Здравый Смысл норовит захлопнуть дверь
перед носом Чуда, потому что этот гость,
стоит ему попасть в дом, невыносим.
Так и норовит перевернуть все вверх дном,
в том числе предметы хрупкие,
требующие бережного обращения.
Возьмет, да и сломает тебя мимоходом,
вытряхнет душу и, пожав плечами,
бесцеремонно последует дальше…
Дж. Кэрролл
1.
- Черт побери! – сказала мисс Агнесса Бэлл своему отражению. – Чем так плоха моя «беспросветная одинокая жизнь»?
Зеркало не ответило. Агнесса предпочла бы сейчас услышать его слова, потому что это оторвало бы ее от реальности. Пускай и ввергло бы в безумие. Мир по определению безумен. Внизу юный Блэквуд терзал фортепиано. Это должны были быть гаммы, но похоже паршивец просто колотил по клавишам. Агнесса поправила воротник блузки и стерла с губ излишки помады. Вот теперь все. И вовсе не заметно, как же ее расстроили слова матери.
А лезть в чужие дела не надо!
Агнесса спустилась в гостиную. При ее появлении юный Блэквуд выпрямился и сделал вид, что разучивает гаммы.
- Ну, молодой человек, что у нас с сонатиной?
Агнесса Бэлл нравилась себе. Беда в том, что она не нравилась другим. Даже собственные ученики ее не любили. Впрочем, дети редко любят своих учителей. Тот же случай и с жизнью. Агнессу все устраивало, других – нет. «Ожидание принца на белом коне затянулось», - говорила мама. – «Тебе уже…». Тут мать обычно резко понижала голос и заканчивала драматическим шепотом: «Тебе уже за тридцать». «Я выгляжу на месяц моложе», - фыркала Агнесса и закрывала разговор. Он был неприятен. Он обсуждал ее абсурдные недостатки. Это все равно, как жаловаться на то, что она не умеет готовить.
- Крещендо! – напомнила Агнесса Блэквуду.
Играла она лучше, чем обучала игре. Еще она чудесно пела. Она не умела общаться с людьми. Всякое устроенное знакомыми – не подругами, подруг у них не было - свидание выходило боком, и вскоре знакомые те угомонились. У Агнессы было пианино и певчий кенар.
- Да крещендо же!
Нет, она определенно не была создана для преподавательской работы. Для концертной, впрочем, тоже. Она сжималась, когда требовалось выступать перед публикой. Начинало ломить кости, и бешено колотилось сердце. Все, что хотела Агнесса, это покоя.
После ухода Блэквуда она отключила телефон и разогрела замороженный обед в микроволновке. Потом вновь включила телефон и набрала номер матери одного из учеников, миссис Шарп. Почему ваш сын не появляется на занятиях? Он здоров? Как не появляется? Вот паршивец! Повлияйте на него.
Агнесса в детстве тоже считала, что есть вещи поинтереснее занятий музыкой. Она налила себе вина и села к пианино. Ей нравилось, как клавиши сопротивляются нажатию; как нагревается кость; как рождаются звуки. Она сыграла ту сонатину, которую мучил Блэквуд. Потом что-то из Биттлз. Встала, надела в холле пальто и вышла в город.
Небо только-только очистилось, впервые за полгода. Пасмурная осень, пасмурная зима; такой же весны никто бы не пережил. Купив мороженное, Агнесса пошла по бульвару, обходя лужи. Люди вокруг чрезвычайно забавляли ее: у них были супруги, дети, немытая посуда дома. У них были, наверное, финансовые проблемы и неоплаченные счета. Агнесса жила на дивиденды с наследства дедушки и признавала, что это развращает. Она вела уроки музыки, потому что так хотела мама. Она и губы красила, потому что так хотела мама. Когда тебе тридцать пять, начинаешь примиряться с причудами родных и даже находить эти причуды милыми.
Агнесса бросила обертку от мороженного в урну и свернула на свою любимую улицу. Здесь были невысокие старые дома, где в вазонах перед окнами еще принято было держать цветы. Днем, когда людей было немного, и неоновые рекламы не бросались в глаза, можно было представить себя в чудесном мирном мире. Выйдя на площадь, Агнесса замерла. Зрелище она нашла отвратительным: на тумбе кривлялся мим или клоун, или как его там назвать. Агнесса с детства ненавидела клоунов. Этот был неопределенного возраста существом: такие худые люди могут быть и стройными юношами и сухонькими старичками, а под черно-белым гримом лицо казалось гладким. У клоуна была простая серая одежда и нелепая войлочная шляпа на странных светлых всклокоченных волосах. Поймав Агнессин взгляд, мим причудливым образом подмигнул: медленно закрыл и вновь открыл левый глаз, и вернулся к прерванному занятию. Он искал выход из воображаемой стеклянной коробки, нашел его и протиснулся в «узкое окошко». Не удержался и упал, успев, однако, зацепиться пальцами за край тумбы. Толпа детей, собравшихся поглазеть на представление, разразилась хохотом. Агнесса поморщилась. Парень вскарабкался обратно на тумбу, скрестил ноги и принялся что-то рассказывать, нарушив обет молчания, данный, похоже, всеми мимами. Дети придвинулись ближе. В толпе Агнесса разглядела и Томаса Шарпа, мелкого хулигана и прогульщика. Вот, значит, где ты шляешься, паршивец!
Завидев ее, дети бросились врассыпную. Видно, что-то такое было написано на лице Агнессы. Она подошла к тумбе и задрала голову. Фигляр сидел, беспечно болтая худыми ногами в неожиданно красивых и хорошо начищенных ботинках, серых, как и весь его костюм. Глаза, обведенные тушью, оказались голубыми, необыкновенно густого, богатого на оттенки цвета. Насмешливые, что резко контрастировало с его общим печальным образом.
- Прекратите все это немедленно, - сказала Агнесса. – Убирайтесь.
Мим то ли запищал, то ли расхохотался.
- Я чем-то мешаю, мадам? Или нарушаю законы? Или нормы нравственности?
Говорил он медленно, с довольно различимым акцентом, что делало его речь удивительно понятной. Акцент был то ли французский, то ли немецкий. Мим спрыгнул на мостовую, мягко, как кошка.
- Или я вам просто не нравлюсь? Увы.
Агнесса сделала шаг назад, потом развернулась и пошла на поиски Шарпа. Фигляр засмеялся у нее за спиной.
Агнесса ненавидела цирк с детства. Однажды, отдыхая у бабушки, она забрела в яркий балаган странствующих циркачей и там потерялась. Это был мир-оборотень, где под личинами клоунов, акробатов и силачей прятались маски, а под ними снова маски и снова. Фокусник на устланной опилками арене выращивал из косточки мандариновое дерево. Агнесса до сих пор ощущала свежий кисло-сладкий запах.
Появление мима словно заставило вывернуться наизнанку город. Агнесса не узнавала улицу, и испытала облегчение, когда увидела на противоположной стороне улицы мальчишек и среди них Томми Шарпа. Смеясь, паршивцы шагнули через стеклянную дверь. Агнесса перешла дорогу. На стеклянной двери было написано «Кафе “Олдхом”. Открыты 24 часа, если пожелаете». Агнесса потянула дверь на себя. Звякнул колокольчик.
Агнесса окунулась в странную, немного пугающую атмосферу. Зал был невелик и невысок. Сразу же внимание привлекла барменша. На ней был зеленый с золотой вышивкой китайский наряд, а на голове у нее был немыслимый тюрбан. Глаза у нее тоже были зеленые. Девушка – барменша была молода – суетилась, приготовляя кофе, и при каждом движении звенел бубенец у нее на руке. Столики у окна занимал шумный цыганский табор. Мальчишки, взобравшись на высокие табуреты, уплетали разноцветное мороженное. Здесь же оказался и еще один фигляр – парень в костюме Арлекина, жонглирующий апельсинами под хохот и подбадривание.
Артистическое кафе, которые Агнесса успела полюбить и разлюбить еще в университете. Ее в таких местах считали непереносимо скучной особой. За дело, наверное.
Пройдя через зал, Агнесса нависла над мальчишками. К счастью, только один из них был ее учеником.
- Так вот вы где прогуливаете занятия, мистер Шарп. А ну марш за мной!
Нахал поднял лицо, перемазанное мороженным и ухмыльнулся.
- Разве у нас сегодня занятия, мисс Бэлл?
- Марш домой!
- Кофе хотите? – спросила мягко барменша. – Уверена, вы любите по-нормандски. Филу, кинь мне апельсин!
Арлекин ловко перекинул один из своих снарядов прямо в руки девушки. Барменша взялась за нож.
- К кофе хорошо пойдет сырный пирог с апельсиновой цедрой и вот этот мусс с корицей.
- Я хочу всего лишь забрать своего ученика, которому нечего тут делать, - сказала холодно Агнесса.
Барменша не прекратила улыбаться, но что-то холодное появилось в ее глазах.
- Как вы нашли мое кафе? – спросила она.
- По запаху! – огрызнулась Агнесса, беря мальчишку за руку. – Идемте, Томас. Предстоит серьезный разговор с вашими родителями.
Она пошла к двери, таща за собой упирающегося юного Шарпа. Ароматная чашка осталась на прилавке, притягивать кого-то другого.
2.
К закату Агнесса превращалась в клубок нервов, переменчивых настроений, в весь их диапазон, от умиротворения и до истерики. Как это не странно, но с ней становилось проще общаться. Она позвонила матери и поговорила минут двадцать. Открыла бутылку Орвиенто* и забралась с ногами на подоконник. Отсалютовала своему отражению в овальном зеркале.
- Наверное, я все-таки сумасшедшая.
Конечно, сумасшедшая, - согласилось отражение.
Агнесса негромко рассмеялась.
Ночами она ощущала свою раздвоенность особенно остро. Днем почти не вспоминала о ней. Ночами могла быть почти приятным человеком, если конечно хотела.
Когда Агнесса была моложе, то в своем ночном безумии натворила много глупостей. С годами она стала умнее. Она теперь оставалась дома с бутылкой вина и пережидала ночные часы наедине с собой. Вполне весело. Она играла со своим отражением в шахматы. Половиной шахматного набора на половине доски, конечно. Она делала самолетики из книжных страниц. Смотрела старые комедийные шоу на ТВ, особенно любила «Манестеров»*. Глазела на звезды через маленький телескоп. Делала все то, что так не любила днем, себе дневной назло. Не играла на рояле, никогда. Каждая половина была в чем-то ущербна.
Агнесса допила бокал, заткнула бутылку пробкой и спрыгнула на пол. Она чувствовала себя моложе лет на десять, а то и больше.
- А почему бы мне не поискать того мима? Вообще-то он был довольно симпатичный… - заметила она зеркалу.
Конечно, - ответило то. После чего саркастически добавило: - Почему бы тебе не поискать заодно и цирк, дорогая моя?
Вот, как все случилось. Она в детстве мечтала сбежать с цирком. Их жизнь, кажущаяся со стороны вечным праздником, привлекала ее, как огромный леденец. Тот балаган был просто подарком судьбы. И к чему все привело?
- Та право, - сказала Агнесса зеркалу. – Благоразумие прежде всего.
И вернулась на подоконник.
3.
Мистеру Шарпу, очевидно, сделали внушение, потому что на следующий день он явился на урок, но играл из рук вон плохо. Агнесса сдерживалась с трудом от того, чтобы уронить крышку ему на корявые пальцы. Потом позвонила мама, что означало не просто испорченное настроение: испорченное напрочь.
- Приезжай на обед, милая… Его зовут Джек… Преуспевающий… брокер… гольф…
Слова и фразы мало что значили для Агнессы. Ну, разве что, «гольф». Дело чуть не дошло до ссоры. Переодевшись, Агнесса взяла зонтик и отправилась в город. Ей хотелось разыскать того мима, чтобы доказать себе-ночной всю тщетность попыток вывести себя-дневную из равновесия. Тумба была пуста. Город-оборотень растворился в облаке мелкого дождя. Откуда-то доносился запах кофе. Агнесса выпила чашечку в маленьком дешевом бистро и снова окунулась в лабиринт узких старых улиц. Дождь усилился как раз тогда, когда она оказалась возле маленького магазина, торгующего музыкальными инструментами и нотами. Закрывая зонтик, Агнесса нырнула в полутемное помещение.
- Желаете что-то купить? – спросил голос, сливающийся со странным гулом. Словно оркестр в глубине магазина настраивал инструменты, и вдруг заговорил дирижер.
Агнесса – тут уже стоит оговориться, Агнесса-дневная – всегда испытывала смущение, оказываясь в магазине без намерения что-то там приобрести.
- Я просто… там дождь, - сказала она.
- А-а. конечно, - из темноты выплыл сухонький старичок в очках в роговой оправе. Симптоматичный такой старичок из историй про чудеса. – Может, чашечку чая.
Агнесса беспомощно открыла и закрыла рот.
- С бергамотом. Самый лучший.
Старичок позвенел немного посудой и протянул ей чашку китайского фарфора.
- Ну и погодка! Хорошее будет лето, как вы думаете?
- Я надеюсь, - сдержано сказала Агнесса, готовая захлопнуться, как раковина.
Старичок нежно коснулся ее руки.
- Я не ошибусь, если скажу, что вы музыкантша? У вас руки пианистки.
Агнесса отдернула руку. Старик нисколько не обиделся.
- Мне недавно привезли старый рояль. Совершенно изумительный звук. Не хотите попробовать, мисс.
Он указал куда-то за ее спину. Агнесса обернулась. Рояль был маленький и возмутительно, пошло белый. Агнесса машинально откинула крышку. Клавиш – белых – в каждой октаве было восемь. Между фа и соль вклинилась одна особенно наглая клавиша, вносящая странную симметрию.
- А вам никогда не было тесно в созвучиях, образованных всего семью нотами? – спросил старик. – Все великие композитора знали о существовании восьмой ноты и писали для нее. Только для нее. Но мало кто из мастеров мог создать подходящий для них инструмент. Разве что скрипки Риккардо Ар’монья, но кто теперь помнит синьора Ар’монья?
Агнесса коснулась злополучной лишней клавиши. Тишина.
- Не-ет. Эту музыку так просто не услышишь. Не хотите сыграть? У меня есть ноты.
Агнесса еще раз посмотрела на клавиши рояля, потом поставила чашку на прилавок и вышла. Лил дождь. Мим на тумбе больше не кривлялся. Он сидел, вымокший, в своей дурацкой шляпе с обвислыми краями, и смотрел на свое отражение в луже. Что удивительно, грим его не потек, словно был вытатуирован на коже. Агнесса прошла мимо.
Темнело. Агнесса-ночная, веселая, бесшабашная, не соблюдающая правила, рвалась наружу. Классическая история доктора Джекила и мистера Хайда. На секунду мелькнуло искушение отправиться на обед к маме, познакомиться с брокером Джеком, а там пусть хоть все ночь хулиганит несносная ночная Агнесса.
Глупо. Глупо и неосторожно. И равносильно признанию собственного безумия. Агнесса прислонила зонт к тумбе и, не глядя на задумчивого мима, побежала домой.
4.
Дождь не прекратился и ночью. Он смывал снег и грязь, и город представлялся Агнессе сейчас чистым и новым. И все вещи проявлялись в заманчивом виде, как елочные украшения. Агнесса-ночная была в большей степени ребенком, и леденцы ночных фонарей, пряник-луна и сказочные лабиринты улиц казались ей образами простыми и естественными. Ей нравилось то, что днем оставляло равнодушной. Сегодня ее особенно тянуло из дома. Представлялось кафе «Олдхом», которое непременно было дверью в другие миры. Представлялся запах кофе и апельсинов. Звон бубенцов. Смех. Против этого искушения Агнесса устоять не могла. К тому же, днем она непременно будет сожалеть. Ах, что за удовольствие!
Под дождем она не гуляла лет с шестнадцати. В последний раз она умудрилась подхватить жуткую простуду, так что обе стороны ее личности пришли к одному здравому решению. Сейчас Агнессе было на это решение плевать. Дождь лил по-весеннему задорный и достаточно теплый. Улица сама стелилась под ноги. Тумба была пуста. Агнесса испытала разочарование. Ей казалось, что мим должен быть здесь, хотелось перекинуться с ним парой слов, услышать его медленную речь. Забравшись на постамент, она свесила вниз ноги и поболтала ими. Удобное местечко. Стеклянная клетка, из которой надо найти выход. Ха.
перед носом Чуда, потому что этот гость,
стоит ему попасть в дом, невыносим.
Так и норовит перевернуть все вверх дном,
в том числе предметы хрупкие,
требующие бережного обращения.
Возьмет, да и сломает тебя мимоходом,
вытряхнет душу и, пожав плечами,
бесцеремонно последует дальше…
Дж. Кэрролл
1.
- Черт побери! – сказала мисс Агнесса Бэлл своему отражению. – Чем так плоха моя «беспросветная одинокая жизнь»?
Зеркало не ответило. Агнесса предпочла бы сейчас услышать его слова, потому что это оторвало бы ее от реальности. Пускай и ввергло бы в безумие. Мир по определению безумен. Внизу юный Блэквуд терзал фортепиано. Это должны были быть гаммы, но похоже паршивец просто колотил по клавишам. Агнесса поправила воротник блузки и стерла с губ излишки помады. Вот теперь все. И вовсе не заметно, как же ее расстроили слова матери.
А лезть в чужие дела не надо!
Агнесса спустилась в гостиную. При ее появлении юный Блэквуд выпрямился и сделал вид, что разучивает гаммы.
- Ну, молодой человек, что у нас с сонатиной?
Агнесса Бэлл нравилась себе. Беда в том, что она не нравилась другим. Даже собственные ученики ее не любили. Впрочем, дети редко любят своих учителей. Тот же случай и с жизнью. Агнессу все устраивало, других – нет. «Ожидание принца на белом коне затянулось», - говорила мама. – «Тебе уже…». Тут мать обычно резко понижала голос и заканчивала драматическим шепотом: «Тебе уже за тридцать». «Я выгляжу на месяц моложе», - фыркала Агнесса и закрывала разговор. Он был неприятен. Он обсуждал ее абсурдные недостатки. Это все равно, как жаловаться на то, что она не умеет готовить.
- Крещендо! – напомнила Агнесса Блэквуду.
Играла она лучше, чем обучала игре. Еще она чудесно пела. Она не умела общаться с людьми. Всякое устроенное знакомыми – не подругами, подруг у них не было - свидание выходило боком, и вскоре знакомые те угомонились. У Агнессы было пианино и певчий кенар.
- Да крещендо же!
Нет, она определенно не была создана для преподавательской работы. Для концертной, впрочем, тоже. Она сжималась, когда требовалось выступать перед публикой. Начинало ломить кости, и бешено колотилось сердце. Все, что хотела Агнесса, это покоя.
После ухода Блэквуда она отключила телефон и разогрела замороженный обед в микроволновке. Потом вновь включила телефон и набрала номер матери одного из учеников, миссис Шарп. Почему ваш сын не появляется на занятиях? Он здоров? Как не появляется? Вот паршивец! Повлияйте на него.
Агнесса в детстве тоже считала, что есть вещи поинтереснее занятий музыкой. Она налила себе вина и села к пианино. Ей нравилось, как клавиши сопротивляются нажатию; как нагревается кость; как рождаются звуки. Она сыграла ту сонатину, которую мучил Блэквуд. Потом что-то из Биттлз. Встала, надела в холле пальто и вышла в город.
Небо только-только очистилось, впервые за полгода. Пасмурная осень, пасмурная зима; такой же весны никто бы не пережил. Купив мороженное, Агнесса пошла по бульвару, обходя лужи. Люди вокруг чрезвычайно забавляли ее: у них были супруги, дети, немытая посуда дома. У них были, наверное, финансовые проблемы и неоплаченные счета. Агнесса жила на дивиденды с наследства дедушки и признавала, что это развращает. Она вела уроки музыки, потому что так хотела мама. Она и губы красила, потому что так хотела мама. Когда тебе тридцать пять, начинаешь примиряться с причудами родных и даже находить эти причуды милыми.
Агнесса бросила обертку от мороженного в урну и свернула на свою любимую улицу. Здесь были невысокие старые дома, где в вазонах перед окнами еще принято было держать цветы. Днем, когда людей было немного, и неоновые рекламы не бросались в глаза, можно было представить себя в чудесном мирном мире. Выйдя на площадь, Агнесса замерла. Зрелище она нашла отвратительным: на тумбе кривлялся мим или клоун, или как его там назвать. Агнесса с детства ненавидела клоунов. Этот был неопределенного возраста существом: такие худые люди могут быть и стройными юношами и сухонькими старичками, а под черно-белым гримом лицо казалось гладким. У клоуна была простая серая одежда и нелепая войлочная шляпа на странных светлых всклокоченных волосах. Поймав Агнессин взгляд, мим причудливым образом подмигнул: медленно закрыл и вновь открыл левый глаз, и вернулся к прерванному занятию. Он искал выход из воображаемой стеклянной коробки, нашел его и протиснулся в «узкое окошко». Не удержался и упал, успев, однако, зацепиться пальцами за край тумбы. Толпа детей, собравшихся поглазеть на представление, разразилась хохотом. Агнесса поморщилась. Парень вскарабкался обратно на тумбу, скрестил ноги и принялся что-то рассказывать, нарушив обет молчания, данный, похоже, всеми мимами. Дети придвинулись ближе. В толпе Агнесса разглядела и Томаса Шарпа, мелкого хулигана и прогульщика. Вот, значит, где ты шляешься, паршивец!
Завидев ее, дети бросились врассыпную. Видно, что-то такое было написано на лице Агнессы. Она подошла к тумбе и задрала голову. Фигляр сидел, беспечно болтая худыми ногами в неожиданно красивых и хорошо начищенных ботинках, серых, как и весь его костюм. Глаза, обведенные тушью, оказались голубыми, необыкновенно густого, богатого на оттенки цвета. Насмешливые, что резко контрастировало с его общим печальным образом.
- Прекратите все это немедленно, - сказала Агнесса. – Убирайтесь.
Мим то ли запищал, то ли расхохотался.
- Я чем-то мешаю, мадам? Или нарушаю законы? Или нормы нравственности?
Говорил он медленно, с довольно различимым акцентом, что делало его речь удивительно понятной. Акцент был то ли французский, то ли немецкий. Мим спрыгнул на мостовую, мягко, как кошка.
- Или я вам просто не нравлюсь? Увы.
Агнесса сделала шаг назад, потом развернулась и пошла на поиски Шарпа. Фигляр засмеялся у нее за спиной.
Агнесса ненавидела цирк с детства. Однажды, отдыхая у бабушки, она забрела в яркий балаган странствующих циркачей и там потерялась. Это был мир-оборотень, где под личинами клоунов, акробатов и силачей прятались маски, а под ними снова маски и снова. Фокусник на устланной опилками арене выращивал из косточки мандариновое дерево. Агнесса до сих пор ощущала свежий кисло-сладкий запах.
Появление мима словно заставило вывернуться наизнанку город. Агнесса не узнавала улицу, и испытала облегчение, когда увидела на противоположной стороне улицы мальчишек и среди них Томми Шарпа. Смеясь, паршивцы шагнули через стеклянную дверь. Агнесса перешла дорогу. На стеклянной двери было написано «Кафе “Олдхом”. Открыты 24 часа, если пожелаете». Агнесса потянула дверь на себя. Звякнул колокольчик.
Агнесса окунулась в странную, немного пугающую атмосферу. Зал был невелик и невысок. Сразу же внимание привлекла барменша. На ней был зеленый с золотой вышивкой китайский наряд, а на голове у нее был немыслимый тюрбан. Глаза у нее тоже были зеленые. Девушка – барменша была молода – суетилась, приготовляя кофе, и при каждом движении звенел бубенец у нее на руке. Столики у окна занимал шумный цыганский табор. Мальчишки, взобравшись на высокие табуреты, уплетали разноцветное мороженное. Здесь же оказался и еще один фигляр – парень в костюме Арлекина, жонглирующий апельсинами под хохот и подбадривание.
Артистическое кафе, которые Агнесса успела полюбить и разлюбить еще в университете. Ее в таких местах считали непереносимо скучной особой. За дело, наверное.
Пройдя через зал, Агнесса нависла над мальчишками. К счастью, только один из них был ее учеником.
- Так вот вы где прогуливаете занятия, мистер Шарп. А ну марш за мной!
Нахал поднял лицо, перемазанное мороженным и ухмыльнулся.
- Разве у нас сегодня занятия, мисс Бэлл?
- Марш домой!
- Кофе хотите? – спросила мягко барменша. – Уверена, вы любите по-нормандски. Филу, кинь мне апельсин!
Арлекин ловко перекинул один из своих снарядов прямо в руки девушки. Барменша взялась за нож.
- К кофе хорошо пойдет сырный пирог с апельсиновой цедрой и вот этот мусс с корицей.
- Я хочу всего лишь забрать своего ученика, которому нечего тут делать, - сказала холодно Агнесса.
Барменша не прекратила улыбаться, но что-то холодное появилось в ее глазах.
- Как вы нашли мое кафе? – спросила она.
- По запаху! – огрызнулась Агнесса, беря мальчишку за руку. – Идемте, Томас. Предстоит серьезный разговор с вашими родителями.
Она пошла к двери, таща за собой упирающегося юного Шарпа. Ароматная чашка осталась на прилавке, притягивать кого-то другого.
2.
К закату Агнесса превращалась в клубок нервов, переменчивых настроений, в весь их диапазон, от умиротворения и до истерики. Как это не странно, но с ней становилось проще общаться. Она позвонила матери и поговорила минут двадцать. Открыла бутылку Орвиенто* и забралась с ногами на подоконник. Отсалютовала своему отражению в овальном зеркале.
- Наверное, я все-таки сумасшедшая.
Конечно, сумасшедшая, - согласилось отражение.
Агнесса негромко рассмеялась.
Ночами она ощущала свою раздвоенность особенно остро. Днем почти не вспоминала о ней. Ночами могла быть почти приятным человеком, если конечно хотела.
Когда Агнесса была моложе, то в своем ночном безумии натворила много глупостей. С годами она стала умнее. Она теперь оставалась дома с бутылкой вина и пережидала ночные часы наедине с собой. Вполне весело. Она играла со своим отражением в шахматы. Половиной шахматного набора на половине доски, конечно. Она делала самолетики из книжных страниц. Смотрела старые комедийные шоу на ТВ, особенно любила «Манестеров»*. Глазела на звезды через маленький телескоп. Делала все то, что так не любила днем, себе дневной назло. Не играла на рояле, никогда. Каждая половина была в чем-то ущербна.
Агнесса допила бокал, заткнула бутылку пробкой и спрыгнула на пол. Она чувствовала себя моложе лет на десять, а то и больше.
- А почему бы мне не поискать того мима? Вообще-то он был довольно симпатичный… - заметила она зеркалу.
Конечно, - ответило то. После чего саркастически добавило: - Почему бы тебе не поискать заодно и цирк, дорогая моя?
Вот, как все случилось. Она в детстве мечтала сбежать с цирком. Их жизнь, кажущаяся со стороны вечным праздником, привлекала ее, как огромный леденец. Тот балаган был просто подарком судьбы. И к чему все привело?
- Та право, - сказала Агнесса зеркалу. – Благоразумие прежде всего.
И вернулась на подоконник.
3.
Мистеру Шарпу, очевидно, сделали внушение, потому что на следующий день он явился на урок, но играл из рук вон плохо. Агнесса сдерживалась с трудом от того, чтобы уронить крышку ему на корявые пальцы. Потом позвонила мама, что означало не просто испорченное настроение: испорченное напрочь.
- Приезжай на обед, милая… Его зовут Джек… Преуспевающий… брокер… гольф…
Слова и фразы мало что значили для Агнессы. Ну, разве что, «гольф». Дело чуть не дошло до ссоры. Переодевшись, Агнесса взяла зонтик и отправилась в город. Ей хотелось разыскать того мима, чтобы доказать себе-ночной всю тщетность попыток вывести себя-дневную из равновесия. Тумба была пуста. Город-оборотень растворился в облаке мелкого дождя. Откуда-то доносился запах кофе. Агнесса выпила чашечку в маленьком дешевом бистро и снова окунулась в лабиринт узких старых улиц. Дождь усилился как раз тогда, когда она оказалась возле маленького магазина, торгующего музыкальными инструментами и нотами. Закрывая зонтик, Агнесса нырнула в полутемное помещение.
- Желаете что-то купить? – спросил голос, сливающийся со странным гулом. Словно оркестр в глубине магазина настраивал инструменты, и вдруг заговорил дирижер.
Агнесса – тут уже стоит оговориться, Агнесса-дневная – всегда испытывала смущение, оказываясь в магазине без намерения что-то там приобрести.
- Я просто… там дождь, - сказала она.
- А-а. конечно, - из темноты выплыл сухонький старичок в очках в роговой оправе. Симптоматичный такой старичок из историй про чудеса. – Может, чашечку чая.
Агнесса беспомощно открыла и закрыла рот.
- С бергамотом. Самый лучший.
Старичок позвенел немного посудой и протянул ей чашку китайского фарфора.
- Ну и погодка! Хорошее будет лето, как вы думаете?
- Я надеюсь, - сдержано сказала Агнесса, готовая захлопнуться, как раковина.
Старичок нежно коснулся ее руки.
- Я не ошибусь, если скажу, что вы музыкантша? У вас руки пианистки.
Агнесса отдернула руку. Старик нисколько не обиделся.
- Мне недавно привезли старый рояль. Совершенно изумительный звук. Не хотите попробовать, мисс.
Он указал куда-то за ее спину. Агнесса обернулась. Рояль был маленький и возмутительно, пошло белый. Агнесса машинально откинула крышку. Клавиш – белых – в каждой октаве было восемь. Между фа и соль вклинилась одна особенно наглая клавиша, вносящая странную симметрию.
- А вам никогда не было тесно в созвучиях, образованных всего семью нотами? – спросил старик. – Все великие композитора знали о существовании восьмой ноты и писали для нее. Только для нее. Но мало кто из мастеров мог создать подходящий для них инструмент. Разве что скрипки Риккардо Ар’монья, но кто теперь помнит синьора Ар’монья?
Агнесса коснулась злополучной лишней клавиши. Тишина.
- Не-ет. Эту музыку так просто не услышишь. Не хотите сыграть? У меня есть ноты.
Агнесса еще раз посмотрела на клавиши рояля, потом поставила чашку на прилавок и вышла. Лил дождь. Мим на тумбе больше не кривлялся. Он сидел, вымокший, в своей дурацкой шляпе с обвислыми краями, и смотрел на свое отражение в луже. Что удивительно, грим его не потек, словно был вытатуирован на коже. Агнесса прошла мимо.
Темнело. Агнесса-ночная, веселая, бесшабашная, не соблюдающая правила, рвалась наружу. Классическая история доктора Джекила и мистера Хайда. На секунду мелькнуло искушение отправиться на обед к маме, познакомиться с брокером Джеком, а там пусть хоть все ночь хулиганит несносная ночная Агнесса.
Глупо. Глупо и неосторожно. И равносильно признанию собственного безумия. Агнесса прислонила зонт к тумбе и, не глядя на задумчивого мима, побежала домой.
4.
Дождь не прекратился и ночью. Он смывал снег и грязь, и город представлялся Агнессе сейчас чистым и новым. И все вещи проявлялись в заманчивом виде, как елочные украшения. Агнесса-ночная была в большей степени ребенком, и леденцы ночных фонарей, пряник-луна и сказочные лабиринты улиц казались ей образами простыми и естественными. Ей нравилось то, что днем оставляло равнодушной. Сегодня ее особенно тянуло из дома. Представлялось кафе «Олдхом», которое непременно было дверью в другие миры. Представлялся запах кофе и апельсинов. Звон бубенцов. Смех. Против этого искушения Агнесса устоять не могла. К тому же, днем она непременно будет сожалеть. Ах, что за удовольствие!
Под дождем она не гуляла лет с шестнадцати. В последний раз она умудрилась подхватить жуткую простуду, так что обе стороны ее личности пришли к одному здравому решению. Сейчас Агнессе было на это решение плевать. Дождь лил по-весеннему задорный и достаточно теплый. Улица сама стелилась под ноги. Тумба была пуста. Агнесса испытала разочарование. Ей казалось, что мим должен быть здесь, хотелось перекинуться с ним парой слов, услышать его медленную речь. Забравшись на постамент, она свесила вниз ноги и поболтала ими. Удобное местечко. Стеклянная клетка, из которой надо найти выход. Ха.
