ГЛАВА 1
Могилёвская губерния, 1871 год
Духота постепенно сменялась вечерней прохладой. Небольшой ветерок покачивал ветви старой липы, высаженной у самого дома. Её какой-то особенный, почти медовый запах наполнял всё вокруг. Хотелось, закрыв глаза, глубоко вдыхать этот невероятно манящий аромат. Именно он наполнял меня умиротворением, когда приезжала в наше старое поместье. И хотя дом уже давно не подновляли, тот всё ещё сохранял своё очарование. Наверное, благодаря воспоминаниям из детства. Именно тут я всегда ощущала себя счастливой.
Удобное кресло из ротанга, которое всегда так любила бабушка, немного скрипучее, но невероятно комфортное. Обтрепавшийся по краям плед…
И этот притягательный аромат липы. Всё как в детстве.
Бабушки уже с нами не было, но всё вокруг напоминало именно о ней.
Слуги, как и раньше, тихо сновали, накрывая на стол в малой гостиной, пока семейство переодевалось к обеду.
Вечерний выход. Как хорошо, что месье Ворт уже избавил нас от тяжёлых кринолинов, хотя и турнюры также не вызывали у меня большой любви. Навешивать огромную подушку себе поверх ягодичной мышцы – то ещё удовольствие. После долгих споров с мамa мне всё-таки удалось добиться замены этого элемента в моём гардеробе на обильные складки. Всё же избавиться от «утиного» силуэта было невозможно в силу модного веяния. Родительница просто такого бы не допустила. А моя любимая юбка-брюки вообще не нашла у неё понимания, хотя для меня была самым удобным вариантом.
Гостей сегодня не было. Не считать же гостем ближайшую родню – младшего брата папa, поэтому я смогла обойтись простым домашним платьем, даже без лишних складок. Лёгкое и светлое, как раз для тёплого летнего вечера.
Я уже давно сидела на веранде, наслаждаясь вечерней прохладой, но немного нервничала. Дядя приехал не спроста. Как мы и договаривались, он должен был решить вопрос с родителями о моей поездке. Я твёрдо решила ехать в Лондон, получать степень доктора медицины. Пока ещё это удавалось не каждой женщине, а ведь прошла уже бoльшая часть 19 девятнадцатого века. И хотя сама медицина развивалась, патриархальное общество не пропускало вперёд женщин. Но некоторым единицам удалось это сделать, и я мечтала о том же.
По словам дяди, никаких проблем с этим не предвидится, так как уже пару лет я помогала ему в губернской больнице. Это было предметом большой ревности между братьями, поскольку я упорно избегала предложений родителя поработать у него, с женским контингентом. Конечно, бывать в «богадельне» папa, как называл её дядя, мне всё равно приходилось. Нужно было организовывать всевозможные благотворительные обеды и сборы средств, которых всегда не хватало. Оба брата выбрали в жизни медицину: младший лечил тела, старший же пользовал головы.
Отец, осознав такое положение дел, старался заинтересовать меня рассказами по своей стезе и трудами доктора Мейнерта. И если утро, за завтраком, посвящалось свежей прессе, то вечерами вместо политики и светских сплетен мы слушали смешные или же слезливые истории из мира дома для умалишённых.
На обед все спустились с завидной точностью. Оба брата при общей схожести, если смотреть на них, когда они находились рядом, различались не только характером, но и внешностью. Старший был более солиден, с небольшим животиком, который он пытался скрывать широким сюртуком. Движения его были размеренными, неторопливыми. Волосы с уже заметными седыми прядями зачёсаны назад, яркие янтарные глаза. Младший же был более колоритен. Тёмный шатен при модной стрижке, с карими глазами, немного сухощав, подвижен и подтянут.
Дяде Георгию было запрещено говорить во время обеда о делах в своей больнице. Мамa вовсе не подыгрывала супругу в борьбе за перетягивание меня любимой, просто не любила кровавых подробностей. Я уже давно не боялась ни вида крови, ни её упоминания, спокойно помогала дяде и с ранами, и с травмами. Он с удовольствием стал учить меня, видя неподдельный интерес с моей стороны. Учитывая же, что врачей-женщин пока в империи и не было, меня воспринимали не иначе как сестру милосердия, что очень тяготило.
– Ну, расскажи хотя бы о своих делах, Виктор, – дядю этот запрет весьма веселил, что он часто и демонстрировал, с усмешкой поглядывая на невестку. – Обсуждать с тобой Бисмарка я уже устал.
– Всё хорошо, хотя при кормлении теперь возникает очередь, – папa с удовольствием готов был рассказывать о своих пациентах часами, и эту историю мы уже слышали в подробностях.
На фоне обычных больных – спокойных или же буйных – ярко выделялись несколько звёзд. Больше всего историй папa было о Карле Христофоровиче Баньковском. Сама история его попадания в подобное заведение весьма печальна. Старший сын известного в губернии помещика, он был привлекателен, хорошо образован и принят в обществе. Деньги отцовские не проматывал, проживал с младшим братом и матерью. Никто не мог и представить его в скорбном доме. Но сначала он попал в больницу к Георгию Ивановичу, моему дяде, с сильнейшим отравлением, прямиком со званого ужина в собственном доме. Благо своевременно оказанная помощь помогла ему выкарабкаться. Вскоре, хотя здоровью его больше ничего не угрожало, ему пришлось переехать под заботу старшего, Виктора Ивановича, после того как он узнал результаты полицейского расследования. Виновницей произошедшего оказалась его собственная мать, решившая, что младший из сыновей ей более интересен в качестве наследника. Умудрившаяся пригласить на этот ужин даже несколько недоброжелателей сына под видом возможного примирения, она до последнего не верила, что её замысел раскрыт. И хотя причастность младшего Баньковского доказать так и не смогли, ему пришлось принять управление делами, продать имение и уехать, ведь слухи и перешёптывания за спиной не кончались.
Рассказ папa был связан с тем, что накормить Карла Христофоровича после происшедшего было очень затруднительно. Пищу или даже воду он отказывался принимать, в результате чего сильно исхудал. Принудительное кормление вызывало больше проблем, чем пользы. Решение, как ни странно, нашёл другой пациент, ставший кормить Баньковского из своей тарелки, продолжая есть из неё же. Вскоре к нему стали присоединяться и другие, поэтому иногда для помощи возникала целая очередь из желающих пациентов. Персонал этому не препятствовал, видя в том облегчение для себя.
– А как наш «провидец»? – старательно поддерживал беседу дядя.
– Всё так же молчалив…
Этот находчивый пациент и сам в своё время вызывал пристальный интерес Виктора Ивановича. Его привезли несколько лет назад, остановив на улице, поскольку он заявлял, что родился далеко в будущем, вещал о войнах и катаклизмах, даже что-то говорил об убийстве императора Александра Николаевича. Документов при нём никаких найдено не было, и жандармы от греха подальше запрятали его в больницу к моему родителю. И хотя вначале называл «провидец» себя другим именем, нарекли его Ивановым Иваном Ивановичем, всё же именно это было записано в сопровождающих бумагах. Вначале Иван Иванович с удовольствием беседовал с врачами, рассказывал о грядущем, но впоследствии замкнулся в себе и перестал общаться. Папa отмечал в нём при так заметной малой образованности редкую способность видеть необычное в обыденных вещах, эрудицию, а также весьма доброе отношение к окружающим его пациентам. Ни прошлое, ни имя «провидца» так и не удалось выяснить за всё время пребывания его в больнице. Виктор Иванович всё же планировал выписать его, предложив место санитара, поскольку ни дома, ни работы у него не было.
– И что же, совсем-совсем ничего интересного? – не унимался Георгий Иванович.
– Ну почему же… Модест Платонович написал письмо племяннику, – улыбнулся папa.
– И в чём же тут интерес?
Модест Платонович Левкович – ещё одна звезда папенькиного заведения. Подающий надежды молодой человек, уже пребывавший в чине коллежского секретаря, однажды, придя поутру на службу, принялся уверять, что он есть не кто иной, как Наполеон Бонапарт. Требовал отвезти его на родину, возмущался произошедшими за последнее время изменениями в мире, даже хотел попасть на приём к императору. Что удивительно, но по-французски Модест Платонович стал говорить с заметным итальянским акцентом, чем приводил всех в большое изумление. Так как, по словам родителей, каждый месяц навещающих сына, такого ранее замечено не было, а итальянского он вовсе не знал.
– Ну как же, пенял ему за Виктора Нуара и ругался, что тот позорит фамилию.
– Так я же говорил тебе, чтобы ты не разрешал своим пациентам читать газеты, даже старые. Я и своим этого не советую в процессе выздоровления...
Лицо маменьки начало кривиться невысказанными эмоциями, но она сдержалась. Ей не нравилось, когда младший из братьев поучал старшего. Мамa относилась к дяде тепло и, можно даже сказать, питала братскую привязанность. Её родной брат погиб в Крымскую войну, и долгое время эта боль не затихала. Потому родительница всячески поддерживала связь между братьями. Понимание необратимости возможной потери немного примиряло её с характером деверя. Она всегда старалась сглаживать конфликты или недопонимание между ними.
– Как дела у племянников? – заметив это, дядя попытался сменить тему.
– Всё хорошо, Мишенька обещался приехать на вакации, – с удовольствием включилась в беседу матушка.
Мой младший брат Михаил в данный момент учился в гимназии и не мечтал провести каникулы в поместье, вдалеке от друзей, но всё-таки уверял в письмах мамa, что непременно приедет. Старший – Николай – студент в университете Петербурга, тем более не хотел ехать в эту глушь, но он хотя бы честно об этом заявлял.
– Пройдусь-ка я перед чаем. – Заметив знак дяди, я решила ретироваться, чтобы он мог наконец-то обсудить с родителями мой вопрос, для чего, собственно, и приехал.
Выскользнув во двор, я поспешила к давно дожидавшемуся меня верному другу.
Наше поместье немного обветшало и, конечно, не выглядело так, как ранее, до Крестьянской реформы. Однако после её объявления многие старые дворовые остались в роли слуг, они очень любили бабушку и не хотели никуда уходить. Но она уже умерла, а мы тут бываем редко, в основном летом, поэтому поддерживать большой штат прислуги просто не имело смысла. Из старых дворовых остался только Степан, всю свою жизнь проживший в имении и по старости выполняющий роль то ли сторожа, то ли смотрителя.
Конюшня уже разрушилась от времени, как и многие другие постройки. А для моего мальчика подновили какой-то сарай. Коня купил для меня ещё дедушка, он же учил на нём ездить.
Ветер был очень приветливым и отзывчивым мерином. Он, как обычно, с благодарностью принял с моей ладони небольшое яблоко, захваченное со стола. Но без нашего обязательного ритуала меня бы просто не отпустили. Пришлось прижаться головой и погладить гриву, нашёптывая нежности. Ветер всхрапывал, нежно касаясь меня тёплыми губами. Постояв с ним немного я решила: пора возвращаться. Надеюсь, основную бурю я уже пропустила.
Одно из красивейших помещений поместья – старинная портретная галерея, наполненная большим количеством картин. Чтобы сократить дорогу, я решила пойти через неё. Всегда любила бывать здесь одна, хотя вечерами зала и наполнялась странными тенями. Взгляды предков иногда были приятственны, а бывало, и нет. Моё внимание постоянно привлекали три последние картины. Да и сейчас я остановилась именно рядом с ними. Три женских портрета, так похожих друг на друга: отличались причёски, одежда, позы, даже взгляды, но общие черты подчёркивали родственную связь. Открытые, чуть овальные лица с высокими лбами, у каждой дамы небольшой носик правильной формы, яркие, живые светло-зелёные глаза.
Почему-то так получилось, но два поколения подряд это имение наследуется именно по женской линии. Сначала оно досталось моей бабушке, после того как оба её брата погибли. Со смертью же маминого брата имение перешло к ней. Прабабушка, бабушка, мама… говорят, я очень похожа на бабушку в молодости. Надеюсь, с моими братьями всё будет хорошо, Ники получит это имение, а мой портрет, как хозяйки поместья, не появится на этой стене. Я собираюсь стать доктором, а не провести всю жизнь здесь.
В столовой буря была в самом разгаре:
– Эта Блэкуэлл совсем вскружила всем головы, – матушка явно была не в духе.
– Ну почему же, Катенька. Больше двадцати лет прошло, как появилась первая женщина-врач. Чем же Аннушка хуже? Умна, талантлива. России давно пора перейти на новый уровень мышления и уйти…
– Ты хочешь, чтобы она стала какой-то там феминисткой и не имела семьи? – Мамa была против, её ещё больше злило то, что папa поддерживал дядю в этом вопросе.
– Боже мой, мамa, при чём тут семья и диплом врача? Вы считаете, что от этого я буду хуже выглядеть в глазах общества? Мне это безразлично! – не выдержала уже я. – Или вы почитаете недостойным занятием лечение страждущих? – я пыталась успокоиться и говорить тише. – Даже если моими пациентами будут только женщины, я нисколько не против. Многое они просто стесняются рассказать врачам-мужчинам. Это даже лучше!
– Катенька, прогресс не стоит на месте. В любых ситуациях мы поддержим Аннушку. Да и Ники, думаю, будет рад за неё. – Виктор Иванович подошёл и обнял за плечи супругу, пытаясь успокоить.
Екатерина Павловна прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Она не хотела отпускать меня. Сама она, безусловно, была горда, что, хотя и где-то далеко, мисс Элизабет добилась признания и смогла пройти мытарства со всеми патриархальными барьерами на пути к заветному признанию, но для меня такой участи явно не желала.
Семейный совет закончился довольно поздно, но с радостным для меня решением. Родители выделят деньги на поездку и обучение, хотя дядя при этом на какое-то время явно впадёт у мамa в немилость.
ГЛАВА 2
Видимо, яркие и положительные эмоции, пережитые вчера, придали мне сил, так что я встала рано, когда заря только окрашивала небосвод в оттенки красного, и сейчас стояла у широко открытого окна, наслаждаясь рассветом. Хотелось обнять весь мир, но такое поведение точно не нашло бы одобрения у мамa. Решила прокатиться на Ветре, он, наверное, застоялся и тоже обрадуется прогулке. Хотя его наверняка выгуливают в наше отсутствие, вчера было заметно, что он скучал без меня.
Амазонок у меня имелось несколько, но у новой была слишком большая, густо расшитая юбка, а это будет только мешать. Надеюсь, любимая юбка-брюки не слишком шокирует наших соседей, если я, конечно, встречу хоть кого-нибудь из них в такое раннее утро. Яркий новый жакет и так смотрелся слишком вычурно, но пришлось надеть ещё и цилиндр с вуалью, чтобы уж совсем не вызвать упрёки со стороны матушки и не выслушивать очередную лекцию о пристойном облачении.
Ездить на Ветре – огромное удовольствие. Иноходец, особо выученный для меня ещё при дедушке. Улучшенное дамское седло Пелье с новой подпругой специально было сделано под меня и полностью безопасно. Отец очень беспокоился, что я могу упасть, поэтому седло заказывали в Петербурге. По словам матушки, папa баловал дочь безмерно, но для меня это было проявлением его любви и заботы.
Ветер уже был готов и осёдлан. Я забежала на кухню и захватила для себя пару булочек, да яблоко своему мальчику. Исполнив наш постоянный ритуал, мы выехали из поместья. Подворье жило привычной жизнью и готовилось к пробуждению хозяев.
