Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять - судьи не собираются спорить с этим мудаком, ведь за ним буквально стоит армия поклонниц, готовых раздербанить шоу в комментариях.
Мудак.
Впервые это слово прозвучало в моей голове, и оно как раз применительно к этой звезде. И почему он мне так нравился раньше? Как же мне сейчас стыдно, ведь я гоняла его песни сотни раз в своем плеере. Прав был Захар. Думаю, такой жестокий человек правда мог бросить друга, перешагнуть через него, чтобы стать популярным.
Моё исполнение скучное? Сухое? Как он смеет так говорить? И как он посмел сделать выводы о моей жизни, даже не узнав меня? Я тоже могла бы разреветься на камеру, рассказывая миллионам о своей трагичной жизни, как это сделали другие участники. Но я не стала и не жалею об этом.
- Увы, вы не станете участником нашего проекта, - говорит ведущий, и в его голосе я слышу сочувствие.
- Лучше попроси своего папочку вложиться в тебя ещё раз. – Этот голос теперь будет преследовать меня в кошмарах. - Пусть купит тебе песню, снимет клип…
Папочку?
Словно удар под дых. Я больше не слышу его, поэтому не знаю, что ещё он предлагает мне сделать. Рука дергается вверх, чтобы коснуться того места, где было больнее всего. Но боль быстро заструилась по венам. Казалось, заболело везде.
Я поспешно развернулась, чтобы вся страна не увидела моих слёз. Надеюсь, они вырежут эту сцену из эфира. Не хватало еще опозориться.
За сценой я ускорилась. Дышать было трудно. Я не могла вдохнуть, словно что-то застряло в лёгких. Я знала, что это. Это вдребезги разбившиеся мечты и надежды.
Я не слышала слова поддержки, которые мне кричали участники, не чувствовала их рук, дружеских похлопываний. Сейчас мне никого не хотелось видеть.
Злой жизненный сарказм. У меня ведь и так никого не было. Даже позвонить некому, чтобы рассказать или пожаловаться.
Пошёл ты в жопу, Гай Биго!
Дядя Миша вчера сказал, что в жизни все возвращается. Буду молиться Богу, чтобы к тебе это вернулось в десятикратном размере.
Хватаю чемодан, несусь прочь от съемочного павильона. Выйдя из здания, прислоняюсь к холодной стене. Куда дальше?
Ноги сами двигаются к супермаркету. В кармане меньше ста рублей. Долго я на них не протяну.
Стучу в дверь супермаркета, надеясь, что сегодня смена дяди Миши. Он не обязан мне помогать, но эта соломинка, за которую я ухватилась. Утром он помог мне вымыть голову, чтобы на кастинге я выглядела более-менее сносно. И пусть после мыла мои волосы выглядели даже хуже, чем до помывки, мы ведь пытались.
Дверь открыл другой охранник.
- Тебе чего? – грубо буркнул он. Думаю, не узнал, хотя я видела его пару дней назад.
- Нет, - быстро мотаю головой, отходя назад, - ничего.
Дверь захлопывается, оставляя меня в одиночестве.
Стоять тут бессмысленно. Я вошла во дворик дома позади супермаркета, села на лавочку. Дежавю. Я сижу на скамейке с чемоданом, потерянная, не знающая, куда податься. Из глаза вновь посыпались слезинки крупными горошинами. Такими темпами, я намочу свое дорогое платье.
Биго был прав. Это платье от Валентино. И это последний мамин подарок. Она так хотела увидеть меня в нём на сцене, чтобы я при этом пела её любимую песню.
Celine Dion - My heart will go on love.
Мама рассказывала, что это первый фильм, который они с моим отцом посмотрели вместе. Первое свидание и песня, которая стала символом их любви. Мама до последнего вздоха любила моего отца. Возможно, поэтому Алексей Семёнович так ненавидел меня – живое доказательство их любви.
Сегодня я спела драгоценную песню в платье, которое для меня дороже всех денег на земле. Я провалилась. Не оправдала её ожиданий.
Мои руки дрожат. Я вся сотрясаюсь.
- Не прошла?
Резко поднимаю голову, чтобы увидеть Михаила Михайловича, остановившегося напротив меня. Качаю головой ответ, всхлипывая. Слёзы брызнули с новой силой.
- Бедная девочка, - старичок опускается возле меня на лавочку, прижимает меня к себе, словно заботливый дедушка, которого у меня никогда не было. Его рука заботливо поглаживает по темечку. Чувствую посторонний запах: корица и немного укропа. Но не отстраняюсь. – Я был уверен, что ты пройдёшь.
- Я тоже… ик… ой, - сама удивляюсь появившейся икоте.
- Значит, судей на мыло? – пытается пошутить дедушка.
- Да! – дергаюсь я, выпрямляясь. – Особенно Биго!
- Кого? – Дядя Миша улыбается, затем поднимается на ноги. – Вставай.
- Зачем? – шмыгаю носом, но слёзы прекращаются.
- Хочешь остаться на скамейке на ночь?
Морщусь.
- Нет, - выдыхаю едва слышно.
- Тогда бери свой чемодан и шагай за мной. В темпе.
Не знаю, почему я послушалась. Может, из-за того, что он приютил меня вчера. Или потому что только что успокаивал.
Мы прошли три квартала. Ноги жутко заныли. Они были недовольны каблуками. Я уже всерьез собралась открыть чемодан, чтобы достать кеды, когда дядя Миша вдруг затормозил у подъезда.
- Мы пришли, - добродушно улыбнулся старичок, подвигав усами. – Осталось только подняться на второй этаж.
- Я не… - Подозрительно осматриваюсь. Впервые за пятнадцать минут в мою голову закрались нехорошие мысли. – Вы здесь живёте?
- Да, - кряхтит дядя Миша, доставая ключ от домофона. – Я живу один, а комнат у меня две.
- Но мне нечем платить за жилье.
- Бог с тобой, детонька, - охнул охранник. – Не нужны мне твои деньги.
- Но… - я подняла руку, чтобы возразить. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
- Можешь прибираться в квартире, готовить…
- Я не умею готовить.
- Научишься, - уверенно отзывается дядя Миша. – Мне ведь не нужны изыски. Так, супец, картошку жаренную или макароны с колбасой.
- Хорошо, - соглашаюсь. А у самой с плеч такая гора сваливается, что, удивительно, как она меня еще не раздавила.
Мы входим в его квартиру. Я осматриваюсь. Маленькая прихожая, две комнатки, крохотная кухонька, туалет, ванная – вот и все богатство. Мне нравится.
- Правило только одно, - сообщает дедушка, открывая дверь комнаты, которая пока побудет моей, - не водить сюда мальчиков.
- Не переживайте! У меня нет парня. И я не собираюсь его заводить. Подруг тоже нет, - зачем-то добавляю.
Из мебели в комнате только старенький шкаф и раскладывающийся диван – мне больше и не надо.
- А ваши родственники не будут против того, что я здесь поживу? – Лучше узнать заранее.
- Эх, - печально выдохнул дядя Миша, - никого у меня нет. Жена умерла лет двадцать пять назад. А десять лет назад погиб сын с беременной невесткой.
- Мне очень жаль, - искренне сожалею о своем вопросе.
- Я поэтому тебя и позвал к себе. У тебя ведь тоже никого нет. Вот и будем вместе поживать. Одиночествам лучше держаться вместе.
Он ушёл, а я решила позвонить своему братику. Он ведь тоже одиночество. Одиночество, у которого есть я.
POV Биго
- Биго, - мягкие губы касаются моего уха, затем захватывают мочку, - может, поедем уже к тебе?
Тоненькие пальчики, завершающиеся острыми коготками, покрытыми красным лаком, касаются моего живота, затем быстро опускаются ниже, останавливаясь на бугре в моих штанах. Она оттопырила указательный палец и мизинец, затем потёрла мой член сквозь плотную ткань джинсов средним и безымянным пальцами.
- А зачем нам куда-то ехать? – спрашиваю псевдоигриво, отчего самому тошно.
Девушка поднимает лицо, чтобы возмущенно надуть накрашенные матовой помадой губки.
- Чтобы я могла попробовать его, - средний палец чуть сильнее надавливает, чтобы я уж точно понял, на что она намекает. Хотя какие тут намёки?
Сегодня на съемке я соврал. Мне не было скучно, возможно, впервые за три года. Я ожил на какие-то пять минут, пока Лора Ви была на сцене. К своему неудовольствию, я запомнил её имя. Интересно, это её настоящее имя?
Нет, черт тебя возьми! Тебе не интересно ни на грамм! Соберись!
Морщусь, когда костлявые пальцы перебарщивают с намёками. Девушка улыбается: она знает.
Кастинг давно закончился, а моя голова до сих пор не прошла. Не помог дорогой алкоголь, который я влил в себя в немалом количестве.
Перед глазами все равно стояла она, богатая девчонка. Её красивое лицо, обуреваемое непонятными мне эмоциями. Пухлые губы, которые она умудрилась сжать в одну линию. Руку на отсечение, она мысленно расчленяла меня.
Смотрю на блондинку, приближающую ко мне свое лицо, явно намеревающуюся подставить мне свои губы для поцелуя, и делаю то, чего никогда в жизни не делал. Я сравниваю. Белые прямые космы с блестящими вьющимися волосами. Её голубые раскосые глаза с большими карими. А ярко накрашенные и неестественно надутые губы с естественно розовыми, пухлыми от природы.
Эта сучка проиграла. Но и богатенькая куколка не выиграла. Пусть мне и понравилась её внешность, принципы ещё никто не отменял.
После её ухода меня уже ничего не привлекало. Я занялся тем, чем занимался до её появления. Ничем.
Позже, когда мы попали за кулисы, я слышал, как народ шептался, что она ревела, когда убежала со сцены.
Я не поверил: этого не может быть. Зачем ей плакать? А даже если и так, то богатенькие родители смогут подарить ей что-нибудь, чтобы её утешить. Песню, например, вкупе с клипом. Чего мелочиться?
Как она вообще додумалась спеть My heart will go on love? Титаник, мать вашу, серьезно? С Леонардо ДиКаприо и Кейт Уинслет? Великая любовь, одна из самых романтичных и трогательных, несмотря на смерть главного героя?
Какая же это хрень! Чушь собачья! Любовь? Ха три раза!
Нет никакой великой любви! Даже кровное родство не гарантирует наличие любви. Я знаю, о чём говорю.
Мне не нравится девчонка передо мной. Все так однообразно и до ужаса осточертело. Я не хочу везти её ко мне, не хочу ехать к ней. И даже возможность по-быстрому трахнуть её в туалете клуба не вызывает во мне адреналина. Раньше это все возбуждало, но сейчас кажется бессмысленным.
Я не принимаю приглашение на поцелуй, вместо этого наматываю на палец сухую прядь её волос. Мне не нужно подтягивать её к носу, чтобы сказать, чем она пахнет. Даже с такого расстояния я слышу приторную сладость. Фу, от такого аромата запросто заболит голова. И она уже начала потрескивать.
Пора валить отсюда.
- Что ты здесь делаешь?
Оборачиваюсь на знакомый голос. Вит.
В кромешной темноте его было сложно разглядеть. Он не раз меня пугал, появляясь словно из ниоткуда. Чёрная одежда, чёрные волосы до плеч почти делали из него невидимку. Выделились только его ярко-синие глаза, которые сверкали даже в ночи.
За нездоровое пристрастие к чёрному цвету в детдоме его обзывали готом. И звали так до тех пор, пока не поняли, что ему насрать на то, как его называют. Вит никогда не заботился о своем внешнем виде, считая, что гораздо важнее научиться виртуозно играть на гитаре, чем ходить в зашитых штанах. Поэтому на его черных штанах с каждым днем становилось все больше дыр, а на пальцах кровили мозоли.
- Я тебя не звал, - рыкнул я, затем пошатнулся. И чтобы не упасть, пришлось наклониться вперед и упереться рукой в гараж. Голова закружилась. Я прижал лоб к холодному металлу.
- И что случилось на этот раз? – спрашивает Вит спокойнее некуда.
- С чего ты взял? – хмыкаю, приподнимая правый уголок верхней губы.
- Ты всегда ломишься в мой гараж, когда напиваешься.
- Не всегда! – отталкиваюсь от металлической двери, чтобы мотнуть рукой, но не получается. Чёрт! Снова приваливаюсь к гаражу, ища опору. На этот раз плечом.
- Ага, точно, - усмехается Вит, - совсем забыл. Только тогда, когда тебе хуёво. И ты долбишь в эту дверь, словно пытаешься попасть в прошлое и найти там спасение.
Игнорирую его выпад. Потому что даже в таком состоянии я признаю сто очковое попадание этого говнюка.
- Открой, – стучу кулаком. По пустому гаражному кооперативу разнеслось громыхание. – Открой!
- Нечего тебе делать в моём гараже. Иди домой. В свою квартиру в новой высотке.
- Это и мой гараж! – К горлу подступил гнев. Я сплюнул вязкую слюну.
- Больше нет. – Я не вижу засранца, но такое чувство, словно он медленно, но верно вводит нож мне в подреберье. Стискиваю зубы. – Он перестал быть твоим, когда ты съехал.
- Я не хотел и дальше так жить!
- Тебе нравилось так жить. – Не знаю, что бесит больше – его уверенный тон или правота. Частичная правота.
- Мне нравилось писать тексты для твоей музыки, но не нравилось жить в гараже! Чёрт возьми, кому может нравиться жить в гараже?
- Мне.
Вит останавливается за моей спиной, вытягивает руку, отталкивает мой локоть, чтобы воткнуть ключ в замочную скважину. Мне пришлось поскрести по сусекам самоконтроля, чтобы остаться в вертикальном положении без помощи посторонних предметов. Дверь открылась. Вит наклонил голову, протиснулся сквозь метровый дверной проём, вырезанный в воротах гаража.
Я намеревался проделать ту же манипуляцию, но не смог поднять ногу, чтобы перешагнуть, споткнулся, с хрюком полетел на бетонный пол гаража. От грохота содрогнулась земля, не иначе.
- Сука! – Неужели нельзя придумать нормальную дверь в гараже? Кто вообще придумал делать их такими узенькими и так высоко от земли?
На встречу с твёрдой поверхностью все тело отозвалось болью. Особенно щека.
- Ау, - крякнул я, стараясь приподняться. Получалось не очень.
- Серьёзно? – недовольно пробурчал Вит, после чего схватился за мои плечи, потащил вверх. Он толкнул меня в сторону. Следующее приземление было уже на жёсткий диван с торчащими из него пружинами. Ну, это хотя бы лучше бетонного пола.
Мои глаза ослепил тусклый свет единственной лампочки, висящей на проводах под потолком. Я окинул взглядом место, в котором три года назад я проводил все свое время. Спал, ел, сочинял тексты. Здесь ничего не изменилось. Разве что, угнетало отсутствие следов жизни. Вит, видимо, тоже перебрался в другое место.
Железная коробка двадцать квадратных метров, разделённая на три зоны: отдых, еда и музыка. Справа от входной двери стоял старый видавший виды диван. На нём сейчас развалился я. Напротив - маленький деревянный стол, на котором расположились мини-телевизор и электрическая одноконфорочная плита. Нам больше и не нужно было. Телек и жратва не входили в наш приоритет. Мы перебивались дошиком. Все с трудом заработанные деньги мы вкладывали в то, что занимало большую часть гаража – самодельная студия звукозаписи. Боже, как же мы ей гордились! Я и сейчас горжусь, хоть и считаю убогой. Мы записали более двадцати треков, ни один из которых не пробился в музчарт.
Я сморщился, вспоминая, как мы бегали по кастингам, отбивали пороги продюсерских дверей, различных лейблов. Никто не захотел взять нас под свое крыло. Кроме Тёмы. Но и ему наша музыка не была нужна. Он хотел только смазливые мордашки, которые можно было продать малолеткам.
Кстати о внешности. Я дотронулся до щеки. Ох, черт! Подношу пальцы к глазам, чтобы убедиться: я располосовал кожу вдоль скулы с правой стороны.
- Шрамы украшают мужчину, - хмыкает Вит, наблюдая за мной.
- Захлопнись! – огрызаюсь, слыша в ответ лишь смешок.
Он возвышается надо мной, словно пытается раздавить авторитетом. Мы ровесники, но Вит всегда считал себя старше и мудрее.
- Неважно, какого качества бухло. Штырит тебя одинаково. И меры ты также не знаешь.
- Зато ты у нас спец! – рычу, но тут же жалею.
Не нужно было этого говорить. Вит меняется в лице. Его сложно вывести из равновесия. Только я знаю, что его задевает.
Мудак.
Впервые это слово прозвучало в моей голове, и оно как раз применительно к этой звезде. И почему он мне так нравился раньше? Как же мне сейчас стыдно, ведь я гоняла его песни сотни раз в своем плеере. Прав был Захар. Думаю, такой жестокий человек правда мог бросить друга, перешагнуть через него, чтобы стать популярным.
Моё исполнение скучное? Сухое? Как он смеет так говорить? И как он посмел сделать выводы о моей жизни, даже не узнав меня? Я тоже могла бы разреветься на камеру, рассказывая миллионам о своей трагичной жизни, как это сделали другие участники. Но я не стала и не жалею об этом.
- Увы, вы не станете участником нашего проекта, - говорит ведущий, и в его голосе я слышу сочувствие.
- Лучше попроси своего папочку вложиться в тебя ещё раз. – Этот голос теперь будет преследовать меня в кошмарах. - Пусть купит тебе песню, снимет клип…
Папочку?
Словно удар под дых. Я больше не слышу его, поэтому не знаю, что ещё он предлагает мне сделать. Рука дергается вверх, чтобы коснуться того места, где было больнее всего. Но боль быстро заструилась по венам. Казалось, заболело везде.
Я поспешно развернулась, чтобы вся страна не увидела моих слёз. Надеюсь, они вырежут эту сцену из эфира. Не хватало еще опозориться.
За сценой я ускорилась. Дышать было трудно. Я не могла вдохнуть, словно что-то застряло в лёгких. Я знала, что это. Это вдребезги разбившиеся мечты и надежды.
Я не слышала слова поддержки, которые мне кричали участники, не чувствовала их рук, дружеских похлопываний. Сейчас мне никого не хотелось видеть.
Злой жизненный сарказм. У меня ведь и так никого не было. Даже позвонить некому, чтобы рассказать или пожаловаться.
Пошёл ты в жопу, Гай Биго!
Дядя Миша вчера сказал, что в жизни все возвращается. Буду молиться Богу, чтобы к тебе это вернулось в десятикратном размере.
Хватаю чемодан, несусь прочь от съемочного павильона. Выйдя из здания, прислоняюсь к холодной стене. Куда дальше?
Ноги сами двигаются к супермаркету. В кармане меньше ста рублей. Долго я на них не протяну.
Стучу в дверь супермаркета, надеясь, что сегодня смена дяди Миши. Он не обязан мне помогать, но эта соломинка, за которую я ухватилась. Утром он помог мне вымыть голову, чтобы на кастинге я выглядела более-менее сносно. И пусть после мыла мои волосы выглядели даже хуже, чем до помывки, мы ведь пытались.
Дверь открыл другой охранник.
- Тебе чего? – грубо буркнул он. Думаю, не узнал, хотя я видела его пару дней назад.
- Нет, - быстро мотаю головой, отходя назад, - ничего.
Дверь захлопывается, оставляя меня в одиночестве.
Стоять тут бессмысленно. Я вошла во дворик дома позади супермаркета, села на лавочку. Дежавю. Я сижу на скамейке с чемоданом, потерянная, не знающая, куда податься. Из глаза вновь посыпались слезинки крупными горошинами. Такими темпами, я намочу свое дорогое платье.
Биго был прав. Это платье от Валентино. И это последний мамин подарок. Она так хотела увидеть меня в нём на сцене, чтобы я при этом пела её любимую песню.
Celine Dion - My heart will go on love.
Мама рассказывала, что это первый фильм, который они с моим отцом посмотрели вместе. Первое свидание и песня, которая стала символом их любви. Мама до последнего вздоха любила моего отца. Возможно, поэтому Алексей Семёнович так ненавидел меня – живое доказательство их любви.
Сегодня я спела драгоценную песню в платье, которое для меня дороже всех денег на земле. Я провалилась. Не оправдала её ожиданий.
Мои руки дрожат. Я вся сотрясаюсь.
- Не прошла?
Резко поднимаю голову, чтобы увидеть Михаила Михайловича, остановившегося напротив меня. Качаю головой ответ, всхлипывая. Слёзы брызнули с новой силой.
- Бедная девочка, - старичок опускается возле меня на лавочку, прижимает меня к себе, словно заботливый дедушка, которого у меня никогда не было. Его рука заботливо поглаживает по темечку. Чувствую посторонний запах: корица и немного укропа. Но не отстраняюсь. – Я был уверен, что ты пройдёшь.
- Я тоже… ик… ой, - сама удивляюсь появившейся икоте.
- Значит, судей на мыло? – пытается пошутить дедушка.
- Да! – дергаюсь я, выпрямляясь. – Особенно Биго!
- Кого? – Дядя Миша улыбается, затем поднимается на ноги. – Вставай.
- Зачем? – шмыгаю носом, но слёзы прекращаются.
- Хочешь остаться на скамейке на ночь?
Морщусь.
- Нет, - выдыхаю едва слышно.
- Тогда бери свой чемодан и шагай за мной. В темпе.
Не знаю, почему я послушалась. Может, из-за того, что он приютил меня вчера. Или потому что только что успокаивал.
Мы прошли три квартала. Ноги жутко заныли. Они были недовольны каблуками. Я уже всерьез собралась открыть чемодан, чтобы достать кеды, когда дядя Миша вдруг затормозил у подъезда.
- Мы пришли, - добродушно улыбнулся старичок, подвигав усами. – Осталось только подняться на второй этаж.
- Я не… - Подозрительно осматриваюсь. Впервые за пятнадцать минут в мою голову закрались нехорошие мысли. – Вы здесь живёте?
- Да, - кряхтит дядя Миша, доставая ключ от домофона. – Я живу один, а комнат у меня две.
- Но мне нечем платить за жилье.
- Бог с тобой, детонька, - охнул охранник. – Не нужны мне твои деньги.
- Но… - я подняла руку, чтобы возразить. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
- Можешь прибираться в квартире, готовить…
- Я не умею готовить.
- Научишься, - уверенно отзывается дядя Миша. – Мне ведь не нужны изыски. Так, супец, картошку жаренную или макароны с колбасой.
- Хорошо, - соглашаюсь. А у самой с плеч такая гора сваливается, что, удивительно, как она меня еще не раздавила.
Мы входим в его квартиру. Я осматриваюсь. Маленькая прихожая, две комнатки, крохотная кухонька, туалет, ванная – вот и все богатство. Мне нравится.
- Правило только одно, - сообщает дедушка, открывая дверь комнаты, которая пока побудет моей, - не водить сюда мальчиков.
- Не переживайте! У меня нет парня. И я не собираюсь его заводить. Подруг тоже нет, - зачем-то добавляю.
Из мебели в комнате только старенький шкаф и раскладывающийся диван – мне больше и не надо.
- А ваши родственники не будут против того, что я здесь поживу? – Лучше узнать заранее.
- Эх, - печально выдохнул дядя Миша, - никого у меня нет. Жена умерла лет двадцать пять назад. А десять лет назад погиб сын с беременной невесткой.
- Мне очень жаль, - искренне сожалею о своем вопросе.
- Я поэтому тебя и позвал к себе. У тебя ведь тоже никого нет. Вот и будем вместе поживать. Одиночествам лучше держаться вместе.
Он ушёл, а я решила позвонить своему братику. Он ведь тоже одиночество. Одиночество, у которого есть я.
Глава 9
POV Биго
- Биго, - мягкие губы касаются моего уха, затем захватывают мочку, - может, поедем уже к тебе?
Тоненькие пальчики, завершающиеся острыми коготками, покрытыми красным лаком, касаются моего живота, затем быстро опускаются ниже, останавливаясь на бугре в моих штанах. Она оттопырила указательный палец и мизинец, затем потёрла мой член сквозь плотную ткань джинсов средним и безымянным пальцами.
- А зачем нам куда-то ехать? – спрашиваю псевдоигриво, отчего самому тошно.
Девушка поднимает лицо, чтобы возмущенно надуть накрашенные матовой помадой губки.
- Чтобы я могла попробовать его, - средний палец чуть сильнее надавливает, чтобы я уж точно понял, на что она намекает. Хотя какие тут намёки?
Сегодня на съемке я соврал. Мне не было скучно, возможно, впервые за три года. Я ожил на какие-то пять минут, пока Лора Ви была на сцене. К своему неудовольствию, я запомнил её имя. Интересно, это её настоящее имя?
Нет, черт тебя возьми! Тебе не интересно ни на грамм! Соберись!
Морщусь, когда костлявые пальцы перебарщивают с намёками. Девушка улыбается: она знает.
Кастинг давно закончился, а моя голова до сих пор не прошла. Не помог дорогой алкоголь, который я влил в себя в немалом количестве.
Перед глазами все равно стояла она, богатая девчонка. Её красивое лицо, обуреваемое непонятными мне эмоциями. Пухлые губы, которые она умудрилась сжать в одну линию. Руку на отсечение, она мысленно расчленяла меня.
Смотрю на блондинку, приближающую ко мне свое лицо, явно намеревающуюся подставить мне свои губы для поцелуя, и делаю то, чего никогда в жизни не делал. Я сравниваю. Белые прямые космы с блестящими вьющимися волосами. Её голубые раскосые глаза с большими карими. А ярко накрашенные и неестественно надутые губы с естественно розовыми, пухлыми от природы.
Эта сучка проиграла. Но и богатенькая куколка не выиграла. Пусть мне и понравилась её внешность, принципы ещё никто не отменял.
После её ухода меня уже ничего не привлекало. Я занялся тем, чем занимался до её появления. Ничем.
Позже, когда мы попали за кулисы, я слышал, как народ шептался, что она ревела, когда убежала со сцены.
Я не поверил: этого не может быть. Зачем ей плакать? А даже если и так, то богатенькие родители смогут подарить ей что-нибудь, чтобы её утешить. Песню, например, вкупе с клипом. Чего мелочиться?
Как она вообще додумалась спеть My heart will go on love? Титаник, мать вашу, серьезно? С Леонардо ДиКаприо и Кейт Уинслет? Великая любовь, одна из самых романтичных и трогательных, несмотря на смерть главного героя?
Какая же это хрень! Чушь собачья! Любовь? Ха три раза!
Нет никакой великой любви! Даже кровное родство не гарантирует наличие любви. Я знаю, о чём говорю.
Мне не нравится девчонка передо мной. Все так однообразно и до ужаса осточертело. Я не хочу везти её ко мне, не хочу ехать к ней. И даже возможность по-быстрому трахнуть её в туалете клуба не вызывает во мне адреналина. Раньше это все возбуждало, но сейчас кажется бессмысленным.
Я не принимаю приглашение на поцелуй, вместо этого наматываю на палец сухую прядь её волос. Мне не нужно подтягивать её к носу, чтобы сказать, чем она пахнет. Даже с такого расстояния я слышу приторную сладость. Фу, от такого аромата запросто заболит голова. И она уже начала потрескивать.
Пора валить отсюда.
- Что ты здесь делаешь?
Оборачиваюсь на знакомый голос. Вит.
В кромешной темноте его было сложно разглядеть. Он не раз меня пугал, появляясь словно из ниоткуда. Чёрная одежда, чёрные волосы до плеч почти делали из него невидимку. Выделились только его ярко-синие глаза, которые сверкали даже в ночи.
За нездоровое пристрастие к чёрному цвету в детдоме его обзывали готом. И звали так до тех пор, пока не поняли, что ему насрать на то, как его называют. Вит никогда не заботился о своем внешнем виде, считая, что гораздо важнее научиться виртуозно играть на гитаре, чем ходить в зашитых штанах. Поэтому на его черных штанах с каждым днем становилось все больше дыр, а на пальцах кровили мозоли.
- Я тебя не звал, - рыкнул я, затем пошатнулся. И чтобы не упасть, пришлось наклониться вперед и упереться рукой в гараж. Голова закружилась. Я прижал лоб к холодному металлу.
- И что случилось на этот раз? – спрашивает Вит спокойнее некуда.
- С чего ты взял? – хмыкаю, приподнимая правый уголок верхней губы.
- Ты всегда ломишься в мой гараж, когда напиваешься.
- Не всегда! – отталкиваюсь от металлической двери, чтобы мотнуть рукой, но не получается. Чёрт! Снова приваливаюсь к гаражу, ища опору. На этот раз плечом.
- Ага, точно, - усмехается Вит, - совсем забыл. Только тогда, когда тебе хуёво. И ты долбишь в эту дверь, словно пытаешься попасть в прошлое и найти там спасение.
Игнорирую его выпад. Потому что даже в таком состоянии я признаю сто очковое попадание этого говнюка.
- Открой, – стучу кулаком. По пустому гаражному кооперативу разнеслось громыхание. – Открой!
- Нечего тебе делать в моём гараже. Иди домой. В свою квартиру в новой высотке.
- Это и мой гараж! – К горлу подступил гнев. Я сплюнул вязкую слюну.
- Больше нет. – Я не вижу засранца, но такое чувство, словно он медленно, но верно вводит нож мне в подреберье. Стискиваю зубы. – Он перестал быть твоим, когда ты съехал.
- Я не хотел и дальше так жить!
- Тебе нравилось так жить. – Не знаю, что бесит больше – его уверенный тон или правота. Частичная правота.
- Мне нравилось писать тексты для твоей музыки, но не нравилось жить в гараже! Чёрт возьми, кому может нравиться жить в гараже?
- Мне.
Вит останавливается за моей спиной, вытягивает руку, отталкивает мой локоть, чтобы воткнуть ключ в замочную скважину. Мне пришлось поскрести по сусекам самоконтроля, чтобы остаться в вертикальном положении без помощи посторонних предметов. Дверь открылась. Вит наклонил голову, протиснулся сквозь метровый дверной проём, вырезанный в воротах гаража.
Я намеревался проделать ту же манипуляцию, но не смог поднять ногу, чтобы перешагнуть, споткнулся, с хрюком полетел на бетонный пол гаража. От грохота содрогнулась земля, не иначе.
- Сука! – Неужели нельзя придумать нормальную дверь в гараже? Кто вообще придумал делать их такими узенькими и так высоко от земли?
На встречу с твёрдой поверхностью все тело отозвалось болью. Особенно щека.
- Ау, - крякнул я, стараясь приподняться. Получалось не очень.
- Серьёзно? – недовольно пробурчал Вит, после чего схватился за мои плечи, потащил вверх. Он толкнул меня в сторону. Следующее приземление было уже на жёсткий диван с торчащими из него пружинами. Ну, это хотя бы лучше бетонного пола.
Мои глаза ослепил тусклый свет единственной лампочки, висящей на проводах под потолком. Я окинул взглядом место, в котором три года назад я проводил все свое время. Спал, ел, сочинял тексты. Здесь ничего не изменилось. Разве что, угнетало отсутствие следов жизни. Вит, видимо, тоже перебрался в другое место.
Железная коробка двадцать квадратных метров, разделённая на три зоны: отдых, еда и музыка. Справа от входной двери стоял старый видавший виды диван. На нём сейчас развалился я. Напротив - маленький деревянный стол, на котором расположились мини-телевизор и электрическая одноконфорочная плита. Нам больше и не нужно было. Телек и жратва не входили в наш приоритет. Мы перебивались дошиком. Все с трудом заработанные деньги мы вкладывали в то, что занимало большую часть гаража – самодельная студия звукозаписи. Боже, как же мы ей гордились! Я и сейчас горжусь, хоть и считаю убогой. Мы записали более двадцати треков, ни один из которых не пробился в музчарт.
Я сморщился, вспоминая, как мы бегали по кастингам, отбивали пороги продюсерских дверей, различных лейблов. Никто не захотел взять нас под свое крыло. Кроме Тёмы. Но и ему наша музыка не была нужна. Он хотел только смазливые мордашки, которые можно было продать малолеткам.
Кстати о внешности. Я дотронулся до щеки. Ох, черт! Подношу пальцы к глазам, чтобы убедиться: я располосовал кожу вдоль скулы с правой стороны.
- Шрамы украшают мужчину, - хмыкает Вит, наблюдая за мной.
- Захлопнись! – огрызаюсь, слыша в ответ лишь смешок.
Он возвышается надо мной, словно пытается раздавить авторитетом. Мы ровесники, но Вит всегда считал себя старше и мудрее.
- Неважно, какого качества бухло. Штырит тебя одинаково. И меры ты также не знаешь.
- Зато ты у нас спец! – рычу, но тут же жалею.
Не нужно было этого говорить. Вит меняется в лице. Его сложно вывести из равновесия. Только я знаю, что его задевает.
