— А теперь расскажи мне обо всем. Что видел и с кем говорил, и каковы земли там, где долгая ночь не приходит с зимой…
А утром она умерла. И бок о бок с ней лежала седая от ушей до хвоста Алаты, кажась мирно дремавшей и вовсе не ведающей о смерти.
Хоронил их Атенар сам, и никто не осмелился ему возразить, никто не осмелился вмешаться и заявить, что он не имеет на то права. Сам нанес положенные знаки охрой и сам уложил в выкопанную яму, устроив Алаты у Эсет-оча на груди, будто свернувшуюся сонным калачиком. Сам разложил в могиле любимые вещи бабушки и украсил седые шерсть и волосы невзрачными лесными цветами. А потом собрал все, что пригодится в дороге и имеет добрую память, и ушел.
Навсегда оставив позади живущих у мест, где быстрая Арес-аль сливается с полноводной Тургани.
Опять миновал он озера, холмы и болота, снова перебрался через горные хребты, оставив за спиной двуглавого великана-Малеаса; и вновь пришел к огромному озеру, где когда-то говорила с ним черная кошка. Не было видно никого, и тогда он спросил:
— Здесь ли ты, о хозяйка озера? Мне так нужен твой совет…
Никто не ответил, только набежала и вздохнула волна, перекатив гальку с мягким кошачьим мурлыканьем.
Постоял Атенар, поправил заплечный мешок и двинулся по берегу, огибая водную гладь, отражающую в себе бесконечное небо.
Несколько дней спустя он оставил озеро за спиной и ступил на сочные, обнимающие щиколотки травы позднего лета. Глубоко вдохнул свежий, пахнущий чем-то приятным и незнакомым, воздух, сощурился на теплое и яркое солнце.
— Бабушка, видела бы ты это сейчас…
«Но я вижу», — прозвучал, как наяву, голос за спиной, и Атенар ощутил легшие на его плечи сухие и крепкие руки. — «Родной, разве я не говорила, что последую за тобой, куда бы ты ни отправился?»
Он пошатнулся, сел прямо на чужую, внезапно ласковую, землю и впервые за все время заплакал, разделяя с солнцем и травой свои боль и одиночество. И только набегающий ветер ласково поглаживал по спине, как это когда-то делали добрые и родные ладони.
А когда слезы кончились, то пришло облегчение. Словно развязался наконец тугой узел, днями и неделями носимый под сердцем.
Зашуршало под ухом, зашелестело сминаемыми стебельками…
Откуда-то из зарослей выкатился котенок. Гладкий и огненно-рыжий, как осенний лист, как маленькое солнце. Сел прямо перед человеком и требовательно замяукал, уставившись любопытным взглядом больших желто-серебристых глаз.
Атенар потянулся и взял его на руки. Погладил нагретую солнцем шерстку, задержав ладонь на прогнувшейся спинке. Вытер рукавом глаза и спросил:
— Ты тоже идешь в страну травы?
Котенок замурлыкал и потерся о его обветренную щеку.
А утром она умерла. И бок о бок с ней лежала седая от ушей до хвоста Алаты, кажась мирно дремавшей и вовсе не ведающей о смерти.
Хоронил их Атенар сам, и никто не осмелился ему возразить, никто не осмелился вмешаться и заявить, что он не имеет на то права. Сам нанес положенные знаки охрой и сам уложил в выкопанную яму, устроив Алаты у Эсет-оча на груди, будто свернувшуюся сонным калачиком. Сам разложил в могиле любимые вещи бабушки и украсил седые шерсть и волосы невзрачными лесными цветами. А потом собрал все, что пригодится в дороге и имеет добрую память, и ушел.
Навсегда оставив позади живущих у мест, где быстрая Арес-аль сливается с полноводной Тургани.
Опять миновал он озера, холмы и болота, снова перебрался через горные хребты, оставив за спиной двуглавого великана-Малеаса; и вновь пришел к огромному озеру, где когда-то говорила с ним черная кошка. Не было видно никого, и тогда он спросил:
— Здесь ли ты, о хозяйка озера? Мне так нужен твой совет…
Никто не ответил, только набежала и вздохнула волна, перекатив гальку с мягким кошачьим мурлыканьем.
Постоял Атенар, поправил заплечный мешок и двинулся по берегу, огибая водную гладь, отражающую в себе бесконечное небо.
Несколько дней спустя он оставил озеро за спиной и ступил на сочные, обнимающие щиколотки травы позднего лета. Глубоко вдохнул свежий, пахнущий чем-то приятным и незнакомым, воздух, сощурился на теплое и яркое солнце.
— Бабушка, видела бы ты это сейчас…
«Но я вижу», — прозвучал, как наяву, голос за спиной, и Атенар ощутил легшие на его плечи сухие и крепкие руки. — «Родной, разве я не говорила, что последую за тобой, куда бы ты ни отправился?»
Он пошатнулся, сел прямо на чужую, внезапно ласковую, землю и впервые за все время заплакал, разделяя с солнцем и травой свои боль и одиночество. И только набегающий ветер ласково поглаживал по спине, как это когда-то делали добрые и родные ладони.
А когда слезы кончились, то пришло облегчение. Словно развязался наконец тугой узел, днями и неделями носимый под сердцем.
Зашуршало под ухом, зашелестело сминаемыми стебельками…
Откуда-то из зарослей выкатился котенок. Гладкий и огненно-рыжий, как осенний лист, как маленькое солнце. Сел прямо перед человеком и требовательно замяукал, уставившись любопытным взглядом больших желто-серебристых глаз.
Атенар потянулся и взял его на руки. Погладил нагретую солнцем шерстку, задержав ладонь на прогнувшейся спинке. Вытер рукавом глаза и спросил:
— Ты тоже идешь в страну травы?
Котенок замурлыкал и потерся о его обветренную щеку.
