ЛИКВЕЙК*
This ae nighte, this ae nighte,
Every nighte and alle,
Fire and fleet and candle-lighte,
And Christe receive thy saule.*
Холод пронизывал замок каждую зиму, и со временем Ровайн привыкла к нему. Холод сопровождал Гамильтонов, и тьма, и всяческие несчастья. Люди повторяли с удовольствием, что год был удачный, и урожай богатый, а болезни и несчастья обошли стороной. Словно Робар в тот свой визит все забрал с собой. Он умер в ноябре, прошел всего месяц, а постель вдовы его уже согрел кто-то из соседей.
Ровайн также остро ощущала свое вдовство, хотя муж всегда был поблизости. Больше того, Лаклан был повсюду. Он появлялся там, где только может потребоваться его помощь, разрешал конфликты, давал советы, и все в замке и его окрестностях закрывали глаза на разительные перемены. Прокомментировал их только отец Лука, занявший место покойного отца Ионы: «Гоcподь очистил лорда Лаклана от скверны и наставил его».
Да. Только то был не Господь, а Дьявол.
Он редко заговаривал с Ровайн, держась подчеркнуто вежливо и отстраненно. Однако, запретить ему видеться с сыном было невозможно. Ровайн пыталась в самом начале оградить Александра, и долго еще на нее потом смотрели косо слуги. Ровайн ходила по очень тонкому льду.
Незаметно за несколько месяцев из замка пропали самые жестокие прихлебатели Лаклана, его любовницы и внебрачные дети. Появилось взамен немало новых слуг, которые иного, злого, любящего покуражиться Лаклана и не знали. Стало дышаться легче, стало светлее и теплее, и Рован хотела бы радоваться, но в действительности ей было страшно.
Холод пронизывал замок каждую зиму. Теперь он ушел из этих стен, чтобы поселиться в сердце Ровайн.
В главном зале шли приготовления к празднику: развешивались гирлянды из ветвей можжевельника, омелы, остролиста и сухой лаванды. Лаванда защищает о сил зла. А еще она пахнет хорошо.
- Господин! Такое бревно нашли! Чудо какое бревнышко-то!
Раздался зычный голос Шона, замкового кузнеца над самым ухом, и его огромная тень легла на Ровайн. Она вздрогнула. Ее пугало все вокруг в последние дни. Прикосновение к запястью заставило Ровайн коротко вскрикнуть. Акор дернул ее к себе, заключив на мгновения в объятья.
- Осторожнее, госпожа моя, - ухо согрело пряное, перцем и вересковой пустошью пахнущее дыхание. - Заноси, Шон.
Кузнец с помощниками вчетвером втащили огромное святочное полено и уложили его в пустой, вычищенный с вечера очаг. Замок отозвался довольным гулом.
Ровайн выпуталась из объятий «мужа». Акор, не проявляя гнева, разжал руки и отступил на шаг.
- Вижу, мое присутствие тут не требуется, - Ровайн расправила юбку. - Я буду на кухне. Должны уже принести дичь.
Акор нагнал ее в коридоре, двигаясь, как за ним теперь водилось, одновременно стремительно и вальяжно.
- Нам нужно поговорить, моя леди.
Ровайн отступила. Акор распахнул дверь, ведущую во двор, и посторонился, пропуская ее вперед. Шел снег. Шел уже довольно давно, и ровным слоем укрыл плиты двора, крыши надворных построек, зубчатые вершины стен. Страшно было ступать на него, такой невинный и чистый. Ровайн сделала первый, осторожный шаг, утопая в снегу по щиколотку, потом еще и еще один. Обернулась, глядя на Акора. Обхватила себя руками за плечи в тщетной попытке защититься.
Акор держался в стороне. В который раз Ровайн подивилась тому, как он похож на Лаклана. Впрочем, это и был Лаклан, его грешная плоть, которую Ровайн знала хорошо. Знала эти губы, руки, глаза, и обманывалась порой, ловя знакомый задумчивый взгляд.
- Что тебе нужно? - грубо спросила она, совсем растерявшись.
Акор сделал несколько шагов, ступая почти точно в след Ровайн, и замер, глядя на небо. Звезды всегда занимали его. Против своей воли Ровайн подняла глаза и всмотрелась в темную, искрами усыпанную синеву. Что виделось там, в выси Акору?
- Кормили в этом замке в Сочельник предков? - спросил вдруг Акор.
В семье Ровайн чтили этот обычай. На столе всегда оставляли угощение, а когда позволяли средства, устраивали целый пир. В детстве ей хотелось прокрасться и поглядеть хоть одним глазком на это потустороннее, призрачное пиршество. Со временем она перестала в такое верить, а Лаклан… Лаклан нарек это «богопротивным язычеством» - это он-то, греховодник! - и запретил «переводить продукты». Его не волновали ни мертвые, ни бедные, которым еда передавалась поутру.
- Нет, - ответила Ровайн коротко.
Акор неодобрительно покачал головой.
- Сегодня ночью, когда все будут на службе, мы накроем пир. Замок остался без кровного хозяина, он беззащитен. Проследи, моя леди, чтобы никто из замка не появлялся в зале до рассвета. В особенности береги сына и остерегайся сама.
- Почему?
Ровайн хотела, чтобы вопрос прозвучал надменно, насмешливо, но страх холодком забрался под кожу. Она хотела бы посмеяться над суевериями, над призраками, но не осмелилась.
Акор сделал шаг вперед, прежде, чем Ровайн опомнилась, и взял ее за руку. От пальцев — лаклановых пальцев, что всегда сжимали ее до боли и оставляли синяки — исходило приятное тепло.
- Потому что Лаклан мертв и не упустит случая забрать вас с собой.
Ровайн отняла руку, и Акор немедленно разжал пальцы. По телу ее прошла нервная дрожь. В призраков, духов, оживших мертвецов и даже в чудовищ верилось все еще с трудом, и в то же время… в то же время Ровайн ощущала удивительную зловещую реальность происходящего. Лаклан тянул к ней с того света свои холодные, бледные до синевы руки.
- Я займусь приготовлениями к ужину, - Ровайн сделала нервный шаг назад, поскользнулась, но сумела удержать равновесие прежде, чем Акор успел прийти на помощь. Она этой его помощи не хотела. - Я буду занята до вечера.
Она старалась это сделать. Она занималась праздничным ужином, велела накрыть стол для духов — многие слуги обрадовались этому — украшала стены остролистом, перебирала в сундуках старую одежду, которую назавтра следовало отдать бедным. И все это время она старалась держать на глазах сына. За Александром нелегко было уследить, и порой гамильтонова натура к ужасу Ровайн давала о себе знать. Александр бывал жесток, или неразумен и беспечен, и только Акору удавалось усмирить мальчика.
К полуночи все домочадцы и слуги собрались в холодной и темной замковой церкви. Под ногами похрустывал иней. Он покрывал и стены и свод маленького храма, отражая мерцание сотни свечей. Вся церковь словно была покрыта жидким стеклом, из-под которого проглядывало смутные, бледные, загадочные лики. «Дьявол живет в этом замке», - взглядом огромных своих глаз укоряли святые со свода.
Дьявол всегда жил в этом замке.
На службе Ровайн была невнимательна, а мысли ее далеки от благочестия. Она все никак не могла отвести взгляд от Акора. Как мог проклятый Дьявол войти в храм Божий? Почему его не сожгла на месте святость этой земли? Что за слова шептали его губы? Ровайн смотрела, как двигаются эти губы, все крепче стискивая горячую и влажную ладонь сына. И не заметила, как эта ладонь выскользнула, пропала. Просто ощутила вдруг пустоту и легкость. И леденящий холод.
В испуге Ровайн огляделась. Церковь была полна. Люди жались друг к другу, надеясь согреться, и Ровайн не узнавала их. В замке было слишком много чужих лиц. Ровайн радовалась, что жестокие слуги, прихлебатели и любовницы Лаклана покинули замок. Отчасти. Но больше ее пугало то, что в замке люди служат теперь Акору. Ей не на кого было положиться.
- Где Александр? - тихо, стараясь не потревожить службу, спросила она у няньки. Та огляделась по сторонам, не обнаружила мальчика и шепнула в ответ.
- Наверное, вышел во двор, миледи. Ребенку скучно на службе.
Ровайн хотела ответить, хотела сказать о благочестии, о должном воспитании, но язык примерз к небу. Она помнила слова Акора. Не доверяла ему самому, а вот в словах его отчего-то не сомневалась. Александру этой ночью грозила опасность.
Ровайн, привстав на цыпочки, попыталась высмотреть в толпе среди замковой челяди знакомую до мурашек фигуру. Акора нигде не было видно.
- Разыщи Александра, он может быть где-то здесь, - велела Ровайн няньке, а сама начала протискиваться к дверям.
Улица встретила ее холодом. Мороз покусывал кожу, и воздух звенел. Чистое, темно-синее, почти черное небо было необыкновенно щедро усыпано звездами. Громада донжона на его фоне казалась особенно зловещей.
Окна светились.
Ровайн медленно повернулась и дрожащими руками задвинула засов. Не та это ночь, чтобы разгуливать по двору.
Окна светились зеленым.
Подобрав юбку, Ровайн поспешила к воротам. Страх пытался удержать ее на месте. Здравый смысл говорил: Александру вовсе не обязательно быть там, в замке. Он может быть сейчас где угодно. Но любопытство подталкивало в спину. Ровайн шла туда, где ей быть не следовало, влекомая этим древним, коварным чувством.
Дверь, тяжелая, массивная, сделанная из дуба и окованная полосами железа, распахнулась от одного прикосновения. В зале жарко горел очаг, в нем полыхало на радость духам огромное полено. Стол был накрыт для пира, еда разложена по блюдам. И покрыта зеленоватым слоем плесени в тех местах, где ее касались полупрозрачные пальцы. Призрачные фигуры возле стола ели и пили, шутили, смеялись и пели, и все это в полной тишине. Словно толстое стекло отделяло от них Ровайн. Призраки не обращали на незваную гостью ни малейшего внимания, и все же, то и дело Ровайн ощущала на себе чей-то недобрый, ищущий, жадный взгляд. Она обернулась, и в уголке глаза, в зеленоватом сумраке что-то мелькнуло. Сердце ушло в пятки.
А потом она увидела Александра. Он стоял возле очага, протянув руки к огню, жарко пылающему, пожирающему полено, запрокинув голову. И он смотрел на что-то огромное и… Ровайн не могла понять, испуг или восторг выражает лицо ее сына.
- Александр, - тихо позвала Ровайн. Мальчик если и услышал ее, даже не шелохнулся. Зато все призраки повернули головы, из глаза замерцали в темноте. По коже пробежал холодок. И все же, Ровайн позвала громче. - Александр, мальчик мой!
Сын ее не услышал. Зато услышала тень, огромная, сажево-черная. Она метнулась от очага, из темного угла в центр залы, распугав призраков. Обрывками паутины, клочьями тумана, пылью метнулись они во все стороны. Тень зависла над столом, и вся выставленная на нем снедь почернела, сгнила, словно пролежала здесь не один год. Запахло болотом. Очень знакомо запахло, Ровайн уже ощущала то зловоние, когда Лаклан вернулся с болот. Не Лаклан — Акор. Тень спустилась ниже, зловоние стало тяжелее, гуще, еще узнаваемей. А еще Ровайн узнала лицо, сложившееся из тумана и тьмы.
- Ла… - выдохнула она и осеклась. Не зови Дьявола.
Но Лаклан услышал ее и понял, а может, ему и не требовалось слышать. Он спустился ниже, к самому ее лицу, обдав гнилостным духом болота. Ровайн знала и не знала то существо, что предстало перед ней. Без своей привлекательной оболочки, обнаженное до глубины своей сущности, оно было отвратительным, страшным. Лишенный жалости хищник.
- Ты пришла ко мне, Ровайн, - голос Лаклана, вязкий, мертвый, заполнил весь зал. Призраки метнулись по углам в испуге.
Спустившись еще ниже, Лаклан стиснул плечи Ровайн горячими, точно пламя, руками. Боль и ужас обездвижили ее. Лицо злой лаклановой сущности было совсем рядом.
- Ты и твой сын принадлежите мне, Ровайн.
Ответить оказалось нелегко, ужас сомкнул уста. И все же, Ровайн нашла в себе силы. Она отстранилась, насколько могла, и как могла твердо сказала:
- Нет. Никогда. Ты мертв, Лаклан, и место твое в Аду.
- И твое, жена, и твое, - довольно промурлыкал мертвец, - как прелюбодейки, греющей постель чужаку и самозванцу.
- Я не… - Ровайн осеклась. Она не могла никак оспорить эти слова. Она разделила постель с оборотнем и получила удовольствие. Она ликовала внутренне, узнав, что муж ее сгинул. Она… она дурна, и ей самое место подле мужа в Преисподней.
- Все верно, - горячее смрадное дыхание Лаклана опалило кожу. Жаркие руки подтянули Ровайн, прижали к раскаленному телу. - Идем со мной, жена.
Совсем рядом засопел-застонал Александр, и это вернуло Ровайн способность рассуждать. Выставив перед собой руки, упершись в раскаленную грудь, она отстранилась немного.
- Нет. Ты оставишь Александра в покое. Он ничем не провинился перед тобой.
И Лаклан расхохотался. А потом схватил Ровайн, смял ее, сдавил, вжал сперва в стол, уставленный полусгнившей едой, а затем подкинув, в поддерживающие потолок балки.
- Вы мои, Ровайн! Вы принадлежите мне!
- Я так не думаю.
Только сейчас Ровайн поняла, что Акор говорит совсем другим голосом, более глубоким и звучным. И в этом голосе бездна покоя, бездна уверенности в себе.
Лаклан, услышав этот голос, отбросил ее, как тряпичную куклу. Боль сотрясла кости, но, собрав все силы, Ровайн подползла к перепуганному, сжавшемуся в комок сыну, обняла его, прижала к себе, поцеловала в макушку.
- Все будет хорошо. Нас никто не обидит. Никто не обидит…
Она сама в это не верила.
Лаклан, огромный, черный — угольная, гнилая душа — заполнил собой всю залу. От него исходил жуткий жар, опаляющий кожу. Адский жар. Акор, стоящий в дверях, рядом с визитером с того света казался совсем крошечным. Слабая, человеческая оболочка. Что бы не таилось внутри, едва ли оно могло выстоять против беглеца из преисподней.
- Вор! - в голосе Лаклана слышался треск пламени. - Вор!!!
- Я только лишь поднял то, что ты обронил, - спокойно сказал Акор.
Лаклан взревел в ответ. Он всегда скверно контролировал гнев, и, умерев, стал только опаснее. Ничто больше не сдерживало его.
- Не зли его! - взмолилась Ровайн, крепче прижимая сына и пряча его личико на своем плече.
- Закрой глаза, - спокойно приказал Акор, делая шаг через порог. - И не открывая, что бы ты не услышала.
Ровайн, слишком напуганная, чтобы, как уже вошло у нее в привычку, спорить, зажмурилась. Взревело пламя. Где-то в отдалении ударил колокол, гулко, протяжно.
- Мамочка, - шепнул Александр. - Мне страшно!
- Все хорошо, - забормотала Ровайн. - Все хорошо, мальчик мой, все хорошо. Все образуется.
Это почти не было ложью, почти. Это было то, во что Ровайн хотела верить несмотря на сковывающий тело и сжимающий крючьями сердце страх. Несмотря на здравый смысл, который твердил: человек не выстоит против адского посланца, и не важно, что за тварь поселилась у него внутри.
Жар стал почти невыносим. Казалось, колокольный звон смягчал его, но гул делался все тише, удалялся, а пламя наоборот разгоралось с новой силой. Жар опалял, жег, иссушал. Не открывая глаз, Ровайн попыталась отползти подальше от очага, но наткнулась на стол и больно ударилась о жесткий его угол. А потом она вдруг ощутила прохладу. И услышала тишину. В первое мгновение это оглушило Ровайн. А потом, окруженная тишиной и прохладой, она заплакала.
- Все кончилось, Ровайн.
Она почувствовала легкое, едва ощутимое прикосновение к щеке.
- Можешь открыть глаза, - ласково сказал Акор.
И Ровайн послушалась.
Зала была пуста. Все казалось привычным и мирным: в камине горело полено, стол был накрыт для пира, и угощение выглядело аппетитно. Не было ни разрушений, ни следов пожара, хотя Ровайн ожидала их увидеть.
Акор взял ее за плечи, заставив подняться. Ровайн пошатнулась, но устояла. Она все еще прижимала к груди сына, спящего.
This ae nighte, this ae nighte,
Every nighte and alle,
Fire and fleet and candle-lighte,
And Christe receive thy saule.*
Холод пронизывал замок каждую зиму, и со временем Ровайн привыкла к нему. Холод сопровождал Гамильтонов, и тьма, и всяческие несчастья. Люди повторяли с удовольствием, что год был удачный, и урожай богатый, а болезни и несчастья обошли стороной. Словно Робар в тот свой визит все забрал с собой. Он умер в ноябре, прошел всего месяц, а постель вдовы его уже согрел кто-то из соседей.
Ровайн также остро ощущала свое вдовство, хотя муж всегда был поблизости. Больше того, Лаклан был повсюду. Он появлялся там, где только может потребоваться его помощь, разрешал конфликты, давал советы, и все в замке и его окрестностях закрывали глаза на разительные перемены. Прокомментировал их только отец Лука, занявший место покойного отца Ионы: «Гоcподь очистил лорда Лаклана от скверны и наставил его».
Да. Только то был не Господь, а Дьявол.
Он редко заговаривал с Ровайн, держась подчеркнуто вежливо и отстраненно. Однако, запретить ему видеться с сыном было невозможно. Ровайн пыталась в самом начале оградить Александра, и долго еще на нее потом смотрели косо слуги. Ровайн ходила по очень тонкому льду.
Незаметно за несколько месяцев из замка пропали самые жестокие прихлебатели Лаклана, его любовницы и внебрачные дети. Появилось взамен немало новых слуг, которые иного, злого, любящего покуражиться Лаклана и не знали. Стало дышаться легче, стало светлее и теплее, и Рован хотела бы радоваться, но в действительности ей было страшно.
Холод пронизывал замок каждую зиму. Теперь он ушел из этих стен, чтобы поселиться в сердце Ровайн.
В главном зале шли приготовления к празднику: развешивались гирлянды из ветвей можжевельника, омелы, остролиста и сухой лаванды. Лаванда защищает о сил зла. А еще она пахнет хорошо.
- Господин! Такое бревно нашли! Чудо какое бревнышко-то!
Раздался зычный голос Шона, замкового кузнеца над самым ухом, и его огромная тень легла на Ровайн. Она вздрогнула. Ее пугало все вокруг в последние дни. Прикосновение к запястью заставило Ровайн коротко вскрикнуть. Акор дернул ее к себе, заключив на мгновения в объятья.
- Осторожнее, госпожа моя, - ухо согрело пряное, перцем и вересковой пустошью пахнущее дыхание. - Заноси, Шон.
Кузнец с помощниками вчетвером втащили огромное святочное полено и уложили его в пустой, вычищенный с вечера очаг. Замок отозвался довольным гулом.
Ровайн выпуталась из объятий «мужа». Акор, не проявляя гнева, разжал руки и отступил на шаг.
- Вижу, мое присутствие тут не требуется, - Ровайн расправила юбку. - Я буду на кухне. Должны уже принести дичь.
Акор нагнал ее в коридоре, двигаясь, как за ним теперь водилось, одновременно стремительно и вальяжно.
- Нам нужно поговорить, моя леди.
Ровайн отступила. Акор распахнул дверь, ведущую во двор, и посторонился, пропуская ее вперед. Шел снег. Шел уже довольно давно, и ровным слоем укрыл плиты двора, крыши надворных построек, зубчатые вершины стен. Страшно было ступать на него, такой невинный и чистый. Ровайн сделала первый, осторожный шаг, утопая в снегу по щиколотку, потом еще и еще один. Обернулась, глядя на Акора. Обхватила себя руками за плечи в тщетной попытке защититься.
Акор держался в стороне. В который раз Ровайн подивилась тому, как он похож на Лаклана. Впрочем, это и был Лаклан, его грешная плоть, которую Ровайн знала хорошо. Знала эти губы, руки, глаза, и обманывалась порой, ловя знакомый задумчивый взгляд.
- Что тебе нужно? - грубо спросила она, совсем растерявшись.
Акор сделал несколько шагов, ступая почти точно в след Ровайн, и замер, глядя на небо. Звезды всегда занимали его. Против своей воли Ровайн подняла глаза и всмотрелась в темную, искрами усыпанную синеву. Что виделось там, в выси Акору?
- Кормили в этом замке в Сочельник предков? - спросил вдруг Акор.
В семье Ровайн чтили этот обычай. На столе всегда оставляли угощение, а когда позволяли средства, устраивали целый пир. В детстве ей хотелось прокрасться и поглядеть хоть одним глазком на это потустороннее, призрачное пиршество. Со временем она перестала в такое верить, а Лаклан… Лаклан нарек это «богопротивным язычеством» - это он-то, греховодник! - и запретил «переводить продукты». Его не волновали ни мертвые, ни бедные, которым еда передавалась поутру.
- Нет, - ответила Ровайн коротко.
Акор неодобрительно покачал головой.
- Сегодня ночью, когда все будут на службе, мы накроем пир. Замок остался без кровного хозяина, он беззащитен. Проследи, моя леди, чтобы никто из замка не появлялся в зале до рассвета. В особенности береги сына и остерегайся сама.
- Почему?
Ровайн хотела, чтобы вопрос прозвучал надменно, насмешливо, но страх холодком забрался под кожу. Она хотела бы посмеяться над суевериями, над призраками, но не осмелилась.
Акор сделал шаг вперед, прежде, чем Ровайн опомнилась, и взял ее за руку. От пальцев — лаклановых пальцев, что всегда сжимали ее до боли и оставляли синяки — исходило приятное тепло.
- Потому что Лаклан мертв и не упустит случая забрать вас с собой.
Ровайн отняла руку, и Акор немедленно разжал пальцы. По телу ее прошла нервная дрожь. В призраков, духов, оживших мертвецов и даже в чудовищ верилось все еще с трудом, и в то же время… в то же время Ровайн ощущала удивительную зловещую реальность происходящего. Лаклан тянул к ней с того света свои холодные, бледные до синевы руки.
- Я займусь приготовлениями к ужину, - Ровайн сделала нервный шаг назад, поскользнулась, но сумела удержать равновесие прежде, чем Акор успел прийти на помощь. Она этой его помощи не хотела. - Я буду занята до вечера.
Она старалась это сделать. Она занималась праздничным ужином, велела накрыть стол для духов — многие слуги обрадовались этому — украшала стены остролистом, перебирала в сундуках старую одежду, которую назавтра следовало отдать бедным. И все это время она старалась держать на глазах сына. За Александром нелегко было уследить, и порой гамильтонова натура к ужасу Ровайн давала о себе знать. Александр бывал жесток, или неразумен и беспечен, и только Акору удавалось усмирить мальчика.
К полуночи все домочадцы и слуги собрались в холодной и темной замковой церкви. Под ногами похрустывал иней. Он покрывал и стены и свод маленького храма, отражая мерцание сотни свечей. Вся церковь словно была покрыта жидким стеклом, из-под которого проглядывало смутные, бледные, загадочные лики. «Дьявол живет в этом замке», - взглядом огромных своих глаз укоряли святые со свода.
Дьявол всегда жил в этом замке.
На службе Ровайн была невнимательна, а мысли ее далеки от благочестия. Она все никак не могла отвести взгляд от Акора. Как мог проклятый Дьявол войти в храм Божий? Почему его не сожгла на месте святость этой земли? Что за слова шептали его губы? Ровайн смотрела, как двигаются эти губы, все крепче стискивая горячую и влажную ладонь сына. И не заметила, как эта ладонь выскользнула, пропала. Просто ощутила вдруг пустоту и легкость. И леденящий холод.
В испуге Ровайн огляделась. Церковь была полна. Люди жались друг к другу, надеясь согреться, и Ровайн не узнавала их. В замке было слишком много чужих лиц. Ровайн радовалась, что жестокие слуги, прихлебатели и любовницы Лаклана покинули замок. Отчасти. Но больше ее пугало то, что в замке люди служат теперь Акору. Ей не на кого было положиться.
- Где Александр? - тихо, стараясь не потревожить службу, спросила она у няньки. Та огляделась по сторонам, не обнаружила мальчика и шепнула в ответ.
- Наверное, вышел во двор, миледи. Ребенку скучно на службе.
Ровайн хотела ответить, хотела сказать о благочестии, о должном воспитании, но язык примерз к небу. Она помнила слова Акора. Не доверяла ему самому, а вот в словах его отчего-то не сомневалась. Александру этой ночью грозила опасность.
Ровайн, привстав на цыпочки, попыталась высмотреть в толпе среди замковой челяди знакомую до мурашек фигуру. Акора нигде не было видно.
- Разыщи Александра, он может быть где-то здесь, - велела Ровайн няньке, а сама начала протискиваться к дверям.
Улица встретила ее холодом. Мороз покусывал кожу, и воздух звенел. Чистое, темно-синее, почти черное небо было необыкновенно щедро усыпано звездами. Громада донжона на его фоне казалась особенно зловещей.
Окна светились.
Ровайн медленно повернулась и дрожащими руками задвинула засов. Не та это ночь, чтобы разгуливать по двору.
Окна светились зеленым.
Подобрав юбку, Ровайн поспешила к воротам. Страх пытался удержать ее на месте. Здравый смысл говорил: Александру вовсе не обязательно быть там, в замке. Он может быть сейчас где угодно. Но любопытство подталкивало в спину. Ровайн шла туда, где ей быть не следовало, влекомая этим древним, коварным чувством.
Дверь, тяжелая, массивная, сделанная из дуба и окованная полосами железа, распахнулась от одного прикосновения. В зале жарко горел очаг, в нем полыхало на радость духам огромное полено. Стол был накрыт для пира, еда разложена по блюдам. И покрыта зеленоватым слоем плесени в тех местах, где ее касались полупрозрачные пальцы. Призрачные фигуры возле стола ели и пили, шутили, смеялись и пели, и все это в полной тишине. Словно толстое стекло отделяло от них Ровайн. Призраки не обращали на незваную гостью ни малейшего внимания, и все же, то и дело Ровайн ощущала на себе чей-то недобрый, ищущий, жадный взгляд. Она обернулась, и в уголке глаза, в зеленоватом сумраке что-то мелькнуло. Сердце ушло в пятки.
А потом она увидела Александра. Он стоял возле очага, протянув руки к огню, жарко пылающему, пожирающему полено, запрокинув голову. И он смотрел на что-то огромное и… Ровайн не могла понять, испуг или восторг выражает лицо ее сына.
- Александр, - тихо позвала Ровайн. Мальчик если и услышал ее, даже не шелохнулся. Зато все призраки повернули головы, из глаза замерцали в темноте. По коже пробежал холодок. И все же, Ровайн позвала громче. - Александр, мальчик мой!
Сын ее не услышал. Зато услышала тень, огромная, сажево-черная. Она метнулась от очага, из темного угла в центр залы, распугав призраков. Обрывками паутины, клочьями тумана, пылью метнулись они во все стороны. Тень зависла над столом, и вся выставленная на нем снедь почернела, сгнила, словно пролежала здесь не один год. Запахло болотом. Очень знакомо запахло, Ровайн уже ощущала то зловоние, когда Лаклан вернулся с болот. Не Лаклан — Акор. Тень спустилась ниже, зловоние стало тяжелее, гуще, еще узнаваемей. А еще Ровайн узнала лицо, сложившееся из тумана и тьмы.
- Ла… - выдохнула она и осеклась. Не зови Дьявола.
Но Лаклан услышал ее и понял, а может, ему и не требовалось слышать. Он спустился ниже, к самому ее лицу, обдав гнилостным духом болота. Ровайн знала и не знала то существо, что предстало перед ней. Без своей привлекательной оболочки, обнаженное до глубины своей сущности, оно было отвратительным, страшным. Лишенный жалости хищник.
- Ты пришла ко мне, Ровайн, - голос Лаклана, вязкий, мертвый, заполнил весь зал. Призраки метнулись по углам в испуге.
Спустившись еще ниже, Лаклан стиснул плечи Ровайн горячими, точно пламя, руками. Боль и ужас обездвижили ее. Лицо злой лаклановой сущности было совсем рядом.
- Ты и твой сын принадлежите мне, Ровайн.
Ответить оказалось нелегко, ужас сомкнул уста. И все же, Ровайн нашла в себе силы. Она отстранилась, насколько могла, и как могла твердо сказала:
- Нет. Никогда. Ты мертв, Лаклан, и место твое в Аду.
- И твое, жена, и твое, - довольно промурлыкал мертвец, - как прелюбодейки, греющей постель чужаку и самозванцу.
- Я не… - Ровайн осеклась. Она не могла никак оспорить эти слова. Она разделила постель с оборотнем и получила удовольствие. Она ликовала внутренне, узнав, что муж ее сгинул. Она… она дурна, и ей самое место подле мужа в Преисподней.
- Все верно, - горячее смрадное дыхание Лаклана опалило кожу. Жаркие руки подтянули Ровайн, прижали к раскаленному телу. - Идем со мной, жена.
Совсем рядом засопел-застонал Александр, и это вернуло Ровайн способность рассуждать. Выставив перед собой руки, упершись в раскаленную грудь, она отстранилась немного.
- Нет. Ты оставишь Александра в покое. Он ничем не провинился перед тобой.
И Лаклан расхохотался. А потом схватил Ровайн, смял ее, сдавил, вжал сперва в стол, уставленный полусгнившей едой, а затем подкинув, в поддерживающие потолок балки.
- Вы мои, Ровайн! Вы принадлежите мне!
- Я так не думаю.
Только сейчас Ровайн поняла, что Акор говорит совсем другим голосом, более глубоким и звучным. И в этом голосе бездна покоя, бездна уверенности в себе.
Лаклан, услышав этот голос, отбросил ее, как тряпичную куклу. Боль сотрясла кости, но, собрав все силы, Ровайн подползла к перепуганному, сжавшемуся в комок сыну, обняла его, прижала к себе, поцеловала в макушку.
- Все будет хорошо. Нас никто не обидит. Никто не обидит…
Она сама в это не верила.
Лаклан, огромный, черный — угольная, гнилая душа — заполнил собой всю залу. От него исходил жуткий жар, опаляющий кожу. Адский жар. Акор, стоящий в дверях, рядом с визитером с того света казался совсем крошечным. Слабая, человеческая оболочка. Что бы не таилось внутри, едва ли оно могло выстоять против беглеца из преисподней.
- Вор! - в голосе Лаклана слышался треск пламени. - Вор!!!
- Я только лишь поднял то, что ты обронил, - спокойно сказал Акор.
Лаклан взревел в ответ. Он всегда скверно контролировал гнев, и, умерев, стал только опаснее. Ничто больше не сдерживало его.
- Не зли его! - взмолилась Ровайн, крепче прижимая сына и пряча его личико на своем плече.
- Закрой глаза, - спокойно приказал Акор, делая шаг через порог. - И не открывая, что бы ты не услышала.
Ровайн, слишком напуганная, чтобы, как уже вошло у нее в привычку, спорить, зажмурилась. Взревело пламя. Где-то в отдалении ударил колокол, гулко, протяжно.
- Мамочка, - шепнул Александр. - Мне страшно!
- Все хорошо, - забормотала Ровайн. - Все хорошо, мальчик мой, все хорошо. Все образуется.
Это почти не было ложью, почти. Это было то, во что Ровайн хотела верить несмотря на сковывающий тело и сжимающий крючьями сердце страх. Несмотря на здравый смысл, который твердил: человек не выстоит против адского посланца, и не важно, что за тварь поселилась у него внутри.
Жар стал почти невыносим. Казалось, колокольный звон смягчал его, но гул делался все тише, удалялся, а пламя наоборот разгоралось с новой силой. Жар опалял, жег, иссушал. Не открывая глаз, Ровайн попыталась отползти подальше от очага, но наткнулась на стол и больно ударилась о жесткий его угол. А потом она вдруг ощутила прохладу. И услышала тишину. В первое мгновение это оглушило Ровайн. А потом, окруженная тишиной и прохладой, она заплакала.
- Все кончилось, Ровайн.
Она почувствовала легкое, едва ощутимое прикосновение к щеке.
- Можешь открыть глаза, - ласково сказал Акор.
И Ровайн послушалась.
Зала была пуста. Все казалось привычным и мирным: в камине горело полено, стол был накрыт для пира, и угощение выглядело аппетитно. Не было ни разрушений, ни следов пожара, хотя Ровайн ожидала их увидеть.
Акор взял ее за плечи, заставив подняться. Ровайн пошатнулась, но устояла. Она все еще прижимала к груди сына, спящего.
