Остановилась в холле, попыталась принять независимый вид свободного человека. Огляделась: пыльно, заброшенно, темновато — солнечный свет полосками ложился на грязный пол, просачиваясь из щелей в досках. И здесь явно шел бой: щепки от мебели, оборванные шторы, осколки стекла на полу, веревка, тоже в пыли. Вешать на ней кого-то хотели, что ли? Не узнать теперь.
Прошлась взглядом дальше: на второй этаж вела лестница. Туда меня, свободного человека, и подпихнули под зад. И как-то плевать стало на обитателей этого дома, живых или мертвых, потому как трудно одновременно и злиться, и бояться. А сейчас я не просто злилась, я была в ярости!
— Знаешь, я тебе благодарна за спасение от Чиполлино, но всему есть предел. Нельзя меня брать и молча тащить куда-то, понял? Может, я не хочу?
Плющу, естественно, было плевать на мое желание, и как-то благодарность моя к нему исчезла. Совсем.
Встала на первую ступень, с тоской посмотрела наверх. Идти туда не хотелось, потому как мой первый опыт общения с плющом закончился обрушением часовни. Выжить в рушащемся особняке будет сложнее.
«Это она?» — вдруг прошуршало в моей голове. Голос был весьма похож на змеиное шипение и явно не принадлежал человеку.
Я замерла, а потом медленно, холодея от ужаса, оглянулась.
— Мама! — плюхнулась на зад, задирая голову.
Надо мной завис вихрь, только он был крупнее, мощнее и страшнее, чем плющ. Вдобавок двигался совершенно беззвучно. И внутри все та же проступающая между вращающихся кругов темнота, от которой мое горло сжал спазм панического ужаса.
«Мелкая какая-то, — искренне посетовали в голове, добавив огорченно: — Еще и страшная».
Вот это «страшная» отрезвило. Я отмерла, поняла, что в носу нестерпимо свербит — вихрь поднимал скопившуюся пыль в воздух точно метла, — и оглушительно чихнула. А еще поняла, что зря я веревочку для висельника предполагала, вот она, передо мной, круги наворачивает, аж тошнить от вращения начинает.
Но потом все перекрыло осознание: со мной говорят! По-русски. Хотя вряд ли. Не важно, на каком языке, главное — говорят!
«Слушай, она так на меня смотрит, словно видит», — прошуршало удивленно.
Я склонила голову.
«Хм, точно видит», — сделали вывод, а потом вихрь опал, трансформировавшись в веревку, которая закачалась перед моим лицом на манер «кобра дома, и кобра удивлена».
— Еще и слышу, — сдавленно заверила я веревку.
Та от шока аж опала, потом снова поднялась.
«Как такое может быть?» — потрясенно спросили явно не у меня. На полу зашевелилась кучка жухлого плюща, и вот могу поклясться, что они друг друга прекрасно понимали, а я почему-то могла слышать лишь веревку.
«Одаренная? Но зачем?.. Ты прав. Раз так получилось... Может, и к лучшему».
«Так. Встала и пошла за мной».
Я осталась сидеть, еще и позу приняла максимально выражающую протест: с места не сдвинусь, а если кому-то хочется, пусть идут сами, то есть ползут.
Не знаю, как у нее это получилось, но веревка вздыбила растрепанные ворсинки, став похожей на ершик. Очень злой ершик.
Плющ почему-то не спешил вмешиваться и применять любимую тактику укрощения меня: за шиворот и потащили. Видимо, требовалась некая степень добровольности. Припомнила, что в часовню сама пришла. Хм…
– Поговорим? – предложила, миролюбиво улыбаясь.
Веревка перестала гневно дыбиться, пригладилась и закачалась рядом с моим лицом, точно всматриваясь в него. Я подавила порыв отшатнуться. Девочки должны быть сильными, особенно в споре со всякими, а то размажут, мяукнуть не успеешь, а мне и одного вживленного камня достаточно.
– Вы хотите, чтобы я что-то сделала? В обмен мне нужна информация и…знание языка. Давайте так: вы отвечаете на мои вопросы, озвучиваете, хм, скажем, две тысячи слов, основы грамматики, и я вся ваша. Кроме риска для жизни, конечно.
«И вроде не аристократка. Выглядишь швалью уличной, а говоришь иначе».
Наверное, это был комплимент, но я обиделась.
– Знаете, уважаемая, – процедила, прямо ощущая, как во рту копится яд, – вы тоже не красавица. И помылись бы или хоть от пыли отряхнулись, а то в глотке свербит.
И тут веревка затряслась. Мелко так, словно ей двести двадцать вольт подключили. Я закашлялась, отмахиваясь от рванувшего ко мне пылевого облака. Нет, реально, это сколько она на полу провалялась, чтобы так завшиветь, то есть запылиться? И только потом до меня дошло, что веревка банально ржет! Хотя смехом это назвать сложно, потому как тряслась она по всей длине.
– Не смешно.
Я чихнула, потом еще раз. Веревка отодвинулась.
«Не люблю воду», – заявила она, намекая на разлетающиеся от меня – и ведь ладонью прикрылась – слюни. Я стиснула зубы, зверея от наглости всяких там нитяных.
«Ладно, – милостиво согласилась ее пыльное величество, – спрашивай. Языком потом займемся, раз уж тебя угораздило оказаться не местной». – И посетовала: «Гнилой мир, дурные люди».
Я сама была не в восторге от этой гнилости – вспомнился Чиполлино – но мой мир тоже не подарок, а для свободы выбора места жительства нужно очень много денег, а также информация, знания законов, ну и желательно какая-нибудь поддержка.
Что было у меня сейчас? Поддержка? Моральная, разве что. Нет, свобода выбора. Она есть всегда, и меня не пугает выбор между продолжением борьбы и смертью со сложенными на груди лапками. Потому что я за борьбу.
– Расскажи об этом мире.
Веревка изогнулась, приняв вид роденовского мыслителя.
«Гнилье», – оповестили меня.
«Дрянное», – добавили подробностей, и я поняла, что пора переходить к конкретным вопросам, ибо веревка местный мир ненавидела люто. Ну еще бы… Столько времени на полу в пыли отваляться, тут у кого хочешь характер испортится.
– Что это за город?
«О!» – оживилась любительница пыльных полов. – «Когда-то он был обычным, не очень грязным, хм, где-то даже богатым. Дом видишь?»
Я кивнула.
«То-то же», – гордо проговорила веревка, точно служанка, расхваливающая господский дом: а у нас еще половички вязаные на полу есть.
«И были у города Божественные покровители: Айсхат Огненный, его жена, Лирана Милосердная, и их дети, Ночь и День».
Веревка встряхнулась, я уже на автомате отшатнулась, задерживая дыхание.
«И по божественной воле открывались пути в другие миры».
Я вскинула брови: что простите?
«Порталы после ритуалов открывались, – раздраженно пояснила веревка, – знаешь, торговля там, обмен, делегации и прочая ерунда двуногих».
Кивнула. Ну да. Ерунда, на которой держится благополучие многих граждан и основа власти. Казну-то надо пополнять, а пошлины – один из источников дохода.
«Но эти глупцы решили прекратить богам служить да порталы лишь по их воле открывать. Сами захотели. Ну и начали строить, хм, собственный портал».
Нормальное такое стремление к самостоятельности. Ведь ритуал – это не просто слова. Это еще и делать что-то надо. Свечку там зажечь, поклоны отбить, помолиться душой, что тоже труд. А здесь? Боги могли и жертву требовать. Человеческую. Так что местных я никоим образом не осуждаю, но, похоже, у бедолаг ничего не вышло. Революции против богов заканчиваются плохо: тут не со своими воевать.
«Боги осерчали, и швах этот, что успели возвести в центре города, уничтожили».
С центром они, конечно, погорячились. Надо было где-то в сторонке, подальше, строить, чтобы минимизировать риски.
«Рвануло та-а-ак», – веревка закачалась, в шипящем голосе зазвучало наслаждение, меня аж передернуло.
«Что треснула оболочка мира».
Ох, апокалипсис местного масштаба.
«И поменялись куски местами. Четыре туда ушло, четыре сюда пришло. Был Айсвал, стал просто Город, потому как не смогли договориться, и каждый называет его по-своему».
Н-да, наказали так наказали. Причем сразу и своих, и пришлых.
– Погоди, а местных вообще не осталось?
«Осталось. Вначале много было, а потом пришлые объединились и уничтожили бо?льшую часть. Ты же трущобница, должна про Серую зону знать».
Что значит трущобница?
– Бывшая, – процедила.
У меня и дом есть, и семья.
Однако следы прежнего города я видела лишь здесь, а в трущобах такое чувство, что на голом поле строили. Озвучила свои сомнения.
«Так жилище уничтожают вместе с обитателями. Слышала: мой дом – моя сила? Хотя откуда тебе знать», – и передо мной покачались с откровенной жалостью.
А я… Сидела и переваривала суровость местных зачисток. Вместе с обитателями.
– А этот почему цел? – обвела рукой вокруг.
«Загородный он, потому и уцелел, – просветила меня веревка, – знать тут временами жила, после уже синие на свободные места селиться стали».
– Синие? – переспросила глухо, голос отказывал после вываленных на меня новостей. Это не история мира, а триллер какой–то.
«Синие, белые, зеленые и красные. И не спрашивай, почему, – опередила мой вопрос веревка, – хлябь знает, откуда они эти цвета взяли».
Понятно, что кому-то нет дела до человеческих глупостей. Зато теперь понятна разношерстность серой зоны и ворота для белых, гм, в смысле для жителей с пропиской, ведущие в город, куда нам с бабулей вход воспрещен.
Мы поселились в пригороде, который вроде как и к синим относится, но при этом вне городской стены. Город ведь, как и любое поселение, растет.
– А стены как давно возвели?
С воротами и пропускной системой.
«Так почти сразу. Сначала от местных, а потом друг от друга отгораживаться начали».
Ну да… Построить общий дом не вышло. Местные-то, понятно дело, офигели, когда им на головы буквально четыре куска чужих миров приземлились, и ведь каждый хотел не просто выжить, а жить так, как жил до перемещения. Страшно представить, какая бойня тут была. Интересно, из местных кто-то остался? Или вот эта веревочка – последний «представитель»?
После уже пошла грызня меж собой, потому как не бывает дружбы между государствами. Есть те, кто сверху, и те, кто снизу. Или равные, но со взаимными интересами. А тут, похоже, серьезные ребята подобрались.
Что же, теперь я поняла, что с местной властью, вне зависимости от ее цвета, мне иметь дело не хочется, потому как ни паспорта, ни прописки, ни ВНЖ, ни капитала у меня нет.
«Ну-с-с, – веревка с предвкушением свернулась в кольца, – двинулись».
Я отмерла, прищурилась, дернула уголком губ.
– Последний вопрос, – медленно протянула.
Нет, вопросов масса, но мне сейчас не собраться с мыслями, да и вряд ли веревка знает, где взять денег и как получить документы.
– А вы кто такие? – ткнула поочередно в нервно свивающую кольца веревку и со спокойствием удава возлежащий на полу плющ.
На меня фыркнули – я привычно задержала дыхание. Хмыкнули в голове с такой интонацией, что стало понятно: считают полной дурой.
«Стражи мы, – чуть ли не по слогам проговорила веревка, добавив с гордостью: – Боевые».
Вот тут мне стало нехорошо. Вспомнился потерянный кем-то в спешном бегстве кусок ткани, и подумалось, что с той силой, с какой плющ таскал меня и бабулю, ему ничего не стоило нас придушить. Как-то расхотелось уточнять, что именно эти боевые товарищи охраняли. Подожду подходящего момента.
– Язык? – спросила, расплываясь в своей самой милой улыбке.
Веревка крутанулась, явно недовольная задержкой, но спорить не стала.
«Внимай, трущобница», – снизошли к моим нуждам.
Бумагу мне не дали, заверив, что и так запомню. Наивные.
Учить меня начали языку Синего сектора, занимающего лидирующее положение в городе – синий гегемон, ага. Даже Серая зона, оказывается, под их властью. Нет, никто не просил, сами присвоили. До меня как-то не сразу дошло, что убегали мы тогда: я, бабуля и плющ – от солдат именно Синего сектора. Черт, не повезло.
Так что учила язык вероятного противника и своего палача. Надо понимать, что рвения было хоть отбавляй.
Проговаривали слова и сочетания. Я на русском – Веревка переводила. И странное дело, ее ответы у меня в памяти буквально цементировались. Единственный побочный эффект – сильно заболела голова.
«Все! – выдохнула она часа через два, когда я пошла по второму кругу. – Нет здесь экскаватора и эскалатора тоже нет. Хватит с тебя».
Я потерла виски, прикрыла глаза, за которыми пульсировала боль. Наверное, хватит. Того, что есть, мне достаточно для общения с бабулей, светские приемы у нас не планируются, а из госучреждений меня жаждет у себя видеть лишь местная тюрьма.
– Пошли, – поднялась со ступеньки, потянулась. – Вниз? Вверх? – спросила, понимая, что самое страшное в этом доме стоит рядом со мной, так что все равно, куда идти: в подвал или на чердак.
Меня подпихнули наверх.
– А свет будет? – поинтересовалась, вглядываясь в темноту потайного хода, который начинался, хм, пусть будет из кабинета. По обгорелым стенам и горсткам пепла на полу сложно определить прижизненный облик комнаты, однако потайной ход погромщики, ну или кто тут ходил, не нашли.
«Сильный голос, долго орал», – с гордостью поведали мне, проползая мимо одной из кучек пепла.
– Кто? – сипло переспросила, старательно обходя еще один холмик пепла.
«Так ворюга, кто же еще», – просветили меня.
Сглотнула, задышала чаще, прогоняя тошноту, и другими глазами посмотрела на веревку.
У меня в голове тяжело вздохнули и с сарказмом оповестили:
«Дура. Или ты думаешь, я их отшлепала и отпускаю? Я, может, и могла бы, – задумалось местное чудовище, – да хозяин тут охранок понавесил. Ишь, от мебели ничего не оставили, изверги».
Мебель ей точно было жаль, а вот сгоревших «извергов» – нет.
– А я? – прошептала, озираясь в поисках тех самых охранок. Спина вспотела, казалось, что сзади нечто вот-вот взорвется пламенем.
«А ты другое дело, – насмешливо успокоили меня, – да и нет здесь больше ничего, гм, опасного».
Понятно, сработало все, что могло.
«Иди уже, – поторопили меня и, указав на плющ, пообещали: – Он посветит».
Действительно, стоило мне шагнуть в полный мрак, судорожно нащупывая верхнюю ступеньку, как плющ скользнул на руку и засиял на манер светового браслета.
Я выставила руку вперед, освещая уходящие вниз каменные ступени и завесы паутины над головой.
– Эм, может, ты вперед? – предложила миролюбиво.
Веревка фыркнула: «Двуногая трусиха», – но заскользила вниз. Отлично, хоть живность с моего пути распугает.
Спускались прилично. Потом был длинный узкий коридор, еще один спуск, серьезная такая решетка, которую веревка просто выломала, и просторный зал со вспыхнувшими желтым светом колоннами.
– Ого! – выдохнула, закрутив головой. Сокровища сносили явно в спешке, а потому часть кубков, украшений и монет просто валялась на полу. Контраст золота, серебра, вычурной мебели, богатых светильников и драгоценных камней с грязным полом был столь велик, что я тряхнула головой, развеивая этот наполняющий душу восторг. Вот только золотой лихорадки мне не хватало. Не мое тут все.
«Что там претензии Синих, – в голосе веревки слышался фанатичный восторг, – им никогда не собрать и половины того, чем владел мой хозяин».
Вот тут моя так и не начавшаяся лихорадка закончилась. Совсем.
– И кто у нас хозяин? – спросила осторожно. Мне не улыбалось встрять против Синих за кого-то неизвестного.
«Он мертв», – сухо известили меня.
Дышать стало легче.
– Соболезную, – равнодушно посмотрела на золото. Что же, один труп у него есть, а, судя по кучкам пепла наверху, жертв у этого сокровища в разы больше.
Прошлась взглядом дальше: на второй этаж вела лестница. Туда меня, свободного человека, и подпихнули под зад. И как-то плевать стало на обитателей этого дома, живых или мертвых, потому как трудно одновременно и злиться, и бояться. А сейчас я не просто злилась, я была в ярости!
— Знаешь, я тебе благодарна за спасение от Чиполлино, но всему есть предел. Нельзя меня брать и молча тащить куда-то, понял? Может, я не хочу?
Плющу, естественно, было плевать на мое желание, и как-то благодарность моя к нему исчезла. Совсем.
Встала на первую ступень, с тоской посмотрела наверх. Идти туда не хотелось, потому как мой первый опыт общения с плющом закончился обрушением часовни. Выжить в рушащемся особняке будет сложнее.
«Это она?» — вдруг прошуршало в моей голове. Голос был весьма похож на змеиное шипение и явно не принадлежал человеку.
Я замерла, а потом медленно, холодея от ужаса, оглянулась.
— Мама! — плюхнулась на зад, задирая голову.
Надо мной завис вихрь, только он был крупнее, мощнее и страшнее, чем плющ. Вдобавок двигался совершенно беззвучно. И внутри все та же проступающая между вращающихся кругов темнота, от которой мое горло сжал спазм панического ужаса.
«Мелкая какая-то, — искренне посетовали в голове, добавив огорченно: — Еще и страшная».
Вот это «страшная» отрезвило. Я отмерла, поняла, что в носу нестерпимо свербит — вихрь поднимал скопившуюся пыль в воздух точно метла, — и оглушительно чихнула. А еще поняла, что зря я веревочку для висельника предполагала, вот она, передо мной, круги наворачивает, аж тошнить от вращения начинает.
Но потом все перекрыло осознание: со мной говорят! По-русски. Хотя вряд ли. Не важно, на каком языке, главное — говорят!
«Слушай, она так на меня смотрит, словно видит», — прошуршало удивленно.
Я склонила голову.
«Хм, точно видит», — сделали вывод, а потом вихрь опал, трансформировавшись в веревку, которая закачалась перед моим лицом на манер «кобра дома, и кобра удивлена».
— Еще и слышу, — сдавленно заверила я веревку.
Та от шока аж опала, потом снова поднялась.
«Как такое может быть?» — потрясенно спросили явно не у меня. На полу зашевелилась кучка жухлого плюща, и вот могу поклясться, что они друг друга прекрасно понимали, а я почему-то могла слышать лишь веревку.
«Одаренная? Но зачем?.. Ты прав. Раз так получилось... Может, и к лучшему».
Прода от 26.07.2023, 17:39
Глава 4
«Так. Встала и пошла за мной».
Я осталась сидеть, еще и позу приняла максимально выражающую протест: с места не сдвинусь, а если кому-то хочется, пусть идут сами, то есть ползут.
Не знаю, как у нее это получилось, но веревка вздыбила растрепанные ворсинки, став похожей на ершик. Очень злой ершик.
Плющ почему-то не спешил вмешиваться и применять любимую тактику укрощения меня: за шиворот и потащили. Видимо, требовалась некая степень добровольности. Припомнила, что в часовню сама пришла. Хм…
– Поговорим? – предложила, миролюбиво улыбаясь.
Веревка перестала гневно дыбиться, пригладилась и закачалась рядом с моим лицом, точно всматриваясь в него. Я подавила порыв отшатнуться. Девочки должны быть сильными, особенно в споре со всякими, а то размажут, мяукнуть не успеешь, а мне и одного вживленного камня достаточно.
– Вы хотите, чтобы я что-то сделала? В обмен мне нужна информация и…знание языка. Давайте так: вы отвечаете на мои вопросы, озвучиваете, хм, скажем, две тысячи слов, основы грамматики, и я вся ваша. Кроме риска для жизни, конечно.
«И вроде не аристократка. Выглядишь швалью уличной, а говоришь иначе».
Наверное, это был комплимент, но я обиделась.
– Знаете, уважаемая, – процедила, прямо ощущая, как во рту копится яд, – вы тоже не красавица. И помылись бы или хоть от пыли отряхнулись, а то в глотке свербит.
И тут веревка затряслась. Мелко так, словно ей двести двадцать вольт подключили. Я закашлялась, отмахиваясь от рванувшего ко мне пылевого облака. Нет, реально, это сколько она на полу провалялась, чтобы так завшиветь, то есть запылиться? И только потом до меня дошло, что веревка банально ржет! Хотя смехом это назвать сложно, потому как тряслась она по всей длине.
– Не смешно.
Я чихнула, потом еще раз. Веревка отодвинулась.
«Не люблю воду», – заявила она, намекая на разлетающиеся от меня – и ведь ладонью прикрылась – слюни. Я стиснула зубы, зверея от наглости всяких там нитяных.
«Ладно, – милостиво согласилась ее пыльное величество, – спрашивай. Языком потом займемся, раз уж тебя угораздило оказаться не местной». – И посетовала: «Гнилой мир, дурные люди».
Я сама была не в восторге от этой гнилости – вспомнился Чиполлино – но мой мир тоже не подарок, а для свободы выбора места жительства нужно очень много денег, а также информация, знания законов, ну и желательно какая-нибудь поддержка.
Что было у меня сейчас? Поддержка? Моральная, разве что. Нет, свобода выбора. Она есть всегда, и меня не пугает выбор между продолжением борьбы и смертью со сложенными на груди лапками. Потому что я за борьбу.
– Расскажи об этом мире.
Веревка изогнулась, приняв вид роденовского мыслителя.
«Гнилье», – оповестили меня.
«Дрянное», – добавили подробностей, и я поняла, что пора переходить к конкретным вопросам, ибо веревка местный мир ненавидела люто. Ну еще бы… Столько времени на полу в пыли отваляться, тут у кого хочешь характер испортится.
– Что это за город?
«О!» – оживилась любительница пыльных полов. – «Когда-то он был обычным, не очень грязным, хм, где-то даже богатым. Дом видишь?»
Я кивнула.
«То-то же», – гордо проговорила веревка, точно служанка, расхваливающая господский дом: а у нас еще половички вязаные на полу есть.
«И были у города Божественные покровители: Айсхат Огненный, его жена, Лирана Милосердная, и их дети, Ночь и День».
Веревка встряхнулась, я уже на автомате отшатнулась, задерживая дыхание.
«И по божественной воле открывались пути в другие миры».
Я вскинула брови: что простите?
«Порталы после ритуалов открывались, – раздраженно пояснила веревка, – знаешь, торговля там, обмен, делегации и прочая ерунда двуногих».
Кивнула. Ну да. Ерунда, на которой держится благополучие многих граждан и основа власти. Казну-то надо пополнять, а пошлины – один из источников дохода.
«Но эти глупцы решили прекратить богам служить да порталы лишь по их воле открывать. Сами захотели. Ну и начали строить, хм, собственный портал».
Нормальное такое стремление к самостоятельности. Ведь ритуал – это не просто слова. Это еще и делать что-то надо. Свечку там зажечь, поклоны отбить, помолиться душой, что тоже труд. А здесь? Боги могли и жертву требовать. Человеческую. Так что местных я никоим образом не осуждаю, но, похоже, у бедолаг ничего не вышло. Революции против богов заканчиваются плохо: тут не со своими воевать.
«Боги осерчали, и швах этот, что успели возвести в центре города, уничтожили».
С центром они, конечно, погорячились. Надо было где-то в сторонке, подальше, строить, чтобы минимизировать риски.
«Рвануло та-а-ак», – веревка закачалась, в шипящем голосе зазвучало наслаждение, меня аж передернуло.
«Что треснула оболочка мира».
Ох, апокалипсис местного масштаба.
«И поменялись куски местами. Четыре туда ушло, четыре сюда пришло. Был Айсвал, стал просто Город, потому как не смогли договориться, и каждый называет его по-своему».
Н-да, наказали так наказали. Причем сразу и своих, и пришлых.
– Погоди, а местных вообще не осталось?
«Осталось. Вначале много было, а потом пришлые объединились и уничтожили бо?льшую часть. Ты же трущобница, должна про Серую зону знать».
Что значит трущобница?
– Бывшая, – процедила.
У меня и дом есть, и семья.
Однако следы прежнего города я видела лишь здесь, а в трущобах такое чувство, что на голом поле строили. Озвучила свои сомнения.
«Так жилище уничтожают вместе с обитателями. Слышала: мой дом – моя сила? Хотя откуда тебе знать», – и передо мной покачались с откровенной жалостью.
А я… Сидела и переваривала суровость местных зачисток. Вместе с обитателями.
– А этот почему цел? – обвела рукой вокруг.
«Загородный он, потому и уцелел, – просветила меня веревка, – знать тут временами жила, после уже синие на свободные места селиться стали».
– Синие? – переспросила глухо, голос отказывал после вываленных на меня новостей. Это не история мира, а триллер какой–то.
«Синие, белые, зеленые и красные. И не спрашивай, почему, – опередила мой вопрос веревка, – хлябь знает, откуда они эти цвета взяли».
Понятно, что кому-то нет дела до человеческих глупостей. Зато теперь понятна разношерстность серой зоны и ворота для белых, гм, в смысле для жителей с пропиской, ведущие в город, куда нам с бабулей вход воспрещен.
Мы поселились в пригороде, который вроде как и к синим относится, но при этом вне городской стены. Город ведь, как и любое поселение, растет.
– А стены как давно возвели?
С воротами и пропускной системой.
«Так почти сразу. Сначала от местных, а потом друг от друга отгораживаться начали».
Ну да… Построить общий дом не вышло. Местные-то, понятно дело, офигели, когда им на головы буквально четыре куска чужих миров приземлились, и ведь каждый хотел не просто выжить, а жить так, как жил до перемещения. Страшно представить, какая бойня тут была. Интересно, из местных кто-то остался? Или вот эта веревочка – последний «представитель»?
После уже пошла грызня меж собой, потому как не бывает дружбы между государствами. Есть те, кто сверху, и те, кто снизу. Или равные, но со взаимными интересами. А тут, похоже, серьезные ребята подобрались.
Что же, теперь я поняла, что с местной властью, вне зависимости от ее цвета, мне иметь дело не хочется, потому как ни паспорта, ни прописки, ни ВНЖ, ни капитала у меня нет.
«Ну-с-с, – веревка с предвкушением свернулась в кольца, – двинулись».
Я отмерла, прищурилась, дернула уголком губ.
– Последний вопрос, – медленно протянула.
Нет, вопросов масса, но мне сейчас не собраться с мыслями, да и вряд ли веревка знает, где взять денег и как получить документы.
– А вы кто такие? – ткнула поочередно в нервно свивающую кольца веревку и со спокойствием удава возлежащий на полу плющ.
На меня фыркнули – я привычно задержала дыхание. Хмыкнули в голове с такой интонацией, что стало понятно: считают полной дурой.
«Стражи мы, – чуть ли не по слогам проговорила веревка, добавив с гордостью: – Боевые».
Вот тут мне стало нехорошо. Вспомнился потерянный кем-то в спешном бегстве кусок ткани, и подумалось, что с той силой, с какой плющ таскал меня и бабулю, ему ничего не стоило нас придушить. Как-то расхотелось уточнять, что именно эти боевые товарищи охраняли. Подожду подходящего момента.
– Язык? – спросила, расплываясь в своей самой милой улыбке.
Веревка крутанулась, явно недовольная задержкой, но спорить не стала.
«Внимай, трущобница», – снизошли к моим нуждам.
Бумагу мне не дали, заверив, что и так запомню. Наивные.
Учить меня начали языку Синего сектора, занимающего лидирующее положение в городе – синий гегемон, ага. Даже Серая зона, оказывается, под их властью. Нет, никто не просил, сами присвоили. До меня как-то не сразу дошло, что убегали мы тогда: я, бабуля и плющ – от солдат именно Синего сектора. Черт, не повезло.
Так что учила язык вероятного противника и своего палача. Надо понимать, что рвения было хоть отбавляй.
Проговаривали слова и сочетания. Я на русском – Веревка переводила. И странное дело, ее ответы у меня в памяти буквально цементировались. Единственный побочный эффект – сильно заболела голова.
«Все! – выдохнула она часа через два, когда я пошла по второму кругу. – Нет здесь экскаватора и эскалатора тоже нет. Хватит с тебя».
Я потерла виски, прикрыла глаза, за которыми пульсировала боль. Наверное, хватит. Того, что есть, мне достаточно для общения с бабулей, светские приемы у нас не планируются, а из госучреждений меня жаждет у себя видеть лишь местная тюрьма.
– Пошли, – поднялась со ступеньки, потянулась. – Вниз? Вверх? – спросила, понимая, что самое страшное в этом доме стоит рядом со мной, так что все равно, куда идти: в подвал или на чердак.
Меня подпихнули наверх.
***
– А свет будет? – поинтересовалась, вглядываясь в темноту потайного хода, который начинался, хм, пусть будет из кабинета. По обгорелым стенам и горсткам пепла на полу сложно определить прижизненный облик комнаты, однако потайной ход погромщики, ну или кто тут ходил, не нашли.
«Сильный голос, долго орал», – с гордостью поведали мне, проползая мимо одной из кучек пепла.
– Кто? – сипло переспросила, старательно обходя еще один холмик пепла.
«Так ворюга, кто же еще», – просветили меня.
Сглотнула, задышала чаще, прогоняя тошноту, и другими глазами посмотрела на веревку.
У меня в голове тяжело вздохнули и с сарказмом оповестили:
«Дура. Или ты думаешь, я их отшлепала и отпускаю? Я, может, и могла бы, – задумалось местное чудовище, – да хозяин тут охранок понавесил. Ишь, от мебели ничего не оставили, изверги».
Мебель ей точно было жаль, а вот сгоревших «извергов» – нет.
– А я? – прошептала, озираясь в поисках тех самых охранок. Спина вспотела, казалось, что сзади нечто вот-вот взорвется пламенем.
«А ты другое дело, – насмешливо успокоили меня, – да и нет здесь больше ничего, гм, опасного».
Понятно, сработало все, что могло.
«Иди уже, – поторопили меня и, указав на плющ, пообещали: – Он посветит».
Действительно, стоило мне шагнуть в полный мрак, судорожно нащупывая верхнюю ступеньку, как плющ скользнул на руку и засиял на манер светового браслета.
Я выставила руку вперед, освещая уходящие вниз каменные ступени и завесы паутины над головой.
– Эм, может, ты вперед? – предложила миролюбиво.
Веревка фыркнула: «Двуногая трусиха», – но заскользила вниз. Отлично, хоть живность с моего пути распугает.
Спускались прилично. Потом был длинный узкий коридор, еще один спуск, серьезная такая решетка, которую веревка просто выломала, и просторный зал со вспыхнувшими желтым светом колоннами.
– Ого! – выдохнула, закрутив головой. Сокровища сносили явно в спешке, а потому часть кубков, украшений и монет просто валялась на полу. Контраст золота, серебра, вычурной мебели, богатых светильников и драгоценных камней с грязным полом был столь велик, что я тряхнула головой, развеивая этот наполняющий душу восторг. Вот только золотой лихорадки мне не хватало. Не мое тут все.
«Что там претензии Синих, – в голосе веревки слышался фанатичный восторг, – им никогда не собрать и половины того, чем владел мой хозяин».
Вот тут моя так и не начавшаяся лихорадка закончилась. Совсем.
– И кто у нас хозяин? – спросила осторожно. Мне не улыбалось встрять против Синих за кого-то неизвестного.
«Он мертв», – сухо известили меня.
Дышать стало легче.
– Соболезную, – равнодушно посмотрела на золото. Что же, один труп у него есть, а, судя по кучкам пепла наверху, жертв у этого сокровища в разы больше.
