Даже смешно становится, когда представляю, как эта гламурная фифа, ссутулившись, накрашенными губками ловит из бумажного стаканчика вермишель, накрученную на одноразовую вилку. Эмилия сама выходит навстречу. Смотрит на меня внимательно, как на незнакомца, потом спрашивает:
– Ты в порядке?
С улыбкой киваю. Пусть не знает, что у меня не получилось – ей же лучше будет. Тогда она обнимает моё лицо ладонями и спрашивает:
– Ты точно не хочешь?
Мотаю головой и снова улыбаюсь. Её карие глаза таинственно красивы, но триппер…
– Извини ещё раз. Мне пора. Я взял диск. Если захочешь – верну после просмотра.
Эмилия злорадно улыбается чуть набок, руки соскальзывают с моего лица, сама она отступает на шаг.
– Ты не сможешь!
Истерично смеётся, запрокинув голову и потряхивая блондинистыми кудряшками. Я снисходительно смотрю на неё, осознавая, насколько она не в себе.
– Прощай, – говорю и ухожу.
До своей квартиры почти бегу. Я в предвкушении развязки, и всё, что для этого нужно, у меня теперь есть!
На этаже темно – кроме меня лампочку ввернуть некому, в соседях две старушки. Перепрыгиваю дырявую ступеньку и оказываюсь у двери. Ищу по карманам ключ, но его нигде нет. Оставил в машине? Выронил у Эмилии? Забыл дома? Замираю, пытаюсь вспомнить. Вдруг за спиной слышу звон. Резко оборачиваюсь и чуть не вскрикиваю. Пот прошибает мгновенно, сердце бешено колотится. Из темноты угла на блёклый свет лампочки этажом выше тянется морщинистая рука, держащая в костлявых пальцах связку ключей. Больше ничего не видно, кажется, что рука висит в воздухе.
– Вацлав, – скрипит из угла старческий голос. – Ты забыл ключи в двери, когда убегал.
Ещё не до конца успокоившись, утираю мокрый лоб рукавом и отвечаю:
– Спасибо, госпожа Миткова. Что бы я без вас делал, – осторожно забираю у неё ключи, случайно касаясь сухой тонкой кожи, натянутой на косточки пальцев. Договариваю, торопливо отпирая дверь: – Я вверну лампочку завтра, обещаю! Сегодня много дел.
Она уползает к своей двери, бормоча:
– Понимаю, вы, молодые – занятые. До стариков дела нет. В такой кромешной тьме нога провалится в дыру, и полечу в последний путь. Кто спасёт? Святой Георги если только…
Обернувшись, вижу, как она входит в тонкую щель света своей приоткрытой двери. Чёрный силуэт просачивается туда, куда обычный человек уместиться просто не сможет. По мокрой спине под прилипшей рубашкой пробегает холодок. Быстро закрываю дверь и запираюсь на всякий случай.
На ощупь передвигаюсь по коридору, взяв за ориентир красные цифры часов на кухне. Есть что-то аномальное в их свете – слишком далеко он распространяется. Дотягиваюсь до выключателя, но замираю. В шаге от меня, у самого пола, что-то шуршит и хрустит одновременно. Первое моё желание – отпрыгнуть, но я держу себя в руках. Щёлкаю выключателем, зажигается непривычно яркий свет. Опускаю взгляд и вижу, как на меня смотрят две пары зелёных кошачьих глаз.
– Васька! Мурыська! – восклицаю с широкой улыбкой облегчения. – Заразы!
Кошаки продолжают грызть сухой корм. По звукам напоминает больших крыс. Махаю рукой и прохожу в комнату. Тихо, немного не прибрано, но лучше, чем у Эмилии. Кладу ноутбук на кровать и снимаю куртку. Хоть и устал, но сейчас не до сна – начинается самое интересное! Запускаю компьютер, диск наготове. Ещё немного, ещё минуточка… Всё! Приступаю.
Та же иконка, то же расширение без названия. Знаем мы, как это делается, тоже мне! Кликаю дважды. В дисководе шипение, потом гудение сильнее обычного. Система зависает. Вдруг громкий хлопок, словно что-то взорвалось в системном блоке. Открываю дисковод – блин! Диск лопнул. Может, от плохой центровки, может, от перепада температур… На ковёр высыпается разноцветная блестящая пыль, выпадают треугольные куски пластика. Выглядит, как осколки сказочного зеркала. Не вылезая из-под стола, матерюсь с каждой секундой всё сильнее и злее. Постепенно доходит, что это была единственная копия вируса, доступная мне! Бережно выстроенный зАмок рушится, греющая душу мысль о популярности со скоростью ракеты улетает в никуда. Я готов заорать во всю глотку, но отвлекает голос с кухни:
– Двадцать три часа ровно, – сообщает Маришка.
– Знаю, блин, знаю! Заткнись уже!
Кровь пульсирует в голове, волной накатывает жар – я слишком долго наклонённый.
– Двадцать три часа ровно, – повторяет Маришка.
Удивляюсь. Осторожно разгибаюсь и прислушиваюсь.
– Двадцать три часа ровно.
Ещё раз? Что такое? Иду в кухню и в темноте уже вижу, как дёргается красная цифра. Единица, ноль, единица, ноль, единица, ноль. Включаю свет, хватаю часы и внимательно слежу за цифрой.
– Двадцать три часа ровно. Двадцать три часа ровно. Двадцать три часа ровно. Двадцать три часа ровно.
Электронная речь ускоряется, голос становится всё тоньше и, в конце концов, слова сливаются в сплошной оглушающий писк. Он режет мне слух, и я роняю часы на пол. Они разлетаются на части и замолкают. Не отрываясь, смотрю на уцелевшее табло – единица, ноль, единица, ноль.
– Ты не сможешь! – грубо тянут часы.
Я отшагиваю, растопырив руки, и задеваю посуду на столе. Она со звоном разбивается. Не дышу, и чую нутром только ускорившееся биение собственного сердца. Поджилки трясутся. Решаюсь бежать, но тут передо мной возникает женская полуобнажённая фигура. Торможу, отклоняюсь и чуть не падаю. Передо мной в одном белье стоит Эмилия, смеётся, потряхивая рыжими кудряшками. Впиваюсь в неё взглядом, и тут из моего горла непроизвольно извергается рвота. Эмилия, всплеснув руками, вскрикивает и смотрит на себя: бюстгальтер в моей крови, по животу и ляжкам стекают густые красные струи. Она ещё раз запоздало вскрикивает и переводит на меня округлившиеся глаза.
– Началось… – выдавливает одно слово.
Я в панике отталкиваю её и выбегаю прочь из её квартиры. Да, я был в её доме. Как это вышло – не знаю. Абсолютно не понимаю… Только что был у себя на кухне, и вдруг… Выбегаю из подъезда. Желудок сводит от спазмов, подбородок холодит от крови, смешанной со слизью. Утираюсь рукавом. От частого дыхания носоглотка пересыхает, и холодный воздух начинает продираться внутрь, как ёрш для чистки бутылок. В глазах чередуются красно-белые вспышки, из-за которых не разобрать дороги. Добегаю до машины, возле неё блюю кровью ещё раз. Нет, в таком состоянии не смогу ехать – заползаю в салон, вызываю такси.
К его приезду уже более-менее успокаиваюсь, мне становится получше, но голова теперь жутко кружится и просто раскалывается от боли в затылке. Шофёр бурчит что-то про мой ужасный вид, наверное, думает, что я пьян. Говорю ему адрес и откидываюсь на заднем сидении.
В какой именно момент это началось? Я посмотрел вирус у Эмилии дома? Или у себя? Хватаюсь за карман и понимаю – раз диск в кармане, значит, у себя дома я ещё не был.
– Вирус подействовал... Я его всё-таки запустил, – шепчу вслух.
Внутри холодеет, снова накатывает тошнота. Дышу глубже, чтобы перебить противные пугающие позывы. Я словно сердце проглотил, и теперь оно застряло в горле. А ещё этот горьковатый вкус желчи… Думать о чём-то, кроме своего состояния, я не могу. Слежу за собой внимательно, верчу головой по окнам, пытаясь заметить что-то странное или наоборот, убедиться, что пока всё в норме.
По прибытию, расплачиваюсь с таксистом и выскакиваю из ароматного душного плена салона в темноту и свежесть улицы. Взбегаю по лестнице на свой этаж, бросаюсь к двери, но вспоминаю, что утром забыл ключи в замке, и госпожа Миткова должна вот-вот мне их передать. Или это была галлюцинация, не имеющая ничего общего с правдой? В углу шуршит. Спустя секунду понимаю, что это не шуршание, а тихое хихиканье, похожее на звук сминающейся кальки.
– Госпожа Миткова, это вы? – решаюсь спросить.
Хихиканье раздваивается. Оборачиваюсь. В углу на одном уровне зажигаются две лампочки. Их тусклый свет освещает старушечьи пальцы, держащие цоколи, и сморщенные лица моих соседок – госпожи Митковой и госпожи Братковой. Их рты растянуты в неестественной улыбке – идеальном полукруге, до отказа набитом зубами. Четыре глаза в цвет кожи смотрят на меня с усмешкой. Соседки не близняшки, но выглядят совершенно одинаковыми. Свет делает их морщины настолько глубокими, что разграничивают части, из которых и составляется лицо. Я вжимаюсь в дверь и не могу ничего делать, кроме как просто смотреть.
– До стариков дела нет. В такой кромешной тьме ноги провалятся в дыру, и полетим в последний путь, – скрипит голос Митковой, как несмазанный вентиль на трубе. Её рот при этом раскрывается, как у щелкунчика – челюсти с ровными зубами раздвигаются, как заслонки, и ходят вверх-вниз. Потом раздаётся резкий звук, будто ворону придавили ботинком, и колбы лампочек изнутри заливаются кровью. Всё вокруг окрашивается в красный. Я с придыханием вскрикиваю от неожиданности и бегаю глазами по чёрно-красной темноте. Старушки срываются с места в направлении лестницы, делают пару шагов и падают. Вместе с лампочками кубарем катятся вниз, не переставая смеяться смехом, пробирающим меня до костей. Я разворачиваюсь к двери, сжав до хруста челюсти, и скуля от напряжения, дёргаю за ручку. Что-то звенит. Нащупываю торчащую в замке связку. Дрожащими руками проворачиваю ключ, вваливаюсь в квартиру, тут же запираю дверь и шарахаюсь от неё.
Замираю и прислушиваюсь. Никаких звуков. Кажется, всё успокоилось. Расслабляюсь. Ноги, как спички, ломаются в коленях, я упираюсь в стену и сползаю на пол. Дыхание всё ещё неровное, но стараюсь вернуть его в норму. Горячая волна одна за другой омывает тело, растекаясь по нему холодным потом. Мокрой поясницей ощущаю сквозняк и решаю встать.
Включаю свет и мгновенно прищуриваюсь от рези в глазах. Стягиваю ботинки, сбрасываю куртку и иду в комнату. Мне нужно присесть. Чувствую, как в желудке постепенно образуется дыра, мышцы напрягаются, а горло сдавливает спазм. Бегу в туалет, сшибая углы, наступая на кота, попавшегося под ноги. Бросаюсь к унитазу, но вдруг слышу с кухни женский голос. Он звучит приглушённо, как сквозь толщу воды. Часы? Я же их… Или… Я запутался! Позыв отступает, я поднимаюсь на ноги и передвигаю себя на кухню – проверить.
Ни следа от прошлого безумия, всё как было раньше. Посуда не разбита, часы тоже. Цифры на них не мерцают, не меняются… Всё хорошо. Всё спокойно. Стою, медленно вдыхаю, медленно выдыхаю. Сердце стучит размеренно – всё в порядке.
– Вацлав…
Слышу своё имя, произнёсенное голосом Маришки. Не той, электронной, что стоит на подоконнике, а моей Маришки, живой, настоящей! Как суслик верчу головой из стороны в сторону, не понимая, что происходит.
– Вацлав, посмотри на меня, я здесь!
На мгновение замираю и понимаю, откуда голос. Поворачиваюсь к часам, на которых теперь нет цифр – только 4 полоски, разделённые двоеточием.
– Маришка? – произношу не своим голосом – слишком сильно удивлён.
– Да, это я.
– Но… – Вспоминаю про действие вируса. Злорадно щерюсь. – Поня-я-я-ятно! – потягиваю весело. – Что ты хочешь сказать мне… Маришка?
– Хочу поговорить о том, о чём ты давно думаешь, Вацлав.
Стою, не шевелясь. Только улыбка постепенно тает, как мороженное. Отодвигаю на задний план мысль о том, что всё происходящее больше походит на бред или безумие. Мне становится интересно.
– А о чём я думаю, Маришка? – допытываюсь.
– Ты думаешь о том, чтобы вернуть меня.
– А вот и нет! А вот и нет!
Ликую, как ребёнок, который провёл взрослого. Понимаю, что мозг мой медленно превращается в сладкую вату, я теряю ощущение реальности, правдивости и здравости.
– Тогда, может, ты думаешь о том, чтобы сделать мне больно?
Услышав это, давлюсь улыбкой, руки безвольно повисают вдоль туловища. Превращаюсь в оловянного солдатика. Как ноги до сих пор меня держат?
– Помнишь, почему я ушла, Вацлав? – продолжают часы, единожды мигая полосками, словно моргнув.
Как я могу забыть? После того случая всё пошло наперекосяк, тогда я навсегда изменился для моей любимой Маришки, став для неё монстром.
Мы, лёжа в кровати, обсуждали свои тайные желания. Я урчал ей на ушко сначала о самых безобидных вещах. Всего лишь лёгкая пикантность. Она хихикала, тянула "О-о-о-о!" и слегка краснела. Когда я перешёл к самому сокровенному, лицо её поменялось. Моя фантазия шокировала её. Маришка отстранилась и посмотрела так, словно видела в первый раз.
– Ты не шутишь?
Я соблазнительно улыбнулся и подмигнул.
– Нет, детка. Попробуем?
– Нет конечно! – возмутилась она и отодвинулась. – Как ты вообще мог подумать, что я соглашусь на такое? Я не какая-нибудь там…
– Да ладно тебе! Слышал, от этого удовольствие сильнее! Давай попробуем? – уговаривал.
– Нет, нет и нет! – Она свела брови, собираясь вскочить с постели.
Тогда я поймал её за руку и против воли потянул к себе.
– Не упрямься, детка. Один разочек!
Навалился всем телом и укусил её за ушко. Она стала вырываться, отпихивать меня, но это только раззадоривало. Я обхватил её горло и сжал. Глаза Маришки вспыхнули животным страхом, длинные ногти впились в меня, а я довольно улыбался, наблюдая. Мой мозг был распален похотью, жгучим желанием сделать ей больно. Она беззвучно открыла красивый ротик, и я залез в него языком, одновременно с этим пытаясь пальцем забраться в неё, чтобы подготовить.
Воспоминания обрываются, я возвращаюсь в реальность.
– Именно после того случая я поняла, что ты использовал меня, только и всего. Тебе нужно было кем-то управлять, за счёт кого-то удовлетворять извращённую похоть и потребность в господстве. Ты не любил меня!
– Нет! – отвечаю зло и твёрдо. – Я любил тебя!
Челюсть сводит от судороги, с шипением цежу воздух сквозь зубы. Костяшки белеют от того, с какой силой я сжимаю кулаки, впав в ярость.
– К кому та ненависть, которая разъедает тебя сейчас? – голос становится бесстрастным и монотонным. – Ты ненавидишь меня. Ты ревнуешь, что я с другим, а тебе не досталась. Ты эгоист, Вацлав, собственник до мозга костей. Ты любишь побеждать, а я стала твоим главным поражением. За это ты не простил меня и по сей день. Вспомни, Вацлав, как сотни раз представлял сцены насилия надо мной, как хотел уничтожить меня как личность, чтобы я не сопротивлялась, а была твоей куклой-пустышкой, в которую ты спускал бы…
– Заткнись!
Бросаюсь к часам, хватаю их скользкими от пота руками и изо всех сил сжимаю, желая раздавить. У меня не выходит. Тогда с размаху бросаю их на пол, начинаю топтать, превращая в кашу из деталей.
– Заткнись, сука! Заткнись!
Топот заглушает мой рёв, но слышу прерывистое хрипение умирающего механизма – он смеётся надо мной из динамика-глотки. С особым остервенением давлю его, как поганое насекомое.
Наконец, останавливаюсь. По всей кухне разбрызганы серые капли пластиковой крови, табло превратилось в красноватую пыль, сломанные зелёные микросхемы-мозги поблёскивают золотым. Чувствую облегчение и отступаю. Меня уже не трясёт ни от ярости, ни от страха. Я смирился с реальностью. Или галлюцинацией, не важно. Ухожу с кухни, бреду по коридору, останавливаюсь в прихожей возле куртки.
– Ты в порядке?
С улыбкой киваю. Пусть не знает, что у меня не получилось – ей же лучше будет. Тогда она обнимает моё лицо ладонями и спрашивает:
– Ты точно не хочешь?
Мотаю головой и снова улыбаюсь. Её карие глаза таинственно красивы, но триппер…
– Извини ещё раз. Мне пора. Я взял диск. Если захочешь – верну после просмотра.
Эмилия злорадно улыбается чуть набок, руки соскальзывают с моего лица, сама она отступает на шаг.
– Ты не сможешь!
Истерично смеётся, запрокинув голову и потряхивая блондинистыми кудряшками. Я снисходительно смотрю на неё, осознавая, насколько она не в себе.
– Прощай, – говорю и ухожу.
До своей квартиры почти бегу. Я в предвкушении развязки, и всё, что для этого нужно, у меня теперь есть!
На этаже темно – кроме меня лампочку ввернуть некому, в соседях две старушки. Перепрыгиваю дырявую ступеньку и оказываюсь у двери. Ищу по карманам ключ, но его нигде нет. Оставил в машине? Выронил у Эмилии? Забыл дома? Замираю, пытаюсь вспомнить. Вдруг за спиной слышу звон. Резко оборачиваюсь и чуть не вскрикиваю. Пот прошибает мгновенно, сердце бешено колотится. Из темноты угла на блёклый свет лампочки этажом выше тянется морщинистая рука, держащая в костлявых пальцах связку ключей. Больше ничего не видно, кажется, что рука висит в воздухе.
– Вацлав, – скрипит из угла старческий голос. – Ты забыл ключи в двери, когда убегал.
Ещё не до конца успокоившись, утираю мокрый лоб рукавом и отвечаю:
– Спасибо, госпожа Миткова. Что бы я без вас делал, – осторожно забираю у неё ключи, случайно касаясь сухой тонкой кожи, натянутой на косточки пальцев. Договариваю, торопливо отпирая дверь: – Я вверну лампочку завтра, обещаю! Сегодня много дел.
Она уползает к своей двери, бормоча:
– Понимаю, вы, молодые – занятые. До стариков дела нет. В такой кромешной тьме нога провалится в дыру, и полечу в последний путь. Кто спасёт? Святой Георги если только…
Обернувшись, вижу, как она входит в тонкую щель света своей приоткрытой двери. Чёрный силуэт просачивается туда, куда обычный человек уместиться просто не сможет. По мокрой спине под прилипшей рубашкой пробегает холодок. Быстро закрываю дверь и запираюсь на всякий случай.
На ощупь передвигаюсь по коридору, взяв за ориентир красные цифры часов на кухне. Есть что-то аномальное в их свете – слишком далеко он распространяется. Дотягиваюсь до выключателя, но замираю. В шаге от меня, у самого пола, что-то шуршит и хрустит одновременно. Первое моё желание – отпрыгнуть, но я держу себя в руках. Щёлкаю выключателем, зажигается непривычно яркий свет. Опускаю взгляд и вижу, как на меня смотрят две пары зелёных кошачьих глаз.
– Васька! Мурыська! – восклицаю с широкой улыбкой облегчения. – Заразы!
Кошаки продолжают грызть сухой корм. По звукам напоминает больших крыс. Махаю рукой и прохожу в комнату. Тихо, немного не прибрано, но лучше, чем у Эмилии. Кладу ноутбук на кровать и снимаю куртку. Хоть и устал, но сейчас не до сна – начинается самое интересное! Запускаю компьютер, диск наготове. Ещё немного, ещё минуточка… Всё! Приступаю.
Та же иконка, то же расширение без названия. Знаем мы, как это делается, тоже мне! Кликаю дважды. В дисководе шипение, потом гудение сильнее обычного. Система зависает. Вдруг громкий хлопок, словно что-то взорвалось в системном блоке. Открываю дисковод – блин! Диск лопнул. Может, от плохой центровки, может, от перепада температур… На ковёр высыпается разноцветная блестящая пыль, выпадают треугольные куски пластика. Выглядит, как осколки сказочного зеркала. Не вылезая из-под стола, матерюсь с каждой секундой всё сильнее и злее. Постепенно доходит, что это была единственная копия вируса, доступная мне! Бережно выстроенный зАмок рушится, греющая душу мысль о популярности со скоростью ракеты улетает в никуда. Я готов заорать во всю глотку, но отвлекает голос с кухни:
– Двадцать три часа ровно, – сообщает Маришка.
– Знаю, блин, знаю! Заткнись уже!
Кровь пульсирует в голове, волной накатывает жар – я слишком долго наклонённый.
– Двадцать три часа ровно, – повторяет Маришка.
Удивляюсь. Осторожно разгибаюсь и прислушиваюсь.
– Двадцать три часа ровно.
Ещё раз? Что такое? Иду в кухню и в темноте уже вижу, как дёргается красная цифра. Единица, ноль, единица, ноль, единица, ноль. Включаю свет, хватаю часы и внимательно слежу за цифрой.
– Двадцать три часа ровно. Двадцать три часа ровно. Двадцать три часа ровно. Двадцать три часа ровно.
Электронная речь ускоряется, голос становится всё тоньше и, в конце концов, слова сливаются в сплошной оглушающий писк. Он режет мне слух, и я роняю часы на пол. Они разлетаются на части и замолкают. Не отрываясь, смотрю на уцелевшее табло – единица, ноль, единица, ноль.
– Ты не сможешь! – грубо тянут часы.
Я отшагиваю, растопырив руки, и задеваю посуду на столе. Она со звоном разбивается. Не дышу, и чую нутром только ускорившееся биение собственного сердца. Поджилки трясутся. Решаюсь бежать, но тут передо мной возникает женская полуобнажённая фигура. Торможу, отклоняюсь и чуть не падаю. Передо мной в одном белье стоит Эмилия, смеётся, потряхивая рыжими кудряшками. Впиваюсь в неё взглядом, и тут из моего горла непроизвольно извергается рвота. Эмилия, всплеснув руками, вскрикивает и смотрит на себя: бюстгальтер в моей крови, по животу и ляжкам стекают густые красные струи. Она ещё раз запоздало вскрикивает и переводит на меня округлившиеся глаза.
– Началось… – выдавливает одно слово.
Я в панике отталкиваю её и выбегаю прочь из её квартиры. Да, я был в её доме. Как это вышло – не знаю. Абсолютно не понимаю… Только что был у себя на кухне, и вдруг… Выбегаю из подъезда. Желудок сводит от спазмов, подбородок холодит от крови, смешанной со слизью. Утираюсь рукавом. От частого дыхания носоглотка пересыхает, и холодный воздух начинает продираться внутрь, как ёрш для чистки бутылок. В глазах чередуются красно-белые вспышки, из-за которых не разобрать дороги. Добегаю до машины, возле неё блюю кровью ещё раз. Нет, в таком состоянии не смогу ехать – заползаю в салон, вызываю такси.
К его приезду уже более-менее успокаиваюсь, мне становится получше, но голова теперь жутко кружится и просто раскалывается от боли в затылке. Шофёр бурчит что-то про мой ужасный вид, наверное, думает, что я пьян. Говорю ему адрес и откидываюсь на заднем сидении.
В какой именно момент это началось? Я посмотрел вирус у Эмилии дома? Или у себя? Хватаюсь за карман и понимаю – раз диск в кармане, значит, у себя дома я ещё не был.
– Вирус подействовал... Я его всё-таки запустил, – шепчу вслух.
Внутри холодеет, снова накатывает тошнота. Дышу глубже, чтобы перебить противные пугающие позывы. Я словно сердце проглотил, и теперь оно застряло в горле. А ещё этот горьковатый вкус желчи… Думать о чём-то, кроме своего состояния, я не могу. Слежу за собой внимательно, верчу головой по окнам, пытаясь заметить что-то странное или наоборот, убедиться, что пока всё в норме.
По прибытию, расплачиваюсь с таксистом и выскакиваю из ароматного душного плена салона в темноту и свежесть улицы. Взбегаю по лестнице на свой этаж, бросаюсь к двери, но вспоминаю, что утром забыл ключи в замке, и госпожа Миткова должна вот-вот мне их передать. Или это была галлюцинация, не имеющая ничего общего с правдой? В углу шуршит. Спустя секунду понимаю, что это не шуршание, а тихое хихиканье, похожее на звук сминающейся кальки.
– Госпожа Миткова, это вы? – решаюсь спросить.
Хихиканье раздваивается. Оборачиваюсь. В углу на одном уровне зажигаются две лампочки. Их тусклый свет освещает старушечьи пальцы, держащие цоколи, и сморщенные лица моих соседок – госпожи Митковой и госпожи Братковой. Их рты растянуты в неестественной улыбке – идеальном полукруге, до отказа набитом зубами. Четыре глаза в цвет кожи смотрят на меня с усмешкой. Соседки не близняшки, но выглядят совершенно одинаковыми. Свет делает их морщины настолько глубокими, что разграничивают части, из которых и составляется лицо. Я вжимаюсь в дверь и не могу ничего делать, кроме как просто смотреть.
– До стариков дела нет. В такой кромешной тьме ноги провалятся в дыру, и полетим в последний путь, – скрипит голос Митковой, как несмазанный вентиль на трубе. Её рот при этом раскрывается, как у щелкунчика – челюсти с ровными зубами раздвигаются, как заслонки, и ходят вверх-вниз. Потом раздаётся резкий звук, будто ворону придавили ботинком, и колбы лампочек изнутри заливаются кровью. Всё вокруг окрашивается в красный. Я с придыханием вскрикиваю от неожиданности и бегаю глазами по чёрно-красной темноте. Старушки срываются с места в направлении лестницы, делают пару шагов и падают. Вместе с лампочками кубарем катятся вниз, не переставая смеяться смехом, пробирающим меня до костей. Я разворачиваюсь к двери, сжав до хруста челюсти, и скуля от напряжения, дёргаю за ручку. Что-то звенит. Нащупываю торчащую в замке связку. Дрожащими руками проворачиваю ключ, вваливаюсь в квартиру, тут же запираю дверь и шарахаюсь от неё.
Замираю и прислушиваюсь. Никаких звуков. Кажется, всё успокоилось. Расслабляюсь. Ноги, как спички, ломаются в коленях, я упираюсь в стену и сползаю на пол. Дыхание всё ещё неровное, но стараюсь вернуть его в норму. Горячая волна одна за другой омывает тело, растекаясь по нему холодным потом. Мокрой поясницей ощущаю сквозняк и решаю встать.
Включаю свет и мгновенно прищуриваюсь от рези в глазах. Стягиваю ботинки, сбрасываю куртку и иду в комнату. Мне нужно присесть. Чувствую, как в желудке постепенно образуется дыра, мышцы напрягаются, а горло сдавливает спазм. Бегу в туалет, сшибая углы, наступая на кота, попавшегося под ноги. Бросаюсь к унитазу, но вдруг слышу с кухни женский голос. Он звучит приглушённо, как сквозь толщу воды. Часы? Я же их… Или… Я запутался! Позыв отступает, я поднимаюсь на ноги и передвигаю себя на кухню – проверить.
Ни следа от прошлого безумия, всё как было раньше. Посуда не разбита, часы тоже. Цифры на них не мерцают, не меняются… Всё хорошо. Всё спокойно. Стою, медленно вдыхаю, медленно выдыхаю. Сердце стучит размеренно – всё в порядке.
– Вацлав…
Слышу своё имя, произнёсенное голосом Маришки. Не той, электронной, что стоит на подоконнике, а моей Маришки, живой, настоящей! Как суслик верчу головой из стороны в сторону, не понимая, что происходит.
– Вацлав, посмотри на меня, я здесь!
На мгновение замираю и понимаю, откуда голос. Поворачиваюсь к часам, на которых теперь нет цифр – только 4 полоски, разделённые двоеточием.
– Маришка? – произношу не своим голосом – слишком сильно удивлён.
– Да, это я.
– Но… – Вспоминаю про действие вируса. Злорадно щерюсь. – Поня-я-я-ятно! – потягиваю весело. – Что ты хочешь сказать мне… Маришка?
– Хочу поговорить о том, о чём ты давно думаешь, Вацлав.
Стою, не шевелясь. Только улыбка постепенно тает, как мороженное. Отодвигаю на задний план мысль о том, что всё происходящее больше походит на бред или безумие. Мне становится интересно.
– А о чём я думаю, Маришка? – допытываюсь.
– Ты думаешь о том, чтобы вернуть меня.
– А вот и нет! А вот и нет!
Ликую, как ребёнок, который провёл взрослого. Понимаю, что мозг мой медленно превращается в сладкую вату, я теряю ощущение реальности, правдивости и здравости.
– Тогда, может, ты думаешь о том, чтобы сделать мне больно?
Услышав это, давлюсь улыбкой, руки безвольно повисают вдоль туловища. Превращаюсь в оловянного солдатика. Как ноги до сих пор меня держат?
– Помнишь, почему я ушла, Вацлав? – продолжают часы, единожды мигая полосками, словно моргнув.
Как я могу забыть? После того случая всё пошло наперекосяк, тогда я навсегда изменился для моей любимой Маришки, став для неё монстром.
Мы, лёжа в кровати, обсуждали свои тайные желания. Я урчал ей на ушко сначала о самых безобидных вещах. Всего лишь лёгкая пикантность. Она хихикала, тянула "О-о-о-о!" и слегка краснела. Когда я перешёл к самому сокровенному, лицо её поменялось. Моя фантазия шокировала её. Маришка отстранилась и посмотрела так, словно видела в первый раз.
– Ты не шутишь?
Я соблазнительно улыбнулся и подмигнул.
– Нет, детка. Попробуем?
– Нет конечно! – возмутилась она и отодвинулась. – Как ты вообще мог подумать, что я соглашусь на такое? Я не какая-нибудь там…
– Да ладно тебе! Слышал, от этого удовольствие сильнее! Давай попробуем? – уговаривал.
– Нет, нет и нет! – Она свела брови, собираясь вскочить с постели.
Тогда я поймал её за руку и против воли потянул к себе.
– Не упрямься, детка. Один разочек!
Навалился всем телом и укусил её за ушко. Она стала вырываться, отпихивать меня, но это только раззадоривало. Я обхватил её горло и сжал. Глаза Маришки вспыхнули животным страхом, длинные ногти впились в меня, а я довольно улыбался, наблюдая. Мой мозг был распален похотью, жгучим желанием сделать ей больно. Она беззвучно открыла красивый ротик, и я залез в него языком, одновременно с этим пытаясь пальцем забраться в неё, чтобы подготовить.
Воспоминания обрываются, я возвращаюсь в реальность.
– Именно после того случая я поняла, что ты использовал меня, только и всего. Тебе нужно было кем-то управлять, за счёт кого-то удовлетворять извращённую похоть и потребность в господстве. Ты не любил меня!
– Нет! – отвечаю зло и твёрдо. – Я любил тебя!
Челюсть сводит от судороги, с шипением цежу воздух сквозь зубы. Костяшки белеют от того, с какой силой я сжимаю кулаки, впав в ярость.
– К кому та ненависть, которая разъедает тебя сейчас? – голос становится бесстрастным и монотонным. – Ты ненавидишь меня. Ты ревнуешь, что я с другим, а тебе не досталась. Ты эгоист, Вацлав, собственник до мозга костей. Ты любишь побеждать, а я стала твоим главным поражением. За это ты не простил меня и по сей день. Вспомни, Вацлав, как сотни раз представлял сцены насилия надо мной, как хотел уничтожить меня как личность, чтобы я не сопротивлялась, а была твоей куклой-пустышкой, в которую ты спускал бы…
– Заткнись!
Бросаюсь к часам, хватаю их скользкими от пота руками и изо всех сил сжимаю, желая раздавить. У меня не выходит. Тогда с размаху бросаю их на пол, начинаю топтать, превращая в кашу из деталей.
– Заткнись, сука! Заткнись!
Топот заглушает мой рёв, но слышу прерывистое хрипение умирающего механизма – он смеётся надо мной из динамика-глотки. С особым остервенением давлю его, как поганое насекомое.
Наконец, останавливаюсь. По всей кухне разбрызганы серые капли пластиковой крови, табло превратилось в красноватую пыль, сломанные зелёные микросхемы-мозги поблёскивают золотым. Чувствую облегчение и отступаю. Меня уже не трясёт ни от ярости, ни от страха. Я смирился с реальностью. Или галлюцинацией, не важно. Ухожу с кухни, бреду по коридору, останавливаюсь в прихожей возле куртки.
