Пламя — играет в отсветах многочисленных глаз, подрагивает, выхватывая из темноты то чью-то руку, то переливы полос на гладкой шерсти. Дети сидят тихо, благоговейно ловя каждое слово рассказчика, и их настроение разделяют лежащие и сидящие вокруг кошки. Кошки — небольшие и крепкие, с густой пятнистой да полосатой шерстью и острыми зубами лесных охотников; а коль приглядеться, то похожие на детей. А, может, это дети похожи на кошек? На коленях гибкой Айланы жмурится жеманная хищница, черноволосый Иргэн чешет за ухом сгусток ночного сумрака…
Кошки нет только рядом с одним мальчиком, худым и чумазым. Он притаился у входа, избегая даже света от очага — хоть и жадно прислушивается, не желая ничего упустить. Место на шкурах еще есть… однако никто и не думает позвать его в круг.
Он бездушный, и потому не существует.
— Как есть душа у каждого из нас, так есть она и у всего мира. Ее шерсть — мох на деревьях и камне, ее шаги — стук дождевых капель по шкурам, — Таман-одой повествует негромко, раскатисто, и Артис, крупный, с надорванным ухом, бархатисто мурлычет, вторя его словам. — Ее рычание — рокот отдаленного грома…
Мальчику отчего-то становится очень горько, и он выскальзывает в ночь. Никто не поворачивает ему вслед головы.
Он бездушный, и жив лишь потому, что духи оказались излишне милостивы... или все же жестоки?
Каждый живущий в местах, где быстрая Арес-аль сливается с полноводной Тургани, знал, что душа человеческая — не даруется от рождения, не принадлежит так же естественно, как принадлежат руки ли ноги. Недостаточно, чтобы дитя сделало первый вдох, родилось здоровым и без физического изъяну; пока не попросит духов шаман, не прокамлает целую ночь без устали, колотя в бубен и шепча заклинания вокруг жилья роженицы… не случится чуда обретения подлинной жизни. А коль прислушаются духи к камлающему, то найдется наутро за пологом — и ни единого следа окрест! — слепой котенок, которого надо будет растить вместе с дитем и беречь, словно сердце собственное. Ибо котенок этот и есть сердце и душа, без которой не жить, не дышать воздухом и не радоваться новой весне.
Но не сжалились духи над сыном певучей Ралани и сильного Идэра. Да и смерти тому не даровали — забыли, видимо, сразу же; а чего вспоминать о том, кого и живым существом-то не назовешь? Не вспоминали и сородичи, кажется, вовсе не зная, что мальчик без души так же дышит, чувствует и все понимает. Понимает, и ничего не говорит все двенадцать зим своей жизни.
Сверстники и старшие — не замечают; молчит, глядя слепым глазом в мир духов, шаман; и только бабушка, старая и мудрая Эсет-оча, из раза в раз приговаривала, не боясь ни нарушить традиций, ни навлечь на себя чей-нибудь гнев:
— Не было, значит, у духов для тебя подходящей души, внучек. Не нашли, чтобы была тебе ровней, пришлась по размеру...
И кошка ее, седая от ушей до хвоста Алаты, согласно мурчала у бездушного мальчика на коленях, согревая его биением своего маленького сердечка.
Другому того было бы достаточно — доброго слова, кошачьего мурчания и сытого тепла очага; достаточно было и мальчику, покуда не содрала тонкую кожицу с раны легенда Таман-одоя. Долго бродил бездушный вокруг жилища, а когда все же вошел, то тихо сказал:
— Бабушка, я хочу найти свою душу.
Встревожилась за внука Эсет-оча — с чего вдруг зазвучали такие слова? однако сказала лишь:
— А знаешь ли ты, где ее искать?
— На севере, — предположил мальчик. — Во льдах, где живут духи, где они жгут зеленые костры в небесах и танцуют с разноцветными лентами. Я приду к ним и попрошу…
Хитро блеснули из полумрака старушечьи глаза-бусины.
— Однажды у них уже ничего не нашлось для тебя. А вот на юге, куда уходит зимой солнце, живут другие духи. Может, у них сыщется душа, что придется тебе впору?
Задумался мальчик над ее словами.
— Так они ведь чужие. Не наши. С чего бы им…
— Так я тебе разве чужая?
Эсет-оча помолчала, улыбнулась и сказала, видя, что он не понимает:
— Моя мать пришла из мест, где за зимой не следует ночь, где окрест жилья вместо леса растут травы, где строят большие дома из камня, а по рекам скользят водяные змеи из дерева и с крыльями из шкур. Пришла и осталась. Наши духи приняли ее, как родную. Почему бы и духам ее предков не принять тебя?
Задумался мальчик еще больше, а когда задал очередной вопрос, голос его был полон внезапной тревоги:
— А были ли у тех людей души, бабушка? Вдруг окажется, что…
Эсет-оча улыбнулась.
— Про то она не рассказывала. Но у нее была, я помню. Пушистая и рыжая, как осенний лист, рыжая, словно маленькое солнце. Такой ни у кого больше не было…
Племя мальчик покинул на рассвете, по тихому треску скованных льдом вод Арес-аль. Никто того не услышал и не увидел… а, может, и не пожелал? лишь старая Эсет-оча стояла долго-долго, глядя вслед худой фигурке и прося духов — и этой земли, и чужой — уберечь, охранить, отвести беду, что может приключиться в дороге…
Мальчик шагает, стараясь не оглядываться. И смаргивает с глаз непрошенное — то ли туманную влагу, то ли всамделишние слезы.
С собой — потертый спальник из шкур да легкое копьецо; в латаном-прелатаном мешке за спиной — собрано самое необходимое: кремень да трутница, несколько игл-скребков и прочих инструментов, полоски сушеного мяса да запасная тетива. Не так уж много… однако он не пропадет: и не тем обойдутся умелые руки да зоркие глаза, насмотренные исподтишка чужим примером. Сумеют и птицу подстрелить, и зверька мелкого изловить, и стрелы новые смастерить взамен утраченных. Не такие, как мастерил дедушка, Исхан-одой, но вполне годные. Да и на юге весна приходит быстрее, наверняка пошли уже стрелки молодых трав, которые можно собрать и добавить к мясу…
Долго шагал мальчик, день за днем углубляясь в страну бескрайних лесов. Ночевал под широкими лапами елей, пил воду бьющих из-под камней родников, наблюдал благоговейно из зарослей за огромными, гордыми оленями… и каждую ночь, сворачиваясь в старом спальнике, думал: а, может, вернуться? Бабушка все поймет: вздохнет только негромко, погладит по голове… и все станет как прежде. Словно и не было ничего.
Но говорило что-то внутри: невозможно. Раз уж решился, то нужно идти, не отступаясь, не ища способа и повода повернуть назад. Не смиряясь с тем, что он человек без души, какому не место среди сородичей.
Миновал он сверкающие на солнце озера, преодолел каменистые холмы и болотистые, хлюпающие под ногами низины; и когда уже думал, что вот-вот, и откроются перед ним пространства, поросшие травами, то увидел перед собой высокие горы, увенчанные снежными шапками. И раскинувшиеся так широко, что обойти их — целые дни; да и через них перебраться не проще, не быстрее…
Сел мальчик у бегущего по камням ледяного ручья, задумался. А когда поднял голову от колен, то перед ним сидела кошка.
Черная, будто сама ночь; и яркими звездами блестели ее серебристо-желтые глаза.
— Ты пришла ко мне? — неуверенно спросил мальчик.
Кошка взглянула на него прищуренно, продолжая вылизывать между пальчиками отставленной лапы. Странно, но она была почти такая же, как и мальчик: худая и нескладная, с тусклой линяющей шерстью, а еще очень маленькая — уместится на сгибе локтя. Ничуть не похожа на тех гордых и сильных охотников, что сопровождают членов племени — охотников пятнистых и полосатых, как игра света в ветвях и листве.
— Зачем ты пришел сюда, мальчик? В этих краях не бывает никто, кроме горных козлов да орлов, парящих на ветрах вышины.
Мальчика очень удивила говорящая, будто человек, кошка. Но он не стал показывать свое удивление и задавать лишние вопросы. Никогда не знаешь, с кем сведет дорога и кого можешь случайно оскорбить своим любопытством.
— Кажется, я заблудился, — признался он. — Я иду на юг, в земли, где вместо деревьев растут травы и где живут духи моей прабабушки. Но вижу только камни и снег, как на самом далеком севере…
— Ты не заблудился, — сказала кошка. — Земли, о которых ты говоришь, лежат по другую сторону гор, за перевалами и седым плечом двуглавого Малеа?са. Мне тоже нужно туда, но путь слишком тяжел для одной маленькой кошки. Можешь ли ты взять меня с собой?
Мальчик задумался. У него почти не осталось пищи — хватило бы самому по полоске мяса в день! Но и бросать кошку не позволяла совесть. Такая маленькая и слабая, одна она здесь просто умрет, от голода или от холода…
— Я понесу тебя. Твои лапы совсем не для камней, а моя обувь еще не совсем протерлась. Не откажешься забраться в мой заплечный мешок?
Глаза кошки согласно прикрылись.
— Спасибо тебе.
Забралась в мешок — и словно ее и не было. Мальчик поднял поклажу… подивился тому, насколько потяжелела! но не сказал ни слова, лишь удобнее устроил мешок на спине и принялся забираться по тропе, помогая себе подобранной палкой.
Долго они шли, пока вечерние тени гор не накрыли собой тропу, кривые деревца и серые камни; и когда мальчик на ночь развел костерок, кошка сказала:
— Ты не просто идешь на юг, ты что-то ищешь там, за перевалами.
— Я ищу свою душу, — ответил мальчик. — Духи моего племени не дали ее мне при рождении, и я решил, вдруг…
Кошка замурлыкала, будто смеялась.
— Разве духи могут дать человеку душу?
— Они делают это для моего племени с самых давних времен. Ты думаешь, что вру?
— Заметь, я не сказала, что обвиняю тебя во лжи, — она прикрыла глаза. — Я спросила, действительно ли они делают то, что, как вы считаете, они делают.
Кошка давно уснула, а мальчик все сидел у своего огонька, обняв колени и тревожась и сомневаясь.
Чем выше — тем холодней становилось, словно из едва наступившей весны они возвращались в зиму. Мальчик голодал и был измотан, кошка тоже; однако никто из них не жаловался и не роптал. Они пробирались узкими козьими тропами, грелись стылыми ночами, прижимаясь друг к другу, искали скудную пищу и делили ее поровну. И все чаще и чаще смотрели на звезды, болезненно-яркие в горном разреженном воздухе.
Но всему приходит конец, остались у них за спиной и горы, серые и угрюмые, потянулись вересковые предгорья. И на третий день пути мальчик и кошка остановились у огромного озера, на дальнем берегу которого расстилалась яркая зелень. Без конца и края…
— Там, на той стороне, страна травы, — сказала кошка. — Ты все еще считаешь, что должен идти туда?
Мальчик кивнул.
— А зачем я проделал весь этот путь?
Кошка склонила голову набок. Подошла к воде, вглядевшись в свое отражение.
— Может, затем, чтобы понять, что тебе нужно на самом деле?
Мальчик хотел было ответить, но тут кошка вошла в озеро, сначала замочив лапки, потом живот, шею… не стоит ли кинуться за ней — ведь кошки обычно не любят купаться! но еще больше удивился он, когда кошка нырнула и вышла на берег гладкая и пушистая, сверкая лоснящейся черной шерсткой. Только глаза остались прежними, сияющими как две серебристые звездочки.
— Как же хорошо возвратиться!
— Ты дух, — шепнул мальчик. — Дух этой земли…
— А ты человек, — сказала кошка. — Так ли уж это важно?
Она села и внимательно уставилась на него своими сверкающими глазами.
— Ты помог мне, когда другие бы отвернулись. Чего же хочешь за свою помощь?
Мальчик набрал воздуха в грудь. Вот он, тот момент, когда…
— Я хочу получить душу и сердце, чтобы жить по-настоящему и дышать, чтобы радоваться каждой новой весне и бежать под деревьями с самим собой бок о бок. Если то в твоей власти.
— Ах, мальчик, — обернула лапы хвостом кошка, — душа твоя всегда была при тебе. Человек без души не проделал б весь этот путь и никогда б не помог маленькой тощей кошке.
— Но как же…
— Как же мои меньшие братья, что спят на коленях у людей твоего племени? О, они — часть человека, половинка того, что должно быть едино. Но зачем дополнительный осколок тому, кто и так цел?
Мальчик опустил голову, изучая собственные ноги и гальку под ними.
— Но без… я не смогу вернуться. Не смогу стать своим и…
— А зачем возвращаться к людям, которые не принимают тебя? Которые тебя не любят и считают пустым местом?
Мальчик не удивился, откуда кошка так много знает. В конце концов, духам открыто многое; и, задавая свои болезненно-острые вопросы, кошка была совершенно права. Его не любили и не замечали — и даже собственные родители!.. все, кроме одного человека.
— Там осталась моя бабушка, — тихо сказал он. — Эсет-оча, волосы которой уже белы, как снег, а спина согнута многими зимами. Кем я буду, если брошу ее совсем?
Кошка громко замурлыкала.
— Приятно, что я в тебе не ошиблась. Даже неловко называть тебя мальчиком.
— Но у меня нет другого имени.
— Даже бабушка обращается с тобой, как с бездушным?
Мальчик покачал головой.
— Нет, совсем нет. Бабушка иногда называет меня Ате?нар — ранний утренний луч, потому что я в детстве будил ее еще до рассвета...
— Имя ничем не хуже прочих. Главное, не позволяй никому у тебя его отнять.
Договорив, кошка потянулась, гибко и грациозно. Взмахнула пушистым хвостом.
— Как и выбор, который всегда за тобой.
Перескочила на облизываемый прибоем камень, прыгнула и исчезла, не коснувшись водной глади. Только пробежала волна налетевшего ветра по вереску.
А Атенар все стоял и смотрел на дальний берег, где в дымке расстилались бесконечные, согретые солнцем, травы. Стоял и смотрел, пока не заслезились глаза.
Затем решительно вытер их рукавом, повернулся и зашагал по вьющейся вверх тропе, стараясь не оглядываться.
Поохотиться и передохнуть перед дальней дорогой можно и в предгорьях, не видя тех мест, где ему не суждено побывать.
Когда он вернулся, под сенью деревьев клубилась кусачая мошка, сметаемая лишь свежим ветром с реки. Все так же статно, неторопливо несли Арес-аль и Тургани свои воды, все так же пересвистывались птицы в еловых лапах и кралась в зарослях гибкая рысь — как и все годы до; изменился только сам Атенар, которому все казалось теперь чужим и незнакомым.
Как и он сам казался чужим и незнакомым этим местам и их людям.
На равнодушных раньше лицах встречных читалось удивление от того, что мальчик шагает твердо, не пытаясь быть незаметным и никому не уступая дороги… а, может, потому, что он вернулся, не сгинул и не исчез, будто бы не был вовсе? взглядами провожали его и люди, и коты, совершенно забыв о том, что раньше называли его бездушным. А он прошел прямо к жилищу бабушки и, откинув полог, крепко обнял ее, сидящую у очага.
А когда улеглась первая радость от встречи, то Эсет-оча спросила, цепко смотря внуку в глаза:
— Дали ли духи тебе душу?
— Нет. Но они дали мне смелость.
И только произнеся эти слова, Атенар окончательно понял, зачем на самом деле он пришел. Улыбнулся и, блеснув глазами, спросил:
— Я хочу уйти за озера, холмы и болота, за горы и предгорья, туда, где под солнцем волнуются зеленые травы. Уйти насовсем. И вернулся, чтобы спросить: пойдешь ли ты со мной?
Эсет-оча склонила голову, раздумывая.
— Давно я схоронила своего мужа, моя дочь забыла дорогу к моему жилищу, а мой внук не нашел себе места среди сородичей и хочет уйти. Похоже, мне и впрямь нечего здесь оставлять, внучек. Вот только боюсь, дальний путь уже не под силу моим старым костям.
— Твои кости будут покрепче моих, — засмеялся Атенар, — а в мудрости мне и вовсе за тобой не угнаться!
— Как бы ни было, знай: куда бы ты ни шел, я последую за тобой, — Эсет-оча прикоснулась старчески сухими губами к его лбу.
Кошки нет только рядом с одним мальчиком, худым и чумазым. Он притаился у входа, избегая даже света от очага — хоть и жадно прислушивается, не желая ничего упустить. Место на шкурах еще есть… однако никто и не думает позвать его в круг.
Он бездушный, и потому не существует.
— Как есть душа у каждого из нас, так есть она и у всего мира. Ее шерсть — мох на деревьях и камне, ее шаги — стук дождевых капель по шкурам, — Таман-одой повествует негромко, раскатисто, и Артис, крупный, с надорванным ухом, бархатисто мурлычет, вторя его словам. — Ее рычание — рокот отдаленного грома…
Мальчику отчего-то становится очень горько, и он выскальзывает в ночь. Никто не поворачивает ему вслед головы.
Он бездушный, и жив лишь потому, что духи оказались излишне милостивы... или все же жестоки?
Каждый живущий в местах, где быстрая Арес-аль сливается с полноводной Тургани, знал, что душа человеческая — не даруется от рождения, не принадлежит так же естественно, как принадлежат руки ли ноги. Недостаточно, чтобы дитя сделало первый вдох, родилось здоровым и без физического изъяну; пока не попросит духов шаман, не прокамлает целую ночь без устали, колотя в бубен и шепча заклинания вокруг жилья роженицы… не случится чуда обретения подлинной жизни. А коль прислушаются духи к камлающему, то найдется наутро за пологом — и ни единого следа окрест! — слепой котенок, которого надо будет растить вместе с дитем и беречь, словно сердце собственное. Ибо котенок этот и есть сердце и душа, без которой не жить, не дышать воздухом и не радоваться новой весне.
Но не сжалились духи над сыном певучей Ралани и сильного Идэра. Да и смерти тому не даровали — забыли, видимо, сразу же; а чего вспоминать о том, кого и живым существом-то не назовешь? Не вспоминали и сородичи, кажется, вовсе не зная, что мальчик без души так же дышит, чувствует и все понимает. Понимает, и ничего не говорит все двенадцать зим своей жизни.
Сверстники и старшие — не замечают; молчит, глядя слепым глазом в мир духов, шаман; и только бабушка, старая и мудрая Эсет-оча, из раза в раз приговаривала, не боясь ни нарушить традиций, ни навлечь на себя чей-нибудь гнев:
— Не было, значит, у духов для тебя подходящей души, внучек. Не нашли, чтобы была тебе ровней, пришлась по размеру...
И кошка ее, седая от ушей до хвоста Алаты, согласно мурчала у бездушного мальчика на коленях, согревая его биением своего маленького сердечка.
Другому того было бы достаточно — доброго слова, кошачьего мурчания и сытого тепла очага; достаточно было и мальчику, покуда не содрала тонкую кожицу с раны легенда Таман-одоя. Долго бродил бездушный вокруг жилища, а когда все же вошел, то тихо сказал:
— Бабушка, я хочу найти свою душу.
Встревожилась за внука Эсет-оча — с чего вдруг зазвучали такие слова? однако сказала лишь:
— А знаешь ли ты, где ее искать?
— На севере, — предположил мальчик. — Во льдах, где живут духи, где они жгут зеленые костры в небесах и танцуют с разноцветными лентами. Я приду к ним и попрошу…
Хитро блеснули из полумрака старушечьи глаза-бусины.
— Однажды у них уже ничего не нашлось для тебя. А вот на юге, куда уходит зимой солнце, живут другие духи. Может, у них сыщется душа, что придется тебе впору?
Задумался мальчик над ее словами.
— Так они ведь чужие. Не наши. С чего бы им…
— Так я тебе разве чужая?
Эсет-оча помолчала, улыбнулась и сказала, видя, что он не понимает:
— Моя мать пришла из мест, где за зимой не следует ночь, где окрест жилья вместо леса растут травы, где строят большие дома из камня, а по рекам скользят водяные змеи из дерева и с крыльями из шкур. Пришла и осталась. Наши духи приняли ее, как родную. Почему бы и духам ее предков не принять тебя?
Задумался мальчик еще больше, а когда задал очередной вопрос, голос его был полон внезапной тревоги:
— А были ли у тех людей души, бабушка? Вдруг окажется, что…
Эсет-оча улыбнулась.
— Про то она не рассказывала. Но у нее была, я помню. Пушистая и рыжая, как осенний лист, рыжая, словно маленькое солнце. Такой ни у кого больше не было…
Племя мальчик покинул на рассвете, по тихому треску скованных льдом вод Арес-аль. Никто того не услышал и не увидел… а, может, и не пожелал? лишь старая Эсет-оча стояла долго-долго, глядя вслед худой фигурке и прося духов — и этой земли, и чужой — уберечь, охранить, отвести беду, что может приключиться в дороге…
Мальчик шагает, стараясь не оглядываться. И смаргивает с глаз непрошенное — то ли туманную влагу, то ли всамделишние слезы.
С собой — потертый спальник из шкур да легкое копьецо; в латаном-прелатаном мешке за спиной — собрано самое необходимое: кремень да трутница, несколько игл-скребков и прочих инструментов, полоски сушеного мяса да запасная тетива. Не так уж много… однако он не пропадет: и не тем обойдутся умелые руки да зоркие глаза, насмотренные исподтишка чужим примером. Сумеют и птицу подстрелить, и зверька мелкого изловить, и стрелы новые смастерить взамен утраченных. Не такие, как мастерил дедушка, Исхан-одой, но вполне годные. Да и на юге весна приходит быстрее, наверняка пошли уже стрелки молодых трав, которые можно собрать и добавить к мясу…
Долго шагал мальчик, день за днем углубляясь в страну бескрайних лесов. Ночевал под широкими лапами елей, пил воду бьющих из-под камней родников, наблюдал благоговейно из зарослей за огромными, гордыми оленями… и каждую ночь, сворачиваясь в старом спальнике, думал: а, может, вернуться? Бабушка все поймет: вздохнет только негромко, погладит по голове… и все станет как прежде. Словно и не было ничего.
Но говорило что-то внутри: невозможно. Раз уж решился, то нужно идти, не отступаясь, не ища способа и повода повернуть назад. Не смиряясь с тем, что он человек без души, какому не место среди сородичей.
Миновал он сверкающие на солнце озера, преодолел каменистые холмы и болотистые, хлюпающие под ногами низины; и когда уже думал, что вот-вот, и откроются перед ним пространства, поросшие травами, то увидел перед собой высокие горы, увенчанные снежными шапками. И раскинувшиеся так широко, что обойти их — целые дни; да и через них перебраться не проще, не быстрее…
Сел мальчик у бегущего по камням ледяного ручья, задумался. А когда поднял голову от колен, то перед ним сидела кошка.
Черная, будто сама ночь; и яркими звездами блестели ее серебристо-желтые глаза.
— Ты пришла ко мне? — неуверенно спросил мальчик.
Кошка взглянула на него прищуренно, продолжая вылизывать между пальчиками отставленной лапы. Странно, но она была почти такая же, как и мальчик: худая и нескладная, с тусклой линяющей шерстью, а еще очень маленькая — уместится на сгибе локтя. Ничуть не похожа на тех гордых и сильных охотников, что сопровождают членов племени — охотников пятнистых и полосатых, как игра света в ветвях и листве.
— Зачем ты пришел сюда, мальчик? В этих краях не бывает никто, кроме горных козлов да орлов, парящих на ветрах вышины.
Мальчика очень удивила говорящая, будто человек, кошка. Но он не стал показывать свое удивление и задавать лишние вопросы. Никогда не знаешь, с кем сведет дорога и кого можешь случайно оскорбить своим любопытством.
— Кажется, я заблудился, — признался он. — Я иду на юг, в земли, где вместо деревьев растут травы и где живут духи моей прабабушки. Но вижу только камни и снег, как на самом далеком севере…
— Ты не заблудился, — сказала кошка. — Земли, о которых ты говоришь, лежат по другую сторону гор, за перевалами и седым плечом двуглавого Малеа?са. Мне тоже нужно туда, но путь слишком тяжел для одной маленькой кошки. Можешь ли ты взять меня с собой?
Мальчик задумался. У него почти не осталось пищи — хватило бы самому по полоске мяса в день! Но и бросать кошку не позволяла совесть. Такая маленькая и слабая, одна она здесь просто умрет, от голода или от холода…
— Я понесу тебя. Твои лапы совсем не для камней, а моя обувь еще не совсем протерлась. Не откажешься забраться в мой заплечный мешок?
Глаза кошки согласно прикрылись.
— Спасибо тебе.
Забралась в мешок — и словно ее и не было. Мальчик поднял поклажу… подивился тому, насколько потяжелела! но не сказал ни слова, лишь удобнее устроил мешок на спине и принялся забираться по тропе, помогая себе подобранной палкой.
Долго они шли, пока вечерние тени гор не накрыли собой тропу, кривые деревца и серые камни; и когда мальчик на ночь развел костерок, кошка сказала:
— Ты не просто идешь на юг, ты что-то ищешь там, за перевалами.
— Я ищу свою душу, — ответил мальчик. — Духи моего племени не дали ее мне при рождении, и я решил, вдруг…
Кошка замурлыкала, будто смеялась.
— Разве духи могут дать человеку душу?
— Они делают это для моего племени с самых давних времен. Ты думаешь, что вру?
— Заметь, я не сказала, что обвиняю тебя во лжи, — она прикрыла глаза. — Я спросила, действительно ли они делают то, что, как вы считаете, они делают.
Кошка давно уснула, а мальчик все сидел у своего огонька, обняв колени и тревожась и сомневаясь.
Чем выше — тем холодней становилось, словно из едва наступившей весны они возвращались в зиму. Мальчик голодал и был измотан, кошка тоже; однако никто из них не жаловался и не роптал. Они пробирались узкими козьими тропами, грелись стылыми ночами, прижимаясь друг к другу, искали скудную пищу и делили ее поровну. И все чаще и чаще смотрели на звезды, болезненно-яркие в горном разреженном воздухе.
Но всему приходит конец, остались у них за спиной и горы, серые и угрюмые, потянулись вересковые предгорья. И на третий день пути мальчик и кошка остановились у огромного озера, на дальнем берегу которого расстилалась яркая зелень. Без конца и края…
— Там, на той стороне, страна травы, — сказала кошка. — Ты все еще считаешь, что должен идти туда?
Мальчик кивнул.
— А зачем я проделал весь этот путь?
Кошка склонила голову набок. Подошла к воде, вглядевшись в свое отражение.
— Может, затем, чтобы понять, что тебе нужно на самом деле?
Мальчик хотел было ответить, но тут кошка вошла в озеро, сначала замочив лапки, потом живот, шею… не стоит ли кинуться за ней — ведь кошки обычно не любят купаться! но еще больше удивился он, когда кошка нырнула и вышла на берег гладкая и пушистая, сверкая лоснящейся черной шерсткой. Только глаза остались прежними, сияющими как две серебристые звездочки.
— Как же хорошо возвратиться!
— Ты дух, — шепнул мальчик. — Дух этой земли…
— А ты человек, — сказала кошка. — Так ли уж это важно?
Она села и внимательно уставилась на него своими сверкающими глазами.
— Ты помог мне, когда другие бы отвернулись. Чего же хочешь за свою помощь?
Мальчик набрал воздуха в грудь. Вот он, тот момент, когда…
— Я хочу получить душу и сердце, чтобы жить по-настоящему и дышать, чтобы радоваться каждой новой весне и бежать под деревьями с самим собой бок о бок. Если то в твоей власти.
— Ах, мальчик, — обернула лапы хвостом кошка, — душа твоя всегда была при тебе. Человек без души не проделал б весь этот путь и никогда б не помог маленькой тощей кошке.
— Но как же…
— Как же мои меньшие братья, что спят на коленях у людей твоего племени? О, они — часть человека, половинка того, что должно быть едино. Но зачем дополнительный осколок тому, кто и так цел?
Мальчик опустил голову, изучая собственные ноги и гальку под ними.
— Но без… я не смогу вернуться. Не смогу стать своим и…
— А зачем возвращаться к людям, которые не принимают тебя? Которые тебя не любят и считают пустым местом?
Мальчик не удивился, откуда кошка так много знает. В конце концов, духам открыто многое; и, задавая свои болезненно-острые вопросы, кошка была совершенно права. Его не любили и не замечали — и даже собственные родители!.. все, кроме одного человека.
— Там осталась моя бабушка, — тихо сказал он. — Эсет-оча, волосы которой уже белы, как снег, а спина согнута многими зимами. Кем я буду, если брошу ее совсем?
Кошка громко замурлыкала.
— Приятно, что я в тебе не ошиблась. Даже неловко называть тебя мальчиком.
— Но у меня нет другого имени.
— Даже бабушка обращается с тобой, как с бездушным?
Мальчик покачал головой.
— Нет, совсем нет. Бабушка иногда называет меня Ате?нар — ранний утренний луч, потому что я в детстве будил ее еще до рассвета...
— Имя ничем не хуже прочих. Главное, не позволяй никому у тебя его отнять.
Договорив, кошка потянулась, гибко и грациозно. Взмахнула пушистым хвостом.
— Как и выбор, который всегда за тобой.
Перескочила на облизываемый прибоем камень, прыгнула и исчезла, не коснувшись водной глади. Только пробежала волна налетевшего ветра по вереску.
А Атенар все стоял и смотрел на дальний берег, где в дымке расстилались бесконечные, согретые солнцем, травы. Стоял и смотрел, пока не заслезились глаза.
Затем решительно вытер их рукавом, повернулся и зашагал по вьющейся вверх тропе, стараясь не оглядываться.
Поохотиться и передохнуть перед дальней дорогой можно и в предгорьях, не видя тех мест, где ему не суждено побывать.
Когда он вернулся, под сенью деревьев клубилась кусачая мошка, сметаемая лишь свежим ветром с реки. Все так же статно, неторопливо несли Арес-аль и Тургани свои воды, все так же пересвистывались птицы в еловых лапах и кралась в зарослях гибкая рысь — как и все годы до; изменился только сам Атенар, которому все казалось теперь чужим и незнакомым.
Как и он сам казался чужим и незнакомым этим местам и их людям.
На равнодушных раньше лицах встречных читалось удивление от того, что мальчик шагает твердо, не пытаясь быть незаметным и никому не уступая дороги… а, может, потому, что он вернулся, не сгинул и не исчез, будто бы не был вовсе? взглядами провожали его и люди, и коты, совершенно забыв о том, что раньше называли его бездушным. А он прошел прямо к жилищу бабушки и, откинув полог, крепко обнял ее, сидящую у очага.
А когда улеглась первая радость от встречи, то Эсет-оча спросила, цепко смотря внуку в глаза:
— Дали ли духи тебе душу?
— Нет. Но они дали мне смелость.
И только произнеся эти слова, Атенар окончательно понял, зачем на самом деле он пришел. Улыбнулся и, блеснув глазами, спросил:
— Я хочу уйти за озера, холмы и болота, за горы и предгорья, туда, где под солнцем волнуются зеленые травы. Уйти насовсем. И вернулся, чтобы спросить: пойдешь ли ты со мной?
Эсет-оча склонила голову, раздумывая.
— Давно я схоронила своего мужа, моя дочь забыла дорогу к моему жилищу, а мой внук не нашел себе места среди сородичей и хочет уйти. Похоже, мне и впрямь нечего здесь оставлять, внучек. Вот только боюсь, дальний путь уже не под силу моим старым костям.
— Твои кости будут покрепче моих, — засмеялся Атенар, — а в мудрости мне и вовсе за тобой не угнаться!
— Как бы ни было, знай: куда бы ты ни шел, я последую за тобой, — Эсет-оча прикоснулась старчески сухими губами к его лбу.
