- Помню, просто сразу не признал.
- Так что, видел ты утопленницу?
- Видел. Когда купец кричать начал, я ее увидал. Она с ним рядом появилась, поманила его, и он совсем с ума сошел...
- Так как она выглядела? Почему решил, что утопленница? - перебила я Тараску.
Хлопец задумался, плечами пожал, уставился мимо меня.
- Так зеленая вся, тиной облеплена, лицо рыба съела, коса распущена...
- Говорят, прошлой ярмаркой утопла?
Шинкарь влез:
- Утопла, как же. Люди добрые сказывают, сама пошла топиться!
Тараска бесцветные брови сдвинул гневно, заволновался.
- Неправда! Брешут люди, от зависти брешут!
- Да как можно! Злыдень! Зачем ясну пани морочишь? Молчи уже. Глаза она тебе застила, дурню, а ты и рад. Марыська еще той хвойдой была, я вам так и скажу, ясна пани. А ведь и смотреть не на что, дура размалёванная, из всей красоты - коса и только. А как из речки достали, коса и отвалилась, а сама Марыська раздутая и страшная... А ведь ровно пава между девками ходила, как же, единственная дочка Ивана Бунчука, завидная невеста!
Я глаза прищурила, глядя, как шинкарь злобой исходит, видно, девка и ему приглянулась.
- А что, жених у нее был?
Аж перекосило шинкаря, грохнул передо мной чарку горилки да нехитрую закусь.
- Тьфу! Был, как не быть, ясна пани! Иван расстарался, сосватал дочку в соседний хутор, за пасечника Стёпку Кривошея. Тот уже два года как во вдовцах ходил, хозяйку в дом присматривал. А у него богатый надел земли, я вам так скажу. И свадьбу уже готовили, сыграть должны были на Покрова.
- Так чего ж Марыське топиться? И жених славный, и свадьба богатая, всем девкам на зависть... - поддела я шинкаря.
- А откуда бедному шинкарю знать, - пожал он плечами. - Только зачем ей в воду самой лезть? Ведь холодно было на Покрова в прошлом году...
- Так может, и не сама? Может, помог кто, а?
Шинкарь обиженно засопел, усы подкрутил, на казацкий манер. А сам небось даже сабли в руках не держал, поганец! Ох, и хотелось мне его нагайкой отходить, чтоб не повадно было.
- Может и помог. Кто ж теперь знает. Только я вам так скажу, ясна пани, не своей смертью померла, и то правда.
- А купцы что же?
- А что купцы? - не понял шинкарь.
- Чего девка им является? А не жениху своему или батьке? Или мамке?
- Мамка ейная при родах умерла. А Кривошей жениться собрался, погоревал и хватит.
- А на ком?
- Так на Оксанке Горобець. С лица воду не пить, а скарб за ней знатный староста дает.
- И свадьба когда?
- Как ярмарка закончится, так на Покрова и сыграют. Слажено уже все.
- Купцы, что померли, в прошлом году тоже на ярмарке были?
Шинкарь кивнул, но молчал. Потом меня пальцем подозвал, на Тараску искоса глянул, зашептал мне на ухо.
- Люди добрые сказывают, гуляла она с купцами заезжими. Жадная до подарков была да похвалы. Я вам так скажу, ясна пани, Тараска за ней как барвинок вился, только куда халупнику без родителей на такую девку заглядываться! Хоть и знал про купцов, сам говорил про то, да только как померла она, совсем умом тронулся, слово против нее не дает сказать...
Не верила я в утопленницу, что купцов за собой в пекло тянет. Если б каждый убиенный за душегубом своим из нави мог возвращаться, то за мной сколько бы ляхов убитых ходило, подумать страшно! Вздрогнула, оглянулась, словно и вправду за мной ляхи притаились, за батьковским крестиком потянулась, пустое место на груди обожгло. Клятый лях! Косой черной встряхнула и к дому олийника Бунчука отправилась. А на могилку к девке все равно надобно придти, помолиться, чем черт не шутит.
Богатая хата, только пустая и печальная, словно мороком скрыта. Я хозяина кликнула, долго не отзывался. А как во двор зашла, окна настежь открытые увидала и сообразила, что поминки недавно справили. Ведь аккурат его дочка в прошлую ярмарку потопла, год прошел. Стыдно стало, уйти хотела, только поздно, вышел хозяин. Высок, темноволос, с чубом казацким да выправкой, никак из гнездюков?
- Челом вам, пане, - поклонилась я. - В хату пустите? Поговорить надо.
Оглядел меня олийник, на пол сплюнул, кивнул неохотно.
- И тебе не хворать, девка. Заходи, коли надо.
В хату зашла, на иконы в уголке перекрестилась, рука к крестику потянулась по привычке. Заметил казак, нахмурился:
- Отчего без креста?
Потупилась я с досады, не хотелось мне лукавить.
- Клятый лях отобрал, шляхтич Осышковский, из города. Не по своей воле к вам, пане Бунчук, пришла. Уж простите меня. Чертовщина на хуторе творится, вот староста шляхтичу и пожаловался. Не вернет тот батьковский крестик, пока не узнаю, кто его пана сгубить хотел. Купцы заезжие с ума сходят, сказывают, что ваша дочка за ними приходит да за собой тащит...
Потемнел лицом казак, темными очами гневно сверкнул:
- Это кто ж на мою Марыську наговаривает? Мало им, что похоронить по-людски не смог!.. Так и после смерти в покоя не оставят!
На лавку без сил опустился, голову повесил. Молчал долго.
- Что узнать хотела?
Я рядом села, задумалась.
- Отчего Марыська купаться удумала? Ведь на прошлые Покрова холодно было...
- А я почем знаю, - махнул рукой казак.
- Ее как нашли? В сорочке одной или в одежде? Может, видел кто, как она купаться шла? Подружки?
- Нет. Я ведь не сразу дочки хватился, по утру кинулся, нет ее. Думал, что на ярмарку с утра побежала, уж больно охоча Марыся была до бабских заморских диковинок. И где их только брала?.. А как вечером не вернулась, искать стали, всем хутором. Одежду на берегу нашли, а Марыська словно в воду канула... - казак осекся, губу закусил, я глаза отвела.
- Когда ж нашли?
- Через три недели. Вниз по течению, в соседнем хуторе, к берегу прибило. Едва узнал, и то - по крестику.
- В сорочке была?
- Да. Только от сорочки одни лохмотья остались...
- А хоронили в чем?
- В свадебной сорочке, ее Марыся сама вышивала.
- А рисунок на ней помните, пане Бунчук?
Казак задумался, в скрыню полез неохотно, достал вышитый рушник с маками и птахами, мне протянул.
- На всех сорочках такой был?
- Да. Нравились ей маки...
- Пане Бунчук, а вы на свадьбу с ее согласия сговорились?
- Да неужто я дите свое неволить бы стал? Приглянулся Степка дочке моей, богатый хозяин, щедрый, хоть и немолодой. Да и я за ней приданое знатное давал...
- Так зачем же ей топиться?
- Да не топилась Марыська! - стукнул олийник по столу кулаком. - Наговоры все это, завидуют люди, злыми языками брешут!
- А может помог ей кто? Не по своей воле в воду полезла?
- Да кто б посмел!
- А если свадьба кому поперек горла стала? Поклонники у Марыськи водились? Ведь сказывают, девка красивая была...
- Да хлопцев вокруг нее столько вилось, разве всех упомнишь!
- А купцы заезжие среди них водились? Или шляхтичи городские?
- Ты что такое несешь, девка!
- Люди сказывают, что зналась твоя дочка с купцами. А людская молва...
Вскочил казак, лицо страшное сделалось, кровью налилось, кулаки сжал, по столу стукнул, тот и раскололся.
- Вон пошла!
Горько мне стало, что правду приходится вытаскивать, мертвых тревожить. Поднялась с лавки, кивнула, к двери направилась, но возле порога застыла, обернулась.
- Уж простите, пане, но неужто подарков дорогих у дочки не замечали? Ведь сами сказали про...
- Уходи, а то зарублю!
Уже за порогом вспомнила, что хотела спросить, где могилка Марыськи, но возвращаться не хотелось. А когда за ворота выходила, с хлопцем столкнулась. Статный, голубоглазый, он стоял словно вкопанный, на хату тоскливо смотрел, но зайти не решался.
- Здоров будь, хлопец. Чего в хату не идешь?
Он взглянул на меня сумрачно, темноволосой головой покачал, и меня словно обожгло - ведь до дрожи похож на олийника!
- Тебя звать как? Ты ведь сын пана Бунчука?
- Василь, - кивнул хлопец, потом вздохнул, развернулся и прочь пошел.
- Обожди, - кинулась я его догонять. - Покажи мне, где могилка Марыськи.
Запнулся он на ровном месте, меня кажется впервые по-настоящему увидал, спросил удивленно:
- Тебе зачем? Ты кем ей была? Подружкой? Так отчего спрашиваешь, знать должна.
- Не так все, - начала я, под его шаг торопливый подстраиваясь. - Меня староста разузнать все заставил. Потому что на ярмарке дела странные твориться начали, купцы утопленницу видели, сказывают, что Марыська то была.
- Брехня это! - он даже шагу не замедлил.
- Василь, а скажи, какой Марыська была? - не унималась я, торопясь узнать побольше, пока есть возможность.
- Красивой она была, - в сердцах он сказал. - А люди такого не прощают. Завидовали ей, злобой исходили. А она даже радовалась, что завидуют. Глупая была!
- А отчего топиться полезла? - поддела я хлопца.
- Не топилась Марыська! - он так резко остановился, что я на него налетела. - Это тоже брехня! Даже после ее смерти все уняться никак не могут! Вот ведь мертвую - и ту оболгали! Найду, кто слухи распускает, - своими руками удавлю!
Светлые глаза потемнели, на меня уставились.
- А старосте какое дело до Марыськи? Чего он вдруг тебя прислал?
- Я ж говорю, купцам утопленница являться стала, к себе тащит, а ему убыток с того. Виданное ли дело, уже второй купец душу богу отдал. А сегодня с утра вон даже пану Потоцкому она привиделась.
- Тоже брехня! - отмел он мои слова, словно листья сухие, дальше зашагал.
- Да подожди ты! Василь, а скажи, если сестра твоя не сама потопла, то кто ей помог в этом?
- Да кто б посмел? - слово в слово за батьком повторил он. - Знали все, что за сестру глотку перегрызу, а мне-то за это ничего не будет, пану верно служу.
Отшатнулась я от хлопца.
- Да неужто ты в панские гайдуки пошел? А разве батько твой?.. - тошно мне сделалось, что сын казака мог ляхам продаться, гордость и волю на службу шляхтичам променять.
- А нет у меня батьки, - горько сказал Василь. - Проклял меня старый казак, как узнал.
В соседней хате шумно было, девки и бабы замужние по двору сновали, подметали, деревья лентами украшали, никак к свадьбе готовятся. Ближе подошла, поздоровалась. Рябая девка к тыну подошла, узнала я ее сразу, Оксанка, дочка старосты. Губы поджала, худую косу нервно подергала, на меня зло взглянула:
- Тебе чего надобно, Христинка?
- К свадьбе готовишься? - улыбнулась я. - В хату пустишь? К батьке твоему дело есть.
Посторонилась Оксанка, во двор пропуская. Но я не спешила к старосте, интересно мне стало.
- Говорят, замуж за Степана Кривошея собираешься?
- А тебе какая забота?
- Так говорят, на другой собирался жениться. И года не прошло с ее смерти, а вы уже о свадьбе сговорились.
- Так ты батька спроси. Это он сговаривался, - буркнула Оксанка и надулась.
- А ты замуж разве не хочешь?
Девка с лица спала и как-то сникла.
- Боязно мне. У Кривошея жена умерла, а потом и невеста. Может, сглазил его кто? Слушай, Христинка, уговори батька? Не хочу я за него замуж!
Задумалась я крепко, а Оксанка меня уговаривать начала, за руки цепляется, словно утопающая. Тьфу ты!
Старосту я в хате застала, поклонилась и поздоровалась.
- Челом тебе, пане. Вопросы имею, по поводу Марыськи.
- А с ней чего? Ты бы лучше купцами занималась. А ну как еще кто богу душу отдаст!
- Пане староста, сами ведь просили с чертовщиной разобраться. А как с ней разобраться, если неведомо, что с Марыськой случилось. Сама утопла нечаянно, или помог кто...
Староста чарку недопитую на стол поставил, руками всплеснул, на меня уставился:
- Дык ведь сама она пошла топиться, что ж тут неясного!
- Отчего так решили? Не было у нее причины в воду лезть. Про свадьбу было договорено, жених ей был люб, завидовали все счастью, а она в воду лезть? Уж простите, не поверю, пане Горобець!
Староста помолчал немного, ус пожевал, крякнул смущенно и выдал:
- Порченая она была. С купцами заезжими баловалась. Все на хуторе про то судачили, только батько все слепой ходил. Может, поняла, что Степка после свадьбы, как узнает, так и прибьет сразу, вот и решилась - в омут?
Я покачала головой.
- Неужто Марыська не смогла бы мужу голову задурить? Не верю. Думаю, что помог ей кто-то. А теперь утопленница за душегубом приходит и ищет его...
Староста с лица осунулся, посерел весь.
- Что ж теперь делать? Ведь разорюсь! Как пить дать - разорюсь!
- На приданное дочке не разорились же? И не страшно вам Оксанку-то замуж выдавать за жениха Марыськи? А ну как и за ней придет?
- Да типун тебе на язык, злыдня! Ты дочку не трожь! Оксаночка моя - чистая душа, а Марыська - хвойда гулящая. А такого завидного жениха дочка моя заслужила.
- Может, свадьбу перенесете? Боязно Оксанке, только вам не говорит, не хочет батька гневить...
Староста стукнул кулаком по столу и завопил:
- Да вы обе с ума сошли! Уже все приготовлено! - стал пальцы загибать, перечислять, жадностью глаза враз загорелись. - Сорочки свадебные, рушники вышитые, цветастые скатерти молодым, сорочки из льняного полотна, опояски шелковые, плахты клетчатые, платья люстриновые, все готово!
Оксанка робко в хату заглянула, на пороге замерла.
- Батько, страшно мне... Не хочу замуж...
Потом на лавку села, вышивку недоделанную перебирать стала, в пальцах теребить. Я с ней рядом села, за плечи обняла, на узор из барвинков кивнула:
- Неужто сама такую красоту вышиваешь?
Оксанка кивнула, а у самой слезы на глазах.
- Вот что, дочка, ты не печалься. Христинка покойницу угомонит, аккурат до Покровов успеет. Верно, Христинка?
Я задумчиво кивнула, разглядывая вышивку.
Могилка Марыськи была за кладбищем, ухоженная, цветы лежат. Я на колени опустилась, перекрестилась, молитву прошептала за невинно убиенную душу. Хоть и блудила она с купцами, сомнений в том у меня уже не осталось, но все равно не заслужила подлой смерти. И ведь главное - нет никакой возможности найти ее душегуба, разве что сам сознается. Задумалась я крепко, даже не заметила, как темнеть стало. Холодный ветер с реки потянул, листья с деревьев сорвал, по земле их разметал. А вместе с ними и цветы на могилке в воздух поднял. И словно подсказка мне из нави, остался лишь барвинок синий, искусно из шелка сделанный, затрепетал он тонкими лепестками, удерживаемый в трещинке могильного камня. Плохо мне сделалось и страшно. Впервые в жизни. Сроду ничего не боялась, ни зверя лесного, ни ляха клятого, ни басурманина окаянного, ни смерти лютой, а тут вот холодно стало. Перекрестилась, сухие губы облизнула, зажмурилась, но рука к барвинку так сама и потянулась. Вытащила и разглядывать стала. Сделан искусно, шелк дорогой, персидский. Да полноте! В жизни не поверю, что из нави кто возвращаться может! Такой цветок дорого стоит и не каждому по карману. Людских это рук дело! Значит, мстит кто-то за Марыську. Батько, жених, Тараска влюбленный или другой кто? А может дело и не в ней вовсе, а в одном из купцов, а Марыська так, для отводу глаз? Или про купцов узнала, что не следует, вот ее и утопили? Барвинок я себе взяла, хоть и не по себе стало, вроде как покойницу обираю. Но мне для дела надобно, уж прости, Марыся.
Я вернулась в шинок, когда поздно совсем было.
