Глава 1
Одиноко стоящего у подъезда малыша лет пяти она заметила издалека. Мальчишка выделялся серой, давно немытой шевелюрой, стриженной на манер ирокеза. Коричневая куртка на нем была явно снята со взрослого. Ее рукава доставали почти до земли, и пацан меланхолично болтал ими из стороны в сторону, сосредоточенно разглядывая окна подъезда.
Юля переложила тяжелый пакет в другую руку, прибавила шаг. Сердце противно заныло — так бывало, когда перед ней вставала проблема, требующая непростого решения. Чем ближе Юля подходила, тем крепче стискивала зубы. Надежда, что малыш ждет кого-то из взрослых, таяла с каждым шагом. Она более или менее знала всех детей в подъезде, но этот ребенок был ей незнаком. Такого захочешь — не забудешь: странная обувь, больше похожая на пошитые вручную мягкие сапожки, бывшие когда-то белыми штанишки, едва выглядывающие из-под чрезмерно большой куртки, грязь на щеке и огромные желто-карие глаза, опушенные густыми ресницами.
Эти глаза цепляли. Непонятно чем, но Юля остановилась. Поставила пакет на скамейку, уже ругая себя за мягкость: «Куда опять лезешь, дура?», медленно повернулась, присела на корточки и, улыбаясь, спросила:
— Чей ты? Маму ждешь?
В равнодушном взгляде мальчишки промелькнул интерес. Он склонил голову набок, став похож на серую, пушистую сову. Поджал губы, почесал грязным пальцем нос, окинул ее внимательным, показавшимся взрослым взглядом. Юля терпеливо ждала ответа.
— Тебя, — выдал наконец он, и Юля вскинула брови. Пробормотала:
— Неожиданно. И давно ждешь? — уточнила она.
— Не-а, — качнул головой двуногий птенец совы, потом вытянул шею и заинтересованно заглянул в пакет. Урчание в животе подтвердило еще одно опасение: «птенчик» не просто потерялся, но был еще и голоден.
— А живешь где? — спросила Юля, уже смиряясь с тем, что пятничный вечер перестает быть мирным.
«Совенок» пожал плечами. Задумался, затем выдал очередную «блестящую» догадку:
— У тебя?
Юля поднялась, беспомощно оглядела проезд перед домом. Как назло, плохая погода разогнала всех бабушек и мам с детьми по домам. Не с кем даже посоветоваться. Надо звонить в полицию, но отправлять в отделение грязного, голодного ребенка...
— Раз у меня — тогда пошли. — И она торопливо, боясь передумать, достала ключи из сумки.
В лифте малыш чего-то испугался, доверчиво прижался к бедру, обняв девушку за талию, и сердце Юли сжалось от нежности. Пришлось сурово напомнить себе: ребенок чужой. Она приютит его лишь на время.
— Зовут тебя как, Совенок? — спросила Юля, открывая дверь в квартиру. В голове крутились неприятные мысли о сбежавшем из-под цыганской опеки попрошайке или потерявшемся малыше нерадивой мамаши-алкоголички. Смущал только взгляд. Было в нем что-то чужое и слишком взрослое для ребенка пяти лет.
— А кто такой совенок? — спросил мальчишка, и Юля тряхнула головой, прогоняя надуманное — ребенок, он и есть ребенок.
— Такой, как ты, только с крыльями. Птенец птицы, которую зовут сова.
— Мне нравится, — степенно кивнул деть и разрешил: — Можешь звать меня так.
Юля решила не заморачиваться с именем. Совенок так Совенок. Сначала ванна, потом кормежка, а там уж и до имени доберутся. И в обращении само собой всплыло «деть» — любимое слово мамы. «Малыш — это до трех, — говорила она, — а после исключительно деть».
В квартире мальчишку дальше порога не пустила, заставив сначала раздеться. Куртку брезгливо выбросила в пакет, а вот штаны и странного покроя рубашку положила постирать. Ткань на ощупь была дорогой, только грязной.
Совенок не стал возражать ни против раздевания, ни против мытья, только глаза не закрыл, когда она намылила ему голову шампунем. Когда Юля это заметила, было уже поздно — шампунь попал в глаза. Деть завопил, хватая ртом воду, льющуюся из душа, и Юля, ругая себя за оплошность, бросилась промывать глаза и успокаивать Совенка.
Мальчишка был худощав, но крепок, а еще на спине и правой руке Юля обнаружила три шрама — два старых, один свежий, что еще больше укрепило подозрение о сбежавшем из-за жестокого обращения ребенке.
Потом она торопливо варила макароны, тушила рыбу, готовила салат — ребенку нужны свежие овощи. Найденыш все это время сидел на кухонном стуле, одетый в ее футболку, закутанный в махровое полотенце и грыз сушки, запивая найденным в шкафу соком. Еда, купленная для готовки на выходные, неожиданно попала под раздачу в пятницу, а сговоренный с желудком разгрузочный вечер пришлось отложить.
— Почему сама не ешь? — подозрительно поинтересовался Совенок, точно она его травить собралась.
— Ем, — обреченно вздохнула Юля, накладывая себе макароны с рыбой. Потом пришла очередь чая и круассана. Даже варенье для такого случая нашлось в шкафу.
Малыш увлеченно уплетал сладости и пил чай, а Юля достала мобильник, набрала сто двенадцать, повисела на линии минут пять, пока усталый голос оператора не ответил:
— Слушаю.
Узнав о найденном ребенке, оператор оживился и мигом переключил ее на полицию. Там выспросили кучу подробностей, записали адрес и данные Юлии и предложили доставить ребенка в отделение.
— Вы что, издеваетесь? — возмутилась девушка. — Девять вечера. Ему спать пора, а вы его в отделение предлагаете везти, точно преступника. Это же ребенок! Утром пусть приходят из опеки, и будем решать.
Дежурный попросил подождать на линии, получил добро от начальства и разрешил оставить найденыша дома. Юля записала номер отделения, обещала звонить, если что, и отключилась. Выдохнула — самое сложное еще впереди, и тут же замерла, наткнувшись на серьезный взгляд малыша.
— Не хочу домой, — провозгласил Совенок.
Юля прикусила губу, сдерживая эмоции. Воображение уже рисовало жуткие картины, и она чувствовала себя предательницей. Но ведь это чужой ребенок, она не может оставить его себе. У него есть пусть и плохая, но семья.
— Никто тебя домой прямо сейчас не отправляет, — попыталась мягко объяснить Юля, — но нам надо связаться с твоими родными.
— Зачем? — насупил серые брови деть. Тряхнул подсохшими волосами, которые так и остались грязно-серыми, как ни старалась их отмыть Юля.
— Но ведь они волнуются. — Девушка растянула губы в жалкой попытке улыбнуться. Глаза защипало, и ей пришлось приложить усилия, чтобы не расплакаться. Пятничный вечер превращался в мелодраму. Она, чужой ребенок и его беды. Не хватало только бывшего, который умел довести любую мелодраму до трагедии.
— Нет, не волнуются, — воспротивился Совенок, — у отца — эсхарат1, у брата — тэорат, а Жансар только и знает, что орать, какой я дурак.
##1 См. глоссарий в конце книги.
Обилие чужих слов — цыганских? — сбивало с толку, как и странные имена. А еще мальчишка умел строить сложные фразы. И она поймала себя на мысли, что не знает, как вести себя с этим ребенком, который даже имени своего назвать не хочет.
— Жансар, он... — Юля замялась, подбирая слова, потом вспомнила распространенный тест и резко протянула руку, якобы поправить Совенку волосы.
Тот не дернулся. Наоборот, подался вперед и зажмурился под лаской, а она со вздохом взлохматила жесткие волосы — Совенок все глубже пробирался в сердце. Не дернулся — значит, не били, но откуда тогда шрамы?
— Кто он тебе? — задала Юля вопрос по-другому.
Совенок по-взрослому вздохнул, хрустнул сушкой — они явно пришлись ему по вкусу — и ответил:
— Воспитатель, только он плохой, я его не люблю. В прошлом месяце запретил мне ездить на вальшгасе, не пустил ловить ерьков и отобрал кинжал, подаренный братом.
Малыш путал русские и иноязычные слова, и Юля не понимала: то ли у него богатое воображение, то ли он действительно иностранец, но почему тогда говорит без акцента?
— Знаешь, я бы тоже хотела прокатиться на вальшгасе. Это лошадь? — попыталась она нащупать почву под рассказами Совенка.
— Не-а, — мотнул головой деть. — Сейчас покажу.
Он положил ладонь на грудь, и из-под пальцев брызнули белые лучи, а когда отнял, Юля увидела висящий на шее кулон — светящийся голубыми искрами кристалл, который обнимало когтистыми лапами нечто похожее на ящерицу.
— Это — вальшгас, — объявил Совенок, ткнув пальцем в ящерицу, и Юля заторможенно кивнула в ответ. Вальшгас так вальшгас. Какая теперь разница, когда ей только что продемонстрировали то, чего быть не может. Она ведь мыла ребенка, осматривала его одежду — кулона на нем не было.
— Можно? — спросила Юля, протягивая руку.
Совенок разрешил. Она осторожно, одним пальцем, коснулась камня — исключительно с целью проверить реальность происходящего. Камень на ощупь был теплым и твердым. Иллюзия исключалась. Шизофрения выходила уж больно многоплановой и занятной. Что тогда? «Секретные материалы»?
Голова начала болеть, и Юля потерла виски. Встала, налила воды, выпила залпом, успокаивая зашедшееся в панике сердце. Совенок беззаботно хрустел сушками.
— Как ты сюда попал? — спросила она хрипло.
Хруст стих. Юля повернулась — мальчишка с виноватым видом выводил узоры по столу.
— Я на время взял, потом верну, — пообещал тот, накрывая камень ладошкой.
Когда Совенок отнял руку — на шее снова ничего не было. Юля нервно сглотнула, отвела взгляд от цыплячьей груди ребенка, досчитала до десяти.
Картинка начала вырисовываться. Некий... пусть артефакт мог быть видимым и невидимым. И с его помощью Совенок попал к ней. Откуда? Кидаться с воплями «Ты пришелец?» нельзя, ребенок может испугаться.
— Ты знаешь, как называется мой мир и моя планета? — зашла она издалека.
Ответ Совенок нашел быстро:
— Земля.
— А твой? — спросила Юля, затаив дыхание.
— Шайрат.
Еще через полчаса осторожных расспросов, три стакана воды и тридцать капель валерианы случившееся с Совенком стало более или менее понятным.
Обидевшись — она так толком и не поняла на что, но оценила по эмоциям Совенка на десять баллов из десяти, — мальчишка стащил дядин амулет и удрал на Землю. Здесь он помыкался, однако быстро разобрался, что к чему. Под машину не попал, в полицию тоже, а вот остальное...
— Добрые дяди пахли плохо, зато куртку подарили, еще и накормили, — делился он пережитым.
Юля содрогалась, но мысленно благодарила дядей за заботу. Играть одному на площадке было скучно, к детям идти он не решился, и потому Совенок быстро заскучал и отправился к Юле. Почему и как нашел — не ответил.
— А как ты наш язык понимаешь? — спросила она напоследок, видя, что мальчик уже третий раз подряд зевнул.
Ей снова продемонстрировали фокус с появлением и исчезновением, на этот раз — камня, вдавленного в кожу на виске, и десятка мелких, украшавших правое ухо.
— Мыслевик, — пояснил деть, ткнув пальцем в камни.
Юля сделала вид, что поняла. Мыслевик так мыслевик.
— Только голова от него болит, когда используешь. — И он потер лоб.
— А давай-ка, милый, спать. Ты сейчас у меня прямо на стуле отрубишься.
Она подняла легкое тельце на руки, и малыш доверчиво обвил руками шею, прижался, прошептав на ухо:
— Ты ведь не отдашь меня?
Юля не ответила. Да и как тут ответить, когда у нее на руках не просто чужой, а ребенок из другого мира.
Когда Совенок уснул, она набрала номер отделения полиции. В этот раз ожидание было недолгим. Уже знакомому дежурному Юля кратко обрисовала ситуацию и попросила:
— Отмените, пожалуйста, заявление. Мать, буквально как мы с вами поговорили, позвонила в мою квартиру. Очень извинялась. Они из деревни в гости приехали, мальчик впервые оказался в многоквартирном доме. Остался на пару часов один и решил, что, как и в частном доме, можно выйти погулять на улицу. Вышел, поиграл на площадке, а как обратно вернуться, не знал — номер квартиры не запомнил. Пока играл, перемазался, я и напридумывала лишнее. Вы не подумайте, ребенок мать сразу узнал, она и фото их в телефоне показала. Пожалуйста, отзовите заявление. И еще раз прошу прощения за беспокойство.
Ей ожидаемо поверили не сразу. Мурыжили минут пять разными вопросами, но Юля стояла на своем. Дежурный сдался, пригрозив, что завтра или в понедельник ей могут позвонить для выяснения подробностей.
Совенку Юля постелила на диване в гостиной, и он, умаявшись, заснул быстро. Она постояла над ним — сердце болело от одной только мысли расстаться. Обругала себя дурой и пошла спать, но сон не пришел. В голову лезли разные мысли, одна забористей другой. И Юля, не выдержав, сходила в гостиную, осторожно подняла Совенка, отнесла к себе на кровать. Легла рядом, обняла щуплое тельце, и голова сразу потяжелела, расслабляясь.
Утро встретило их отличной погодой. Ярко светило солнце, намекая, что холодный май заканчивается и впереди лето. Совенок сладко сопел в ухо, закинув ногу ей на живот. Юля вздохнула, ощущая, как распускается внутри невидимая пружина, как отпускает застарелая боль. Давно это было... Очень давно. Но если бы не одна глупость и трусость бывшего, ее малышу сейчас было бы почти четыре года. Надо простить себя и его, а вот не получается... Но рядом с Совенком дышится легче. И мысли в голове крутятся такие приятные: что бы вкусное приготовить на завтрак? И чем потом заняться?
— Нравится? — спросила Юля, когда Совенок наворачивал третий по счету блин.
Деть угукнул и потянулся за добавкой.
— Знаешь, я тут подумала, — Юля решила, что момент удачный, Совенок выглядел расслабленным и довольным, — может, зря ты на всех обиделся. Помню, когда я была примерно в твоем возрасте, повздорила с бабулей. Она у нас старенькой была, ворчливой. Я вспылила и решила тут же нажаловаться бабушке. Сказано — сделано. Меня не остановило то, что бабушка работала в центре города, в библиотеке, до которой было полчаса ходьбы. Отправилась туда одна, никого не предупредив. Помню, как испугалась бабушка, увидев меня, и как жалко прозвучала моя обида. Меня даже ругать особо не стали, дали коробку эклеров и отправили домой в сопровождении бабушкиной знакомой. Столько лет прошло, а мне все еще стыдно за ту глупость. Теперь я понимаю, как по-дурацки выглядела моя обида и сколько волнений принесла отлучка из дома. Но тогда я была слишком маленькой, чтобы это понять. Думаешь, почему взрослые часто запрещают или не разрешают что-то детям? Не потому, что вы глупые, а потому, что еще не выросли. Вот сравни мою голову и свою.
Юля придвинула голову ближе к Совенку, и тот ощупал ее своими пальчиками. Потом обхватил свою. Задумался.
— Знаешь, что там у тебя внутри?
— Мозги, — проворчал малыш, явно вспомнив что-то неприятное.
— Ничего удивительного, что ты не можешь понять все, что делают взрослые. Вот когда твой мозг дорастет до нужного размера, ты станешь самым умным на свете, если не будешь лениться, конечно.
И она потрепала Совенка по жестким волосам.
— Уверена, твоя семья волнуется.
Совенок глубоко задумался, забыв про блины и какао.
— Ты не можешь оставить меня себе? — спросил он, взобравшись на колени к Юле. Обнял ее, уткнулся носом в шею, часто задышал. — Юля, — она разрешила так себя называть, — я немного ем, честно. Буду помогать и не стану лениться.
— Прости, Совенок. — Юля прижала малыша к себе, поцеловала в макушку. Больше всего на свете она хотела оставить этого ребенка себе. С ним сердце билось по-новому, но реальность — жестокая вещь — уже нашептывала, сколько проблем принесет это решение.
— Меня зовут Альгар, — всхлипнул малыш, и Юля прикусила губу, сдерживая собственные слезы.
