Рассказ к циклу "Рестанийские истории"
Лето в этом году выдалось очень жарким: даже на рассвете воздух был тяжелым и горячим, окутывающая город духота парализовала жителей. Они ползали по улицам, как прибитые насекомые, неохотно копошились в своих домах. Днем же никто старался не покидать жилища, камень мостовой так сильно нагревался, что его жар ощущался даже сквозь толстую подошву сапог. Калеб убедился в этом лично, когда отправился в лавку травника по соседству — матушка просила принести ее любимую мазь от болей в спине, хотя истинной причиной было желание еще раз увидеть Лину, внучку хозяина лавки. Травник был мужиком суровым, и единственную родственницу оберегал, но Калеб был в их доме своим человеком — они с Линой уже планировали свадьбу. Вот поднакопит еще немного золота и купит им домик где-нибудь в центре Квартала Бедняков, может быть, даже на пристани. Лина всегда мечтала жить у реки, она обожала воду и величественную Асдель — гордость Рестании. А Калеб, закрывая глаза, представлял лишь свою возлюбленную, как они заживут своей семьей, как Лина будет нянчить малышей, а он, приходя вечером с работы, хватать мальчишек и подкидывать их в воздух, как делал это его отец. И его уже не волновала мучительная полуденная жара, душный воздух и клубы пыли, поднимающиеся с мостовой.
— Эй, Калеб, светлого дня!
— Ринс, и тебе того же, давно не виделись. — Он пожал руку торговцу овощами. — Надолго ты к нам?
— А, куда там! Ты же видишь, какая жара! У меня с пяти полей поднялась едва ли треть, остальное либо засохло, либо погорело, — посетовал молодой мужчина: он был невысоким, довольно пухлым, но с задорной мальчишеской улыбкой. Они с Калебом дружили с детства, когда Ринса — так звали торговца — отец привозил в город на летний рынок.
— А что тогда здесь встал, а не на центральной? — Калеб присел у лотка, гладя Резвого, старого пса Ринса. Тот захлебнулся счастливым лаем, когда увидел своего обожаемого человека.
— Ты знаешь, какие там цены за место? — скривился Ринс, перебирая фрукты на лотке: на его ферме выращивалось все, что только возможно, и пусть он не мог поразить покупателей количеством товара, зато качество и разнообразие всегда было на высоте. — Тем более должен же кто-то кормить восточную окраину, а?
Он подкинул в руки друга наливное яблочко, тот легко поймал его.
— Держи, покормишь свою Лину. Когда там уже у вас свадьба?
— Хочешь погулять за мой счет?
— Обижаешь, я вообще-то подарок приготовил уже, — Ринс хитро подмигнул. — Или Лина не хочет за тебя?
— Лина согласилась! Опять твои подначки, не зря на рынке тебя Хитрым Ринсом зовут.
— Ну не обижайся, дружище, ты горишь сильнее летнего солнца, — по-доброму усмехнулся молодой торговец. — Жену лучше холодным сердцем выбирать, тогда и жизнь семейная счастливой будет. Вот мы с моей Тешой живем душа в душу, как вампир с девицей. Она у меня знаешь, какая работящая? Такая женщина в одного все поля перепашет. Во! И сына такого же сильного мне родила.
Калеб продолжал задумчиво крутить в руке яблоко, и явно не прислушивался к "советам" друга.
— Эх, пропащий ты.
— Люблю я ее, — просто ответил тот, улыбаясь. — Что плохого?
Торговец лишь покачал головой и, бросив взгляд поверх плеча друга, прищурился. Калеб обернулся, и его загорелый лоб расчертила гневная морщинка: там, дальше, у самых ворот располагалась лавка деда Лины, как и всегда, девушка суетилась у открытого из-за жары прилавка, обслуживая немногочисленных посетителей. Только вот сейчас у травника не было никого, кроме вальяжно прислонившегося к двери высокого мужчины с русыми растрепанными волосами, в выпущенной поверх потертых кожаных штанов некогда белоснежной рубашке — теперь она была заляпана какими-то пятнами. Эту фигуру, эту небрежность в одежде, этот профиль в Рестании знали все, а жители Квартала Бедняков — в особенности. Маг Карсен был у них частным гостем.
— Что ему здесь нужно? — зло процедил Калеб, чувствуя, как руки сжимаются в кулаки. Этот проклятый ловелас, каждую ночь снимающий девиц в борделях, сейчас улыбался его Лине! — Отстань от нее, у тебя ведь и так целый город любовниц.
— Не делай глупостей, Калеб, — предупредил его Ринс, перехватывая за запястья. — Не стоит ссориться с магом.
— А ты предлагаешь мне стоять и смотреть, как он охмуряет Лину?!
— Она сама справится, если ей не нравится его внимание. А если нравится, то ты все равно ничего не сможешь сделать, — трезво оценил возможности друга Ринс: в Рестании умели уважать силу, а Карсен к тому же славился непомерной вспыльчивостью. Даже Резвый, почуявший волнение хозяина, вцепился зубами в штанину Калеба, не пуская того на помощь возлюбленной. Та продолжала мило улыбаться знатному покупателю, а потом без размаха отвесила ему пощечину. Карсен слегка пошатнулся и, ухмыляясь и потирая быстро краснеющую щеку, побрел прочь от лавки.
— О чем я тебе и говорил.
В этот момент юная черноволосая травница обернулась, в глазах ее мелькнуло радостное удивление, и она помахала рукой своему жениху. Тот счастливо улыбнулся в ответ. Он и думать забыл об этом проклятом маге, уже собираясь подойти к Лине, тем более Ринс принялся обслуживать покупателей — пожилую пару, — но тут Резвый начал оглушительно лаять. Так как хозяин был занят, Калеб вцепился в холку пса, удерживая того на месте и пытаясь успокоить:
— Резвый, ты чего? Да угомонись же ты!
Но тот не унимался, лая так громко, что на них стали оборачиваться немногочисленные прохожие. Даже Карсен, который успел уйти к самым воротам — у распахнутых створок сидели караульные и резались в карты, — повернулся в их сторону. Его серые глаза сузились, он посмотрел туда же, куда так рвался пес — к пустынной пыльной дороге. С трудом удерживая на месте Резвого, Калеб тоже перевел взгляд в ту сторону: в ворота как раз входила древняя как мир старушка, несмотря на жару, кутающаяся в несколько шалей. Крылья горбатого носа мага задрожали, фигура его замерла, напоминая волка перед решающим прыжком. То ли Калебу передалось настроение Резвого, то ли это было его дурное предчувствие, но внезапно его охватило беспокойство.
«Лина, надо успеть к ней», — забилось у него в голове спасительным огнем мысль. Он бросился к лавке травника, где так беспечно Лина продавала женщине настойку, но он не успел. Никто ничего не успел. Старушка в шале переступила городскую черту, и все изменилось. Калеб успел сделать шаг — только шаг, — в следующее мгновение его отбросило на много метров назад. Время словно остановилось, нет, замедлилось: он медленно, очень медленно, чувствовал, как его подхватывает воздушная волна, как она несет его назад. Он безвольным свидетелем наблюдал, как магия ломает саму реальность вокруг, как вихрь силы сминает все на своем пути... Ворота, караульных, городскую стену и выходящую из лавки Лину...
Он хотел кричать, но не мог, ведь он все еще летел. Время вокруг тянулось мучительно медленно, когда мысли в его голове... Чувства в его сердце... Лина... Нет!..
Спустя вечность он упал на мостовую, и это было последним, что он почувствовал: боль в спине, жесткие горячие камни под лопатками, мех мертвого пса в пальцах... А потом начались истинные мучения. Было больно, не хватало воздуха, его словно выворачивало наизнанку, словно с него сдирали кожу — его то притягивало к эпицентру битвы, то вновь отталкивало. Он не помнил, с чего все началось, кто это костлявое чудовище внизу и почему мужчина пытается его убить, почему ему так больно, кто эти призрачные тени вокруг... Их все сильнее затягивало в магический водоворот, он не знал, что его тело лежит там, на мостовой, вцепившись в мертвого пса, не знал, что его душу, как и души многих других, вырвали, притянули сюда. Если бы они были живы, этот чудовищный поток магии, высвобожденный противниками, срывал бы мясо с их костей, выворачивал вы руки и ноги, но они больше не имели тел, и теперь их души терзала жестокая, безликая сила. Они были букашками, попавшимися на пути двух могущественных существ. Они были никем, пылью под ногами, зелеными листочками, сорванными беспечным ветром и брошенными в пламя костра. Языки огня опаляли их края, выжигали в них жизнь, смерть была так близка... Нет, они давно были мертвы, но, не осознавая этого, цеплялись за жизнь своими безликими руками. Они раз за разом умирали в водовороте боли, чтобы вновь и вновь продолжать кружится в нем.
Вечность — вот сколько длилась их смерть...
Он не помнил, что случилось, не помнил день, не помнил час, не помнил свой дом, не помнил мать. Он не помнил своего имени и не помнил ее...
Мимо прошел, шатаясь, седой мужчина. Он был странным, он был не таким, как они. У мужчины было лицо. Он обернулся, посмотрел на них, и злая воля окутала их. Они рванули к нему, но плотное белое плотно заградило дорогу.
— Никогда не приближайтесь к туману, если хотите жить, — сказал мужчина, дойдя до домов. До домов? У домов стояли люди. Люди с лицами...
Он поднял свои призрачные дрожащие руки и дотронулся до своего лица — его не было: плотная кожа была натянута, она была гладкой, без изъянов, без всего. Он оглянулся и увидел сотни таких же, как он — безликих, безмолвных, потерянных. Они не помнили себя, не помнили, кто они, что им делать. Одинокими тенями они слонялись по туману, в поисках себя. Их боялись, от них бежали, им отдавали свои лица...
Он перебирал их, долго, упорно, в поисках того единственного, что было его.
Однажды он увидел его — плохого. Его лицо не принадлежало ему, он скрывался. Он был хитер, не как все остальные, не как его четверо спутников. Они хотели пройти, они думали сохранить свои лица — и они пали, растворились в белом тумане. А пятый... он был особенным, он был осторожен, он прятал свое лицо, он прятал чужие лица. Эти чужие лица пришли к ним, они ходили там, внизу, желанные и недоступные.
— Я тут свою девушку ищу... Не подскажите, мне в какую сторону лучше идти?
Впервые в нем что-то колыхнулось: девушку? Он ведь тоже ищет девушку! Ее лицо...
И он указал путь, отступил, осторожно касаясь пальцами нового лица: его? Нет, но этот чужак напомнил ему, напомнил о прошлом... о прошлом? У него было прошлое? Да, девушка... девушка? Какая?
Он метался по туману в поисках лица. Своего? Ее? Он не знал. Он ждал, долго ждал, и наконец чужак вновь пришел к нему, спросил о том, о плохом, что прятал лицо. И он показал чужаку, в надежде вспомнить. Но когда их сознания сплелись, он почувствовал... Почувствовал свежесть ветра и тепло солнца, мягкие губы любимой и руку друга, улыбку матери и смех отца, почувствовал жесткую собачью шерсть под пальцами, мягкие бока сочного яблока, жар нагретой мостовой. Он вспомнил, каково это — жить. Он жил. Он видел ее лицо — загорелое, с ямочками на щеках, россыпью веснушек на аккуратном носике и задорными голубыми глазами под черной челкой. Он вспомнил ее. Как он мог забыть ее? Свою любовь к ней?
Жестокая холодная воля вырвала его из тела. Он закричал, и пространство вокруг пошло волнами. Он бросился на мага, он хотел рвать и выгрызать свое. Нет, он не отдаст ему свою душу, свое лицо. Он не может забыть ее, не может забыть Лину, он должен бороться...
Но маг был сильным: вспыхнули огни пентаграммы, холод пронзил все его существо, и, горя в этом пламени, он видел лицо той, что любил...
Пепел упал на мостовую, ликан пытался сбить огонь с плаща, эльфийка трясла рыжеволосого оборотня, а маг громко ругалась, распугивая ночных прохожих. Рядом, в тумане, бродили злые и голодные тени, алчно взирая на чужие лица. Никто из них не видел, как растворяется освобожденная после долгих лет заключения измученная душа и тихо шепчет: "Спасибо".
Лето в этом году выдалось очень жарким: даже на рассвете воздух был тяжелым и горячим, окутывающая город духота парализовала жителей. Они ползали по улицам, как прибитые насекомые, неохотно копошились в своих домах. Днем же никто старался не покидать жилища, камень мостовой так сильно нагревался, что его жар ощущался даже сквозь толстую подошву сапог. Калеб убедился в этом лично, когда отправился в лавку травника по соседству — матушка просила принести ее любимую мазь от болей в спине, хотя истинной причиной было желание еще раз увидеть Лину, внучку хозяина лавки. Травник был мужиком суровым, и единственную родственницу оберегал, но Калеб был в их доме своим человеком — они с Линой уже планировали свадьбу. Вот поднакопит еще немного золота и купит им домик где-нибудь в центре Квартала Бедняков, может быть, даже на пристани. Лина всегда мечтала жить у реки, она обожала воду и величественную Асдель — гордость Рестании. А Калеб, закрывая глаза, представлял лишь свою возлюбленную, как они заживут своей семьей, как Лина будет нянчить малышей, а он, приходя вечером с работы, хватать мальчишек и подкидывать их в воздух, как делал это его отец. И его уже не волновала мучительная полуденная жара, душный воздух и клубы пыли, поднимающиеся с мостовой.
— Эй, Калеб, светлого дня!
— Ринс, и тебе того же, давно не виделись. — Он пожал руку торговцу овощами. — Надолго ты к нам?
— А, куда там! Ты же видишь, какая жара! У меня с пяти полей поднялась едва ли треть, остальное либо засохло, либо погорело, — посетовал молодой мужчина: он был невысоким, довольно пухлым, но с задорной мальчишеской улыбкой. Они с Калебом дружили с детства, когда Ринса — так звали торговца — отец привозил в город на летний рынок.
— А что тогда здесь встал, а не на центральной? — Калеб присел у лотка, гладя Резвого, старого пса Ринса. Тот захлебнулся счастливым лаем, когда увидел своего обожаемого человека.
— Ты знаешь, какие там цены за место? — скривился Ринс, перебирая фрукты на лотке: на его ферме выращивалось все, что только возможно, и пусть он не мог поразить покупателей количеством товара, зато качество и разнообразие всегда было на высоте. — Тем более должен же кто-то кормить восточную окраину, а?
Он подкинул в руки друга наливное яблочко, тот легко поймал его.
— Держи, покормишь свою Лину. Когда там уже у вас свадьба?
— Хочешь погулять за мой счет?
— Обижаешь, я вообще-то подарок приготовил уже, — Ринс хитро подмигнул. — Или Лина не хочет за тебя?
— Лина согласилась! Опять твои подначки, не зря на рынке тебя Хитрым Ринсом зовут.
— Ну не обижайся, дружище, ты горишь сильнее летнего солнца, — по-доброму усмехнулся молодой торговец. — Жену лучше холодным сердцем выбирать, тогда и жизнь семейная счастливой будет. Вот мы с моей Тешой живем душа в душу, как вампир с девицей. Она у меня знаешь, какая работящая? Такая женщина в одного все поля перепашет. Во! И сына такого же сильного мне родила.
Калеб продолжал задумчиво крутить в руке яблоко, и явно не прислушивался к "советам" друга.
— Эх, пропащий ты.
— Люблю я ее, — просто ответил тот, улыбаясь. — Что плохого?
Торговец лишь покачал головой и, бросив взгляд поверх плеча друга, прищурился. Калеб обернулся, и его загорелый лоб расчертила гневная морщинка: там, дальше, у самых ворот располагалась лавка деда Лины, как и всегда, девушка суетилась у открытого из-за жары прилавка, обслуживая немногочисленных посетителей. Только вот сейчас у травника не было никого, кроме вальяжно прислонившегося к двери высокого мужчины с русыми растрепанными волосами, в выпущенной поверх потертых кожаных штанов некогда белоснежной рубашке — теперь она была заляпана какими-то пятнами. Эту фигуру, эту небрежность в одежде, этот профиль в Рестании знали все, а жители Квартала Бедняков — в особенности. Маг Карсен был у них частным гостем.
— Что ему здесь нужно? — зло процедил Калеб, чувствуя, как руки сжимаются в кулаки. Этот проклятый ловелас, каждую ночь снимающий девиц в борделях, сейчас улыбался его Лине! — Отстань от нее, у тебя ведь и так целый город любовниц.
— Не делай глупостей, Калеб, — предупредил его Ринс, перехватывая за запястья. — Не стоит ссориться с магом.
— А ты предлагаешь мне стоять и смотреть, как он охмуряет Лину?!
— Она сама справится, если ей не нравится его внимание. А если нравится, то ты все равно ничего не сможешь сделать, — трезво оценил возможности друга Ринс: в Рестании умели уважать силу, а Карсен к тому же славился непомерной вспыльчивостью. Даже Резвый, почуявший волнение хозяина, вцепился зубами в штанину Калеба, не пуская того на помощь возлюбленной. Та продолжала мило улыбаться знатному покупателю, а потом без размаха отвесила ему пощечину. Карсен слегка пошатнулся и, ухмыляясь и потирая быстро краснеющую щеку, побрел прочь от лавки.
— О чем я тебе и говорил.
В этот момент юная черноволосая травница обернулась, в глазах ее мелькнуло радостное удивление, и она помахала рукой своему жениху. Тот счастливо улыбнулся в ответ. Он и думать забыл об этом проклятом маге, уже собираясь подойти к Лине, тем более Ринс принялся обслуживать покупателей — пожилую пару, — но тут Резвый начал оглушительно лаять. Так как хозяин был занят, Калеб вцепился в холку пса, удерживая того на месте и пытаясь успокоить:
— Резвый, ты чего? Да угомонись же ты!
Но тот не унимался, лая так громко, что на них стали оборачиваться немногочисленные прохожие. Даже Карсен, который успел уйти к самым воротам — у распахнутых створок сидели караульные и резались в карты, — повернулся в их сторону. Его серые глаза сузились, он посмотрел туда же, куда так рвался пес — к пустынной пыльной дороге. С трудом удерживая на месте Резвого, Калеб тоже перевел взгляд в ту сторону: в ворота как раз входила древняя как мир старушка, несмотря на жару, кутающаяся в несколько шалей. Крылья горбатого носа мага задрожали, фигура его замерла, напоминая волка перед решающим прыжком. То ли Калебу передалось настроение Резвого, то ли это было его дурное предчувствие, но внезапно его охватило беспокойство.
«Лина, надо успеть к ней», — забилось у него в голове спасительным огнем мысль. Он бросился к лавке травника, где так беспечно Лина продавала женщине настойку, но он не успел. Никто ничего не успел. Старушка в шале переступила городскую черту, и все изменилось. Калеб успел сделать шаг — только шаг, — в следующее мгновение его отбросило на много метров назад. Время словно остановилось, нет, замедлилось: он медленно, очень медленно, чувствовал, как его подхватывает воздушная волна, как она несет его назад. Он безвольным свидетелем наблюдал, как магия ломает саму реальность вокруг, как вихрь силы сминает все на своем пути... Ворота, караульных, городскую стену и выходящую из лавки Лину...
Он хотел кричать, но не мог, ведь он все еще летел. Время вокруг тянулось мучительно медленно, когда мысли в его голове... Чувства в его сердце... Лина... Нет!..
Спустя вечность он упал на мостовую, и это было последним, что он почувствовал: боль в спине, жесткие горячие камни под лопатками, мех мертвого пса в пальцах... А потом начались истинные мучения. Было больно, не хватало воздуха, его словно выворачивало наизнанку, словно с него сдирали кожу — его то притягивало к эпицентру битвы, то вновь отталкивало. Он не помнил, с чего все началось, кто это костлявое чудовище внизу и почему мужчина пытается его убить, почему ему так больно, кто эти призрачные тени вокруг... Их все сильнее затягивало в магический водоворот, он не знал, что его тело лежит там, на мостовой, вцепившись в мертвого пса, не знал, что его душу, как и души многих других, вырвали, притянули сюда. Если бы они были живы, этот чудовищный поток магии, высвобожденный противниками, срывал бы мясо с их костей, выворачивал вы руки и ноги, но они больше не имели тел, и теперь их души терзала жестокая, безликая сила. Они были букашками, попавшимися на пути двух могущественных существ. Они были никем, пылью под ногами, зелеными листочками, сорванными беспечным ветром и брошенными в пламя костра. Языки огня опаляли их края, выжигали в них жизнь, смерть была так близка... Нет, они давно были мертвы, но, не осознавая этого, цеплялись за жизнь своими безликими руками. Они раз за разом умирали в водовороте боли, чтобы вновь и вновь продолжать кружится в нем.
Вечность — вот сколько длилась их смерть...
Он не помнил, что случилось, не помнил день, не помнил час, не помнил свой дом, не помнил мать. Он не помнил своего имени и не помнил ее...
Мимо прошел, шатаясь, седой мужчина. Он был странным, он был не таким, как они. У мужчины было лицо. Он обернулся, посмотрел на них, и злая воля окутала их. Они рванули к нему, но плотное белое плотно заградило дорогу.
— Никогда не приближайтесь к туману, если хотите жить, — сказал мужчина, дойдя до домов. До домов? У домов стояли люди. Люди с лицами...
Он поднял свои призрачные дрожащие руки и дотронулся до своего лица — его не было: плотная кожа была натянута, она была гладкой, без изъянов, без всего. Он оглянулся и увидел сотни таких же, как он — безликих, безмолвных, потерянных. Они не помнили себя, не помнили, кто они, что им делать. Одинокими тенями они слонялись по туману, в поисках себя. Их боялись, от них бежали, им отдавали свои лица...
Он перебирал их, долго, упорно, в поисках того единственного, что было его.
Однажды он увидел его — плохого. Его лицо не принадлежало ему, он скрывался. Он был хитер, не как все остальные, не как его четверо спутников. Они хотели пройти, они думали сохранить свои лица — и они пали, растворились в белом тумане. А пятый... он был особенным, он был осторожен, он прятал свое лицо, он прятал чужие лица. Эти чужие лица пришли к ним, они ходили там, внизу, желанные и недоступные.
— Я тут свою девушку ищу... Не подскажите, мне в какую сторону лучше идти?
Впервые в нем что-то колыхнулось: девушку? Он ведь тоже ищет девушку! Ее лицо...
И он указал путь, отступил, осторожно касаясь пальцами нового лица: его? Нет, но этот чужак напомнил ему, напомнил о прошлом... о прошлом? У него было прошлое? Да, девушка... девушка? Какая?
Он метался по туману в поисках лица. Своего? Ее? Он не знал. Он ждал, долго ждал, и наконец чужак вновь пришел к нему, спросил о том, о плохом, что прятал лицо. И он показал чужаку, в надежде вспомнить. Но когда их сознания сплелись, он почувствовал... Почувствовал свежесть ветра и тепло солнца, мягкие губы любимой и руку друга, улыбку матери и смех отца, почувствовал жесткую собачью шерсть под пальцами, мягкие бока сочного яблока, жар нагретой мостовой. Он вспомнил, каково это — жить. Он жил. Он видел ее лицо — загорелое, с ямочками на щеках, россыпью веснушек на аккуратном носике и задорными голубыми глазами под черной челкой. Он вспомнил ее. Как он мог забыть ее? Свою любовь к ней?
Жестокая холодная воля вырвала его из тела. Он закричал, и пространство вокруг пошло волнами. Он бросился на мага, он хотел рвать и выгрызать свое. Нет, он не отдаст ему свою душу, свое лицо. Он не может забыть ее, не может забыть Лину, он должен бороться...
Но маг был сильным: вспыхнули огни пентаграммы, холод пронзил все его существо, и, горя в этом пламени, он видел лицо той, что любил...
Пепел упал на мостовую, ликан пытался сбить огонь с плаща, эльфийка трясла рыжеволосого оборотня, а маг громко ругалась, распугивая ночных прохожих. Рядом, в тумане, бродили злые и голодные тени, алчно взирая на чужие лица. Никто из них не видел, как растворяется освобожденная после долгих лет заключения измученная душа и тихо шепчет: "Спасибо".
