— Я тоже схожу на озеро с этой недотыкой. Пусть меня ветерком обдует. Жарко, мочи нет. Опять же — платье мое, что на стирку брошено, одно из лучших. Кайма дорогим заморским шелком вышита… как бы не сгубила злыдня такую красоту. Приглядеть за ней надобно.
— Сходи, — разрешила тетка Наста. — Да поосторожней будь, ягодка. В воду не лезь, вдруг омут? На бережку сиди, белы ножки не мочи. И со змеи этой подколодной, Забавки приблудной, глаз не спускай. Как бы и впрямь платья не испортила!
Забава метнулась в терем, слыша за собой шаги двоюродной сестры — та всегда ступала звучно, игриво, точно в танце шла. Взбежала по лестнице на второй поверх, в светлицу, где по лавкам были разбросаны платья да сорочицы, скинутые Красавой и теткой Настой. Собрала все в охапку и скатилась по лестнице.
Красава уже поджидала её во дворе под навесом. Разморено приказала, поворачиваясь неспешно, лебедушкой:
— Ты вот что, Забавка. Прихвати с собой жбан квасу из погреба. Вдруг мне испить там захочется? И покрывальце возьми, под меня подстелить. Я, чай, не в обносках хожу, из милости у дядьки не живу, за мои платья серебром плачено. Их беречь надобно, в земле не валять!
Красава спесиво покривила губы и вскинула подбородок. Глянула на Забаву сверху вниз. Та молча, равнодушно развернулась — вроде и не слышала обидных слов. Сбегала в баньку, покидала пропотевшие одежки в тяжелое, из досок сбитое ведро. Сунула туда же глиняную баклажку, где побулькивал щелок…
И птицей унеслась из бани в погреб. Принесла жбан, выстуженный подземным холодом, на жаре вмиг запотевший. Примостила его во второе ведро, содрала с веревки постиранное вчера покрывальце, подперла им жбан. Отступила назад и оглядела ведра.
Вроде с умом все уложила — нигде не брякнет, не разольется.
— Долго ещё возиться будешь, неумеха? — крикнула из-под навеса Красава.
— Сейчас иду, — отозвалась Забава.
Разговаривать с сестрой ей не хотелось — но попробуй не ответь, мигом раскричится. Тут же прибежит тетка Наста, и добра не жди…
Забава крутнулась, схватила со стены в предбаннике коромысло, подцепила на него оба ведра. Быстрым шагом вышла со двора.
Красава выплыла следом. Крикнула, едва выйдя за ворота:
— А ну стой, куда бежишь! Я не собака приблудная, чтобы вприпрыжку за тобой скакать. Девице моего рода ходить положено степенно, павою!
Забава поубавила шаг, не оглядываясь на двоюродную сестру. Здесь, за высоким забором дома Кимряты Добруевича, где её не видела тетка Наста, даже дышалось легче…
Из-за забора напротив высунулся соседский мальчишка, Ушата. Улыбнулся щербатым ртом, заорал радостно:
— Красава-квашня, лицо как лопата, умом скудновата!
И как дыхания хватило всю дразнилку прокричать без остановки, подивилась Забава. А слова откуда подобрал? Вот же охальник…
Красава сзади возмущенно завопила и швырнула в мальчишку камнем. Ушату словно ветром с забора сдуло. А Забава только вздохнула на ходу. Сдурела сестрица. Как можно за глупые слова в мальца камнями кидаться? Ладно он не соображает — но ведь Красава уже выросла, в невестин возраст вошла. У самой скоро дети народятся, должна понимать!
Двоюродная сестра догнала её, тяжело дыша.
— Это ты его подучила? Отвечай, подлюка приблудная!
Забава на мгновение остановилась, переметнула коромысло с одного плеча на другое.
— Да забудь ты этого мальчишку, Красава. Ясно же — дите глупое, неразумное. Лишь бы позубоскалить…
Но прямого ответа на Красавин вопрос — да или нет — Забава не дала. Пусть лучше сестра винит в этом её, не Ушату.
— Вот я отцу пожалуюсь! — грозно объявила Красава. — Наша семья тут не из последних, и людишки эти нам не ровня! У меня отец в подручных самого воеводы ходит, а у этого паршивца отец горшечник, из черного люду! Выпорют дурня так, что ходить не сможет!
Забава на ходу вздрогнула. Ещё искалечат мальца. А за что? За мелочь, за слово глупое?
— Да прости ты его, Красава Кимрятовна, — сказала она просяще. — Маленький он ещё, несмышленыш!
Сестра завопила в голос:
— Заступаешься? Стало быть, признаешь, что сама мелкого змееныша подучила?
Выбора у Забавы не было, и она покорно кивнула.
— Я, Красава. От зависти все. Позавидовала твоей красоте несказанной, вот и подговорила мальца.
После такого объяснения сестра обычно смягчалась, Забава это знала по опыту.
— Ах, так! Ну, матушка тебе покажет! — счастливым голосом пообещала Красава. — Будет тебе такая порка, что свету белого не взвидишь!
Забава на миг сбилась с шагу. Но тут же выправилась и снова пошла ровно.
Подумала на ходу — ничего, выдюжу. Ушата для порки ещё мал, а я уже выросла. Может, тетка Наста и не станет пороть. Так, побьет, поворчит да успокоится. Или без еды на два дня оставит. Невелика беда…
Из города они вышли через боковые ворота — не те, что смотрели на пристань с торжищем, а другие, помельче, с северной стороны. Разморенный жарой стражник, сидевший на корточках под бревенчатой засекой (стена из поставленных стоймя заостренных бревен), лениво проводил их взглядом. И отвернулся.
Что бы ни говорили люди о князе Рюрике, одного у него не отнять — под его рукой город зажил мирно. Вон и боковые ворота держали открытыми день-деньской. А ведь лет шесть назад все было иначе. И с тяжелым коромыслом, в ту пору ей и вовсе непосильным, ходить приходилось через ворота на другом конце города. Не то, что сейчас — от их дома до воды рукой подать…
На берегу озера, плескавшегося неподалеку от городских стен, все мостки оказались заняты. Бабы стирали, некоторые — зайдя в воду по колено. Мальчишки купались, прыгая в воду с дальнего конца мостков. На берегу звенели крики, повизгивали девки.
— Стой! — потребовала Красава, недовольно скривившись.
Затем она подбоченилась и окинула взглядом баб с детьми на берегу. Решительно заявила:
— Дальше пойдем. Хочу, чтоб вокруг тишь да гладь была. Чтобы сидеть в тенечке и нежиться! А здесь солнце припекает, дети визжат… мне это не по нраву. Под деревьями хочу отдохнуть!
— Тогда к Лисову ручью придется идти. — Забава обреченно вздохнула, не смея возразить. — Ближе него леса на берегу нет, одни луга кругом. Только далековато это…
Красава норовисто вскинула голову.
— Хочу тень! Тишь! А ты давай работай ногами, а не языком, бездельница!
Забава молча развернулась и пошла по берегу, безрадостно думая о том, что на обратном пути дощатые ведра потяжелеют от воды. А тетка Наста сначала раскричится из-за того, что стирала долго, а потом из-за слов Красавиных, про Ушату…
До Лисова ручья, хвала матушке-Мокоши, они не дошли. Красава, притомившись, выбрала место, где берег становился крутым — и поднимался обрывом, бросая зыбкую тень на желтый песок у подножья. Здесь сестра капризно объявила:
— Дальше не пойду, ноженьки болят! Сыщи-ка тропинку вниз. Сведешь меня по ней, только осторожно, поняла?
Забава отыскала место, где обрывчик рассекала ложбинка. Скатилась вниз, громыхая ведрами, оставила ношу на берегу и побежала наверх — за Красавой.
Двоюродная сестра спускалась медленно, повизгивая и хватаясь за пучки травы, росшей на склоне. Потом она села на покрывало, которое Забава постелила в теньке под обрывом. Устроилась удобно, вытянув ноги.
А Забава подоткнула подол обтрепанного платья — сама сшила год назад из старой пестрядины, отданной теткой Настой. Следом зашла в воду. Зачерпнула полведра, выволокла на берег и принялась отстирывать пятна пота с ярких одежд тетки и сестры.
Красава следила за ней с разморенным прищуром, прихлебывая прохладный квас из жбана. Гладь озера лежала перед ними чистым зеркалом, только в отдалении плыл темный кораблик с убранным парусом. Ветра не было, шли, похоже, на веслах…
На драккаре Свальда Огерсона
— Ярл, глянь! Там у воды две дуры-бабы расселись! — Рорк, на миг перестав грести, с улыбкой махнул рукой в сторону берега.
— Прогуляемся? — лениво предложил Эрев-свей, сидевший впереди, и сейчас отжимавший рукоять весла в неспешном гребке. — Если курицы там не такие потрепанные, как на торжище в Новеграде — вот тебе и подарок для ярла Харальда…
Свальд Огерсон, стоя на носу, глянул туда, куда указывал Рорк.
Отсюда женские одеяния казались крохотными метками на желто-зеленой полоске берега. Одно пятнышко серое — значит, дешевое тряпье. Зато второе пятнышко издалека манило сочно-вишневым цветом. Дорогая крашеная ткань. Вторая баба точно из богатого дома. Но замужние вот так, с одной прислужницей, на берегу прохлаждаться не станут. И заботы по дому есть, и пересуды могут пойти. Похоже, девка. День жаркий, вышла с рабыней прогуляться…
— Суши весла, — приказал Свальд. — Эрев, Рорк, пойдете со мной на лодке. Поглядим, что за дичь нас поджидает. Сигурд, ты останешься здесь. Пошли смотрящего на мачту. Если он увидит чужой корабль — сразу гребите к берегу, за нами. Если это будет драккар конунга Рюрика, мы девок спрячем. И скажем, что искали родник, воды набрать!
Он первым, скинув расшитую рубаху, скользнул по канату в лодку, тащившуюся за драккаром. Следом спустились Эрев и Рорк. Первый тут же подхватил уложенные вдоль бортов весла и принялся грести. Рорк сел на кормило, а Свальд устроился на носу, вглядываясь в берег.
— Левее возьми, — приказал он Рорку. — И ещё на две ладони кормило отожми. Не будем пугать дичь сразу. Подплывем сбоку. Глянем сначала со стороны, не староваты ли курицы…
— Осторожным ты стал, ярл! — Рорк улыбнулся, выглядывая из-за плеча могучего Эрева.
— Станешь тут осторожным, — проворчал Свальд. — Говорят, Рюрик каждого, кто приходит к нему без белого щита на мачте (знак добрых намерений), казнит без разговоров.
— Так у нас же есть такой? — удивился Эрев.
Свальд глянул недовольно, но все же пояснил:
— Есть-то он есть. Однако красть девок, если идешь с белым щитом, не положено. За такое Рюрик, по слухам, руки теперь рубит. А бывает, и кое-что другое, пониже. Нам ещё повезло, что курицы ушли так далеко от городских стен. Места здесь безлюдные, никто ничего не заметит. Тихо высадимся и быстро уйдем. Вон к тем тростникам поворачивай, Рорк…
После платьев Забава перемыла со щелоком нательные сорочицы. Следом подоткнула подол повыше и забрела в воду, чтобы выполоскать стиранное.
Она не заметила, как закачались тростники, стеной стоявшие справа — там, где берег изгибался, выгрызая из окрестных лугов заливчик. Но когда в той стороне испуганно крякнула дикая утка, Забава обернулась.
Из тростников тут же выскочили двое мужчин. Один смазанной тенью метнулся к ней, другой — к Красаве…
И Забава, даже не успев испугаться, мокрым платьем хлестнула по мужику, вдруг оказавшемуся рядом.
На берегу взвизгнула Красава — взвизгнула и замолчала, словно лишилась чувств. А Забава отпрыгнула на глубину, сразу провалившись в воду по грудь.
От растерянности она так и не выпустила из рук мокрый жгут платья.
Мужик, кинувшийся к ней из тростников, тем временем загоготал и расставил руки. Был он светел, беловолос. По вороту посконной рубахи вился незнакомый узор, на поясе висел меч — не такой, как у дядьки Кимряты, помельче.
Забава, не зная, что делать, рванулась ещё дальше в озеро. Уже оттуда с отчаянием глянула на берег.
Второй мужик, тот, что успел подбежать к Красаве, теперь заходил в воду, на подмогу первому. Гол был по пояс, в отличие от первого. И меч у него выглядел подлинней, почти как у дядьки Кимряты…
А сестра лежала под обрывом без движения, словно её оглушили.
Перепуганная Забава вскинула руки. Швырнула платье, тяжелое от воды, в лицо надвигавшемуся незнакомцу — а сама рыбкой нырнула в озеро. Плавала она хорошо, и сейчас рванулась от берега резвым окуньком, с каждым мгновением уходя все дальше от чужаков.
Но тут из-за стены тростников выскользнула лодка. Забава заметила её слишком поздно — когда длинное весло в руках гребца уже свистнуло по воздуху. Лопасть плашмя ударила по Забавиному плечу, руку свело болью. И подол вдруг запутался в ногах…
Она заполошно глотнула воздуха пополам с водой, разворачиваясь так, чтобы грести одной рукой. Однако чужая лодка была уже близко. Её схватили за косу и дернули вверх. Забава, кашляя, махнула кулаком, пытаясь попасть по обидчику — но не попала.
В следующий миг что-то шлепнуло её по затылку. И она потеряла сознание.
Полон
— Забавка… слышь, Забавка? Очнись, гадина, кому говорю!
Забава открыла глаза, плохо соображая, где она.
Вокруг царил полумрак. Слева раскачивалось какое-то светлое пятно. А справа темнело другое, крупное, отливающее густо-вишневым. Она поморгала, вглядываясь.
Светлое пятно оказалось просветом между тяжелыми занавесками. Там, за ними, голубело небо с лоскутом облака. А вишневое пятно оказалось Красавой.
Сестра сидела справа, привалясь спиной к дощатой стенке — отвесной, в отличие от наклонного ската, под которым лежала Забава. Руки у Красавы стягивала веревка с хитрыми узлами. Один конец веревки уходил вниз, к ногам.
— Лежишь, — всхлипнула Красава. — А меня тут в полон взяли. А ты спишь, гадюка подлая, аж стенки от храпа трясутся!
Забава вяло шевельнулась. И поняла, что связана так же, как Красава, по рукам-ногам. Гладкие доски, на которых она лежала, мягко покачивались. Откуда-то наплывали мерные всплески.
Следом она припомнила все. Двое незнакомых мужиков на берегу. Нападение, обеспамятевшая Красава. Корабль, который они видели на озере перед этим…
Сейчас под затылком ныло — значит, её оглушили, ударив сзади. И голова кружилась.
Красава, всхлипнув, сказала с надрывом:
— Все из-за тебя, тварь бесстыжая. Увела меня подальше от города, да подол на берегу задрала. Вот чужие мужики и углядели с озера твою срамоту. А потом приплыли меня в полон брать!
— В полон? — выдохнула Забава.
И села, кое-как оттолкнувшись от пола локтем — потому что ладони были почти притянуты к щиколоткам. Окинула взглядом крохотный закуток с двускатной крышей, в котором очнулась. Доски тесаные, покачивание, шумные всплески, точно от весел, взрезающих воду… они на корабле.
— Куда нас везут? — пробормотала Забава, уже цепенея от ужаса.
Пробегая мимо ладожского торжища, она видела ряды, где продавали невольников. Туда приводили полон, захваченный в дальних краях — и тех, кого продали за долги. Взгляды у всех были угасшие, лица несчастные, словно их привели на казнь. Случалось, рабам на торжище не давали еды по нескольку дней. Их подкармливали сердобольные горожане. Бросали кто каравай, кто ручку от недоеденного калача…
И её ждет такая же судьба?
— Откуда я знаю, куда нас везут? — возмутилась Красава. — Что, не слышишь, как они за пологами гавкают да шипят? Все на чужанском наречии, не на нашем!
Забава прислушалась к звукам, доносившимся из-за занавесок. И впрямь говорят непонятно. Хакают, клекочут по-птичьи.
— Все ты, змея проклятущая, — заскулила вновь Красава. — Загубила меня, лебедушку! Испоганила мою девичью долюшку…
Корабль, который они видели перед нападением, плыл не к городу, а от него, припомнила тем временем Забава. Если они на нем, то их увозят прочь от дома.
— Сходи, — разрешила тетка Наста. — Да поосторожней будь, ягодка. В воду не лезь, вдруг омут? На бережку сиди, белы ножки не мочи. И со змеи этой подколодной, Забавки приблудной, глаз не спускай. Как бы и впрямь платья не испортила!
Забава метнулась в терем, слыша за собой шаги двоюродной сестры — та всегда ступала звучно, игриво, точно в танце шла. Взбежала по лестнице на второй поверх, в светлицу, где по лавкам были разбросаны платья да сорочицы, скинутые Красавой и теткой Настой. Собрала все в охапку и скатилась по лестнице.
Красава уже поджидала её во дворе под навесом. Разморено приказала, поворачиваясь неспешно, лебедушкой:
— Ты вот что, Забавка. Прихвати с собой жбан квасу из погреба. Вдруг мне испить там захочется? И покрывальце возьми, под меня подстелить. Я, чай, не в обносках хожу, из милости у дядьки не живу, за мои платья серебром плачено. Их беречь надобно, в земле не валять!
Красава спесиво покривила губы и вскинула подбородок. Глянула на Забаву сверху вниз. Та молча, равнодушно развернулась — вроде и не слышала обидных слов. Сбегала в баньку, покидала пропотевшие одежки в тяжелое, из досок сбитое ведро. Сунула туда же глиняную баклажку, где побулькивал щелок…
И птицей унеслась из бани в погреб. Принесла жбан, выстуженный подземным холодом, на жаре вмиг запотевший. Примостила его во второе ведро, содрала с веревки постиранное вчера покрывальце, подперла им жбан. Отступила назад и оглядела ведра.
Вроде с умом все уложила — нигде не брякнет, не разольется.
— Долго ещё возиться будешь, неумеха? — крикнула из-под навеса Красава.
— Сейчас иду, — отозвалась Забава.
Разговаривать с сестрой ей не хотелось — но попробуй не ответь, мигом раскричится. Тут же прибежит тетка Наста, и добра не жди…
Забава крутнулась, схватила со стены в предбаннике коромысло, подцепила на него оба ведра. Быстрым шагом вышла со двора.
Красава выплыла следом. Крикнула, едва выйдя за ворота:
— А ну стой, куда бежишь! Я не собака приблудная, чтобы вприпрыжку за тобой скакать. Девице моего рода ходить положено степенно, павою!
Забава поубавила шаг, не оглядываясь на двоюродную сестру. Здесь, за высоким забором дома Кимряты Добруевича, где её не видела тетка Наста, даже дышалось легче…
Из-за забора напротив высунулся соседский мальчишка, Ушата. Улыбнулся щербатым ртом, заорал радостно:
— Красава-квашня, лицо как лопата, умом скудновата!
И как дыхания хватило всю дразнилку прокричать без остановки, подивилась Забава. А слова откуда подобрал? Вот же охальник…
Красава сзади возмущенно завопила и швырнула в мальчишку камнем. Ушату словно ветром с забора сдуло. А Забава только вздохнула на ходу. Сдурела сестрица. Как можно за глупые слова в мальца камнями кидаться? Ладно он не соображает — но ведь Красава уже выросла, в невестин возраст вошла. У самой скоро дети народятся, должна понимать!
Двоюродная сестра догнала её, тяжело дыша.
— Это ты его подучила? Отвечай, подлюка приблудная!
Забава на мгновение остановилась, переметнула коромысло с одного плеча на другое.
— Да забудь ты этого мальчишку, Красава. Ясно же — дите глупое, неразумное. Лишь бы позубоскалить…
Но прямого ответа на Красавин вопрос — да или нет — Забава не дала. Пусть лучше сестра винит в этом её, не Ушату.
— Вот я отцу пожалуюсь! — грозно объявила Красава. — Наша семья тут не из последних, и людишки эти нам не ровня! У меня отец в подручных самого воеводы ходит, а у этого паршивца отец горшечник, из черного люду! Выпорют дурня так, что ходить не сможет!
Забава на ходу вздрогнула. Ещё искалечат мальца. А за что? За мелочь, за слово глупое?
— Да прости ты его, Красава Кимрятовна, — сказала она просяще. — Маленький он ещё, несмышленыш!
Сестра завопила в голос:
— Заступаешься? Стало быть, признаешь, что сама мелкого змееныша подучила?
Выбора у Забавы не было, и она покорно кивнула.
— Я, Красава. От зависти все. Позавидовала твоей красоте несказанной, вот и подговорила мальца.
После такого объяснения сестра обычно смягчалась, Забава это знала по опыту.
— Ах, так! Ну, матушка тебе покажет! — счастливым голосом пообещала Красава. — Будет тебе такая порка, что свету белого не взвидишь!
Забава на миг сбилась с шагу. Но тут же выправилась и снова пошла ровно.
Подумала на ходу — ничего, выдюжу. Ушата для порки ещё мал, а я уже выросла. Может, тетка Наста и не станет пороть. Так, побьет, поворчит да успокоится. Или без еды на два дня оставит. Невелика беда…
Из города они вышли через боковые ворота — не те, что смотрели на пристань с торжищем, а другие, помельче, с северной стороны. Разморенный жарой стражник, сидевший на корточках под бревенчатой засекой (стена из поставленных стоймя заостренных бревен), лениво проводил их взглядом. И отвернулся.
Что бы ни говорили люди о князе Рюрике, одного у него не отнять — под его рукой город зажил мирно. Вон и боковые ворота держали открытыми день-деньской. А ведь лет шесть назад все было иначе. И с тяжелым коромыслом, в ту пору ей и вовсе непосильным, ходить приходилось через ворота на другом конце города. Не то, что сейчас — от их дома до воды рукой подать…
На берегу озера, плескавшегося неподалеку от городских стен, все мостки оказались заняты. Бабы стирали, некоторые — зайдя в воду по колено. Мальчишки купались, прыгая в воду с дальнего конца мостков. На берегу звенели крики, повизгивали девки.
— Стой! — потребовала Красава, недовольно скривившись.
Затем она подбоченилась и окинула взглядом баб с детьми на берегу. Решительно заявила:
— Дальше пойдем. Хочу, чтоб вокруг тишь да гладь была. Чтобы сидеть в тенечке и нежиться! А здесь солнце припекает, дети визжат… мне это не по нраву. Под деревьями хочу отдохнуть!
— Тогда к Лисову ручью придется идти. — Забава обреченно вздохнула, не смея возразить. — Ближе него леса на берегу нет, одни луга кругом. Только далековато это…
Красава норовисто вскинула голову.
— Хочу тень! Тишь! А ты давай работай ногами, а не языком, бездельница!
Забава молча развернулась и пошла по берегу, безрадостно думая о том, что на обратном пути дощатые ведра потяжелеют от воды. А тетка Наста сначала раскричится из-за того, что стирала долго, а потом из-за слов Красавиных, про Ушату…
До Лисова ручья, хвала матушке-Мокоши, они не дошли. Красава, притомившись, выбрала место, где берег становился крутым — и поднимался обрывом, бросая зыбкую тень на желтый песок у подножья. Здесь сестра капризно объявила:
— Дальше не пойду, ноженьки болят! Сыщи-ка тропинку вниз. Сведешь меня по ней, только осторожно, поняла?
Забава отыскала место, где обрывчик рассекала ложбинка. Скатилась вниз, громыхая ведрами, оставила ношу на берегу и побежала наверх — за Красавой.
Двоюродная сестра спускалась медленно, повизгивая и хватаясь за пучки травы, росшей на склоне. Потом она села на покрывало, которое Забава постелила в теньке под обрывом. Устроилась удобно, вытянув ноги.
А Забава подоткнула подол обтрепанного платья — сама сшила год назад из старой пестрядины, отданной теткой Настой. Следом зашла в воду. Зачерпнула полведра, выволокла на берег и принялась отстирывать пятна пота с ярких одежд тетки и сестры.
Красава следила за ней с разморенным прищуром, прихлебывая прохладный квас из жбана. Гладь озера лежала перед ними чистым зеркалом, только в отдалении плыл темный кораблик с убранным парусом. Ветра не было, шли, похоже, на веслах…
ГЛАВА 5
На драккаре Свальда Огерсона
— Ярл, глянь! Там у воды две дуры-бабы расселись! — Рорк, на миг перестав грести, с улыбкой махнул рукой в сторону берега.
— Прогуляемся? — лениво предложил Эрев-свей, сидевший впереди, и сейчас отжимавший рукоять весла в неспешном гребке. — Если курицы там не такие потрепанные, как на торжище в Новеграде — вот тебе и подарок для ярла Харальда…
Свальд Огерсон, стоя на носу, глянул туда, куда указывал Рорк.
Отсюда женские одеяния казались крохотными метками на желто-зеленой полоске берега. Одно пятнышко серое — значит, дешевое тряпье. Зато второе пятнышко издалека манило сочно-вишневым цветом. Дорогая крашеная ткань. Вторая баба точно из богатого дома. Но замужние вот так, с одной прислужницей, на берегу прохлаждаться не станут. И заботы по дому есть, и пересуды могут пойти. Похоже, девка. День жаркий, вышла с рабыней прогуляться…
— Суши весла, — приказал Свальд. — Эрев, Рорк, пойдете со мной на лодке. Поглядим, что за дичь нас поджидает. Сигурд, ты останешься здесь. Пошли смотрящего на мачту. Если он увидит чужой корабль — сразу гребите к берегу, за нами. Если это будет драккар конунга Рюрика, мы девок спрячем. И скажем, что искали родник, воды набрать!
Он первым, скинув расшитую рубаху, скользнул по канату в лодку, тащившуюся за драккаром. Следом спустились Эрев и Рорк. Первый тут же подхватил уложенные вдоль бортов весла и принялся грести. Рорк сел на кормило, а Свальд устроился на носу, вглядываясь в берег.
— Левее возьми, — приказал он Рорку. — И ещё на две ладони кормило отожми. Не будем пугать дичь сразу. Подплывем сбоку. Глянем сначала со стороны, не староваты ли курицы…
— Осторожным ты стал, ярл! — Рорк улыбнулся, выглядывая из-за плеча могучего Эрева.
— Станешь тут осторожным, — проворчал Свальд. — Говорят, Рюрик каждого, кто приходит к нему без белого щита на мачте (знак добрых намерений), казнит без разговоров.
— Так у нас же есть такой? — удивился Эрев.
Свальд глянул недовольно, но все же пояснил:
— Есть-то он есть. Однако красть девок, если идешь с белым щитом, не положено. За такое Рюрик, по слухам, руки теперь рубит. А бывает, и кое-что другое, пониже. Нам ещё повезло, что курицы ушли так далеко от городских стен. Места здесь безлюдные, никто ничего не заметит. Тихо высадимся и быстро уйдем. Вон к тем тростникам поворачивай, Рорк…
***
После платьев Забава перемыла со щелоком нательные сорочицы. Следом подоткнула подол повыше и забрела в воду, чтобы выполоскать стиранное.
Она не заметила, как закачались тростники, стеной стоявшие справа — там, где берег изгибался, выгрызая из окрестных лугов заливчик. Но когда в той стороне испуганно крякнула дикая утка, Забава обернулась.
Из тростников тут же выскочили двое мужчин. Один смазанной тенью метнулся к ней, другой — к Красаве…
И Забава, даже не успев испугаться, мокрым платьем хлестнула по мужику, вдруг оказавшемуся рядом.
На берегу взвизгнула Красава — взвизгнула и замолчала, словно лишилась чувств. А Забава отпрыгнула на глубину, сразу провалившись в воду по грудь.
От растерянности она так и не выпустила из рук мокрый жгут платья.
Мужик, кинувшийся к ней из тростников, тем временем загоготал и расставил руки. Был он светел, беловолос. По вороту посконной рубахи вился незнакомый узор, на поясе висел меч — не такой, как у дядьки Кимряты, помельче.
Забава, не зная, что делать, рванулась ещё дальше в озеро. Уже оттуда с отчаянием глянула на берег.
Второй мужик, тот, что успел подбежать к Красаве, теперь заходил в воду, на подмогу первому. Гол был по пояс, в отличие от первого. И меч у него выглядел подлинней, почти как у дядьки Кимряты…
А сестра лежала под обрывом без движения, словно её оглушили.
Перепуганная Забава вскинула руки. Швырнула платье, тяжелое от воды, в лицо надвигавшемуся незнакомцу — а сама рыбкой нырнула в озеро. Плавала она хорошо, и сейчас рванулась от берега резвым окуньком, с каждым мгновением уходя все дальше от чужаков.
Но тут из-за стены тростников выскользнула лодка. Забава заметила её слишком поздно — когда длинное весло в руках гребца уже свистнуло по воздуху. Лопасть плашмя ударила по Забавиному плечу, руку свело болью. И подол вдруг запутался в ногах…
Она заполошно глотнула воздуха пополам с водой, разворачиваясь так, чтобы грести одной рукой. Однако чужая лодка была уже близко. Её схватили за косу и дернули вверх. Забава, кашляя, махнула кулаком, пытаясь попасть по обидчику — но не попала.
В следующий миг что-то шлепнуло её по затылку. И она потеряла сознание.
ГЛАВА 6
Полон
— Забавка… слышь, Забавка? Очнись, гадина, кому говорю!
Забава открыла глаза, плохо соображая, где она.
Вокруг царил полумрак. Слева раскачивалось какое-то светлое пятно. А справа темнело другое, крупное, отливающее густо-вишневым. Она поморгала, вглядываясь.
Светлое пятно оказалось просветом между тяжелыми занавесками. Там, за ними, голубело небо с лоскутом облака. А вишневое пятно оказалось Красавой.
Сестра сидела справа, привалясь спиной к дощатой стенке — отвесной, в отличие от наклонного ската, под которым лежала Забава. Руки у Красавы стягивала веревка с хитрыми узлами. Один конец веревки уходил вниз, к ногам.
— Лежишь, — всхлипнула Красава. — А меня тут в полон взяли. А ты спишь, гадюка подлая, аж стенки от храпа трясутся!
Забава вяло шевельнулась. И поняла, что связана так же, как Красава, по рукам-ногам. Гладкие доски, на которых она лежала, мягко покачивались. Откуда-то наплывали мерные всплески.
Следом она припомнила все. Двое незнакомых мужиков на берегу. Нападение, обеспамятевшая Красава. Корабль, который они видели на озере перед этим…
Сейчас под затылком ныло — значит, её оглушили, ударив сзади. И голова кружилась.
Красава, всхлипнув, сказала с надрывом:
— Все из-за тебя, тварь бесстыжая. Увела меня подальше от города, да подол на берегу задрала. Вот чужие мужики и углядели с озера твою срамоту. А потом приплыли меня в полон брать!
— В полон? — выдохнула Забава.
И села, кое-как оттолкнувшись от пола локтем — потому что ладони были почти притянуты к щиколоткам. Окинула взглядом крохотный закуток с двускатной крышей, в котором очнулась. Доски тесаные, покачивание, шумные всплески, точно от весел, взрезающих воду… они на корабле.
— Куда нас везут? — пробормотала Забава, уже цепенея от ужаса.
Пробегая мимо ладожского торжища, она видела ряды, где продавали невольников. Туда приводили полон, захваченный в дальних краях — и тех, кого продали за долги. Взгляды у всех были угасшие, лица несчастные, словно их привели на казнь. Случалось, рабам на торжище не давали еды по нескольку дней. Их подкармливали сердобольные горожане. Бросали кто каравай, кто ручку от недоеденного калача…
И её ждет такая же судьба?
— Откуда я знаю, куда нас везут? — возмутилась Красава. — Что, не слышишь, как они за пологами гавкают да шипят? Все на чужанском наречии, не на нашем!
Забава прислушалась к звукам, доносившимся из-за занавесок. И впрямь говорят непонятно. Хакают, клекочут по-птичьи.
— Все ты, змея проклятущая, — заскулила вновь Красава. — Загубила меня, лебедушку! Испоганила мою девичью долюшку…
Корабль, который они видели перед нападением, плыл не к городу, а от него, припомнила тем временем Забава. Если они на нем, то их увозят прочь от дома.
