще и пьяно.
— Нет, ваше величество, — улыбнулась Джиад, одним гибким движением оказавшись на ложе рядом с распростертым телом короля. — Так быстро вы от меня не отделаетесь.
Улыбнувшись в ответ, Торвальд раскрыл объятья навстречу, сказал негромко:
— Моя Джиад. Королева моего сердца...
Мгновенно вспыхнув смущением, Джиад целовала самые сладкие губы на свете, совсем забыв, что у неё самой на губах все еще вкус мужской плоти Торвальда, покрывала торопливыми жадными поцелуями шею и ключицы, округлость плеч и ложбинку на груди. Нежила ртом и пальцами розовые соски, обводя языком сливочно-кремовый ореол вокруг них. Потом, не переставая ласкать, прошептала:
— Скажи это еще раз...
— Про королеву? — хрипло спросил Торвальд, притягивая ее к себе, помогая сесть сверху.
— Про сердце! — выдохнула Джиад, опускаясь на его бедра одним долгим медленным толчком и вскрикивая от переполняющего все её существо шального счастья.
Уперевшись ладонями в грудь Торвальда, склонившись над ним, она скользила вверх и вниз, отдаваясь как всегда щедро и беззастенчиво, откровенно наслаждаясь горячей жёсткостью мужских ладоней на своих бедрах, каждым прикосновением и толчком внутри. И заслуженное блаженство сплело и скрутило их вместе, превратив в единое целое, один трепещущий и содрогающийся комок сладких горячих судорог.
— Как хорошо… — со стоном выдохнул Торвальд, откидываясь на подушки. — Джи-и-и…
— Да, — прошептала Джиад. — Да… Люблю. Мой… Торвальд…
Никогда бы она не проявила непочтительность на людях, да и наедине лишнего себе не позволяла, но сейчас, мокрая от пота и бесстыдно обнаженная, она млела в объятиях не короля Аусдранга, а просто Торвальда. Её любимого…
— Ты чудесна, — отозвался Торвальд, блаженно прикрывая глаза. — Как же жаль. Нас никогда не поймут…
— Неважно, — искренне сказала Джиад. — Лишь бы ты…
Она не договорила, устыдившись вдруг, что и так слишком часто ноет. Торвальд уже обещал — чего же еще? Обвила руками податливое горячее тело, поцеловала висок, убрав с него влажные светлые прядки.
— Я сейчас уйду, — сказала негромко, словно извиняясь. — Никто не увидит.
— Угу…
Торвальд лежал рядом, расслабленный, притихший, восхитительно пахнущий страстью и ею, Джиад. Потом чуть повернулся, привстал на локте.
— Джи…
— М? — откликнулась Джиад.
— Ты сделаешь для меня кое-что? Есть одно поручение, я его больше никому не могу доверить, а дело срочное…
В голосе Торвальда звенели вина и смущение: гнать возлюбленную, пусть и воина, среди ночи по делу ему явно было стыдно. Джиад улыбнулась. Ну да, она, конечно, разомлела, как кошка на печи, после такого, но…
— Настолько срочное? — уточнила она, вздыхая немножко напоказ.
— Очень, — виновато отозвался Торвальд. — Я и собирался тебя послать, да вот… Не утерпел.
Повернувшись к нему, Джиад протянула руку, погладила по щеке.
— Говори, — сказала просто. — Я все сделаю.
— Ты чудо, Джи! — выдохнул Торвальд с таким восхищением, что Джиад невольно улыбнулась. — Там на столе пакет. Его надо отвезти в таверну «Три золотые рыбки» и спросить господина Карраса. Только так, чтоб никто не видел. В пакете договор, очень важный!
— Политика… — протянула Джиад, поднимаясь и торопливо натягивая штаны и рубаху, хотя тело так и молило если уж не остаться в постели Торвальда, то хотя бы добраться до собственной и отоспаться вволю. — Что ж, быстрее сделаю, быстрее получу награду, так? Мой король…
Наклонившись, она шутливо чмокнула Торвальда в кончик чуть курносого носа и, не оглядываясь, вышла, застегивая пояс с клинками.
Дворец давно притих, лишь стража на выходе сдвинула алебарды, но, узнав королевскую телохранительницу, разомкнула скрещенные древки и поспешно отдала честь. Два здоровяка, замерших у высокой двери, окованной металлом, были знакомы Джиад, и она забеспокоилась, не распространяется ли приказ Торвальда «чтоб никто не видел» и на них. Но тут уж ничего не поделаешь, охрана во дворце бдит на совесть. И мало ли, какие дела могут быть у госпожи мастера меча в городе? Свидание, может!
От последней мысли Джиад даже улыбнулась. Разве может кто-то сравниться с Торвальдом? Глупо было ей, безродному подкидышу, воспитаннице храма, влюбляться в северного принца, которому храм продал её клинок, но так уж вышло. С первого взгляда в юное чистое лицо наследника северного короля, приехавшего с договором в Арубу, Джиад поняла, что служить ему почтет за счастье. Да, глупо и самонадеянно. Но Торвальд ответил на её любовь — и это стало вторым величайшим чудом и счастьем в жизни Джиад. Первым было — что она попала в храм Малкависа.
Свернув с главной дороги к дворцу, она прошла парком, свернула на задний двор. Здесь не спали. Светились желтым окна пекарен, где вымешивали тесто для булочек и хлеба к завтраку придворных, чтоб утром подать горячими. Теплилась красными отблесками кузнечная печь, дремлющая, но не потухшая: мастер держал ее всегда готовой на случай какого-то срочного ремонта, но звенеть ночью молотом ему, конечно, никто бы не позволил. Бросал на землю желтый круг света фонарь у дверей конюшни — туда-то и свернула Джиад, сняв фонарь с крюка, чтоб освещать себе путь. Прошла к деннику своего жеребца, сняла со стены сбрую. Не будить же конюхов из-за такой мелочи. В ворохе сена в углу что-то зашевелилось, и из травы показалась заспанная конопатая мордашка, расплываясь в отчаянном зевке.
— Го-о-оспож-а-а-а…
— Спи, — негромко сказала Джиад, узнав своего знакомца. — Я сама заседлаю.
— Ага… — согласился мальчишка, снова сладко зевая. — Я тады еще… посплю…
— Что ж ты здесь ночуешь? — спросила Джиад, седлая коня. — Сено же колется.
— Зато не дерется никто, — рассудительно ответил конюшонок. — А то господин главный конюх злится, если лошади без присмотра… Вот если бы попону давали — то и ладно…
— Ну-ну… — отозвалась Джиад, выводя коня из просторного денника. — Спи уж, а я завтра с конюхом потолкую.
Не слушая сонно бормочущего что-то паренька, уползающего опять в теплое сено, она вывела недовольно похрапывающего жеребца во двор. Подумала с сочувствием, что жизнь везде одинакова: старшие гоняют младших, заставляя делать свою работу. Наверняка ведь старший конюх отправил в конюшню кого-то из взрослых, но крайним оказался конопатый рыжик. Надо будет с конюхом потолковать, но так, чтоб мальчишке не досталось. Он молодец: вон, как блестит вычищенная шерсть.
Подковы звонко цокали сначала по двору, затем по дорожке к калитке, где Джиад снова отсалютовали стражи, а уж потом и по мостовой сонного города, освещаемого только половинкой масляно-желтой луны. Воздух дышал ночной свежестью, и город тонул в чернильно-темных тенях, только кое-где светились редкие окна, да и то прикрытые ставнями.
А вот в таверне «Три золотые рыбки», удачно пристроившейся почти у самого пирса, народ еще не спал и даже не собирался. У Джиад на гулянки в тавернах не было ни времени, ни желания, но от караульных она слышала, что пиво в «Селедках», как прозвали таверну завсегдатаи, свежее, вино разводят по совести, а закуска стоит не дороже, чем может себе позволить честный моряк или солдат. Потому и хозяин процветает. Глядя на уютно золотящиеся окна таверны и вдыхая вкусные запахи жареного мяса и рыбы из полуприкрытой двери, в это легко верилось.
Ступив на невысокое крыльцо — не иначе, чтоб не свалился никто спьяну — Джиад прошла в зал, насквозь пропитанный особым духом подобных заведений: смесью запахов еды, пива, мужского пота, выделанной кожи и свежей рыбы. Подошла к стойке, за которой хозяин в заляпанном жирными пятнами переднике, но на удивление чистой и добротной одежде выкладывал на блюдо жареные колбаски. Следующая порция уже шипела на чугунной сковороде за его спиной, и Джиад почувствовала, что рот наполняется слюной. Сразу вспомнилось, что ужин она пропустила, меняя караулы вместо заболевшего капитана, а потом и случая зайти на кухню или послать кого-то за едой не представилось, потому что позвал Торвальд… Ладно, это подождет. Надо отдать пакет, а на обратном пути и перекусить можно.
— Я ищу Карраса, — сказала она хозяину, облокотившись на стойку так, чтоб видеть таверну и дверь за своей спиной — просто по привычке.
— Есть такой, — отозвался хозяин, глянув равнодушно: в Аусдранге, к счастью, на женщин в мужской одежде и с оружием никто особо не дивился, здесь хватало наемниц. — В задней комнате кого-то дожидается. Прикажете ужин подать?
— Потом, — улыбнулась Джиад. — Я ненадолго, а потом в общем зале поужинаю. Или вообще с собой возьму.
— А если убить ту, с которой…
— Даже если вы её переживете, запечатлеть кого-то другого уже невозможно. — Санлия обеспокоенно глядела на него, всматриваясь во что-то, невидимое Алестару. — Мой повелитель, вы…
— Молчи, — сквозь зубы проговорил Алестар. — Нет… еще… Почему… почему так… плохо… Тело горит. Не смей звать целителей! Почему так плохо…
— Повелитель, вы запечатлены, — прошептала Санлия, и даже зелень ее глаз, всегда безмятежно-спокойных, потемнела от ужаса, как небо перед штормом. — Кто она? Вам немедленно нужно к ней. Нельзя разрывать связь после запечатления. Или вы оба можете умереть.
— Это… вряд ли, — рассмеялся Алестар, чувствуя, как смех переходит во всхлип. — То есть я — да. А вот она… не думаю. Двуногие… не умирают… от этого.
Уже погружаясь в раскаленную темную бездну, он успел подумать, что эта бездна на что-то похожа. Точно — это же глаза той двуногой…
Глава 4. Честь и слово Аусдрангов
— Нет, Джи, не надо… — Торвальд мягко отстранился от её объятий, шагнул назад, к столу. Присел на него, ероша влажные после купальни волосы. Чтобы Торвальд лег в постель, не смыв дневную пыль и пот — это нужно еще раз уволочь королевский перстень вместе с короной, — усмехнувшись, подумала Джиад.
— Почему? — непонимающе спросила она вслух. — Что не так, мой принц?
— Я устал, Джи, — смущенно улыбнулся Торвальд, поправляя щипцами догорающую свечу в тяжелом бронзовом подсвечнике рядом с собой. — Весь день метался, как демон чернокнижника…
Он и вправду выглядел бледным и измученным, так что Джиад почувствовала укол совести. Её принц… нет, её король вторую неделю на ногах днем и ночью. Договаривается с лордами Королевского Совета, выслушивает петиции купеческих и мастеровых гильдий, разбирает храмовые жалобы и тяжбы простых подданных. Все словно рехнулись, взваливая на юного короля хлопоты, накопившиеся за год безвластия, а ему ни словом, ни взглядом нельзя выказать слабость. Сожрут ведь стервятники!
— Прости, — тихо попросила она, глядя в любимые пасмурно-серые глаза. — Я такая глупая. Ну конечно, тебе не до этого. Ложись в постель, счастье мое, я тебе плечи разомну.
— Ты и сама устала, Джи…
Торвальд стянул через голову рубашку из тонкого полотна, едва распустив шнуровку на горловине, лег на постель, откинув одеяло. Джиад присела рядом, поискала глазами знакомую бутылочку.
— На столе, — подсказал Торвальд, закладывая руки под подбородок.
И правда, снадобье, что она сама настаивала на травах, обнаружилось на столешнице, прикрытое кучей свитков тонкого пергамента.
Вернувшись, Джиад присела на высокий край кровати, налила душистое масло в ладонь, чтобы согреть. Торвальд, расслабившись, ждал, и Джиад залюбовалась по-юношески нежной кожей и стройным телом, еще не набравшим истинную мужскую мощь, но уже обещавшим это, как гибкий поначалу дубок обещает вырасти в величественное дерево. Тугие мышцы постепенно поддавались умелому растиранию, но Джиад дождалась, когда дыхание Торвальда станет совсем ровным и медленным, лишь тогда заговорив о том, что мучило её с самого утра.
— Знаешь, твой кастелян сказал, что для меня готовят новые покои. В крыле для стражи, как у всех телохранителей. А в моей нынешней комнате будет твоя гардеробная.
— И что? — слегка удивленно отозвался Торвальд. — Ему виднее, где хранить все эти королевские тряпки, раз уж их стало больше. Джи, ты все равно половину ночей проводишь у меня, какая тебе разница, где отсыпаться вторую половину? А про нас и так болтают много лишнего.
Он был прав, разумеется. То, что сходило с рук одному из наследников, королю непозволительно. Прошли те времена, когда они валялись в одной постели до утра, целуясь и обнимаясь, лаская друг друга вволю… Джиад вздохнула. А ведь и правда, с самого дня коронации они ни разу не делили постель, обходясь торопливыми поцелуями украдкой. Значит, все?
Похоже, последние слова она прошептала вслух, иначе с чего бы Торвальд, уже разомлевший под её старательными руками, напрягся и переспросил удивленно:
— Что все?
— Между нами, — спокойно уточнила Джиад, хотя внутри все скручивалось от обиды. — Все закончилось, мой король?
— С ума сошла!
Рывком перевернувшись, Торвальд сел на постели, положил руки на плечи Джиад, заглядывая ей в лицо. Зачастил возмущенно, смешно поднимая брови и выглядя от этого совсем юным и непредставимо милым.
— Ты что, Джи! После всего, что ты сделала? Ты думаешь, я могу это забыть? Подожди немного! Просто подожди, ладно? Всё уляжется, за мной перестанут следить, и будет по-прежнему. Я дам тебе титул баронессы, и никто слова сказать не посмеет. Джиад, я никогда не забуду твоей помощи! Обещаю, будет и титул, и земли…
— Не нужно, — утыкаясь лицом в плечо Торвальда и целуя светлую кожу, попросила Джиад. — Не надо титула, мой король. И всего остального тоже. Я просто хочу быть рядом. Вашим телохранителем, служанкой, кем захотите. Обещайте мне это — и других наград не нужно.
— Обещаю, — твердо сказал Торвальд, на несколько долгих сладких мгновений задерживая её в объятиях и снова со вздохом отстраняясь. — Слово чести Аусдрангов. Ты всегда будешь со мной, любовь моя. Ну, всё, успокоилась?
Ясно улыбнувшись, он упал на постель, заложив руки за голову, провел кончиком языка по нижней губе, отлично зная, как это действует, и прошептал:
— А знаешь, я передумал. Иди сюда.
— Точно? — переспросила Джиад, не веря своему счастью. — Ты же устал…
— Ничего, отдохну, — фыркнул Торвальд, стаскивая узкие штаны с нескрываемым облегчением. — Вот завтра пошлю всех с делами подальше и отдохну… Иди сюда, говорю. Это королевский приказ, как-никак!
— Слушаюсь и повинуюсь, — усмехнулась Джиад, кладя ладони на колени короля, где застряли штанины. — Позвольте помочь вашему величеству…
Стянув узорчатый темный атлас, она отправила штаны вслед за рубашкой на кресло у кровати, потом нежно провела ладонями снизу, от самых щиколоток, вверх — к стройным бедрам, белеющим в полутьме. Наклонившись, поцеловала гладкий теплый живот.
— Хочу тебя, — прошептал Торвальд, подаваясь навстречу. — Давай, Джи. Я так соскучился… Приласкай, как ты умеешь.
— Это тоже приказ? — поддразнила его Джиад, ловя губами его мужскую гордость. — Не могу не повиноваться…
— О да, — выдохнул Торвальд, вцепляясь пальцами в простыню и раздвигая колени шире. — Давай… Еще! Джи-и-и…
"Это стоило всего, — с горячей томной нежностью поняла Джиад, слушая сбивчивое дыхание и негромкие прерывистые стоны. — Прыжка в море, боли, стыда..." Уронив на её плечи тяжелые раскаленные ладони, Торвальд требовательно подавался навстречу, бессвязно шептал что-то, а когда Джиад оторвалась, тяжело дыша, глянул умоляюще и пьяно.
— Нет, ваше величество, — улыбнулась Джиад, одним гибким движением оказавшись на ложе рядом с распростертым телом короля. — Так быстро вы от меня не отделаетесь.
Улыбнувшись в ответ, Торвальд раскрыл объятья навстречу, сказал негромко:
— Моя Джиад. Королева моего сердца...
Мгновенно вспыхнув смущением, Джиад целовала самые сладкие губы на свете, совсем забыв, что у неё самой на губах все еще вкус мужской плоти Торвальда, покрывала торопливыми жадными поцелуями шею и ключицы, округлость плеч и ложбинку на груди. Нежила ртом и пальцами розовые соски, обводя языком сливочно-кремовый ореол вокруг них. Потом, не переставая ласкать, прошептала:
— Скажи это еще раз...
— Про королеву? — хрипло спросил Торвальд, притягивая ее к себе, помогая сесть сверху.
— Про сердце! — выдохнула Джиад, опускаясь на его бедра одним долгим медленным толчком и вскрикивая от переполняющего все её существо шального счастья.
Уперевшись ладонями в грудь Торвальда, склонившись над ним, она скользила вверх и вниз, отдаваясь как всегда щедро и беззастенчиво, откровенно наслаждаясь горячей жёсткостью мужских ладоней на своих бедрах, каждым прикосновением и толчком внутри. И заслуженное блаженство сплело и скрутило их вместе, превратив в единое целое, один трепещущий и содрогающийся комок сладких горячих судорог.
— Как хорошо… — со стоном выдохнул Торвальд, откидываясь на подушки. — Джи-и-и…
— Да, — прошептала Джиад. — Да… Люблю. Мой… Торвальд…
Никогда бы она не проявила непочтительность на людях, да и наедине лишнего себе не позволяла, но сейчас, мокрая от пота и бесстыдно обнаженная, она млела в объятиях не короля Аусдранга, а просто Торвальда. Её любимого…
— Ты чудесна, — отозвался Торвальд, блаженно прикрывая глаза. — Как же жаль. Нас никогда не поймут…
— Неважно, — искренне сказала Джиад. — Лишь бы ты…
Она не договорила, устыдившись вдруг, что и так слишком часто ноет. Торвальд уже обещал — чего же еще? Обвила руками податливое горячее тело, поцеловала висок, убрав с него влажные светлые прядки.
— Я сейчас уйду, — сказала негромко, словно извиняясь. — Никто не увидит.
— Угу…
Торвальд лежал рядом, расслабленный, притихший, восхитительно пахнущий страстью и ею, Джиад. Потом чуть повернулся, привстал на локте.
— Джи…
— М? — откликнулась Джиад.
— Ты сделаешь для меня кое-что? Есть одно поручение, я его больше никому не могу доверить, а дело срочное…
В голосе Торвальда звенели вина и смущение: гнать возлюбленную, пусть и воина, среди ночи по делу ему явно было стыдно. Джиад улыбнулась. Ну да, она, конечно, разомлела, как кошка на печи, после такого, но…
— Настолько срочное? — уточнила она, вздыхая немножко напоказ.
— Очень, — виновато отозвался Торвальд. — Я и собирался тебя послать, да вот… Не утерпел.
Повернувшись к нему, Джиад протянула руку, погладила по щеке.
— Говори, — сказала просто. — Я все сделаю.
— Ты чудо, Джи! — выдохнул Торвальд с таким восхищением, что Джиад невольно улыбнулась. — Там на столе пакет. Его надо отвезти в таверну «Три золотые рыбки» и спросить господина Карраса. Только так, чтоб никто не видел. В пакете договор, очень важный!
— Политика… — протянула Джиад, поднимаясь и торопливо натягивая штаны и рубаху, хотя тело так и молило если уж не остаться в постели Торвальда, то хотя бы добраться до собственной и отоспаться вволю. — Что ж, быстрее сделаю, быстрее получу награду, так? Мой король…
Наклонившись, она шутливо чмокнула Торвальда в кончик чуть курносого носа и, не оглядываясь, вышла, застегивая пояс с клинками.
Дворец давно притих, лишь стража на выходе сдвинула алебарды, но, узнав королевскую телохранительницу, разомкнула скрещенные древки и поспешно отдала честь. Два здоровяка, замерших у высокой двери, окованной металлом, были знакомы Джиад, и она забеспокоилась, не распространяется ли приказ Торвальда «чтоб никто не видел» и на них. Но тут уж ничего не поделаешь, охрана во дворце бдит на совесть. И мало ли, какие дела могут быть у госпожи мастера меча в городе? Свидание, может!
От последней мысли Джиад даже улыбнулась. Разве может кто-то сравниться с Торвальдом? Глупо было ей, безродному подкидышу, воспитаннице храма, влюбляться в северного принца, которому храм продал её клинок, но так уж вышло. С первого взгляда в юное чистое лицо наследника северного короля, приехавшего с договором в Арубу, Джиад поняла, что служить ему почтет за счастье. Да, глупо и самонадеянно. Но Торвальд ответил на её любовь — и это стало вторым величайшим чудом и счастьем в жизни Джиад. Первым было — что она попала в храм Малкависа.
Свернув с главной дороги к дворцу, она прошла парком, свернула на задний двор. Здесь не спали. Светились желтым окна пекарен, где вымешивали тесто для булочек и хлеба к завтраку придворных, чтоб утром подать горячими. Теплилась красными отблесками кузнечная печь, дремлющая, но не потухшая: мастер держал ее всегда готовой на случай какого-то срочного ремонта, но звенеть ночью молотом ему, конечно, никто бы не позволил. Бросал на землю желтый круг света фонарь у дверей конюшни — туда-то и свернула Джиад, сняв фонарь с крюка, чтоб освещать себе путь. Прошла к деннику своего жеребца, сняла со стены сбрую. Не будить же конюхов из-за такой мелочи. В ворохе сена в углу что-то зашевелилось, и из травы показалась заспанная конопатая мордашка, расплываясь в отчаянном зевке.
— Го-о-оспож-а-а-а…
— Спи, — негромко сказала Джиад, узнав своего знакомца. — Я сама заседлаю.
— Ага… — согласился мальчишка, снова сладко зевая. — Я тады еще… посплю…
— Что ж ты здесь ночуешь? — спросила Джиад, седлая коня. — Сено же колется.
— Зато не дерется никто, — рассудительно ответил конюшонок. — А то господин главный конюх злится, если лошади без присмотра… Вот если бы попону давали — то и ладно…
— Ну-ну… — отозвалась Джиад, выводя коня из просторного денника. — Спи уж, а я завтра с конюхом потолкую.
Не слушая сонно бормочущего что-то паренька, уползающего опять в теплое сено, она вывела недовольно похрапывающего жеребца во двор. Подумала с сочувствием, что жизнь везде одинакова: старшие гоняют младших, заставляя делать свою работу. Наверняка ведь старший конюх отправил в конюшню кого-то из взрослых, но крайним оказался конопатый рыжик. Надо будет с конюхом потолковать, но так, чтоб мальчишке не досталось. Он молодец: вон, как блестит вычищенная шерсть.
Подковы звонко цокали сначала по двору, затем по дорожке к калитке, где Джиад снова отсалютовали стражи, а уж потом и по мостовой сонного города, освещаемого только половинкой масляно-желтой луны. Воздух дышал ночной свежестью, и город тонул в чернильно-темных тенях, только кое-где светились редкие окна, да и то прикрытые ставнями.
А вот в таверне «Три золотые рыбки», удачно пристроившейся почти у самого пирса, народ еще не спал и даже не собирался. У Джиад на гулянки в тавернах не было ни времени, ни желания, но от караульных она слышала, что пиво в «Селедках», как прозвали таверну завсегдатаи, свежее, вино разводят по совести, а закуска стоит не дороже, чем может себе позволить честный моряк или солдат. Потому и хозяин процветает. Глядя на уютно золотящиеся окна таверны и вдыхая вкусные запахи жареного мяса и рыбы из полуприкрытой двери, в это легко верилось.
Ступив на невысокое крыльцо — не иначе, чтоб не свалился никто спьяну — Джиад прошла в зал, насквозь пропитанный особым духом подобных заведений: смесью запахов еды, пива, мужского пота, выделанной кожи и свежей рыбы. Подошла к стойке, за которой хозяин в заляпанном жирными пятнами переднике, но на удивление чистой и добротной одежде выкладывал на блюдо жареные колбаски. Следующая порция уже шипела на чугунной сковороде за его спиной, и Джиад почувствовала, что рот наполняется слюной. Сразу вспомнилось, что ужин она пропустила, меняя караулы вместо заболевшего капитана, а потом и случая зайти на кухню или послать кого-то за едой не представилось, потому что позвал Торвальд… Ладно, это подождет. Надо отдать пакет, а на обратном пути и перекусить можно.
— Я ищу Карраса, — сказала она хозяину, облокотившись на стойку так, чтоб видеть таверну и дверь за своей спиной — просто по привычке.
— Есть такой, — отозвался хозяин, глянув равнодушно: в Аусдранге, к счастью, на женщин в мужской одежде и с оружием никто особо не дивился, здесь хватало наемниц. — В задней комнате кого-то дожидается. Прикажете ужин подать?
— Потом, — улыбнулась Джиад. — Я ненадолго, а потом в общем зале поужинаю. Или вообще с собой возьму.
