Пролог
1810 г., Испания
Угадывая родное,
спешил я на плач далекий,
а плакали надо мною.
Ф. Г. Лорка
Джошуа опоздал на день или два. Битва завершилась, и сожженная дотла деревня уже успела догореть и остыть. Ветер пересыпал пепел. Цыган-пастух, изъясняющийся на ломаном французском и еще худшем английском, указал, куда снесли тела. Хоронить их не было ни времени, ни возможности. Ведя Джошуа за собой по узкой горной тропе, пастух перескакивал с языка на язык, и речь его превращалась в причудливое лоскутное одеяло, напоминала местное блюдо, в которое бросили сало, рыбу, креветки, мидии, куски курицы и черт знает что еще. Испанский Джошуа так и не выучил, у него и французский хромал на обе ноги. Вот Барнабас, тот в любой компании быстро сходил за своего, будь то упрямые ирландцы, немцы или хоть арабы. То и дело в речи звучали полузнакомые слова: diablo или bruja (так здесь называли ведьму), но смысл сказанного оставался Джошуа непонятен.
Тропа вильнула несколько раз, прежде чем они добрались до вершины, до вырезанного прямо в горе портала.
- Часовня Святому Яго*, - сказал пастух. - Там они.
Несколько минут он возился с замком, а Джеффри стоял, обмахиваясь шляпой, и смотрел на долину: извилистое русло реки, мост, оставшийся еще с римских времен, оливковая роща. Задержка его не раздражала, даже радовала. Пока крестьянин возился с замком, можно было тешить себя иллюзиями, что Барнабас Леру не лежит там, в мрачном холоде, что он жив. Джошуа хотел пообманываться еще немного.
Интересно, думал он отрешенно, оглядываясь через плечо, а зачем на двери замок? Что ценного может храниться в этой крошечной часовне?
- Открыто, синьор.
Джошуа зажег фонарь и с неохотой начал спускаться. Крестьянин шел на пару ступеней впереди, продолжая болтать без умолку. Речь его можно было понять в самых общих чертах. Всех погибших снесли сюда, в часовню, а потом сожгли дома. Тут Джошуа уверен не был, речь крестьянина не отличалась разумностью и внятностью. А еще он все время говорил что-то о брухах-ведьмах, но Джошуа уже не слушал.
Мертвых было много. Должно быть, несколько сотен. Их сложили штабелями, словно бревна, предназначенные в распил, и небрежно накрыли плащами и одеялами. Некоторых уже тронуло тление, но запаха не было, один только ладан и свечной воск, отчего хотелось чихать. Джошуа ходил по этому царству мертвых, вглядываясь в обезображенные ранами, смертью и тлением лица, до последнего надеясь на лучшее.
Барнабаса Леру он нашел в самом конце скорбной шеренги, и тот был на себя не похож. Он всегда был очень живым человеком с массой энергии, которая выплескивалась через край. Все были в него влюблены. Мэри, младшая сестра Джошуа, всерьез собиралась замуж и до бесконечности могла расписывать достоинства миестера Леру, его ум, обаяние, благонравие, остроумие, привлекательную внешность и даже веснушки, которые в ином случае привели бы ее в отчаянье.
Сейчас Барнабас лежал неподвижно. Лицо его заострилось, посерело и стало совсем чужим. Его мундир был залит кровью. Почему-то никто не потрудился закрыть Барнабасу глаза, и он будто бы таращился бессмысленно в потолок. Джошуа присел и коснулся холодного лица кончиками пальцев.
- Барнс, - позвал он тихо.
Барнабас возмутился бы. Он ненавидел, когда коверкают и сокращают его имя и всегда говорил, что «Барнс» - кличка для собаки. Сейчас он лежал неподвижный, холодный и мертвый. Джошуа накрыл его глаза ладонью, но в силах выдержать мертвый взгляд.
- Пора, синьор, - сказал его проводник, в тревоге оглядываясь по сторонам. Затем он добавил несколько слов по испански, и снова прозвучало «бруха». Хотел бы Джошуа знать, о чем все-таки идет речь. - Поспешим. Солнце.
Солнце садилось. Темнеть начало еще когда они только поднялись в горы. Теперь, должно быть, уже была ночь, и это отчего-то нервировало крестьянина. Чего ему бояться?
- Сейчас пойдем, - пообещал Джошуа, желая успокоить цыгана. - Я только заберу тело друга.
- Нет! Нельзя!
Цыган вцепился в его руку и забормотал на чудовищной смеси испанского, француского и английского, к которой примешивались слова и вовсе незнакомые. Bruja звучало все чаще, а еще lacra*. Суеверные местные жители похоже считали, что в этой часовне, или, может быть в мертвецах таится зло. Джошуа не раз сталкивался и со злом, и с колдовством, но суеверным не был. Ведьм он знал наперечет, упырей не встречал ни разу, а Дьявол был лишь страшным образом, не более.
Цыган был не просто напуган. Он был в панике.
Схватив Джошуа за руки, крестьянин потянул его к выходу.
- Умоляю! Синьор! Умоляю! Вэрго!*
гора содрогнулась. Послышалось затихающее эхо далекого обвала. Запахло странно, цветами и серой одновременно.
- Синьор! Imploro*! - цыган зарыдал, а потом вдруг упал на колени и принялся истово молиться Деве Марии.
Джошуа стало не по себе. Интуиция редко его подводила, и сейчас он чувствовал, что напуган неспроста. И поведение крестьянина обусловлено не только слепым суеверием. Цыган знал, чего следует опасаться.
- Хорошо, хорошо, - Джошуа опустился на колени, рука его угодила в холодную лужу. - Извини, друг, что приходится оставить тебя здесь, в этом сыром и холодном месте. Я обещаю, я перевезу тебя на родину и там похороню, как подобает.
-Идемте, синьор! - почти вскричал крестьянин.
Джошуа склонился, поцеловал друга в холодный лоб и поднялся.
- Идем.
Крестьянин побежал к выходу, и Джошуа едва поспевал за ним. Захлопнув дверь, цыган принялся трясущимися руками навешивать замок. Ключ повернулся не с первого раза. Наконец, закончив, крестьянин отступил. В дверь что-то ударило с той стороны, изнутри.
- Там есть живые… - пробормотал потрясенный Джошуа.
- Нет, нет синьор! - запричитал крестьянин. - Нет! Заходить нельзя! Нет живых! Надо идти! Идти, синьор!
Схватив Джошуа за руку, цыган потянул его вниз по тропе. В дверь часовни все били и били изнутри.
* Имеется в виду Иаков Старший, один из двенадцати Апостолов и святой покровитель Испании
* Lacra (исп.) - зло, порок
* Вэрго (цыганск.) - злой дух. Местный цыган должен по идее говорить на диалекте эрроминчела, у него цыганская лексика и баскская грамматика, но словаря этого языка я пока так и не нашла.
* Imploro! (исп.) - Умоляю!
