Глава I - I
То, что сейчас занимало высокого беловолосого мужчину, находилось в центре комнаты и располагалось на огромном деревянном столе. В комнатушке практически не было света, но расставленные в углах помещения ведра с вязкой зеленой жидкостью дымились, и этот странный дым служил своего рода освещением. Пол, выложенный каменными плитами, в некоторых местах потрескался, и в проемах темнела темно-коричневая глина, больше похожая на запекшуюся кровь. Окон в помещении не было, зато на стенах красовались какие-то символы, выполненные белой краской. Символы были расположены в определенном порядке, отчего напоминали своеобразный узор, но назвать их декорацией не поворачивался язык. Что-то в них было зловещее, что-то настолько запретное, что никто в здравом рассудке не рискнул бы начертить их у себя в доме.
Стук в дверь заставил мужчину резко выпрямиться и наконец отойти от стола. Он вложил нож в кожаный чехол и положил его на сундук для инструментов. Затем покинул комнату и поднялся по лестнице. Работать в подвале было удобнее всего, так как отсюда можно услышать, как в двери стучатся незваные гости. В этот день не должно было быть посетителей, поэтому помощники получили заслуженный выходной. Однако именно сегодня нога Лукио распухла настолько, что он едва мог на нее ступать.
Невысокий полноватый мужчина средних лет стоял под дверью двухэтажного дома, мысленно повторяя в голове одну и ту же фразу, чтобы от волнения ее не забыть: «Простите, что тревожу, многоуважаемый благородный великодушный господин, но дотерпеть до завтра я не в силах...». Эта фраза казалась ему до невозможного длинной и сложной, отчего Лукио постоянно забывал одно из прилагательных перед словом «господин». Будучи простым рыбаком, он не привык изъясняться так витиевато, потому что рыба, сорвавшаяся с крючка, не требовала этикета. Тем не менее Лукио тревожился. Его супруга Матильда, по прозвищу Большая Ма, несомненно поколотила бы его, если бы прознала, что он неучтиво обратился к одному из самых толковых лекарей в их городке.
Лекарь этот, по мнению местных жителей, представлял собой весьма странный экземпляр. Лукио и его друзья не раз зубоскалили по поводу внешнего вида врача, но еще больше им нравилось обсуждать его личную жизнь. Доктор приехал сюда издалека один, и уже четыре года рядом с ним не было замечено ни одной женщины. В его доме работали только мужчины, причем все они были либо уродливы, либо смертельно больны. Джером, пропитый нищий старик, чьи ноги были парализованы с семнадцати лет, нашел в доме лекаря приют, и горожане были искренне поражены, когда спустя две недели Джером вышел на улицу на своих двоих. Правда, выглядел он несколько "поехавшим" – был угрюм, на вопросы жителей не отвечал, а его опухшее от выпивки лицо выражало нескрываемую ненависть.
Похожая история произошла и с «двуглавым» Точи. Двадцатилетний юноша приехал в город на ярмарку с выступлением, но люди с ожесточением встретили урода и едва не забили его насмерть. К лекарю принесли окровавленное тело, которое представляло собой месиво из переломанных костей, выбитых зубов и затекшего глаза. На одной из шей «двуглавого» красовался глубокий порез, оставленный ножом здешнего мясника. Ему первому пришла на ум мысль, как сделать урода «нормальным», и толпа с ликованием подхватила эту идею. Городская стража с трудом разогнала разгоряченную толпу, а юношу или, скорее то, что от него осталось, солдаты отнесли к лекарю.
«Двуглавого» Точи не видели несколько месяцев, и люди думали, что чудовище издохло, но спустя время юноша был замечен в лавке травника. Выглядел он не так, как прежде. Смуглая кожа казалась бледной, черные вьющиеся волосы поседели, карие глаза одной из голов выглядели пепельно-голубыми, глаза второй и вовсе теперь были постоянно закрыты. Когда кто-то из горожан попытался завести с ним разговор, Точи не ответил, но травник рассказывал, что «двуглавый» прекрасно изъяснялся, делая покупки для лекаря в его лавке. И голос его уж очень напоминал голос того, кто его исцелил. Спустя неделю на «двуглавого» снова решили поохотиться. Местный трактирщик, уличный бард и создатель «нормальных» в виде всё того же мясника подкараулили Точи, когда тот возвращался после очередного поручения лекаря. На следующий день всех троих нашли с выжженными глазами, подвешенными на позорных столбах в центре площади. Их головы были разрезаны на две части, отчего издалека убитые казались двуглавыми уродами. Руки были прибиты к телу, словно у солдат, построившихся перед своим командиром. В содеянном горожане попытались обвинить Точи, но лекарь сообщил, что весь вечер его помощник провел с ним, и его слова засвидетельствовал один из больных, который в тот день находился в доме врача.
Лукио еще раз мысленно повторил фразу, с которой он обратится к загадочному лекарю, и уже замахнулся было, чтобы посильнее ударить в дверь, как она внезапно распахнулась, и кулак чуть не угодил доктору в грудь. Глаза рыбака в ужасе округлились, и он разом забыл, что хотел сказать. Вместо того, чтобы выразить свое почтение, Лукио открыл рот, словно выброшенная на берег щука, а затем что-то промычал, глядя в беспристрастное лицо лекаря. Беловолосый молча царапнул его взглядом, а затем отступил на шаг, позволяя пройти внутрь. Лукио неуклюже переступил порог и снова что-то промычал, в этот раз уже более внятно:
– Нога это... Того. Почтенный... волдырь. Тута...
Губы лекаря тронула кроткая улыбка, точно перед Лукио стоял монах. Вот только от этой улыбки рыбаку стало жутковато. Он невольно поежился и проследовал за лекарем в его кабинет, где его усадили на кушетку, и беловолосый начал внимательно осматривать его ногу. Все это происходило в неприятной тишине, отчего рыбак буквально сжался, боясь проронить хоть слово. С одной стороны Лукио понимал, что бояться ему нечего, но почему-то этот тип внушал ему неподдельный страх. Что-то жуткое было в его внешности. Что-то неестественное, настолько искусственное, что не могло быть живым.
На миг Лукио показалось, что сердце существа, стоящего перед ним, не бьется уже многие годы, а оболочка не разлагается лишь потому, что жизнь сосредоточена в пронзительных зеленых глазах. От этой мысли рыбаку стало трудно дышать, но, когда он уже захотел броситься прочь, спокойный голос лекаря разорвал тишину:
– Укус водяной змеи акайи ядовит, и если бы вы помедлили еще немного, то непременно погибли бы.
– Змея? – Лукио несколько оживился. Наваждение исчезло, и он неожиданно для себя с благодарностью посмотрел на врача. – О, меня кусала змея! Но вроде это был уж...
– Вроде, – лекарь с мягкой иронией в голосе выделил это слово, и Лукио глупо рассмеялся, теперь уже глядя на врача едва ли не с обожанием.
– Я поправлюсь?
– Да.
Доктор прошелся по комнате и извлек из шкафа глиняную баночку с какой-то сладко пахнущей мазью.
– В течение пяти дней смазывайте рану и старайтесь не мочить ногу, иначе она еще больше опухнет.
– И это все? – радостно выпалил Лукио.
– Мазь похожа на мед, поэтому держите ее подальше от детей. Они могут ее съесть.
– А что будет, если съедят? – почему-то этот глупый вопрос слетел с языка рыбака, и он тут же сжался, вспомнив, как жена велела не «идиотничать» перед столь почтенным господином.
– Отправятся на тот свет раньше своего отца, который не может отличить ужа от акайи, – лекарь дружелюбно улыбнулся, наблюдая за тем, как Лукио старательно намазывает себе ногу.
– А я вас еще боялся, – хохотнул рыбак. – Знаете, мужики вас опасаются, мол, странный вы, а вы – хороший человек. Я теперь никому не позволю говорить о вас глупости. Вы – велико дух... Нет, не то хотел сказать... В общем, если хоть кто-то заикнется о вас...
– Если перестанут говорить обо мне, начнут говорить о вас, – улыбнулся лекарь. – Я-то привык, а вам каково будет? Супруга у вас довольно строгая, может и рассердиться.
– Ой, да, что-то болтаю я много. Такой я... Не умею речи вести великие. Но от всего сердца хочу поблагодарить вас. Вы мне жизнь спасли.
– Мелочи, – ответил лекарь. – Вы позволите? Мне нужно вернуться к работе.
– Сегодня? В праздник города?
– Именно в праздники работается лучше всего. К тому же вечером ко мне наверняка повалят «пострадавшие» после бурного веселья.
– Тоже верно. Дьюи как напьется, так начинает драться, а Вардог так вообще... Ой, я снова болтаю. Спасибо, доктор, – с этими словами Лукио нелепо почесал затылок и, спрыгнув с кушетки, направился к выходу. – Спасибо еще раз!
– Поправляйтесь. И передавайте привет супруге, – ответил беловолосый. Но едва дверь за спиной рыбака захлопнулась, улыбка исчезла с губ доктора. Его взгляд вновь стал холодным, и именно в этот момент из подвала донесся приглушенный крик.
– С добрым утром, – произнес лекарь и стремительно направился вниз.
Глава I - II
Праздник города для местных жителей представлял собой событие настолько грандиозное, что ни один нормальный человек не решился бы его пропустить. Грандиозным этот праздник был не потому, что народные гулянья порой затягивались до самого утра, а потому, что это был единственный праздник в году. Не считая осенней и зимней ярмарок, в городке не происходило ничего интересного, и поэтому местным жителям приходилось придумывать себе развлечения самим. Выливалось это чаще всего в травлю какого-то человека или даже семьи, а иногда удавалось распознать ведьму или колдуна, и тогда развлечения растягивались на целую неделю.
Праздник города начинался с первыми лучами рассвета. В первую очередь местные жители украшали свои дома полевыми цветами, которых в это время года было в избытке. Молодые девушки плели венки и гирлянды, а юноши изготавливали фонарики, которые зажигались на главной площади после захода солнца. Там же для горожан устраивалось представление. Чаще всего показывались сценки, отражающие будни местных жителей, однако заметно приправленные сарказмом и, можно даже сказать, жестокостью.
Амбридия Бокл, невысокая полноватая женщина пятидесяти лет, представляла собой ту самую неприятную активистку, которая любит высмеивать публично всех, кто когда-либо имел неосторожность перебежать ей дорогу. Для этого она использовала свои язвительные сценарии и лишь слегка изменяла имена главных героев. В маленьких городках, где все знают друг друга в лицо, понять, кто является прототипом персонажа, не составляло особого труда. Амбридия Бокл была настолько талантлива в своем деле, что в большинстве случаев именно после ее постановок жители города определяли, кто будет «развлекать» их после окончания праздника. Кроме спектакля зрителей ожидали выступления бардов, под веселые песни которых собравшиеся на главной площади могли потанцевать, поводить хороводы и, конечно же, выпить. Песнопения и народные пляски затягивались до самого утра, и лишь под крики петухов горожане расходились по домам – кто пьяный, кто побитый, кто с ребенком в животе.
За четыре года, проведенных в городе, лекарь посетил этот праздник лишь единожды, когда выпившие родители недоглядели за своим чадом, и маленькая девочка провалилась в колодец. Именно тогда его и заприметила старшая дочь местного феодала, главного смотрителя города и первого богача. Назвать девушку красавицей не поворачивался язык, но при определенном освещении она могла показаться миловидной, даже симпатичной. Платья, которые она предпочитала носить, выгодно подчеркивали ее миниатюрную фигуру, отчего горожане считали ее завидной невестой не только из-за состояния.
Разумеется, отец девушки, Родон Двельтонь, не воспринимал симпатию дочери всерьез, так как давно присмотрел ей в супруги молодого феодала соседнего города Элубио Кальонь. Родон полагал, что союз между его дочерью и Элубио поможет объединить два города, тем самым сделав его самым большим на побережье реки Лазои. К счастью для феодала, приезжий лекарь совершенно не доставлял проблем, и даже подозрительно участившиеся болезни девушки воспринимал исключительно профессионально. Найалла Двельтонь болела едва ли не каждую неделю, ей постоянно требовался осмотр молодого врача, и сегодняшний день не составил исключения. Примерно через час после ухода Лукио за доктором пожаловал слуга, и тому вновь пришлось отвлечься от происходящего в подвале.
Господин Двельтонь принял гостя в своем кабинете и сдержанно поприветствовал его. Это был мужчина лет пятидесяти, высокий и статный, с длинными темными волосами. Седина уже посеребрила виски феодала, но выглядел он по-прежнему моложаво, разве что несколько морщин появились на его лице. Об этом человеке мало кто высказывался дурно, так как Родон Двельтонь был из тех редких людей, кто воспринимал свое богатство не как привилегию, а как большую ответственность. В отличие от своего покойного отца он относился к простым людям так же, как и к господам, не выделяя среди них никого, если только они не совершают что-то хорошее для других или для города. Сам же господин Двельтонь активно занимался благотворительностью, а именно – помогал сиротам и больным, а также давал беспроцентную ссуду начинающим ремесленникам, которые должны были вернуть деньги только в случае успеха их торговли. Этот человек был своего рода идеалистом, поэтому стремился изменить не только себя, но и других.
Долгие годы господин Двельтонь пытался бороться с пороками своего города, желая привить людям добродетель и порядочность, и, казалось бы, даже преуспел в этом, однако приезд «двуглавого Точи» свел на нет все его многолетние старания. В городе словно поселился невидимый паразит ненависти ко всем, кто хоть немного отличался от «нормального» человека, и «двуглавый Точи», разгуливающий по улицам города, действовал не иначе как катализатор. Зверское убийство троих шутников, которые хотели всего лишь позабавиться с уродом, вызвало у Родона странный резонанс. С одной стороны, он был поражен жестокостью и хладнокровием убийцы, но, с другой стороны, – эти мысли Двельтонь отталкивал от себя с особенной тщательностью – мужчина злорадствовал, что хоть кто-то в этом городе получил по заслугам.
Именно за этими мыслями Родона и застал появившийся на пороге врач.
– Эристель, друг мой, мне так неудобно отвлекать вас в праздничный день, – произнес Двельтонь мягко, но при этом достаточно холодно, чтобы лекарь не заблуждался в дружелюбии собеседника. Феодал поднялся с места и направился навстречу гостю, протягивая ему руку. – Высшие силы никак не желают щадить мою старшую дочь, и она вновь захворала. Приступ дурноты повторился утром и до сих пор не прошел, и я не нашел другого выхода, кроме как снова пригласить вас в свой дом.
– Вы поступили правильно, господин Двельтонь, – ответил лекарь, скользнув беглым взглядом по комнате. В кабинете феодала появилось нечто необычное, и дело было далеко не в мебели, отчего Эристель слегка насторожился. Его взгляд на миг задержался на запечатанном письме, на котором красовался герб в виде орла, несущего в когтях свиток. Такой герб мог принадлежать только гильдии Аориана, и тот факт, что Двельтонь ведет переписку со столь известным мудрецом, не мог оставить равнодушным.
Тем временем Родон продолжал объясняться, но скорее из вежливости, нежели действительно испытывая неловкость за то, что его семья доставляет врачу неудобство.
