Про смерть
Элли Флеки готовилась умирать этой ночью.
Старое тело больше не нуждалось в тепле и ласке, зажатое клешнями рака больное сердце уже не хотело биться, душа была готова уйти к Богу, который ее позвал.
Облаченная в белоснежную ночную рубашку, с заботливо вымытыми накануне волосами, Элли Флеки выглядела готовой к встрече с ангелами. Позвонив сыну и предупредив его насчет завещания, она улеглась в постель и сложила руки на груди, чувствуя, как все медленнее бьется ее сердце.
Элли была бы страшно возмущена, если бы узнала, что воскреснет.
Про злого гения
Алама,
знаю, ты будешь меня казнить и называть бесхарактерной дурой, но я так и не бросила курить. Эта дерьмовая жизнь – я боюсь просто сойти с ума, отказавшись от привычной сигаретки перед завтраком, обедом и ужином.
И тем более!!!
Я сегодня поеду в Тревеглер, чтобы встретиться с Ним, я тебе уже писала, какая это большая шишка, и руки дрожат, и вот я набиваю косячок. Варвен, конечно, заливал мне вчера о том, какая это большая честь – ухаживать за противным стариканом с кучей гениальных идей в черепушке, но мне как-то все равно слегка не по себе.
Король умер, да здравствует король, да? Повезло на самом деле Ему – я оказалась рядом в момент, когда этого гения шарахнул инсульт. Естественно, и записывать мемуары он теперь доверит только мне – ведь ни один из стоящих рядом не полез делать старому хрычу искусственное дыхание.
Вчера говорила с собой весь день – репетировала реплики перед зеркалом, настраивала диктофон, выбирала платья, брюки, блузки – и почему только у меня нет нормальной одежды без выреза?! Варвен строго дал понять – Он всех женщин считает шлюхами, и, если я хоть миллиметр ниже шеи обнажу – выгонит прочь.
Короче, я купила в магазине два платья. С закрытым горлом, черное и серое, оба похожие на одежды монашек, с цветами по подолу... в этом году все помешались на цветах, будь они неладны.
Будем надеяться, дело того стоит. Варвен сказал, заплатят хорошо, более того, мое имя будет на обложке книги – знаешь, подруга, кажется, я наконец-то получу то, о чем мечтала!
Получишь письмо – перезвони обязательно на телефон или в Сквайбер, я хочу тебя кое о чем попросить.
C уважением,
Ноталайя Волсова
Про эзотерику
Цоканье каблуков отдавалось в стенах собора Святого Матея гулким размеренным метрономом. Епископ Фломинг шел впереди, Мартеран семенил следом, оглядываясь, почти озираясь вокруг, ибо великолепие тысячелетнего здания не могло не поразить даже искушенного зрителя.
Фрески с изображениями Пилатова Вознесения и Успения Богородицы – десять на пять метров каждая, выставленная за стеклом икона покровителя собора, плачущая кровавыми слезами вот уже семь лет, великолепные работы древнерусских художников-иконописцев, подаренные собору одним из российских богатеев – просто так, потому что захотелось – все это вводило Мартерана в священный трепет, но тряслись руки и подгибались колени не из-за этого.
Следуя за Фломингом, величаво плывущим к исповедальне, он ощущал тонкий аромат мирры, исходящий, как он знал, от забинтованных рук священника. Все знали, что с тех самых пор, как икона Святого Матея начала кровить, епископа доводил до изнеможения лукавый. Из кельи днем и ночью в течение вот уже семи лет доносились звуки размеренных ударов металла о плоть – Фломинг неистово хлестал себя железной цепью с крючьями, пытаясь страданиями тела облегчить страдания души. Пять стигм появились на его теле одна за другой – на руках, ногах, и две неглубоких на лбу – там, где в чело Пилата впивался шипами терновый венец.
Мартеран был католиком. Он ходил в церковь каждое воскресенье, не прелюбодействовал и держал пост, но даже в самом глубоком своем веровании в Бога не смел признаться себе в том, что тот действительно существует. Получив от начальства информацию о том, что освидетельствовать Фломинга придется именно ему, Мартеран слегка струхнул. Даже сам себе боясь признаться в том, чего он больше хочет: объявления стигм священника шарлатанством и надругательством над духовными ценностями или того, что раны Пилатовы могут оказаться настоящими, он уж тем более, не признавался в этом никому другому. Медицинский чемоданчик и так казался кощунством в стенах Дома Божия.
Мартеран сжимал потными ладонями кожаную ручку и шептал про себя слова молитвы.
Исповедальня была совсем близко.
Про блудниц
— Эй, крошка Рини! Сколько ты сегодня возьмешь за перепих с перетрахом?!
Проститутки зашлись гоготом, приваливаясь к стене дома и друг к другу, смазывая помаду и румяна об обнаженную плоть и пахнущую сексом и дешевыми духами одежду.
— Все зависит от твоего времени и возможностей, красавчик! – крикнула та, что звалась Рини – дебелая шлюха в короткой, едва прикрывающей ягодицы юбке и прозрачном топе, демонстрирующем прохожим татуировку на левой груди. – Сотню, как обычно, при условии, что не позовешь, как в прошлый раз, своих дружков.
— Тебе не понравился хоровод, детка? Я думал, ты так стонешь от кайфа. Ты так вертелась подо мной, что я едва не сломал себе член.
— Ублюдок. – Шепот Рини услышала только та из девушек, что стояла совсем рядом. = Ты же знаешь, Петр, я все тебе прощу за лишнюю сотню! – крикнула она уже громче. – Ты – моя любовь!
Товарки загоготали снова, испугав чинно переходящую дорогу пожилую пару. Старики спорхнули с тротуара как испуганные птички – маленькая щуплая женщина в красном пальто и заботливо поддерживающий ее под руку пожилой мужчина в шляпе. Проститутки проводили их демарш непристойными выкриками.
— Э, старикан, не пугайся, твой стручок в безопасности! – сквозь хохот выдавила соседка Рини. – Веди свою бабулю дальше!
— Безобразие, — процедила сквозь зубы женщина.
— Безоргазмие, бабуля! – паясничали проститутки. – Безоргазмие!
Пару провожали улюлюканьем и свистом до самого угла. Клиенты не торопились – ждали, пока девочки не наиграются вдоволь, курили, перебрасывались фразами, ковыряли обломками обгорелых спичек в зубах. Старик обернулся, желая, видимо, что-то сказать напоследок, но Рини, заметив это, подмигнула товаркам – и вот уже взорам ошарашенных прохожих предстали добрый десяток отвисших трясущихся грудей.
— Ну, иди сюда, мой седовласый львеночек! – взвизгнула одна из девушек. — Я тебя приласкаю!
С возмущенным выражением лица старик отвернулся, и пара исчезла за углом. Представление кончилось.
— Рини! – позвали нетерпеливо. – Идем, дела ждут!
Девушка спустилась с тротуара на проезжую часть, изящно помахала подругам наманикюренными пальчиками.
Больше она их не видела.
Про ненависть
Алама,
я не смогла больше ждать. Ты не отвечаешь на звонки, не пишешь, хотя письмо мое прочитала, в чем дело? Боюсь, я долго не смогу воспользоваться Интернетом – завтра мы с Ним уезжаем в Гардарион, в какой-то русский университет, читать лекцию. Конечно, лекцию будет читать Он, мое дело – протоколировать гениальные мысли и ловить удачные фразы – чтобы потом Он мог использовать их в других своих выступлениях. Кажется, я постепенно начинаю понимать, почему у Него нет семьи. Алама, тебе стоит радоваться, что я курю – иначе бы взялась нюхать или колоть какую-нибудь гадость, чтобы не спятить.
Я знала, что Он никогда не был самаритянином, что всегда, с самой первой строчки самой первой своей книги он видел в читателе тупое животное, коняку, которому он, хозяин, пришел скормить сахар с руки. Он харкал в читателя каждым словом своего очередного шедевра, смеялся и издевался над ним, заставляя, как Кнут из сказки о Горном короле, плясать под свою дудку, и знаешь, я могу поклясться, что каждый из тех, кто якобы до безумия любит творчество Витторуа Черномира, мечтает свернуть ему шею.
И я ненавижу его. Ненавижу глаза, глядящие на меня исподлобья, прожигающие меня насквозь, как лазерные лучи. Ненавижу голос, гнусавый, лишенный эмоций, но говорящий жуткие слова, которые то повергают меня в истерическое веселье, то доводят до депрессии, от которой нет спасения – только смерть.
Он спит со мной. Нет, у нас нет секса, но он требует, чтобы я спала в его комнате, с ноутбуком на коленях – вдруг среди ночи в его мозг шарахнет какая-нибудь гениальная идея.
Я прочла рукопись его еще не дописанного романа. Это – лучшее из всего, что он создал. Я плакала и смеялась, пока читала, и возненавидела Его после прочтения еще сильнее – ибо он требовал, чтобы я читала при нем, про себя, но повернувшись лицом прямо к его креслу. Он наблюдал за каждым выражением моего лица, Алама! Делал пометки, перечеркивал диалоги, если казалось, что эмоций недостаточно или наоборот, больше, чем нужно.
Я увидела сегодня свой первый чек. Нулей в нем было не больше, но и не меньше обещанного, но это почему-то не принесло мне радости.
Я пойду, впереди еще одна ночь с Ним. Если решишь написать – пиши СМС. Я очень тебя прошу, откликнись! Мне очень тебя не хватает.
С уважением,
Ноталайя Волсова
Про жриц
«Сегодня ночью в квартале Красных Фонарей было неспокойно».
Нет, не так. Слишком выспренно для начала. Как всегда, когда надо сдать материал через час, в голове кавардак. Еще кофе и, может быть, сигарету. Так, ясность мысли, отбрасываем ненужное, и…
«Эта ночь в квартале Красных Фонарей запомнится надолго».
Да уж, запомнится. И почему только написать эту хрень доверили мне? Черт, кажется, одна из них мне знакома. Да, точно, точно. Если бы фотография была чуть покрупнее! Надо будет спросить у Васино, но, кажется, так и есть. Та блондиночка, как ее звали? Кажется, Лика. Или Лина.
«Сегодня ночью в квартале Красных Фонарей произошло ужасное преступление».
Ужасное. Но не преступление, факт. Я бы сам за такое головы бы оторвал. И все это из-за проклятых законников. «Дадим проституткам право легально зарабатывать на жизнь! Сделаем шаг навстречу попавшим в беду женщинам!» Ну конечно, попали они в беду. Каждый день – новый мужчина, каждый день – секс, да еще и деньги за это платят, в чем проблема-то? Это ты тут в четыре утра не жравши садишься за стол и кропаешь материал для колонки на последней странице, за которую тебе ни хрена не заплатят.
«Сегодня ночью в квартале Красных Фонарей толпа забила камнями жриц свободной любви».
Кажется, нормальное начало. Жрицы любви, да. Шлюхи. Туда и дорога.
Про незнакомку
Заходишь в здание. Тебя не должны видеть – ты слишком заметна, слишком привлекаешь внимание для того, чтобы остаться в памяти и вызвать потом какие-то ассоциации с той, другой, которая займет твое место чуть позже.
Подходишь к стойке ресепшна, наклоняешься к администратору чуть ближе, чем положено, обдавая запахом парфюма – еще ближе, так, чтобы она почувствовала себя неудобно от такого навязчивого соседства с представительницей своего пола. Вдавливаешь пальцы в стойку.
— Добрый день. Могу я получить кое-какую информацию?
Нервная улыбка озаряет ее лицо – гетеросеки, мать вашу, что ж вы так шарахаетесь от нормальных людей? Наклоняешься еще ближе – кажется, еще секунда, и девушка завопит о том, что ее насилуют прямо на рабочем месте.
— Добрый. К сожалению, частным лицам информацию не выдаем. Всего хорошего.
— Я представляю организацию… — выдаешь быстро и коротко название, состоящее из непроизносимых аббревиатур. Показываешь отпечатанную на цветном принтере корочку с золотистым тиснением – просто так, чтобы что-то показать. – Мне нужен Виттору Черномир.
— Не могу помочь.
Ее рука ныряет вниз, под стойку – готова нажать кнопку и вызвать охрану, которой и так здесь ошивается в избытке. Замираешь. Отстраняешься, снимая напряжение и понижая степень накала между вами. Задерживаешь взгляд на ее груди – пусть понервничает напоследок.
Улыбка. Кивок.
— Ничего страшного. Извиняюсь, что отняла время.
Размазанный по стойке микроскопический жучок начинает записывать данные сразу же, как его перестает согревать тепло твоей ладони. Его находят быстро, но тебе этого хватает.
Про воскрешение
Элли Флеки очнулась в морге. Ее руки были крепко связаны, голова – обмотана бинтом, придерживающим челюсть, голое тело накрывала белая тонкая простыня, под которой дряблое тело моментально покрылось мурашками. Двое патологоанатомов, судя по голосам – молодых парней, стояли прямо над ней и рассуждали о том, от чего она умерла.
— Элионора Флеки, семьдесят четыре года. Раковая интоксикация. Плоскоклеточный рак шейки матки с метастазами, канцероматоз брюшины, паренхиматозная дистрофия органов...
Элли поняла, что Бога не будет. И ангелов не будет. Более того, она поняла, что и смерти в ближайшее время ей точно не придется ждать.
Когда она зашевелилась, одного из врачей хватил инфаркт.
Про Бога
Епископ положил на стол точеные руки и поднял глаза на Мартерана. В голосе его звучала спокойная сила, в глазах светились уверенность и легкое торжество.
— Я надеюсь, теперь вы удовлетворены и уверовали, Мартеран, — сказал он, намеренно, как казалось тому, избегая обращения «сын мой». – Можете так же взять кровь, истекающую из глаз Святого, если вашей организации так угодно. Я не буду мешать.
Мартеран опустил лицо долу, скрывая эмоции и мысли.
— Я думаю, этого не понадобится, епископ Фломинг, — сказал он, так же намеренно отказываясь от общепринятого обращения. – Ваши раны – стигматы. Я как эксперт свидетельствую о том, что это на самом деле так.
— Вы ведь не верите в Бога, Мартеран. Не верите настолько, что пришли ко мне на исповедь с медицинским чемоданом в руках и страхом в сердце.
Мартеран поднял взгляд и устремил его на священника. В голосе его прозвучала легкая горечь.
— Я не могу верить в Бога, епископ, — сказал он. – Если Бог есть, значит, существует и Ад, а мне бы очень не хотелось туда попадать.
Они оба одновременно поглядели в окно, за которым неудержимо лил дождь.
— Хотел сегодня сходить в парк, — неожиданно даже для себя произнес Мартеран. – А тут дождь. Система климат-контроля все чаще и чаще такие трюки выкидывает.
— А может, Богу неугодно, чтобы люди вмешивались в то, во что им вмешиваться не положено, — заметил священник совсем просто, так, словно и не вещал пару минут назад голосом оракула. – Не прыгали выше головы. Не совершали глупостей и не лезли туда, куда им путь заказан. Ведь не зря же цветут и цветут эти черные цветы. В книге Откровений сказано: и пошлет Господь цветы смерти на землю, чтобы возвестили они о приближении страшного суда.
Мартеран помолчал.
— Зачем же тогда Бог дал нам разум, волю и науку, как оружие? – спросил он. – Чтобы постоянно ограничивать свободу? Чтобы раз за разом напоминать нам, что мы – твари, не имеющие ничего своего, ведь даже душа дана нам свыше?
— Гнев – от Лукавого, сын мой, — печально сказал епископ, разглядывая свои лежащие на столе руки.
— Это не гнев, святой отец, — стыдливо склонив голову, ответил Мартеран. – Это бессилие. Обида, может быть. Я люблю Бога. Но любовь сына к отцу и любовь собаки к хозяину – разные вещи, не так ли?
И они оба надолго замолчали.
Про секреты
Ее волосы пахнут жасмином, и ты задыхаешься от этого терпкого запаха, сидя за столиком на противоположном конце зала. Она не глядит по сторонам, лишь на экран планшета, на котором постоянно что-то чертит тонким пером.
Элли Флеки готовилась умирать этой ночью.
Старое тело больше не нуждалось в тепле и ласке, зажатое клешнями рака больное сердце уже не хотело биться, душа была готова уйти к Богу, который ее позвал.
Облаченная в белоснежную ночную рубашку, с заботливо вымытыми накануне волосами, Элли Флеки выглядела готовой к встрече с ангелами. Позвонив сыну и предупредив его насчет завещания, она улеглась в постель и сложила руки на груди, чувствуя, как все медленнее бьется ее сердце.
Элли была бы страшно возмущена, если бы узнала, что воскреснет.
Про злого гения
Алама,
знаю, ты будешь меня казнить и называть бесхарактерной дурой, но я так и не бросила курить. Эта дерьмовая жизнь – я боюсь просто сойти с ума, отказавшись от привычной сигаретки перед завтраком, обедом и ужином.
И тем более!!!
Я сегодня поеду в Тревеглер, чтобы встретиться с Ним, я тебе уже писала, какая это большая шишка, и руки дрожат, и вот я набиваю косячок. Варвен, конечно, заливал мне вчера о том, какая это большая честь – ухаживать за противным стариканом с кучей гениальных идей в черепушке, но мне как-то все равно слегка не по себе.
Король умер, да здравствует король, да? Повезло на самом деле Ему – я оказалась рядом в момент, когда этого гения шарахнул инсульт. Естественно, и записывать мемуары он теперь доверит только мне – ведь ни один из стоящих рядом не полез делать старому хрычу искусственное дыхание.
Вчера говорила с собой весь день – репетировала реплики перед зеркалом, настраивала диктофон, выбирала платья, брюки, блузки – и почему только у меня нет нормальной одежды без выреза?! Варвен строго дал понять – Он всех женщин считает шлюхами, и, если я хоть миллиметр ниже шеи обнажу – выгонит прочь.
Короче, я купила в магазине два платья. С закрытым горлом, черное и серое, оба похожие на одежды монашек, с цветами по подолу... в этом году все помешались на цветах, будь они неладны.
Будем надеяться, дело того стоит. Варвен сказал, заплатят хорошо, более того, мое имя будет на обложке книги – знаешь, подруга, кажется, я наконец-то получу то, о чем мечтала!
Получишь письмо – перезвони обязательно на телефон или в Сквайбер, я хочу тебя кое о чем попросить.
C уважением,
Ноталайя Волсова
Про эзотерику
Цоканье каблуков отдавалось в стенах собора Святого Матея гулким размеренным метрономом. Епископ Фломинг шел впереди, Мартеран семенил следом, оглядываясь, почти озираясь вокруг, ибо великолепие тысячелетнего здания не могло не поразить даже искушенного зрителя.
Фрески с изображениями Пилатова Вознесения и Успения Богородицы – десять на пять метров каждая, выставленная за стеклом икона покровителя собора, плачущая кровавыми слезами вот уже семь лет, великолепные работы древнерусских художников-иконописцев, подаренные собору одним из российских богатеев – просто так, потому что захотелось – все это вводило Мартерана в священный трепет, но тряслись руки и подгибались колени не из-за этого.
Следуя за Фломингом, величаво плывущим к исповедальне, он ощущал тонкий аромат мирры, исходящий, как он знал, от забинтованных рук священника. Все знали, что с тех самых пор, как икона Святого Матея начала кровить, епископа доводил до изнеможения лукавый. Из кельи днем и ночью в течение вот уже семи лет доносились звуки размеренных ударов металла о плоть – Фломинг неистово хлестал себя железной цепью с крючьями, пытаясь страданиями тела облегчить страдания души. Пять стигм появились на его теле одна за другой – на руках, ногах, и две неглубоких на лбу – там, где в чело Пилата впивался шипами терновый венец.
Мартеран был католиком. Он ходил в церковь каждое воскресенье, не прелюбодействовал и держал пост, но даже в самом глубоком своем веровании в Бога не смел признаться себе в том, что тот действительно существует. Получив от начальства информацию о том, что освидетельствовать Фломинга придется именно ему, Мартеран слегка струхнул. Даже сам себе боясь признаться в том, чего он больше хочет: объявления стигм священника шарлатанством и надругательством над духовными ценностями или того, что раны Пилатовы могут оказаться настоящими, он уж тем более, не признавался в этом никому другому. Медицинский чемоданчик и так казался кощунством в стенах Дома Божия.
Мартеран сжимал потными ладонями кожаную ручку и шептал про себя слова молитвы.
Исповедальня была совсем близко.
Про блудниц
— Эй, крошка Рини! Сколько ты сегодня возьмешь за перепих с перетрахом?!
Проститутки зашлись гоготом, приваливаясь к стене дома и друг к другу, смазывая помаду и румяна об обнаженную плоть и пахнущую сексом и дешевыми духами одежду.
— Все зависит от твоего времени и возможностей, красавчик! – крикнула та, что звалась Рини – дебелая шлюха в короткой, едва прикрывающей ягодицы юбке и прозрачном топе, демонстрирующем прохожим татуировку на левой груди. – Сотню, как обычно, при условии, что не позовешь, как в прошлый раз, своих дружков.
— Тебе не понравился хоровод, детка? Я думал, ты так стонешь от кайфа. Ты так вертелась подо мной, что я едва не сломал себе член.
— Ублюдок. – Шепот Рини услышала только та из девушек, что стояла совсем рядом. = Ты же знаешь, Петр, я все тебе прощу за лишнюю сотню! – крикнула она уже громче. – Ты – моя любовь!
Товарки загоготали снова, испугав чинно переходящую дорогу пожилую пару. Старики спорхнули с тротуара как испуганные птички – маленькая щуплая женщина в красном пальто и заботливо поддерживающий ее под руку пожилой мужчина в шляпе. Проститутки проводили их демарш непристойными выкриками.
— Э, старикан, не пугайся, твой стручок в безопасности! – сквозь хохот выдавила соседка Рини. – Веди свою бабулю дальше!
— Безобразие, — процедила сквозь зубы женщина.
— Безоргазмие, бабуля! – паясничали проститутки. – Безоргазмие!
Пару провожали улюлюканьем и свистом до самого угла. Клиенты не торопились – ждали, пока девочки не наиграются вдоволь, курили, перебрасывались фразами, ковыряли обломками обгорелых спичек в зубах. Старик обернулся, желая, видимо, что-то сказать напоследок, но Рини, заметив это, подмигнула товаркам – и вот уже взорам ошарашенных прохожих предстали добрый десяток отвисших трясущихся грудей.
— Ну, иди сюда, мой седовласый львеночек! – взвизгнула одна из девушек. — Я тебя приласкаю!
С возмущенным выражением лица старик отвернулся, и пара исчезла за углом. Представление кончилось.
— Рини! – позвали нетерпеливо. – Идем, дела ждут!
Девушка спустилась с тротуара на проезжую часть, изящно помахала подругам наманикюренными пальчиками.
Больше она их не видела.
Про ненависть
Алама,
я не смогла больше ждать. Ты не отвечаешь на звонки, не пишешь, хотя письмо мое прочитала, в чем дело? Боюсь, я долго не смогу воспользоваться Интернетом – завтра мы с Ним уезжаем в Гардарион, в какой-то русский университет, читать лекцию. Конечно, лекцию будет читать Он, мое дело – протоколировать гениальные мысли и ловить удачные фразы – чтобы потом Он мог использовать их в других своих выступлениях. Кажется, я постепенно начинаю понимать, почему у Него нет семьи. Алама, тебе стоит радоваться, что я курю – иначе бы взялась нюхать или колоть какую-нибудь гадость, чтобы не спятить.
Я знала, что Он никогда не был самаритянином, что всегда, с самой первой строчки самой первой своей книги он видел в читателе тупое животное, коняку, которому он, хозяин, пришел скормить сахар с руки. Он харкал в читателя каждым словом своего очередного шедевра, смеялся и издевался над ним, заставляя, как Кнут из сказки о Горном короле, плясать под свою дудку, и знаешь, я могу поклясться, что каждый из тех, кто якобы до безумия любит творчество Витторуа Черномира, мечтает свернуть ему шею.
И я ненавижу его. Ненавижу глаза, глядящие на меня исподлобья, прожигающие меня насквозь, как лазерные лучи. Ненавижу голос, гнусавый, лишенный эмоций, но говорящий жуткие слова, которые то повергают меня в истерическое веселье, то доводят до депрессии, от которой нет спасения – только смерть.
Он спит со мной. Нет, у нас нет секса, но он требует, чтобы я спала в его комнате, с ноутбуком на коленях – вдруг среди ночи в его мозг шарахнет какая-нибудь гениальная идея.
Я прочла рукопись его еще не дописанного романа. Это – лучшее из всего, что он создал. Я плакала и смеялась, пока читала, и возненавидела Его после прочтения еще сильнее – ибо он требовал, чтобы я читала при нем, про себя, но повернувшись лицом прямо к его креслу. Он наблюдал за каждым выражением моего лица, Алама! Делал пометки, перечеркивал диалоги, если казалось, что эмоций недостаточно или наоборот, больше, чем нужно.
Я увидела сегодня свой первый чек. Нулей в нем было не больше, но и не меньше обещанного, но это почему-то не принесло мне радости.
Я пойду, впереди еще одна ночь с Ним. Если решишь написать – пиши СМС. Я очень тебя прошу, откликнись! Мне очень тебя не хватает.
С уважением,
Ноталайя Волсова
Про жриц
«Сегодня ночью в квартале Красных Фонарей было неспокойно».
Нет, не так. Слишком выспренно для начала. Как всегда, когда надо сдать материал через час, в голове кавардак. Еще кофе и, может быть, сигарету. Так, ясность мысли, отбрасываем ненужное, и…
«Эта ночь в квартале Красных Фонарей запомнится надолго».
Да уж, запомнится. И почему только написать эту хрень доверили мне? Черт, кажется, одна из них мне знакома. Да, точно, точно. Если бы фотография была чуть покрупнее! Надо будет спросить у Васино, но, кажется, так и есть. Та блондиночка, как ее звали? Кажется, Лика. Или Лина.
«Сегодня ночью в квартале Красных Фонарей произошло ужасное преступление».
Ужасное. Но не преступление, факт. Я бы сам за такое головы бы оторвал. И все это из-за проклятых законников. «Дадим проституткам право легально зарабатывать на жизнь! Сделаем шаг навстречу попавшим в беду женщинам!» Ну конечно, попали они в беду. Каждый день – новый мужчина, каждый день – секс, да еще и деньги за это платят, в чем проблема-то? Это ты тут в четыре утра не жравши садишься за стол и кропаешь материал для колонки на последней странице, за которую тебе ни хрена не заплатят.
«Сегодня ночью в квартале Красных Фонарей толпа забила камнями жриц свободной любви».
Кажется, нормальное начало. Жрицы любви, да. Шлюхи. Туда и дорога.
Про незнакомку
Заходишь в здание. Тебя не должны видеть – ты слишком заметна, слишком привлекаешь внимание для того, чтобы остаться в памяти и вызвать потом какие-то ассоциации с той, другой, которая займет твое место чуть позже.
Подходишь к стойке ресепшна, наклоняешься к администратору чуть ближе, чем положено, обдавая запахом парфюма – еще ближе, так, чтобы она почувствовала себя неудобно от такого навязчивого соседства с представительницей своего пола. Вдавливаешь пальцы в стойку.
— Добрый день. Могу я получить кое-какую информацию?
Нервная улыбка озаряет ее лицо – гетеросеки, мать вашу, что ж вы так шарахаетесь от нормальных людей? Наклоняешься еще ближе – кажется, еще секунда, и девушка завопит о том, что ее насилуют прямо на рабочем месте.
— Добрый. К сожалению, частным лицам информацию не выдаем. Всего хорошего.
— Я представляю организацию… — выдаешь быстро и коротко название, состоящее из непроизносимых аббревиатур. Показываешь отпечатанную на цветном принтере корочку с золотистым тиснением – просто так, чтобы что-то показать. – Мне нужен Виттору Черномир.
— Не могу помочь.
Ее рука ныряет вниз, под стойку – готова нажать кнопку и вызвать охрану, которой и так здесь ошивается в избытке. Замираешь. Отстраняешься, снимая напряжение и понижая степень накала между вами. Задерживаешь взгляд на ее груди – пусть понервничает напоследок.
Улыбка. Кивок.
— Ничего страшного. Извиняюсь, что отняла время.
Размазанный по стойке микроскопический жучок начинает записывать данные сразу же, как его перестает согревать тепло твоей ладони. Его находят быстро, но тебе этого хватает.
Про воскрешение
Элли Флеки очнулась в морге. Ее руки были крепко связаны, голова – обмотана бинтом, придерживающим челюсть, голое тело накрывала белая тонкая простыня, под которой дряблое тело моментально покрылось мурашками. Двое патологоанатомов, судя по голосам – молодых парней, стояли прямо над ней и рассуждали о том, от чего она умерла.
— Элионора Флеки, семьдесят четыре года. Раковая интоксикация. Плоскоклеточный рак шейки матки с метастазами, канцероматоз брюшины, паренхиматозная дистрофия органов...
Элли поняла, что Бога не будет. И ангелов не будет. Более того, она поняла, что и смерти в ближайшее время ей точно не придется ждать.
Когда она зашевелилась, одного из врачей хватил инфаркт.
Про Бога
Епископ положил на стол точеные руки и поднял глаза на Мартерана. В голосе его звучала спокойная сила, в глазах светились уверенность и легкое торжество.
— Я надеюсь, теперь вы удовлетворены и уверовали, Мартеран, — сказал он, намеренно, как казалось тому, избегая обращения «сын мой». – Можете так же взять кровь, истекающую из глаз Святого, если вашей организации так угодно. Я не буду мешать.
Мартеран опустил лицо долу, скрывая эмоции и мысли.
— Я думаю, этого не понадобится, епископ Фломинг, — сказал он, так же намеренно отказываясь от общепринятого обращения. – Ваши раны – стигматы. Я как эксперт свидетельствую о том, что это на самом деле так.
— Вы ведь не верите в Бога, Мартеран. Не верите настолько, что пришли ко мне на исповедь с медицинским чемоданом в руках и страхом в сердце.
Мартеран поднял взгляд и устремил его на священника. В голосе его прозвучала легкая горечь.
— Я не могу верить в Бога, епископ, — сказал он. – Если Бог есть, значит, существует и Ад, а мне бы очень не хотелось туда попадать.
Они оба одновременно поглядели в окно, за которым неудержимо лил дождь.
— Хотел сегодня сходить в парк, — неожиданно даже для себя произнес Мартеран. – А тут дождь. Система климат-контроля все чаще и чаще такие трюки выкидывает.
— А может, Богу неугодно, чтобы люди вмешивались в то, во что им вмешиваться не положено, — заметил священник совсем просто, так, словно и не вещал пару минут назад голосом оракула. – Не прыгали выше головы. Не совершали глупостей и не лезли туда, куда им путь заказан. Ведь не зря же цветут и цветут эти черные цветы. В книге Откровений сказано: и пошлет Господь цветы смерти на землю, чтобы возвестили они о приближении страшного суда.
Мартеран помолчал.
— Зачем же тогда Бог дал нам разум, волю и науку, как оружие? – спросил он. – Чтобы постоянно ограничивать свободу? Чтобы раз за разом напоминать нам, что мы – твари, не имеющие ничего своего, ведь даже душа дана нам свыше?
— Гнев – от Лукавого, сын мой, — печально сказал епископ, разглядывая свои лежащие на столе руки.
— Это не гнев, святой отец, — стыдливо склонив голову, ответил Мартеран. – Это бессилие. Обида, может быть. Я люблю Бога. Но любовь сына к отцу и любовь собаки к хозяину – разные вещи, не так ли?
И они оба надолго замолчали.
Про секреты
Ее волосы пахнут жасмином, и ты задыхаешься от этого терпкого запаха, сидя за столиком на противоположном конце зала. Она не глядит по сторонам, лишь на экран планшета, на котором постоянно что-то чертит тонким пером.
