Жил-был когда-то давно отец. И была у него жена, и был сын.
Жила-была когда-то давно мать. И был у неё муж, и был сын.
Жил-был когда-то давно сын. И был у него отец, и была мать.
Жила-была когда-то давно семья. И был в ней отец, и была мать, и был сын.
У семьи должен быть дом. И был дом у семьи, когда-то давно был, но был. И семья давно была, и дом был. Да в том ли сказка?
Стоял дом на отшибе, и жила в доме семья. А на отшибе дом стоял, потому что пришлая семья была, не той земли, что там была. А где чужакам жить, как не на отшибе?
Как семья жила – о том кому интересно в сказке читать? Жила и жила, тужила и не очень, а порой и совсем не тужила. Жила.
Чем занималась семья – чем и все семьи. Кормила себя, кормила и землю, одевала себя, одевала и землю зерном. Земля как семья: не покормишь – не пожнёшь.
И ездил отец на ярмарку, и ездил сын на ярмарку. И ездил отец к кузнецу, и ездил сын к кузнецу. В разные места ездил отец, и в разные места ездил сын. Хотя как ездили – ходили.
И стал замечать отец, что не такой сын стал. Какой не такой – не мог сказать, а вот не такой – и всё тут.
И стал замечать сын, что не такой отец стал. Какой не такой – не мог сказать, а вот не такой – и всё тут.
И стала замечать мать, что отец и сын не такие стали. Какие не такие – не могла сказать, а вот не такие – и всё тут.
Вроде и тот же сын, а не тот. То глазом зыркнет, то оскалится, а то и рыкнет.
Вроде и тот же отец, а не тот. То глазом зыркнет, то оскалится, а то и рыкнет.
И стал отец за сыном следить, а сын за отцом. А мать за ними обоими.
И стал отец бояться сына, и уходить в баню спать. Говорил, что храпит тот сильно.
И стал сын бояться отца, и уходить в баню спать. Говорил, что храпит тот сильно.
И так и повелось: одну ночь отец в бане спит, одну сын. Одну сын, одну отец. Закроются там на засов, и спят спокойно, а так бы как уснули?
А как иначе спать отцу? Понял отец-то, что как сын на ярмарку съездил в тот раз, так упырём и вернулся. Как так – упырём? Да вот так, такая уж, видно, доля. И боялся шибко за себя отец. А за мать почему-то нет. Всё чудилось ему, что именно по его душу упырь вернулся.
А как иначе спать сыну? Понял сын-то, что как отец на ярмарку съездил в тот раз, так упырём и вернулся. Как так – упырём? Да вот так, такая уж, видно, доля. И боялся шибко за себя сын. А за мать почему-то нет. Всё чудилось ему, что именно по его душу упырь вернулся.
А мать смотрела на это всё, смотрела и молчала.
Сын с отцом так уж привыкли спать в бане, что и забыли, когда вместе спали, в одном доме. Днём-то не страшно друг с другом, упырь зла не причинит. А ночью – пусть только попробует в баню пролезть, там и кол осиновый, и крест наготове.
Молчала мать, молчала, а однажды вдруг взяла и ушла спать в баню. Никому слова не сказала, а потом уж и поздно стало – засов изнутри закрыла. Как ни кричали, как ни выспрашивали, на всё один ответ был – хочу, дескать, и я ночь хоть раз в бане провести, не всё ж вам одним.
Походили отец и сын вокруг бани, покричали, постучали, а что делать? Пошли домой. А там уж и ночь в окна стучится. Злая ночь, тёмная, луна только мертвенная из-за туч искрит. Душно на душе и страшно. А как иначе-то, если упырь рядом?
Легли оба они и делают вид, что спят. А каждый из-под век приглядывает за другим. Закрой только глаза, дай сну собой овладеть – и накинется на тебя упырь. Какой уж тут сон?
Да только вот привык отец спать каждую ночь сладко – то в доме, когда сын в бане, то в бане, когда сын дома. И как ни боялся, а сон сморил его в самую темноту глухую.
Да только вот привык сын спать каждую ночь сладко – то в доме, когда отец в бане, то в бане, когда отец дома. И как ни боялся, а сон сморил его в самую темноту глухую.
А утром проснулся отец от ужаса – а свет в глаза Божий светит. Пощупал себя, потрогал – цел. И упырём не стал. Так это что ж? Взглянул на сына. И не упырь он, значит? Стыдно стало ему и грустно. Понял он, что просто чужим сын был, а упырём и не был.
И утром проснулся сын от ужаса – а свет в глаза Божий светит. Пощупал себя, потрогал – цел. И упырём не стал. Так это что ж? Взглянул на отца. И не упырь он, значит? Стыдно стало ему и грустно. Понял он, что просто чужим отец был, а упырём и не был.
Вернулась мать из бани, посмотрела на отца с сыном и говорит: “Ну что, проснулись, дурни? Не померли? Пошли дела делать, нечего дурака валять”.
Ну и пошли. И отец пошёл, и сын пошёл. Мать-то права, как всегда. Только время теряли да от страха тряслись.
А там уж и снова родными станут, а не упырями друг другу. И сын отцу, и отец сыну.
Но это уже совсем другая сказка.
Жила-была когда-то давно мать. И был у неё муж, и был сын.
Жил-был когда-то давно сын. И был у него отец, и была мать.
Жила-была когда-то давно семья. И был в ней отец, и была мать, и был сын.
У семьи должен быть дом. И был дом у семьи, когда-то давно был, но был. И семья давно была, и дом был. Да в том ли сказка?
Стоял дом на отшибе, и жила в доме семья. А на отшибе дом стоял, потому что пришлая семья была, не той земли, что там была. А где чужакам жить, как не на отшибе?
Как семья жила – о том кому интересно в сказке читать? Жила и жила, тужила и не очень, а порой и совсем не тужила. Жила.
Чем занималась семья – чем и все семьи. Кормила себя, кормила и землю, одевала себя, одевала и землю зерном. Земля как семья: не покормишь – не пожнёшь.
И ездил отец на ярмарку, и ездил сын на ярмарку. И ездил отец к кузнецу, и ездил сын к кузнецу. В разные места ездил отец, и в разные места ездил сын. Хотя как ездили – ходили.
И стал замечать отец, что не такой сын стал. Какой не такой – не мог сказать, а вот не такой – и всё тут.
И стал замечать сын, что не такой отец стал. Какой не такой – не мог сказать, а вот не такой – и всё тут.
И стала замечать мать, что отец и сын не такие стали. Какие не такие – не могла сказать, а вот не такие – и всё тут.
Вроде и тот же сын, а не тот. То глазом зыркнет, то оскалится, а то и рыкнет.
Вроде и тот же отец, а не тот. То глазом зыркнет, то оскалится, а то и рыкнет.
И стал отец за сыном следить, а сын за отцом. А мать за ними обоими.
И стал отец бояться сына, и уходить в баню спать. Говорил, что храпит тот сильно.
И стал сын бояться отца, и уходить в баню спать. Говорил, что храпит тот сильно.
И так и повелось: одну ночь отец в бане спит, одну сын. Одну сын, одну отец. Закроются там на засов, и спят спокойно, а так бы как уснули?
А как иначе спать отцу? Понял отец-то, что как сын на ярмарку съездил в тот раз, так упырём и вернулся. Как так – упырём? Да вот так, такая уж, видно, доля. И боялся шибко за себя отец. А за мать почему-то нет. Всё чудилось ему, что именно по его душу упырь вернулся.
А как иначе спать сыну? Понял сын-то, что как отец на ярмарку съездил в тот раз, так упырём и вернулся. Как так – упырём? Да вот так, такая уж, видно, доля. И боялся шибко за себя сын. А за мать почему-то нет. Всё чудилось ему, что именно по его душу упырь вернулся.
А мать смотрела на это всё, смотрела и молчала.
Сын с отцом так уж привыкли спать в бане, что и забыли, когда вместе спали, в одном доме. Днём-то не страшно друг с другом, упырь зла не причинит. А ночью – пусть только попробует в баню пролезть, там и кол осиновый, и крест наготове.
Молчала мать, молчала, а однажды вдруг взяла и ушла спать в баню. Никому слова не сказала, а потом уж и поздно стало – засов изнутри закрыла. Как ни кричали, как ни выспрашивали, на всё один ответ был – хочу, дескать, и я ночь хоть раз в бане провести, не всё ж вам одним.
Походили отец и сын вокруг бани, покричали, постучали, а что делать? Пошли домой. А там уж и ночь в окна стучится. Злая ночь, тёмная, луна только мертвенная из-за туч искрит. Душно на душе и страшно. А как иначе-то, если упырь рядом?
Легли оба они и делают вид, что спят. А каждый из-под век приглядывает за другим. Закрой только глаза, дай сну собой овладеть – и накинется на тебя упырь. Какой уж тут сон?
Да только вот привык отец спать каждую ночь сладко – то в доме, когда сын в бане, то в бане, когда сын дома. И как ни боялся, а сон сморил его в самую темноту глухую.
Да только вот привык сын спать каждую ночь сладко – то в доме, когда отец в бане, то в бане, когда отец дома. И как ни боялся, а сон сморил его в самую темноту глухую.
А утром проснулся отец от ужаса – а свет в глаза Божий светит. Пощупал себя, потрогал – цел. И упырём не стал. Так это что ж? Взглянул на сына. И не упырь он, значит? Стыдно стало ему и грустно. Понял он, что просто чужим сын был, а упырём и не был.
И утром проснулся сын от ужаса – а свет в глаза Божий светит. Пощупал себя, потрогал – цел. И упырём не стал. Так это что ж? Взглянул на отца. И не упырь он, значит? Стыдно стало ему и грустно. Понял он, что просто чужим отец был, а упырём и не был.
Вернулась мать из бани, посмотрела на отца с сыном и говорит: “Ну что, проснулись, дурни? Не померли? Пошли дела делать, нечего дурака валять”.
Ну и пошли. И отец пошёл, и сын пошёл. Мать-то права, как всегда. Только время теряли да от страха тряслись.
А там уж и снова родными станут, а не упырями друг другу. И сын отцу, и отец сыну.
Но это уже совсем другая сказка.
