Часть первая. Платье первое, розовое, как рассвет
Доктор Ливси дарит мне платье.
- Джим, - говорит она ужасно серьезно. – Джимайма, девочка моя, у каждой девушки должно быть красивое платье.
При всем уважении, доктор ходит в мужских костюмах, нюхает табак и вворачивает иногда такие словечки, что мне велят заткнуть уши. Но вот у меня всенепременно должно быть платье! Смешно, честное слово!
- Джим, деточка, ну вот что ты купила на свою часть сокровищ? – сокрушенно качает головой доктор.
На мою долю сокровищ можно оснастить шхуну примерно с Испаньолу размером, и еще останется на небольшой остров. Но кое-что я купила сразу же, как получила свои деньги.
- Атлас звездного неба.
- Это еще зачем? – изумляется доктор. У нее, кстати, есть «Атлас тела человеческого со всеми его костями, жилами и сухожилиями». Там умопомрачительные картинки.
- Секрет, - говорю я, хотя вообще-то, это не ее дело.
Теперь я знаю названия всех звезд и созвездий в небе. Почти всех. Нескольких. Ну уж Большую Медведицу я точно не забуду.
- Примерь, Джим, - говорит доктор Ливси.
Платье розовое. На корсаже у него ленты, а по подолу – розочки из шелка. В общем, это заметно, что доктор не носит платьев: оно ужасное. Но его надо примерить, чтобы не обижать милейшую Ливси. Я надеваю его и подхожу к зеркалу, теперь у нас новый трактир и там есть большое зеркало, в котором можно себя разглядеть от ботинок до макушки.
Ну и ужас!
Не удивлюсь даже, если платье выбирал сквайр.
- Джимайма! – растроганно говорит Бабуля, обнимая меня за плечи. – Ты уже такая взрослая!
Я не чувствую себя взрослой, не уверена, что хочу взрослеть, и если взрослые носят такие ужасные платья, то, спасибо, не надо.
- Джим очень красивая, - с чувством говорит Бен. А еще Бен признается в любви сыру.
Я вежливо – так ведь положено – благодарю доктора Ливси, целую Бабулю и отправляюсь наверх, на чердак. Никто кроме меня не залезает сюда (и очень неудобно залезать на чердак в платье), я могу сидеть спокойно и рассматривать карты звездного атласа. Каждый раз какое-нибудь созвездие завораживает меня, и я сочиняю о нем историю. У примеру, Волосы Вероники.
Я так и засыпаю, в платье, с книгой в обнимку и с мыслями о звездном небе. Иногда во сне приходят кошмары, но в этот раз я вижу бесконечные Волосы Вероники. Корабль плывет по ним, как по волнам.
Часть вторая. Платье второе, красное, как яблоки
Доктор Ливси в очередной раз изумляет меня.
Я давно знала, что она – безбожница еще та. Не то, чтобы это меня волновало, просто сквайр однажды сгоряча обозвал ее и мою Бабулю, и я посмотрела в словаре. Слово было греческое, и не означало ничего хорошего*. Но и ничего особенного. Сквайр так сказал, не подумав.
- Это будет прелестная церемония, очень языческая, - говорит доктор.
Мне представляются отчего-то Бабуля и доктор Ливси в белых античных хламидах и с венками в волосах. Ужасающее зрелище.
- И если ты это наденешь, дорогая, мы будем очень счастливы, - говорит доктор. – Твоя бабушка будет очень счастлива.
Это – запрещенный прием, ведь я сделаю все для счастья Бабули. И я надеваю платье.
Оно красное. С кожаными пуговичками, с перчатками, с юбкой до того пышной, что в ней невозможно двигаться. Я в нем похожа на куклу, вроде тех, что я видела в лавке в Бристоле. Неужели это обязательно?
- Джимайма, - растроганно говорит Бабуля. – Ты у меня такая взрослая.
Это она говорит всякий раз, когда удается напялить на меня платье.
Пока они с доктором обмениваются клятвами (в жизни бы не догадалась, что доктора Ливси зовут Дианой), я скучаю и разглядываю небо. Медленно вечереет, темнеет, в небе появляются звезды. Пахнет яблоками – у Бабули огромный сад. Пару лет назад я думала, что доктор Ливси – Диана – яблоками лечит все недуги, хотя сейчас-то я понимаю, что она скорее склоняется к кровопусканиям.
Яблоки о многом напоминают.
А еще, они очень вкусные.
Я ем, рискуя залить платье соком, а Бен подкрадывается со спины.
- Ты… не хочешь?...
- Нет, - говорю я. Даже не представляю, о чем говорит Бен, но – нет.
- Потанцевать, я имею в виду, - Бен краснеет. – Меня сквайр научил.
Я смеюсь в руку, делая вид, что сплевываю косточки. Видела я, как сквайр танцует. Он отплясывал с Бабулей в нашей гостинице и выделывал такие коленца…
- Джимайма, - Бен мнет в руках шляпу и смотрит на меня. Боже мой, это плохое начало. – Тебе ведь уже семнадцать…
- Восемнадцать, - поправляю я. – Будет. Скоро.
Бен краснеет еще сильнее.
- Ты… мы… я имел в виду…
Бен любит меня, почти так же, как сыр. А я такая же ужасная, как это платье. Я обнимаю его, говорю – нет – и срываю еще одно яблоко.
- Верно… - краска постепенно уходит, и лицу Бена возвращается естественный цвет. – Это ведь праздник твоей бабули. Сегодня ее день рождения?
- Угу, - говорю я. – Типа того.
Вообще-то, думаю, это свадьба.
- Тогда, может, завтра?... – робко полуспрашивает Бен.
- Может завтра, - говорю ужасная, ужасная я. – Итак, лоцман Ганн, как вы поведете корабль через Фарерские острова?
* Джим имеет в виду слово «трибада» (в примерном переводе с греческого - «трущаяся»). Этим словом называли лесбиянок, в настоящий момент оно фактически вышло из употребления
Часть третья. Платье третье, синее неба
- Итак, юная Хокинс, сколько у вас уже было сегодня предложений руки и сердца? – спрашивает сквайр Трелони, разглядывая меня в лорнет.
- Восемь, сэр. Двух не хватает для ровного счета.
Сквайр разглядывает меня с головы до ног.
- Поздравляю, вы превратились в обворожительную юную леди, Джимайма. Выходите за меня.
- Вы слишком драгоценны, сквайр, - вежливо говорю я. – Мне еще потребуется муж для будних дней. Вас я смогу носить только в праздники.
Сквайр хохочет над этой тяжеловесной шуткой и шлепает меня пониже спины.
- А как этот славный юноша, Бенжамин? – спрашивает сквайр.
- Уплыл, сэр. К южным морям.
И это единственная причина, по которой я вырядилась в платье: провожала Бена, устроившегося лоцманом на торговец. Я купила его сама, в Бристоле, так что оно синее и весьма скромно украшено бисером на рукавах. Никаких бантов, лент и розочек. И все же, стоило надеть его, как мужчин словно магнитом потянуло. Одни краснели и заикались, как Бен; другие, как сквайр, щипали и шлепали меня. И ведь, черт побери, я даже не хорошенькая!
- Джимайма!
- Да, Бабуля, - я с облегчением сбегаю, оставив кувшин сквайру, все равно ему захочется еще выпить.
- Вот список трав, - говорит Бабуля. – Ты знаешь, как они выглядят. Поспеши, а то скоро пойдет дождь.
Подушка с травами – идея доктора, она утверждает, что это полезно для здоровья. И за них мы берем вдвое дороже, чем за обычные. Конечно, Бабуля не возьмет никогда чужого, но и своего она не упустит.
- Хорошо, Бабуля, - говорю я.
Идти приходится лесом, потом лугами – мили две, и очень скоро я стираю ноги. Дурацкие туфли! Самые раздурацкие туфли на свете! Я скинула их и чулки, и иду босиком, привычно ощущая ногами землю, палую листву, хвою, а также коряги и шишки. Дурацкий лес!
Я в последнее время в полнейшем раздрае.
Мне исполнилось двадцать лет.
Все чего-то ждут от меня, словно двадцатилетие тебя к чему-то обязывает. Словно я, как эти цветы и травы – предназначена на подушку или на венок, должна служить чему-то. Мне больше нравится небо, оно огромное, просто необъятное, если смотреть вот так, лежа на траве, и иногда готово помочь тебе. Но чаще оно никому ничего не должно. И поистине прекрасно.
- Простите, мисс.
Я совершенно забыла про дорогу ниже по холму. Я поднимаюсь, делаю несколько шагов, и ноги примерзают к земле.
- Не подскажите, мисс, где находится Яблоневый сад Бабули Хокинс?
Я сглатываю и указываю влево, на юго-запад, где небо уже начало краснеть.
- И далеко?
- М-мили полторы.
Он садится на придорожный камень, так знакомо вытянув левую ногу, и принимается обмахиваться шляпой.
- Далековато для бедного калеки.
О да, он отлично умеет давить на жалость, а потом весьма шустро бегает по лестницам. Я помню.
- И что, ни одна телега не подвезет бедного калеку? – спрашивает он.
- Это не слишком оживленная дорога, сэр, - говорю я.
Он так удивительно соответствует и при том не соответствует моим детским воспоминаниям, что хочется подойти и пощупать его, но это, конечно, неблагоразумно. Я помню, у него длинные каштановые волосы, и вижу, в них появились тонкие нити седины. Задумываюсь, сколько же ему лет? Пять лет назад все эти люди казались мне такими взрослыми, такими далекими и такими странными. Я помню его протез, хитроумный, сделанный в Бристоле, и он на месте. Я помню кафтан, сшитый из кусков ковра, шалей, обшитый бахромой и какой-то нелепо-яркий, а он одет в простой серых камзол и обмахивается такой же серой шляпой.
Он ищет Бабулю, и это пугает меня.
У меня есть дома пистолет, мамин, весьма надежный, и я держу его заряженным.
- Я знаю короткую дорогу, сэр, - говорю я. – Через лес.
Он оценивает взглядом лес, потом холм, на который предстоит взобраться, и поднимается. Я протягиваю руку, и его ладонь все такая же теплая. Когда-то в шторм он не дал мне упасть за борт и сгинуть в пучине, и я записываю это доброе дело на его счет. Скорее всего, он это сделал, потому что через глупую наивную девчонку надеялся добраться до карты. Вычеркиваем.
- Как вас зовут, мисс? – спрашивает он, пока мы идем через луг, и мне приходится смирять свой шаг.
- Дж… Джимайма, сэр.
- Родные зовут, должно быть, Джеммой, - хмыкает он.
Меня как-то пытались назвать Джеммой. Не вышло.
- Нет, сэр, - говорю я. – Родные зовут меня Джимаймой.
Мы вступаем в лес, уже стемнело, и здесь сыровато и довольно холодно.
О чем ты думала, Джим? Ты ведешь пирата в дом своей бабушки через темный лес одна. Читала ли ты сказку о Красной Шапочке, Джимайма Хокинс? Ты помнишь, чем для девочек заканчиваются подобные истории?
Он смотрит на мои ноги.
- Ты босяком?
- Туфли жали, - говорю я.
- А так можно исколоть хорошенькие ножки до крови.
Уже исколола. Я смотрю вниз, чуть приподняв подол. Я привыкла к удобным башмакам, к штанам, и чувствую себя глупо в этом платье.
А еще я чувствую себя глупо, потому что я его сразу узнала, а он меня не узнал. Хотя, с чего бы ему узнавать во мне сегодняшней, двадцатилетней чумазую девчонку-юнгу?
- И зачем вам нужен Сад Бабули? – спрашиваю я. – Решили отдохнуть и подправить свое здоровье? Я слышала, сон там просто живителен.
Я говорю, как по писанному. Боже! Доктор приучила-таки меня давать рекламу нашей гостинице!
- Нет, - говорит Джон Сильвер зловеще. – У Бабули Хокинс хранится кое-что мое.
Я ненавижу сокровища.
Их было много, золота, драгоценностей, сокровищ, награбленных Флинтом с кораблей, потопленных в море. Их было так много, что даже сотая часть могла сделать человека богатым. Сквайр Трелони – человек вздорный и не слишком умный, но порядочный, поэтому каждому досталось по доле, он выделил деньги семье капитана Смоллета и даже Бабуле «воспитавшей такого находчивого ребенка». Пожил бы он в той нашей гостинице, в нищете, тоже стал бы находчивым.
Я купила на свои деньги Атлас звездного неба и отложила немного «на приданное», из этих денег я купила себе платье. Все остальное золото лежало нетронутым, и мне не хотелось к нему прикасаться. В жизни можно добиться многого и без золота с острова сокровищ.
Идя через лес я вдруг решила, что отдам его Джону Сильверу. Пускай радуется.
А еще я подумала вдруг, а где попугай?
- А это зачем? – Сильвер указывает на мой венок, сплетенный из душистых трав. – Так теперь носят в окрестностях Бристоля?
- Да, - говорю я. – Тут это модно.
Мы идем молча: я впереди, он хромает сзади, и это, честно говоря, нервирует. Я ожидаю удара в спину.
- Мы уже почти на месте, сэр, - говорю я с облегчением, когда впереди показываются окна нашей гостиницы. Лес сменяется яблоневыми садами. Сразу же пахнет осенью. А еще – сидром, погребок распахнут, звучит музыка. Очевидно, сквайр все еще продолжает веселиться. Вот кто, должно быть, растратил уже все сокровища.
Я поднимаю глаза к небу и нахожу Полярную звезду, уже много лет она для меня означает, что всегда можно вернуться домой. Когда я опускаю взгляд, то обнаруживаю, что Сильвер тоже смотрит в небо. И я вдруг понимаю отчетливо:
Во-первых, за пять лет он приобрел тот ореол «Злодея», от которого сложно избавиться, и теперь я вдруг начинаю думать, а вдруг? А что бы было, если бы я была взрослой, умной девушкой, каковой я являюсь сейчас?
Во-вторых, я сейчас совершенно не взрослая и не умная, потому что мне больше всего интересно, а каково это, целоваться под звездами? Ну, то есть, я едва ли на пару лет старше себя той, да ко всему прочему еще более глупая.
В-третьих, я не могу привести этого человека в уютный мирок, построенный Бабулей. Там горит огонь в очаге, пахнет ее стряпней, хохочет сквайр, отпускает язвительные комментарии (ну, или нежничает) Ливси. Этот мирок защищен стенами и яблоневым садом от опасностей мира. Он стоит той части кровавых сокровищ, что получили Бабуля и доктор. Я не могу его разрушить.
- Золото, - говорю я севшим голосом. – Десятая часть. Я потратила только пару фунтов. Оно хранится за колодцем, вон там. Под единственным красным камнем, на нем вырезан лучник. Забирайте его и ковыляйте… уходите отсюда.
Я крепко зажмуриваюсь, потому что никогда никому не говорила подобного, никогда ни от кого не откупалась, и потому что Бабуля и в особенности доктор Ливси считают эти деньги моим приданным, на которое я когда-нибудь, когда мне осточертеют звезды, истории и собственные фантазии, подцеплю как на крючок хорошего мужа. Ага. А еще ими можно откупиться от своих кошмаров.
- Джим.
Я открываю глаза и обнаруживаю, что он зажег фонарь, подвешенный к яблоневой ветке, и яркий свет слепит меня.
- Джим Хокинс, - улыбается Сильвер, - если ты думаешь, что за пять лет я не сумел раздобыть себе золотишка, то ты совсем плохо обо мне думаешь.
- Хорошо, - машинально поправляю я. – Это бы означало, что вы встали на честную дорожку.
- Не знал еще ни одного честного трактирщика или торговца в Бристоле, - пожимает плечами Сильвер, рассматривая меня от венка на голове до сбитых о лесную дорогу ног, а я сожалею, что юбка недостаточно длинная и открывает грязные щиколотки. Дурацкое платье. А еще я думаю, неужели он сразу узнал меня? – Джимайма… А я-то еще гадал, как же тебя зовут, нелепое создание.
Я начинаю злиться, хотя в сказанном нет неправды. Джимайма Хокинс – очень нелепое создание, как не крути. И я начинаю сожалеть, что со мной нет маминого револьвера, а не то я бы пристрелила его. Может быть, одолжить у Сильвера, как в былые времена?
- Не очень вежливо держать гостя на улице, в темноте, под начинающимся дождем, бедного калеку, - начинает монотонно канючить он, бесцеремонно опираясь на мое плечо. – Вы так быстро прогорите, Джимайма Хокинс, если будете так нелюбезны. Гость проделал к вам путь из самого Бристоля…
- Это всего семь миль! – возмущаюсь я, но увернуться уже не могу.
- Из самого Бристоля ради ваших чудесных… Что у вас там замечательное? В общем, собираюсь поправить здоровье.
- Сэр, - устало спрашиваю я. – Что вам от нас нужно? Десятая часть сокровищ все, на что вы можете рассчитывать.
