Часть первая. ХАНАМИ*
Из чего складывается ощущение вишневых лепестков?
Из ощущения вишен и ощущения ветра.
Из речей Мо, Белого Феникса, патриарха заклинателей
Нож выпал и с лязгом откатился в сторону каменной ограды. Аджисай подняла его, не глядя, вложила в специальную петлю и только потом изучила примятую траву. Нужно было найти причину падения. Потом она сорвала несколько заломленных травинок, убрала их в рукав и направилась через сад к террасе. Где-то за кустом гортензии бамбуковая трубочка ударила, отмеряя минуту. И еще одну. И еще одну.
Скинув сандалии на нижнем камне, Аджисай прошла через анфиладу разделенных цветными ширмами комнат и застыла перед свитком с изображением горы, поросшей лесом. Эта картина была не более, чем украшением, но всякое, что радует наш глаз, должно быть им увидено. Линии слились, когда Аджисай закрыла глаза.
Где-то вдалеке уже начали опадать вишни.
Солнце, пробиваясь через вишневые лепестки, само становилось нежно розовым и так падало на щеку. Оно оживляло посеревшую кожу, и все же рождало некоторые лишние тени. Одно можно было сказать точно - человек был мертв. Из груди его торчал меч, и конец клинка на три пальца вошел в ствол вишни, казалось теперь, что дерево истекает кровью. Туман постепенно рассеялся. Человек открыл глаза и с удивлением посмотрел на мир. Он помнил снег, он помнил холодный ветер, и помнил небо, рассеченное голыми ветвями деревьев. А еще он помнил - такое не забудешь - крики, стоны умирающих, звук с которым клинок входит в тело, и звук, с которым он, если повезет, ударяется о твой доспех; помнил запах крови, пота и гари, которую приносил ветер от Красного замка. Теперь здесь было тихо, и остался только чуть горьковатый запах вишен. Словно прошло уже много лет, и замок порос вишневым лесом.
Мертвец уперся лопатками в дерево и смог вырвать кончик клинка. В сомнении взявшись за рукоять, он замер. Что-то рождало ощущение неправильности. Он не удивился мечу, вонзенному в грудь на палец ниже сердца (меч вошел под углом и сердце все же проткнул, но это мало занимало мысли мужчины). Ощущение неправильности рождала пустота и холод на шее. Еще вчера - или казалось, что вчера - там висел шелковый мешочек с амулетом, который Хана сделала собственными руками. Сейчас амулет исчез. Показалось даже, что он помнит, чья рука сорвала амулет с безжизненного тела.
Нелепо. Он не помнил даже собственного имени. Да и Хана-Йурихана была просто словом, навеянным горьким запахом вишен. Только они и были, безжалостные, кружащиеся бело-розовыми лепестками. Мертвец сумел вспомнить слово: "весна". Весна - это когда цветет вишня, дамы надевают легкие многослойные наряды, чтобы ехать на праздник любования цветами, а генерал... генерал... На этом воспоминания оборвались, повисли дымкой, туманом, пеленой; и только мысль о "генерале" всколыхнула в проткнутом мечом сердце ненависть. В глазах побелело от этой ненависти, мертвец пошатнулся и упал на спину. Поднялся с трудом.
Нужно было заново научиться ходить. Нужно было заново научиться мыслить. Нужно было собрать воспоминания, осколками рассыпанные в голове.
Генерал Сумизоме Фукуро мрачно посмотрел на заклинательницу из-под падающей на глаза челки, отращенной в обет по случаю победы.
- И откуда вы всегда узнаете все, госпожа?
- Ветер переносит паутину, - лаконично выразила Аджисай то, что ее наставник обычно расписывал на целую поэму. На поэмы сегодня не было времени.
- Это ужасная история, госпожа... - генерал кивнул. - Просто ужасная, и хуже всего - она тревожит мою жену, а Йурихана в тяжести. Наш первенец...
В голосе будущего отца промелькнули нотки гордости, совершенно непонятные заклинательнице. Так гордиться пищащим комком, которые не более, чем продукт краткого взаимного - да и то, не всегда - удовольствия, да еще за полгода до его появления на свет! Вслух Аджисай сказала только:
- Продолжайте.
- Призраки появились на женской половине в начале года, сразу же после обряда изгнании злых духов. Сначала они мерещились служанкам, я не обращал внимания - чего возьмешь с глупых деревенских девчонок? Но потом они стали являться моей жене! Они грозят ей расправой и обвиняют ее во множестве нелепых грехов.
- Я переночую в комнате вашей жены, - твердо сказала Аджисай. - Сегодня. Проводите меня.
Генерал жестом подозвал служанку - молоденькую перепуганную девчушку - которая повела заклинательницу вглубь дома. Еще в коридоре Аджисай отметила: покои хозяйки надежно защищены заклинаниями и оберегами. Как же призраки осмеливаются пробираться сюда? И в чем причина столь сильной ненависти к молодой женщине?
Комната госпожи Йурихана утопала в цветах, тяжелый, почти удушливый запах стоял в вязком воздухе. Неподходяще, совсем неподходяще для спальни. И белый цвет стен... даже несмотря на то, что закатное солнце слегка позолотило их, неприятное ощущение осталось.
Аджисай жестом отослала служанку и села на пол в самом центре комнаты. Перед собой положила ножи, раскрытый веер и связку бубенцов - они должны были доложить о приближении духа. Закрыв глаза, заклинательница приготовилась ждать.
Ничего не происходило. Она ожидала этого - духи выходят в свой час, вот только вызнать его у домочадцев почти невозможно. Заклинательница, не шелохнувшись, продолжила свое ожидание. Она вся обратилась в слух: сейчас, вот сейчас звякнут бубенцы.
Уже рассвело, когда она открыла глаза.
Неудача.
Аджисай не любила неудач, хотя оставляемое ими чувство горечи было сродни наслаждению. Поднявшись и с почтительным поклоном подняв свои инструменты, она заложила ножи в обшитые красной нитью петли на поясе, заткнула веер за пояс на спине, спрятала бусы в рукав и чинно ступая вышла в коридор. Генерал с выражением тревоги на лице ждал ее у порога.
- Мне нужно поговорить с наставником, - сказала она, не дав генералу раскрыть рот. - Вечером я приду опять.
--------------
* Ханами - праздник любования цветами. Устраивается несколько раз: в пору цветения слив и вишен, летом, когда расцветают пионы и осенью, во время цветения хризантем. На весенний ханами существовал обычай совершать паломничество с юга на север, постоянно пребывая таким образом среди цветущих деревьев
Он вспомнил имя - Иканобори. Вполне возможно, его имя, хотя еще некоторое время оно оставалось простым набором смутно знакомых звуков. Уверен он был только в двух вещах: сейчас весна, а еще он должен найти генерала и отомстить. А еще он был мертв, хотя это состояние и оставалось непонятным. Он не видел разницы между живым и мертвым.
А еще он знал - отцветающие вишни и снегом осыпающиеся лепестки вызывают у него смутный страх. Он знал, что надо торопиться, но не понимал почему.
А потом он услышал хохот, мерзкий, как у духа в сказке, которую показывают на первый день года.
- Тч-тч-тч! Какой славный покойник! Какой сочный покойник!
Иканобори обернулся. На остове - скелете - почти осыпавшейся вишни сидело уродливое существо, толстое бочкообразное пузо на четырех тонких черных ногах, крошечная голова и пасть. Можно сказать, из брюха и пасти оно и состояло. Иканобори отскочил и, как делал это сотню раз, сжал рукоять меча, торчащего из груди. Это был не его меч. У его клинка была рукоять, обтянутая крашеной кожей, от нее ладони потели, и меч порой норовил выскользнуть из рук. Здесь поверх белой кожи ската был намотан черный шелк. Меч сам просился на свободу. Больше не раздумывая, Иканобори вытащил клинок из своего тела и занял позицию.
- Тч-тч-тч! - вновь расхохоталось чудовище. - А покойничек-то еще трепыхается. Иди сюда, милый.
Тело помнило свои прежние навыки куда лучше бедной растерянной головы Иканабори. Меч рассек тварь на дереве напополам. Осыпались последние лепестки. Иканобори упал на землю, скорчившись от внезапного укола боли. И только потом уже вспомнил, что такое боль.
- Тч-тч-тч, - пробулькала тварь, - а вишенки-то опадают...
В полумраке чайного дома заклинательница с некоторым трудом, но все же различила до отвращения знакомую фигуру. Поставив ящик, как всегда набитый травами и амулетами на пол, бродячий заклинатель неспешно завтракал. Даже от дверей можно было уловить аромат нирагаю, которая была щедро приправлена имбирем и куркумой. Бросив на заклинательницу короткий холодный взгляд, мужчина указал на место напротив и вернулся к еде. Подбежала девушка, поставила на стол поднос с чайной посудой, и растворилась в утренней дымке.
- Зачем ты пришла?
Вопрос прозвучал сухо. В нем не было и ноты интереса.
- Доброе утро, Мэнджи. Мне нужен твой совет, - столь же сухо сказала Аджисай.
- Да неужели?
Отложив палочки, заклинатель облокотился на стол, глядя на нее в упор своими странными лиловыми глазами, каких не бывает у людей. Долго это выносить было невозможно. Аджисай предупреждающе моргнула, а потом выложила на стол печать. Один цвет кроваво-красных чернил должен был вызвать тревогу.
- Хорошо, - с суховатой улыбкой кивнул Мэнджи. - Говори.
- Одного уважаемого господина... жену одного уважаемого господина, - поправилась Аджисай, - одолевают призраки.
- Ты говоришь о семье генерала Сумизоме?
- Откуда?!... - Аджисай непозволительно повысила голос у дала бродяге понять, что удивлена.
Тонкие губы - также почти лиловые - растянулись в усмешке.
- Ходят слухи. Итак?
- Я ночевала в покоях, занятых призраками, но они не явились, - растерянность заклинательнице скрыть все же удалось.
Мэнджи негромко рассмеялся и вновь взялся за палочки. Пришлось подождать, пока он доест принесенную служанкой лапшу.
- Кто еще видел призрака? - спросил он.
- Служанки.
- А генерал?
- Он умолчал об этом.
- Тогда я могу сказать только одно, - улыбнулся Мэнджи, - призраки очень разборчивы.
- Значит, ты должен с ними встретиться.
Заклинатель улыбнулся еще шире и еще гаже.
- Это звучит так, словно я должен провести с тобой ночь.
Закон запрещал обнажать мукейто* и пачкать их кровью - человеческой, звериной или же кровью тварей, копошащихся в ночи. Аджисай проглотила оскорбление, разжала ладонь, стиснувшую рукоять, но еще некоторое время кончиками пальцев поглаживала ярко-красную ленту, обматывающую рукоятку ха.
Мэнджи невозмутимо закончил свой завтрак, допил чай и поднялся.
- Жди меня у калитки за десять ударов сердцем до заката. И потрудись взять с собой все, еще неизвестно, что за духи беспокоят почтенного генерала, - сказал он, закидывая на спину ящик с травами и амулетами и направляясь к двери.
- Не учи меня, - проворчала заклинательница.
- Это тебе нужен был совет.
-----------
* Мукейто (или Мукей То), букв. "Духовный нож". Один из важнейших инструментов шамана. В арсенале онмёджи (заклинателя духов) их два - один с зазубренным лезвием, другой - с гладким и остро заточенным. Первым - иши ("камень"), сделанным из куска обсидиана или кремния, вскрывают ткань бытия и открывают дорогу в мир духов. Вторым - ха (лист), выкованным из высококлассной многослойной стали, отгоняют враждебных духов. Йома-тай (заклинатели призраков, букв. "против призрака") пользуются только ха. В обоих случаях существует запрет обагрять клинок какой либо кровью, даже если случайно на мукейто попадает капля крови, кинжал торжественно хоронят и берут новый
Аджисай не умела высчитывать удары сердца. Заклинатели говорят, обретали эту способность к старости, у нее же пока было мало опыта. А еще говорят, что можно было научиться этому, переступив на краткий миг черту между миром живых и миром усопших. К этому Аджисай пока была не готова. Поэтому она просто вышла в сад, заслышав колотушку ночного сторожа, уже заступившего на дежурство на улицах города. Спустя несколько минут - солнце уже скрылось за цветущими деревьями, истинным украшением сада почтенного генерала - из вечернего тумана выскользнул Мэнджи. Он был в белом, такую одежду предпочитают йома-тай, рукава отстрачивала ярко-красная нить. Пустые ножны, изукрашенные серебром, болтались на плече. Мэнджи поклонился.
- Идем, - коротко сказала Аджисай.
Покои генеральской супруги производили все то же тягостное впечатление, но сейчас заклинательница ощутила какую-то новую угрозу.
- Действительно, скверное местечко, - Мэнджи прошелся вдоль стен, касаясь их кончиками длинных острых ногтей. - О чем интересно думал Сумизоме, устраивая для жены подобную спальню? Присядь, госпожа Аджисай, дай мне послушать.
В голосе и интонациях йома-то, обычно пребывающих на грани грубости и откровенного хамства, появилась необычная учтивость и нежность. Не подчиниться этому мягкому, опасному голосу было трудно. Аджисай ощутила, как колени сами подгибаются, и решила для пользы дела все-таки сесть. Мэнджи продолжил ходить по кругу, все ускоряя шаги. В них появился какой-то особенный ритм, татами под его ногами стали поскрипывать и резонировать, с успехом заменяя бубен. Закрыв глаза, Аджисай не без труда ощутила присутствие в комнате еще кого-то. Это было невероятно. Да, сама она неоднократно обращалась к духам гор и рек, но это была сделка. Заклинатель предлагает, дух, если пожелает, принимает предложение. Это союз. Мэнджи действовал почти грубо: лестью и угрозами заставляя духа появиться.
Стало холодно. Распахнув глаза, Аджисай сумела уловить то мгновение, когда узкая кисть йома-тай, почти теряющаяся в широком белом рукаве, несмотря на всю свою смуглость, метнулась к пустым ножнам. Ладонь обхватила невидимую рукоять, и вот уже невидимый ха утыкается в горло невидимого противника.
- Боцу*.
Безликая, бесформенная, но в то же время двухголовая тень метнулась прочь от ножа к стене, но там уже была наклеена печать. Такие же печати были на всех стенах, на двери, на раздвижных окнах - сейчас закрытых, на потолочных балках и даже на полу, у ног Аджисай. Пути призраку были закрыты. Быстрым движением йома-тай загасил фонарь, и теперь в ночном сумраке слабо светились только диковинный нож в его руке и силуэт призрака. Вернее, двух призраков, слитых воедино. С жалобным вздохом они обрели более осязаемую форму - словно бы сросшиеся старик со старухой - и жалобно забормотали. Слов было не разобрать, но Мэнджи, однако ж, внимательно слушал, склонив голову на бок. Его длинные, непривычно светлые волосы, в мерцающем сумраке кажущиеся седыми, слабо шевелились в такт жалобам призраков. Аджисай стало жутковато. Несмотря на весь свой опыт, несмотря на приснопамятное усмирение разгневанного духа Онбингава*, духов мертвых и их заклинателей она боялась. Она предпочла вновь закрыть глаза и погрузиться в бормотание призраков и молчание Мэнджи. От этого было еще хуже.
- Хитан*, - тихо сказали призраки на два голоса, настолько похожих, что они вполне могли быть одним и тем же голосом.
Послышался звук упавшего на татами тела: Мэнджи без сил повалился на пол. Аджисай открыла глаза. В темноте уже нельзя было различить стен комнаты или силуэта упавшего йома-тай. Нашарив огниво, заклинательница зажгла лампу. Аптекарь лежал ничком, волосы его рассыпались по золотистым татами серым пеплом, правая рука неестественно вывернулась, пальцы касались вонзенного в пол кинжала, теперь совершенно нормального - кованного из холодной безжизненной стали.
