Qui sait peut-etre je n'ai pas de coeur
Juste un petit moteur sans chaleur
Qui chante sa chanson en mineur
D. Lavoie*
1.
Мы с Домиником впервые встретились года через три после моего рождения. Он заявился на поле, одетый с иголочки, зажавший в зубах карандаш (кажется, он бросал курить). Из нагрудного кармана его серого с искрой пиджака торчал край блокнота и серебряная цепочка от часов. Вид у него был откровенно пижонский. Позже я понял, что он всегда такой, но вообще-то свой в доску парень. Он шел по молодой травке, вертя в руках – очень хороших руках – картонную коробочку с леденцами. Рядом вышагивал Жак Брейгель, воображающий себя нашей нянькой, пытался взять Доминика за локоток, пока безуспешно.
- Как вам такие красавцы, маркиз? – спросил Брейгель, указывая на меня и моих собратьев.
Даже для меня, существа по идее не чуткого к иронии, это последнее «маркиз» прозвучало с издевкой. Доминик так и вовсе поморщился. Но потом профессионализм – одна из основных его черт, как я позже заметил – взял верх. Да и вообще, не умеет он долго обижаться.
- Симун? – спросил он. – Хорошая машина. Кажется, этой зимой мадемуазель Басти поставила на нем рекорд?
Доминик ласково погладил меня по боку.
- Ну, если вас устраивает… - пожал плечами Брейгель. – Вам летать. Завтра. Располагайтесь, маркиз.
Махнув рукой, он ушел, на ходу закуривая свою ядовитую черную папиросу. Доминик покачал головой, все еще не отнимая ладони от моего горячего бока, и сказал:
- Неприятный тип.
Сам Доминик оказался отличным товарищем. У него были железные нервы, чудесное чувство юмора и, большую часть времени, романтическое настроение. Впрочем, мой собственный скромный опыт и опыт моих родичей показывает, что все летчики – романтики и по большей части совершенно неисправимые. Доминик мне нравился. Мы отлично ладили и иногда даже позволяли себе из чистого хулиганства проноситься нал землей на максимально возможной скорости или же подниматься на почти недопустимую высоту. Мы стали почти друзьями, и я жалел порой, что мы не можем просто так поболтать.
В середине лета Доминика отстранили, что меня поразило – за драку. Вскоре, правда, молодые механики, а мальчишки всегда одинаково болтливы, растрепали, что мой пилот здорово врезал Брейгелю, причем за дело. Водилась за нашим «нянькой» омерзительная привычка пророчить аварии. Доминику-то, полагаю, было все равно, но более впечатлительные натуры его слова прочно выбивали из колеи.
Примерно тогда, в середине лета, все и началось. Отсидев под домашним арестом положенную начальством неделю, Доминик приготовился к отлету в Венесуэлу. Погода стояла отвратительная, и мне не хотелось покидать ангара. Надо сказать, при всем при том, та же погода была категорически летная. Ни малейшего предлога задержаться, просто облачность какая-то нехорошая. Но из-за какой-то там «нехорошей» облачности на земле не останешься. Доминик в этот день тоже был какой-то мрачный, что совершенно ему не свойственно. В довершение всего, нам приходилось лететь в полном одиночестве без механика и радиста, и последнего взять только в Каракасе. Я всей обшивкой чувствовал скрытый подвох, и Доминик, похоже, тоже. Но дурные предчувствия еще меньший повод для задержки, чем какие-то там плохие облака.
Наконец все приготовления были закончены, сумки с почтой закрепили ремнями, а Доминик занял свое место. Брейгель взобрался на крыло (отвратительное, скажу я вам, ощущение) под предлогом, что все нужно еще раз проверить, и ядовито зашептал:
- Поосторожнее с приземлением, маркиз. Я слышал, там опасные ветра, в этой Венесуэле.
Доминик промолчал. И я промолчал. И мы наконец-то поднялись в воздух, где я чувствовал себя легким, почти невесомым. Ветер смыл с моего крыла прикосновения Брейгеля, и сразу стало легче. Я сосредоточился на дороге. Летели мы не слишком высоко, тысячи три, мелочь для меня, и самое то для полета над равнинами. Облака наконец развеялись, небо очистилось, и все земные проблемы и подозрения стали казаться ничтожными мелочами.
- Ну не саботажник же он в самом деле! – вздохнул облегченно Доминик и расслабился следом за мной.
Миляга, романтик да еще и беззлобный оптимист. Славный он парень, что и говорить.
До Дакара мы добрались без приключений. Пока выгружалась часть африканской почты и взамен укреплялась ремнями новая, Доминик поглощал свой любимый кофе и закусывал разноцветными леденцами. Вид у него был задумчивый и даже загадочный. Вылетели вовремя.
Честно говоря, мне не нравятся такого рода рейсы. Сначала масса неприятных предзнаменований, а потом, значит, все как по маслу. В конце непременно жди всяких гадостей. Моя нервозность передалась Доминику. С тоской смотря почему-то на высотомер, он вздохнул.
- Закурить бы.
Ничем не мог ему помочь.
Погода испортилась почти мгновенно, было в этом что-то фантастическое. Небо потемнело, поднялся ветер, который теперь пихал меня в правый бок и силился сбить с курса. Так просто я сдаваться не собирался, тем более что под нами были сплошные пески. Дотянуть бы до побережья, а там – передышка, Атлантика, Венесуэла.
- Аварийная посадка в пустыне, это конечно романтично, - процедил сквозь зубы Доминик, - но только не сейчас!
Чего я не всегда понимал, так это – шутит он, или нет. Впрочем, больше у него поводов упражняться в остроумии не было: мы все-таки сели на маленьком аэродроме на побережье. Небо вновь очистилось, и на него высыпали мелкие звезды.
- Обожаю летать по ночам, - доверительно сообщил Доминик, вываливаясь из кабины. – Особенно над океаном. Мои нервы регулярно нуждаются во встряске.
Надеюсь, что тут он все-таки шутил. Больше он ко мне не подходил, прогуливался в отдалении: высокий (я бы даже сказал, слишком высокий для летчика) силуэт на фоне неба, и огонек сигареты. Видать, не такие и железные у него нервы. Мне, впрочем, тоже было несколько не по себе. Я прислушивался всю ночь к мельчайшим переменам ветра, к стуку песчинок о внешние стенки ангара (брезентовой палатки, разбитой на берегу), к далекому шуму моря. Как выяснилось, у Доминика тоже была бессонница (с этим «тоже» забавная выходит штука; а сплю ли я вообще?). Старина Доминик замер в воротах ангара, четкий темный силуэт. Брякнули леденцы в жестяно-картонной банке. Ясно, опять бросает курить.
- Не спиться, мсье N? – спросил дежурный механик, пролечивающий мотор престарелого ворчливого Бреге.
Странное дело, фамилия Доминика ускользала от моего слуха. Такое часто бывало. Да и вообще, я заметил, люди стараются называть его по имени, или маркизом. Не у одного меня такая дырявая память.
- Нюхаю ветер, - с улыбкой сказал Доминик. – Рогаликами пахнет…
- Это с кухни, - сказал механик.
Доминик убрал банку леденцов в карман комбинезона и положил руку мне на бок. Это всегда оказывало на меня умиротворяющее действие. Все неприятности сразу же стали казаться миражами в пустыне.
- Как мой?
- В полном порядке. Даже странно, учитывая, в какую вы угодили болтанку.
- Я везучий, - улыбнулся Доминик. – Седлайте.
Время до вылета он провел, попивая свой кофе и все так же «нюхая воздух». Подозреваю, что последний пах кофе и все теми же рогаликами. А потом мы оторвались от земли.
Мне нравится летать над морем; начнем с того, что мне вообще нравится летать, а над морем – особенно. Оно переменчиво и постоянно одновременно. Мне нравится его цвет, а пена похожа на мою окраску. Думаю, Доминик тоже любит море, я однажды слышал, как он напевает об этом какую-то песню. Впрочем, возможно в нем просто говорит тяга к странствиям и романтический авантюризм. В общем, что бы мы там оба не унюхали в ветре, но уже к полудню мы начали получать удовольствие от пересечения Атлантики и от блесков солнца на поверхности моря.
Погода сменилась опять с мистической скоростью. Впору уже было задуматься над причинами этого явления.
- Этот Брейгель не саботажник, а колдун какой-то! – сказал в сердцах Доминик.
Я был с ним полностью согласен, хотя не вполне понимал значение слова «колдун».
Слева сверкнула молния. Я задрожал всем телом и инстинктивно метнулся вправо. Доминик выругался. Потом уже молнии начали плести свою сеть над нами и вокруг нас. Доминик попытался набрать высоту, очевидно, чтобы подняться над облаками. Не-ет, дружище, не станем мы этого делать. Мы лучше сядем. Вон внизу очертания берега. Минуты через три будем над ним. Если это конечно не мираж.
Вот лишнее доказательство, что общение с людьми не идет на пользу: могут разве самолеты, даже такие великолепные, как я, галлюцинировать?
Доминик прекратил свои попытки набрать высоту – то ли меня понял, то ли тоже увидел остров (второе предпочтительнее). Мы сделали своеобразный круг почета над берегом, увиливая от молний. Место для посадки, тем более аварийной и в условиях сильной ветрености, было, мягко говоря, неприспособленно. Дюны острыми кромками ступеней сбегали к самой воде, прозрачность которой демонстрировала: пара метров мелководья и – обрыв. Это кораблям хорошо, а нам с Домиником как-то не очень.
Я продолжил высматривать место для посадки, но очередная молния сбила меня с курса и ушла в воду. Я временно потерял контроль над ситуацией, и Доминик сам послал меня вниз. Теперь уже выругался я. Шасси пребольно ударились о кромки каменных, как оказалось, ступеней. Мой бедный нос пропахал дорогу, погнув одну из лопастей винта. Взметнулись вверх брызги воды.
Полегче! Доминик, полегче! Я же не Лате-500!*
- Кто здесь? – Доминик стянул шлем и огляделся. – Черт, крыша едет. Начал разговаривать сам с собой!
Никогда не понимал, почему люди почитают это признаком безумия. Бывает же, что ты сам – единственный достойный собеседник. Пообщались бы они с велосипедами, тогда поняли бы, кто тут настоящие психи.
Это я, - терпеливо пояснил я. Потом решил представиться несколько церемонно, зато по всем правилам. – Кодрон с.630 Симун. Ваш самолет.
Доминик отчего-то схватился за лоб.
- Я слишком сильно ударился головой.
А вот теперь ты разговариваешь сам с собой, - заметил я, легко переходя на «ты», все ж таки мы давно знакомы и почти стали друзьями заочно. – Будь любезен, оттащи меня на сушу. Шасси намокли и мерзнут.
- Шасси. Мерзнут. Симун, - сказал Доминик и нервозно засмеялся. Никогда не замечал за ним, кстати, такой привычки. Как и привычки повторять очевидное.
Шасси. Мокнут, - подтвердил я, после чего сварливо уточнил: - Кодрон с.630 Симун. Это как тебя полностью зовут: Доминик, маркиз де… как там тебя полностью зовут?
- Де Вуа*, - рассеяно сказал Доминик. – Но лучше без этого обойтись. Господь мой! Я разговариваю с самолетом!
А что тут странного? – удивился я. – Ты давно со мной разговариваешь.
- Да. Но раньше-то ты не отвечал!
Повода не было. Слушай, Доминик, правда, выволоки меня на сушу. Противно как-то. Вода очень соленая. И мокрая.
Доминик выбрался из кресла, пробежался по крылу. Секундой спустя до меня донеслось снизу:
- Прекрасно тебя понимаю. Водичка премерзкая. И холодная.
А я что говорил?
Снизу послышался смешок. Мне нравился смех Доминика, очень приятный и мягкий.
- Ты тяжеловат, Симун. Придется позвать кого-нибудь из местных на помощь. Надеюсь, здесь есть селение или что-то подобное.
Мне нечего было возразить. Когда весишь более восьми центнеров глупо надеяться, что тебя сдвинет один весьма хрупкий человек.
Только не забудь про меня!
- Конечно! – сказал Доминик, похлопал меня по боку и пошел прочь по дюнам, или что там было под ногами.
Дальнейшее я знаю только по его рассказам, благо еще, у Доминика отлично подвешен язык. Он там куролесил в этом странном (с его точки зрения) городке, а я застрял на побережье памятником собственному бессилию. С погнутым винтом, да еще по колено, так сказать, в воде. Просто красота!
Juste un petit moteur sans chaleur
Qui chante sa chanson en mineur
D. Lavoie*
1.
Мы с Домиником впервые встретились года через три после моего рождения. Он заявился на поле, одетый с иголочки, зажавший в зубах карандаш (кажется, он бросал курить). Из нагрудного кармана его серого с искрой пиджака торчал край блокнота и серебряная цепочка от часов. Вид у него был откровенно пижонский. Позже я понял, что он всегда такой, но вообще-то свой в доску парень. Он шел по молодой травке, вертя в руках – очень хороших руках – картонную коробочку с леденцами. Рядом вышагивал Жак Брейгель, воображающий себя нашей нянькой, пытался взять Доминика за локоток, пока безуспешно.
- Как вам такие красавцы, маркиз? – спросил Брейгель, указывая на меня и моих собратьев.
Даже для меня, существа по идее не чуткого к иронии, это последнее «маркиз» прозвучало с издевкой. Доминик так и вовсе поморщился. Но потом профессионализм – одна из основных его черт, как я позже заметил – взял верх. Да и вообще, не умеет он долго обижаться.
- Симун? – спросил он. – Хорошая машина. Кажется, этой зимой мадемуазель Басти поставила на нем рекорд?
Доминик ласково погладил меня по боку.
- Ну, если вас устраивает… - пожал плечами Брейгель. – Вам летать. Завтра. Располагайтесь, маркиз.
Махнув рукой, он ушел, на ходу закуривая свою ядовитую черную папиросу. Доминик покачал головой, все еще не отнимая ладони от моего горячего бока, и сказал:
- Неприятный тип.
Сам Доминик оказался отличным товарищем. У него были железные нервы, чудесное чувство юмора и, большую часть времени, романтическое настроение. Впрочем, мой собственный скромный опыт и опыт моих родичей показывает, что все летчики – романтики и по большей части совершенно неисправимые. Доминик мне нравился. Мы отлично ладили и иногда даже позволяли себе из чистого хулиганства проноситься нал землей на максимально возможной скорости или же подниматься на почти недопустимую высоту. Мы стали почти друзьями, и я жалел порой, что мы не можем просто так поболтать.
В середине лета Доминика отстранили, что меня поразило – за драку. Вскоре, правда, молодые механики, а мальчишки всегда одинаково болтливы, растрепали, что мой пилот здорово врезал Брейгелю, причем за дело. Водилась за нашим «нянькой» омерзительная привычка пророчить аварии. Доминику-то, полагаю, было все равно, но более впечатлительные натуры его слова прочно выбивали из колеи.
Примерно тогда, в середине лета, все и началось. Отсидев под домашним арестом положенную начальством неделю, Доминик приготовился к отлету в Венесуэлу. Погода стояла отвратительная, и мне не хотелось покидать ангара. Надо сказать, при всем при том, та же погода была категорически летная. Ни малейшего предлога задержаться, просто облачность какая-то нехорошая. Но из-за какой-то там «нехорошей» облачности на земле не останешься. Доминик в этот день тоже был какой-то мрачный, что совершенно ему не свойственно. В довершение всего, нам приходилось лететь в полном одиночестве без механика и радиста, и последнего взять только в Каракасе. Я всей обшивкой чувствовал скрытый подвох, и Доминик, похоже, тоже. Но дурные предчувствия еще меньший повод для задержки, чем какие-то там плохие облака.
Наконец все приготовления были закончены, сумки с почтой закрепили ремнями, а Доминик занял свое место. Брейгель взобрался на крыло (отвратительное, скажу я вам, ощущение) под предлогом, что все нужно еще раз проверить, и ядовито зашептал:
- Поосторожнее с приземлением, маркиз. Я слышал, там опасные ветра, в этой Венесуэле.
Доминик промолчал. И я промолчал. И мы наконец-то поднялись в воздух, где я чувствовал себя легким, почти невесомым. Ветер смыл с моего крыла прикосновения Брейгеля, и сразу стало легче. Я сосредоточился на дороге. Летели мы не слишком высоко, тысячи три, мелочь для меня, и самое то для полета над равнинами. Облака наконец развеялись, небо очистилось, и все земные проблемы и подозрения стали казаться ничтожными мелочами.
- Ну не саботажник же он в самом деле! – вздохнул облегченно Доминик и расслабился следом за мной.
Миляга, романтик да еще и беззлобный оптимист. Славный он парень, что и говорить.
До Дакара мы добрались без приключений. Пока выгружалась часть африканской почты и взамен укреплялась ремнями новая, Доминик поглощал свой любимый кофе и закусывал разноцветными леденцами. Вид у него был задумчивый и даже загадочный. Вылетели вовремя.
Честно говоря, мне не нравятся такого рода рейсы. Сначала масса неприятных предзнаменований, а потом, значит, все как по маслу. В конце непременно жди всяких гадостей. Моя нервозность передалась Доминику. С тоской смотря почему-то на высотомер, он вздохнул.
- Закурить бы.
Ничем не мог ему помочь.
Погода испортилась почти мгновенно, было в этом что-то фантастическое. Небо потемнело, поднялся ветер, который теперь пихал меня в правый бок и силился сбить с курса. Так просто я сдаваться не собирался, тем более что под нами были сплошные пески. Дотянуть бы до побережья, а там – передышка, Атлантика, Венесуэла.
- Аварийная посадка в пустыне, это конечно романтично, - процедил сквозь зубы Доминик, - но только не сейчас!
Чего я не всегда понимал, так это – шутит он, или нет. Впрочем, больше у него поводов упражняться в остроумии не было: мы все-таки сели на маленьком аэродроме на побережье. Небо вновь очистилось, и на него высыпали мелкие звезды.
- Обожаю летать по ночам, - доверительно сообщил Доминик, вываливаясь из кабины. – Особенно над океаном. Мои нервы регулярно нуждаются во встряске.
Надеюсь, что тут он все-таки шутил. Больше он ко мне не подходил, прогуливался в отдалении: высокий (я бы даже сказал, слишком высокий для летчика) силуэт на фоне неба, и огонек сигареты. Видать, не такие и железные у него нервы. Мне, впрочем, тоже было несколько не по себе. Я прислушивался всю ночь к мельчайшим переменам ветра, к стуку песчинок о внешние стенки ангара (брезентовой палатки, разбитой на берегу), к далекому шуму моря. Как выяснилось, у Доминика тоже была бессонница (с этим «тоже» забавная выходит штука; а сплю ли я вообще?). Старина Доминик замер в воротах ангара, четкий темный силуэт. Брякнули леденцы в жестяно-картонной банке. Ясно, опять бросает курить.
- Не спиться, мсье N? – спросил дежурный механик, пролечивающий мотор престарелого ворчливого Бреге.
Странное дело, фамилия Доминика ускользала от моего слуха. Такое часто бывало. Да и вообще, я заметил, люди стараются называть его по имени, или маркизом. Не у одного меня такая дырявая память.
- Нюхаю ветер, - с улыбкой сказал Доминик. – Рогаликами пахнет…
- Это с кухни, - сказал механик.
Доминик убрал банку леденцов в карман комбинезона и положил руку мне на бок. Это всегда оказывало на меня умиротворяющее действие. Все неприятности сразу же стали казаться миражами в пустыне.
- Как мой?
- В полном порядке. Даже странно, учитывая, в какую вы угодили болтанку.
- Я везучий, - улыбнулся Доминик. – Седлайте.
Время до вылета он провел, попивая свой кофе и все так же «нюхая воздух». Подозреваю, что последний пах кофе и все теми же рогаликами. А потом мы оторвались от земли.
Мне нравится летать над морем; начнем с того, что мне вообще нравится летать, а над морем – особенно. Оно переменчиво и постоянно одновременно. Мне нравится его цвет, а пена похожа на мою окраску. Думаю, Доминик тоже любит море, я однажды слышал, как он напевает об этом какую-то песню. Впрочем, возможно в нем просто говорит тяга к странствиям и романтический авантюризм. В общем, что бы мы там оба не унюхали в ветре, но уже к полудню мы начали получать удовольствие от пересечения Атлантики и от блесков солнца на поверхности моря.
Погода сменилась опять с мистической скоростью. Впору уже было задуматься над причинами этого явления.
- Этот Брейгель не саботажник, а колдун какой-то! – сказал в сердцах Доминик.
Я был с ним полностью согласен, хотя не вполне понимал значение слова «колдун».
Слева сверкнула молния. Я задрожал всем телом и инстинктивно метнулся вправо. Доминик выругался. Потом уже молнии начали плести свою сеть над нами и вокруг нас. Доминик попытался набрать высоту, очевидно, чтобы подняться над облаками. Не-ет, дружище, не станем мы этого делать. Мы лучше сядем. Вон внизу очертания берега. Минуты через три будем над ним. Если это конечно не мираж.
Вот лишнее доказательство, что общение с людьми не идет на пользу: могут разве самолеты, даже такие великолепные, как я, галлюцинировать?
Доминик прекратил свои попытки набрать высоту – то ли меня понял, то ли тоже увидел остров (второе предпочтительнее). Мы сделали своеобразный круг почета над берегом, увиливая от молний. Место для посадки, тем более аварийной и в условиях сильной ветрености, было, мягко говоря, неприспособленно. Дюны острыми кромками ступеней сбегали к самой воде, прозрачность которой демонстрировала: пара метров мелководья и – обрыв. Это кораблям хорошо, а нам с Домиником как-то не очень.
Я продолжил высматривать место для посадки, но очередная молния сбила меня с курса и ушла в воду. Я временно потерял контроль над ситуацией, и Доминик сам послал меня вниз. Теперь уже выругался я. Шасси пребольно ударились о кромки каменных, как оказалось, ступеней. Мой бедный нос пропахал дорогу, погнув одну из лопастей винта. Взметнулись вверх брызги воды.
Полегче! Доминик, полегче! Я же не Лате-500!*
- Кто здесь? – Доминик стянул шлем и огляделся. – Черт, крыша едет. Начал разговаривать сам с собой!
Никогда не понимал, почему люди почитают это признаком безумия. Бывает же, что ты сам – единственный достойный собеседник. Пообщались бы они с велосипедами, тогда поняли бы, кто тут настоящие психи.
Это я, - терпеливо пояснил я. Потом решил представиться несколько церемонно, зато по всем правилам. – Кодрон с.630 Симун. Ваш самолет.
Доминик отчего-то схватился за лоб.
- Я слишком сильно ударился головой.
А вот теперь ты разговариваешь сам с собой, - заметил я, легко переходя на «ты», все ж таки мы давно знакомы и почти стали друзьями заочно. – Будь любезен, оттащи меня на сушу. Шасси намокли и мерзнут.
- Шасси. Мерзнут. Симун, - сказал Доминик и нервозно засмеялся. Никогда не замечал за ним, кстати, такой привычки. Как и привычки повторять очевидное.
Шасси. Мокнут, - подтвердил я, после чего сварливо уточнил: - Кодрон с.630 Симун. Это как тебя полностью зовут: Доминик, маркиз де… как там тебя полностью зовут?
- Де Вуа*, - рассеяно сказал Доминик. – Но лучше без этого обойтись. Господь мой! Я разговариваю с самолетом!
А что тут странного? – удивился я. – Ты давно со мной разговариваешь.
- Да. Но раньше-то ты не отвечал!
Повода не было. Слушай, Доминик, правда, выволоки меня на сушу. Противно как-то. Вода очень соленая. И мокрая.
Доминик выбрался из кресла, пробежался по крылу. Секундой спустя до меня донеслось снизу:
- Прекрасно тебя понимаю. Водичка премерзкая. И холодная.
А я что говорил?
Снизу послышался смешок. Мне нравился смех Доминика, очень приятный и мягкий.
- Ты тяжеловат, Симун. Придется позвать кого-нибудь из местных на помощь. Надеюсь, здесь есть селение или что-то подобное.
Мне нечего было возразить. Когда весишь более восьми центнеров глупо надеяться, что тебя сдвинет один весьма хрупкий человек.
Только не забудь про меня!
- Конечно! – сказал Доминик, похлопал меня по боку и пошел прочь по дюнам, или что там было под ногами.
Дальнейшее я знаю только по его рассказам, благо еще, у Доминика отлично подвешен язык. Он там куролесил в этом странном (с его точки зрения) городке, а я застрял на побережье памятником собственному бессилию. С погнутым винтом, да еще по колено, так сказать, в воде. Просто красота!
