Невеста берсерка-2
Хааленсваге
Харальд-чужанин лежал рядом, и глядел на Забаву, не отводя глаз.
И смотреть начал, как только укрыл её покрывалом, а сам улегся рядом. Серебряные глаза полуприкрыты, словно вот-вот задремлет. Только веки все никак не смыкались, и взгляд оставался светлым, страшным. Блеском исходил, как на солнце наточенная кромка ножа...
Но Забаве страшно не было. Только радостно и стыдно, что видит её неприбранной, с распущенными косами. Ветер в лодку задувал, играл прядями, то и дело бросая их ему в лицо…
Но Харальд от них не то что не жмурился – даже не морщился. А когда Забава вскинула руку, чтобы прибрать волосы, перехватил и едва заметно вскинул брови. Потом, несильно нажав, сам упрятал её ладонь под покрывало, наброшенное на Забаву сверху.
И она послушалась. Лежала под его взглядом тихо, поглядывая то на него, то на небо, по которому стаями бежали облака.
Море вздыхало снизу, волны бились в доски. И каждый раз, когда лодка переваливалась через очередной гребень, постукивали широкие незакрепленные половицы, наброшенные на дно…
Может, и права бабка Маленя, сонно думала Забава, про то, что ей долго с ним не прожить. И что помереть придется от его руки.
Но лучше уж так, чем век долгий тянуть с кем-то, кто на неё никогда так не посмотрит. А если и глянет, так с укоризной – мол, мало того, что без приданого взял, так ещё и другим мужиком тронутую…
Потом море её все-таки укачало, и Забава уснула.
Тихая, думал Харальд, глядя на девчонку.
И красивая – теперь, когда щеки округлились и ветер с моря окрасил их в цвет неяркой северной зари, это бросалось в глаза.
Он лежал, не шевелясь, глядел на Добаву и неспешно обдумывал все, что произошло.
И не только то, что произошло сегодня.
Дай мне увидеть твоего зверя, сказала тогда, в конце весны, рыжеволосая Эйлин. И повела его в лес. Где он обошелся с ней так, как в конце концов обходился со всеми.
Сказала – и угадала про зверя. Как будто знала.
Просто знала, холодно подумал Харальд. Никаких как будто. Вопрос только – от кого она получила это знание?
Беда в том, что сам он, услышав, как Эйлин болтает про его зверя, решил, что речь идет о его мужском копье. И в лес рабыня зовет его за этим самым делом. Все тогда сошлось – и мольба показать ей зверя, и то, как она к нему ласкалась при этом…
Даже зелье этому не противоречило – все знают, что бабы любят подсовывать пойла, которые считают приворотными.
Он отвлекся, чтобы перехватить тонкое запястье Добавы, потянувшейся к своим волосам. Мягкие светлые пряди, гладившие по лицу, странным образом помогали думать. Так что ей придется потерпеть.
Харальд упрятал ладонь девчонки под покрывало и снова вернулся к своим мыслям.
Не увидь он в глазах Добавы морды зверя, отпечатавшейся на его собственном лице, был бы и сейчас в неведении. Знать бы ещё, почему разглядеть его он смог именно в её глазах…
Может, рыжей девке тогда, в лесу, тоже удалось увидеть его зверя? Чего она, собственно, и добивалась.
А сам он узнал о своем звере только сейчас.
Кто-то, молча размышлял Харальд, научил Эйлин этим словам. Кто-то дал ей напиток, которым она его опоила. Один знает, что там было намешано – но тот, кто сварил это зелье, знал о звере, жившем в нем, больше его самого. Надо думать, оно должно было разбудить его.
Значит, этого знающего нужно найти.
Добава понемногу засыпала под его немигающим взглядом, и Харальд вдруг ощутил желание снова разбудить её. Не сейчас, решил он. Ни к чему распугивать мысли, текущие неторопливой рекой. Да и девчонку лучше второй раз не оголять на ветру. Ещё простынет, потом привяжется промозглый кашель – а девкам, привезенным издалека, в таких случаях не помогает даже топленный жир, добытый из внутренностей медведя…
Харальд вернулся к мыслям об Эйлин.
Рыжая девица, привезенная кем-то из похода на английские земли, прожила с ним всю зиму. И ни разу не заикнулась о звере. Зато когда он вернулся в конце весны из первого после зимовья похода – сгрузить добычу и провести несколько дней дома – она сразу же преподнесла ему зелье.
Выходит, надо искать того, кто побывал в поместье, пока там не было его самого. Кейлев должен помнить, кто болтался по Хааленсваге прошедшей весной…
Тут все зависело от имен, которые назовет старый викинг. И от того, сумеет ли он найти этих людей.
Возможно, подумал Харальд, следует навестить и датского купца, у которого он купил Эйлин прошлой осенью.
Честно говоря, на торжище в датских землях он мог сплавать прямо сейчас. Времени до начала первых страшных бурь, после которых по морским путям поплывут глыбы льда – и фьорды оденутся в белую корку – у него было достаточно.
Добава что-то пробормотала во сне, смятенно улыбнулась и перекатилась на спину, не открывая глаз. Харальд смотрел на неё, не двигаясь. Потом натянул повыше покрывало, сбившееся с обнаженной груди.
Датского торговца он может и не найти. А за девчонкой нужно приглядывать. Может, в её глазах он увидит ещё что-то?
Но даже если и нет – его ждет самое спокойное зимовье за всю его неспокойную жизнь. А весной, когда его драккары, старый и новый, отправятся в поход, датские земли будут как раз по пути…
Харальд едва слышно хмыкнул и встал. Ветер крепчал, их вынесло в море. Пора было ставить парус, пока лодку не отнесло слишком далеко от земли.
К ночи, пожалуй, он все-таки вернется в поместье. Ночь на море – не для девок.
Забава проснулась, когда налетевший ветер швырнул в лодку шапку холодной пены – и забрызгал ей лицо. Приподнялась, собирая вокруг себя накинутое сверху покрывало.
Харальд сидел на корме лодки, навалившись на кормило. Глянул на неё – и снова уставился вперед.
Парус стружкой выгибался у Забавы над головой. Ветер пел, натягивая толстую полосатую ткань, скрипело дерево. Солнце, уже начавшее клониться к морю, то и дело заслоняли облака – крупные, пухлые, грозящие вот-вот перерасти в тучи.
А справа наплывал, приближаясь рывками, скалистый берег.
Потом Харальд-чужанин торопливо собрал парус. Пробежался мимо Забавы, подхватил веревку, уложенную на носу. Метнулся вниз, в воду, сразу уйдя в неё по плечи.
И поволок лодку за собой, зафыркав, когда набежавшая волна укрыла с головой на несколько мгновений.
Днище заскрежетало по крупной гальке, Харальд в три рывка вытащил лодку на берег. Заклинил железный штырь на конце веревки в расщелине между двумя валунами, привалил сверху камнями…
Тут же запрыгнул обратно в лодку. Подхватил узел, лежавший у кормы, кивнул, глядя на Забаву.
Зовет, подумала она. Встала, на ходу закутываясь в одно из покрывал. Ветер скользнул по голым ногам, раздул распущенные волосы…
И то, и другое нехорошо было. И Забава, чтобы побыстрей убраться с глаз Харальда, спрыгнула на берег. Застыла на галечнике, оглянулась через плечо…
Харальд подошел сзади, протянул узел, посмотрел требовательным взглядом. Она, как-то сразу растерявшись, приняла. Чужанин махнул рукой вперед и вбок, сам зашагал куда-то по берегу.
Забава стояла, глядя ему вслед. Пальцы ощутили под тканью краюху жесткого здешнего хлеба, ещё что-то, баклажку с питьем.
Есть собрался, подумала рассудительно. И поглядела, куда указал рукой Харальд-чужанин, прежде чем уйти.
В скалах, крутым склоном уходивших вверх, выше берега виднелась косая щель, внизу расходившаяся клином. Пещера.
Может, вот тут он своих баб жизни и лишает, мелькнуло в уме у Забавы.
И ноги вдруг приросли к гальке. Хотя умом она понимала, что надо бы идти, куда велено. Место найти, чтобы и сидеть можно было, и узел разложить – бабье дело такое, о мужике и о еде заботится…
Не набреди на неё вернувшийся Харальд, несший в одной руке здоровенный пень, так бы и дальше стояла.
Но он набрел, скользнул рукой по спине, сказал что-то быстро. И, одарив короткой улыбкой – глаза весело, люто блеснули, как солнце, на миг выглянувшее из-за туч – вдруг шлепнул пониже спины. Несильно, без размаха. Кивнул на пещеру, сам тут же потопал к ней, поднимаясь по невысокому вначале уклону.
Забава глубоко вздохнула и пошла следом.
Может, и не сегодня с ней это случится. Вон как Харальд улыбнулся…
Придя в пещеру, девчонка ожила. Смотрела уже без страха, открыто, без извечной бабьей хитрости во взгляде.
Хотя на берегу, пока Харальд к ней не подошел, стояла ни жива, ни мертва.
Может, надо почаще шлепать её по заду, рассудил в конце концов Харальд. Навряд ли девчонку так оживила его улыбка – он, в конце концов, не Свальд, чтобы завлекать девок, блестя зубами.
Харальд ещё раз сходил за дровами, потом запалил костер, выбрав место поровней, чтобы можно было прилечь у огня. Бросил рядом покрывало, оставшееся в лодке.
Потом вышел в последний раз на берег, чтобы оттащить лодку подальше от воды. Ветер свистел все сильней, волны накатывались уже штормовые, разбивались с грохотом о валуны. Небо затянуло тучами…
Кажется, сегодня вернуться в Хааленсваге не получится, подумал Харальд. Может, оно и к лучшему – когда бури пойдут со снегом, на лодке уже не походишь. Нужно ловить последние относительно теплые деньки, после них можно будет только охотиться…
Вернувшись, он обнаружил, что Добава успела одеться – скинула разрезанное, продела руки в нижнюю рубаху так, что целая часть прикрыла грудь. Сверху накинула на себя распоротое платье, закрыв спину.
И даже косы успела заплести. Еду разложила на куске ткани.
Огонь потрескивал в каменном ложе, вокруг которого скальное основание пещеры сглаживалось. Сюда, в пещеру, ветер с берега почти не залетал.
Зря она все-таки заплела косы, подумал вдруг Харальд – и двинулся вперед, по пути скидывая одежду.
Желание билось в теле, и он ступал тяжело, уверенно, нагибая на ходу голову. Добава приоткрыла рот, глянула испуганно с той стороны костра.
А когда он подошел и накрыл её губы своими, как-то непонятно обмякла под руками. Словно он её не обнял, а ударил.
Но тут же сама потянулась к нему, вцепилась в плечи отчаянно, как в воде тонула – и не за что было ухватиться, кроме как за него.
Правда, Харальду было не до того, чтобы задуматься об этом, он торопливо стягивал с неё одежду. Последние отзвуки мыслей исчезли, едва он ощутил прикосновение сосков, сморщившихся от холода, к своей груди. Снова впился ей в губы, распознал легкий привкус крови на губах, удивился на мгновенье – настолько зацеловал?
И потянул к покрывалу, заранее брошенному у огня. Сам опустился первым, скользнул вдоль тела, пропуская его через кольцо своих рук.
Тело Добавы все ещё было хрупким, тонким – но ребра уже не выступали. Харальд, опускаясь вниз, отследил глазом грудь, едва заметную выпуклость живота…
А потом опрокинул её на себя. Хмыкнул, когда щеки Добавы заполыхали алым цветом.
И потянул её ниже, к себе, ловя губами по очереди – припухший от его поцелуев рот, выступ тонкой, пальцем нажми и сломаешь, ключицы, нежную кожу под ней, розовые соски…
Девчонка, когда Харальд накрыл ртом её грудь – и поцеловал так же требовательно, как до этого целовал губы, вскинулась. Заглотнула ртом воздух, посмотрела сверху затуманено.
Он, рассудив, что пришло время и для него, вскинул её повыше, прихватив ладонями за талию. Скользнул у неё между бедрами, примериваясь. И насадил её на копье.
На этот раз в пламени костра, танцующем в глазах Добавы, отражался только он.
И Харальд был этому рад.
За выходом из пещеры тяжко грохотал шторм, за одним ударом волны следовал другой. Он вдруг поймал себя на том, что движется под девчонкой в такт грохоту снаружи…
Проснулась в это утро Красава поздно, как привыкла ещё в отчем доме. Зевнула, потянувшись под покрывалом, обвела хозяйским взглядом опочивальню – уже, считай, её собственную.
Горели два светильника, подвешенные на каменных столбах, поблескивали железные накладки на боках громадных сундуков, украшенные непонятным чужанским узором. Все эти сундуки Красава уже проверила – и знала, что один из них почти доверху был наполнен золотыми женскими уборами.
Дарить эту красоту ей ярл Харальд пока не торопился. Но и так понятно, что женские украшенья в опочивальне держит не для себя. И недалек тот час, когда она пройдется по двору, надев по несколько зарукавий (браслетов) на каждую руку. В поясе, утыканном самоцветами, с брошами на каждом плече, перстнями на каждом пальце…
Дай только срок.
Красава и дальше лежала бы, потягиваясь, но тут в опочивальню, не постучавшись, влетел белоголовый старик. Она, решив сначала, что это ярл Харальд, вскинулась навстречу.
И даже не стала удерживать покрывало, соскользнувшее с высокой обнаженной груди.
Белоголовый старикан в ответ глянул холодно, каркнул что-то непонятное. Потом отвернулся и уставился на стену.
Однако из опочивальни не ушел.
Может, ярл прислал старого дурня за мной, подумала Красава. Отвести к нему – скажем, в баню, спину потереть… а то уж сколько вместе, а мыться ходят по отдельности. Нехорошо.
Или и вовсе – кладовые показать, ключи отдать…
Красава торопливо вскинулась, спешно начала одеваться.
Но старик, когда она подошла к нему, на ходу приглаживая распущенные волосы, зашагал не к двери, а к сундуку с золотыми женскими уборами. Откинул крышку, махнул ей рукой, подзывая.
И когда Красава подошла, свел перед собой обе руки, словно воду зачерпывал. Кивнул на сундук.
Она, не веря своему счастью, зачерпнула полными пригоршнями. В пальцы впилась заколка какой-то броши – но Красава стерпела.
Старик тут же захлопнул крышку, крикнул что-то – в опочивальню влетели рабыни. Одна подсунула под её ладони кусок ткани, кивком показала, чтобы скинула взятое туда.
Красава после недолгой заминки так и сделала. Проследила, как рабыня стягивает концы лоскута, выхватила у неё из рук готовый узел.
И развернулась к белоголовому. Свободную руку в бок уперла, собираясь спросить, где ярл Харальд, почему сам её не одарит, а вместо этого слугу посылает…
Но старик быстро ухватил её за руку, не занятую узлом – и потащил вон.
Сначала на двор, а потом в рабский дом.
Ноги у Красавы не шли – но старик тащил волоком, насильно. Руку зажал узловатыми пальцами больно, как клещами.
А когда она, разглядев, куда он ведет, попробовала упереться, зло рявкнул и оскалил желтые зубы, крепкие и ровные, несмотря на возраст.
Такой убьет – не поморщиться, испуганно подумала Красава.
И, прижав к груди узелок с золотом, уже покорно пошла, почти побежала следом.
В голове одна только мысль билась – не понравилась ярлу… не понравилась! Неужто Забавка, гадина, опять дорогу перешла… или какая другая из здешних баб?
Да ведь все они уродины рядом с ней…
Старик довел её до рабского дома, втолкнул в одну из спаленок. Ушел, что-то каркнув на последок.
Красава в полумраке добралась до кровати. Села, прижала к груди узелок с золотом.
И сидела, не шевелясь, пока не явился молодой чужанин, принесший сундук с тканями, пожалованными ярлом.
Только после этого Красава встала. Упрятала золото на дно сундука – и вышла, шагая быстро, упруго.
Время шло к обеду, так что дура Забавка давно должна быть на ногах. Сейчас она или тут, в рабском доме, или уже бегает по поместью. Только и делов-то – найти да переговорить.
Но если она не найдется, значит, уже сидит в опочивальне у ярла Харальда. Уже с ним милуется, тварь такая…
Глава первая
Хааленсваге
Харальд-чужанин лежал рядом, и глядел на Забаву, не отводя глаз.
И смотреть начал, как только укрыл её покрывалом, а сам улегся рядом. Серебряные глаза полуприкрыты, словно вот-вот задремлет. Только веки все никак не смыкались, и взгляд оставался светлым, страшным. Блеском исходил, как на солнце наточенная кромка ножа...
Но Забаве страшно не было. Только радостно и стыдно, что видит её неприбранной, с распущенными косами. Ветер в лодку задувал, играл прядями, то и дело бросая их ему в лицо…
Но Харальд от них не то что не жмурился – даже не морщился. А когда Забава вскинула руку, чтобы прибрать волосы, перехватил и едва заметно вскинул брови. Потом, несильно нажав, сам упрятал её ладонь под покрывало, наброшенное на Забаву сверху.
И она послушалась. Лежала под его взглядом тихо, поглядывая то на него, то на небо, по которому стаями бежали облака.
Море вздыхало снизу, волны бились в доски. И каждый раз, когда лодка переваливалась через очередной гребень, постукивали широкие незакрепленные половицы, наброшенные на дно…
Может, и права бабка Маленя, сонно думала Забава, про то, что ей долго с ним не прожить. И что помереть придется от его руки.
Но лучше уж так, чем век долгий тянуть с кем-то, кто на неё никогда так не посмотрит. А если и глянет, так с укоризной – мол, мало того, что без приданого взял, так ещё и другим мужиком тронутую…
Потом море её все-таки укачало, и Забава уснула.
Тихая, думал Харальд, глядя на девчонку.
И красивая – теперь, когда щеки округлились и ветер с моря окрасил их в цвет неяркой северной зари, это бросалось в глаза.
Он лежал, не шевелясь, глядел на Добаву и неспешно обдумывал все, что произошло.
И не только то, что произошло сегодня.
Дай мне увидеть твоего зверя, сказала тогда, в конце весны, рыжеволосая Эйлин. И повела его в лес. Где он обошелся с ней так, как в конце концов обходился со всеми.
Сказала – и угадала про зверя. Как будто знала.
Просто знала, холодно подумал Харальд. Никаких как будто. Вопрос только – от кого она получила это знание?
Беда в том, что сам он, услышав, как Эйлин болтает про его зверя, решил, что речь идет о его мужском копье. И в лес рабыня зовет его за этим самым делом. Все тогда сошлось – и мольба показать ей зверя, и то, как она к нему ласкалась при этом…
Даже зелье этому не противоречило – все знают, что бабы любят подсовывать пойла, которые считают приворотными.
Он отвлекся, чтобы перехватить тонкое запястье Добавы, потянувшейся к своим волосам. Мягкие светлые пряди, гладившие по лицу, странным образом помогали думать. Так что ей придется потерпеть.
Харальд упрятал ладонь девчонки под покрывало и снова вернулся к своим мыслям.
Не увидь он в глазах Добавы морды зверя, отпечатавшейся на его собственном лице, был бы и сейчас в неведении. Знать бы ещё, почему разглядеть его он смог именно в её глазах…
Может, рыжей девке тогда, в лесу, тоже удалось увидеть его зверя? Чего она, собственно, и добивалась.
А сам он узнал о своем звере только сейчас.
Кто-то, молча размышлял Харальд, научил Эйлин этим словам. Кто-то дал ей напиток, которым она его опоила. Один знает, что там было намешано – но тот, кто сварил это зелье, знал о звере, жившем в нем, больше его самого. Надо думать, оно должно было разбудить его.
Значит, этого знающего нужно найти.
Добава понемногу засыпала под его немигающим взглядом, и Харальд вдруг ощутил желание снова разбудить её. Не сейчас, решил он. Ни к чему распугивать мысли, текущие неторопливой рекой. Да и девчонку лучше второй раз не оголять на ветру. Ещё простынет, потом привяжется промозглый кашель – а девкам, привезенным издалека, в таких случаях не помогает даже топленный жир, добытый из внутренностей медведя…
Харальд вернулся к мыслям об Эйлин.
Рыжая девица, привезенная кем-то из похода на английские земли, прожила с ним всю зиму. И ни разу не заикнулась о звере. Зато когда он вернулся в конце весны из первого после зимовья похода – сгрузить добычу и провести несколько дней дома – она сразу же преподнесла ему зелье.
Выходит, надо искать того, кто побывал в поместье, пока там не было его самого. Кейлев должен помнить, кто болтался по Хааленсваге прошедшей весной…
Тут все зависело от имен, которые назовет старый викинг. И от того, сумеет ли он найти этих людей.
Возможно, подумал Харальд, следует навестить и датского купца, у которого он купил Эйлин прошлой осенью.
Честно говоря, на торжище в датских землях он мог сплавать прямо сейчас. Времени до начала первых страшных бурь, после которых по морским путям поплывут глыбы льда – и фьорды оденутся в белую корку – у него было достаточно.
Добава что-то пробормотала во сне, смятенно улыбнулась и перекатилась на спину, не открывая глаз. Харальд смотрел на неё, не двигаясь. Потом натянул повыше покрывало, сбившееся с обнаженной груди.
Датского торговца он может и не найти. А за девчонкой нужно приглядывать. Может, в её глазах он увидит ещё что-то?
Но даже если и нет – его ждет самое спокойное зимовье за всю его неспокойную жизнь. А весной, когда его драккары, старый и новый, отправятся в поход, датские земли будут как раз по пути…
Харальд едва слышно хмыкнул и встал. Ветер крепчал, их вынесло в море. Пора было ставить парус, пока лодку не отнесло слишком далеко от земли.
К ночи, пожалуй, он все-таки вернется в поместье. Ночь на море – не для девок.
Забава проснулась, когда налетевший ветер швырнул в лодку шапку холодной пены – и забрызгал ей лицо. Приподнялась, собирая вокруг себя накинутое сверху покрывало.
Харальд сидел на корме лодки, навалившись на кормило. Глянул на неё – и снова уставился вперед.
Парус стружкой выгибался у Забавы над головой. Ветер пел, натягивая толстую полосатую ткань, скрипело дерево. Солнце, уже начавшее клониться к морю, то и дело заслоняли облака – крупные, пухлые, грозящие вот-вот перерасти в тучи.
А справа наплывал, приближаясь рывками, скалистый берег.
Потом Харальд-чужанин торопливо собрал парус. Пробежался мимо Забавы, подхватил веревку, уложенную на носу. Метнулся вниз, в воду, сразу уйдя в неё по плечи.
И поволок лодку за собой, зафыркав, когда набежавшая волна укрыла с головой на несколько мгновений.
Днище заскрежетало по крупной гальке, Харальд в три рывка вытащил лодку на берег. Заклинил железный штырь на конце веревки в расщелине между двумя валунами, привалил сверху камнями…
Тут же запрыгнул обратно в лодку. Подхватил узел, лежавший у кормы, кивнул, глядя на Забаву.
Зовет, подумала она. Встала, на ходу закутываясь в одно из покрывал. Ветер скользнул по голым ногам, раздул распущенные волосы…
И то, и другое нехорошо было. И Забава, чтобы побыстрей убраться с глаз Харальда, спрыгнула на берег. Застыла на галечнике, оглянулась через плечо…
Харальд подошел сзади, протянул узел, посмотрел требовательным взглядом. Она, как-то сразу растерявшись, приняла. Чужанин махнул рукой вперед и вбок, сам зашагал куда-то по берегу.
Забава стояла, глядя ему вслед. Пальцы ощутили под тканью краюху жесткого здешнего хлеба, ещё что-то, баклажку с питьем.
Есть собрался, подумала рассудительно. И поглядела, куда указал рукой Харальд-чужанин, прежде чем уйти.
В скалах, крутым склоном уходивших вверх, выше берега виднелась косая щель, внизу расходившаяся клином. Пещера.
Может, вот тут он своих баб жизни и лишает, мелькнуло в уме у Забавы.
И ноги вдруг приросли к гальке. Хотя умом она понимала, что надо бы идти, куда велено. Место найти, чтобы и сидеть можно было, и узел разложить – бабье дело такое, о мужике и о еде заботится…
Не набреди на неё вернувшийся Харальд, несший в одной руке здоровенный пень, так бы и дальше стояла.
Но он набрел, скользнул рукой по спине, сказал что-то быстро. И, одарив короткой улыбкой – глаза весело, люто блеснули, как солнце, на миг выглянувшее из-за туч – вдруг шлепнул пониже спины. Несильно, без размаха. Кивнул на пещеру, сам тут же потопал к ней, поднимаясь по невысокому вначале уклону.
Забава глубоко вздохнула и пошла следом.
Может, и не сегодня с ней это случится. Вон как Харальд улыбнулся…
Придя в пещеру, девчонка ожила. Смотрела уже без страха, открыто, без извечной бабьей хитрости во взгляде.
Хотя на берегу, пока Харальд к ней не подошел, стояла ни жива, ни мертва.
Может, надо почаще шлепать её по заду, рассудил в конце концов Харальд. Навряд ли девчонку так оживила его улыбка – он, в конце концов, не Свальд, чтобы завлекать девок, блестя зубами.
Харальд ещё раз сходил за дровами, потом запалил костер, выбрав место поровней, чтобы можно было прилечь у огня. Бросил рядом покрывало, оставшееся в лодке.
Потом вышел в последний раз на берег, чтобы оттащить лодку подальше от воды. Ветер свистел все сильней, волны накатывались уже штормовые, разбивались с грохотом о валуны. Небо затянуло тучами…
Кажется, сегодня вернуться в Хааленсваге не получится, подумал Харальд. Может, оно и к лучшему – когда бури пойдут со снегом, на лодке уже не походишь. Нужно ловить последние относительно теплые деньки, после них можно будет только охотиться…
Вернувшись, он обнаружил, что Добава успела одеться – скинула разрезанное, продела руки в нижнюю рубаху так, что целая часть прикрыла грудь. Сверху накинула на себя распоротое платье, закрыв спину.
И даже косы успела заплести. Еду разложила на куске ткани.
Огонь потрескивал в каменном ложе, вокруг которого скальное основание пещеры сглаживалось. Сюда, в пещеру, ветер с берега почти не залетал.
Зря она все-таки заплела косы, подумал вдруг Харальд – и двинулся вперед, по пути скидывая одежду.
Желание билось в теле, и он ступал тяжело, уверенно, нагибая на ходу голову. Добава приоткрыла рот, глянула испуганно с той стороны костра.
А когда он подошел и накрыл её губы своими, как-то непонятно обмякла под руками. Словно он её не обнял, а ударил.
Но тут же сама потянулась к нему, вцепилась в плечи отчаянно, как в воде тонула – и не за что было ухватиться, кроме как за него.
Правда, Харальду было не до того, чтобы задуматься об этом, он торопливо стягивал с неё одежду. Последние отзвуки мыслей исчезли, едва он ощутил прикосновение сосков, сморщившихся от холода, к своей груди. Снова впился ей в губы, распознал легкий привкус крови на губах, удивился на мгновенье – настолько зацеловал?
И потянул к покрывалу, заранее брошенному у огня. Сам опустился первым, скользнул вдоль тела, пропуская его через кольцо своих рук.
Тело Добавы все ещё было хрупким, тонким – но ребра уже не выступали. Харальд, опускаясь вниз, отследил глазом грудь, едва заметную выпуклость живота…
А потом опрокинул её на себя. Хмыкнул, когда щеки Добавы заполыхали алым цветом.
И потянул её ниже, к себе, ловя губами по очереди – припухший от его поцелуев рот, выступ тонкой, пальцем нажми и сломаешь, ключицы, нежную кожу под ней, розовые соски…
Девчонка, когда Харальд накрыл ртом её грудь – и поцеловал так же требовательно, как до этого целовал губы, вскинулась. Заглотнула ртом воздух, посмотрела сверху затуманено.
Он, рассудив, что пришло время и для него, вскинул её повыше, прихватив ладонями за талию. Скользнул у неё между бедрами, примериваясь. И насадил её на копье.
На этот раз в пламени костра, танцующем в глазах Добавы, отражался только он.
И Харальд был этому рад.
За выходом из пещеры тяжко грохотал шторм, за одним ударом волны следовал другой. Он вдруг поймал себя на том, что движется под девчонкой в такт грохоту снаружи…
Проснулась в это утро Красава поздно, как привыкла ещё в отчем доме. Зевнула, потянувшись под покрывалом, обвела хозяйским взглядом опочивальню – уже, считай, её собственную.
Горели два светильника, подвешенные на каменных столбах, поблескивали железные накладки на боках громадных сундуков, украшенные непонятным чужанским узором. Все эти сундуки Красава уже проверила – и знала, что один из них почти доверху был наполнен золотыми женскими уборами.
Дарить эту красоту ей ярл Харальд пока не торопился. Но и так понятно, что женские украшенья в опочивальне держит не для себя. И недалек тот час, когда она пройдется по двору, надев по несколько зарукавий (браслетов) на каждую руку. В поясе, утыканном самоцветами, с брошами на каждом плече, перстнями на каждом пальце…
Дай только срок.
Красава и дальше лежала бы, потягиваясь, но тут в опочивальню, не постучавшись, влетел белоголовый старик. Она, решив сначала, что это ярл Харальд, вскинулась навстречу.
И даже не стала удерживать покрывало, соскользнувшее с высокой обнаженной груди.
Белоголовый старикан в ответ глянул холодно, каркнул что-то непонятное. Потом отвернулся и уставился на стену.
Однако из опочивальни не ушел.
Может, ярл прислал старого дурня за мной, подумала Красава. Отвести к нему – скажем, в баню, спину потереть… а то уж сколько вместе, а мыться ходят по отдельности. Нехорошо.
Или и вовсе – кладовые показать, ключи отдать…
Красава торопливо вскинулась, спешно начала одеваться.
Но старик, когда она подошла к нему, на ходу приглаживая распущенные волосы, зашагал не к двери, а к сундуку с золотыми женскими уборами. Откинул крышку, махнул ей рукой, подзывая.
И когда Красава подошла, свел перед собой обе руки, словно воду зачерпывал. Кивнул на сундук.
Она, не веря своему счастью, зачерпнула полными пригоршнями. В пальцы впилась заколка какой-то броши – но Красава стерпела.
Старик тут же захлопнул крышку, крикнул что-то – в опочивальню влетели рабыни. Одна подсунула под её ладони кусок ткани, кивком показала, чтобы скинула взятое туда.
Красава после недолгой заминки так и сделала. Проследила, как рабыня стягивает концы лоскута, выхватила у неё из рук готовый узел.
И развернулась к белоголовому. Свободную руку в бок уперла, собираясь спросить, где ярл Харальд, почему сам её не одарит, а вместо этого слугу посылает…
Но старик быстро ухватил её за руку, не занятую узлом – и потащил вон.
Сначала на двор, а потом в рабский дом.
Ноги у Красавы не шли – но старик тащил волоком, насильно. Руку зажал узловатыми пальцами больно, как клещами.
А когда она, разглядев, куда он ведет, попробовала упереться, зло рявкнул и оскалил желтые зубы, крепкие и ровные, несмотря на возраст.
Такой убьет – не поморщиться, испуганно подумала Красава.
И, прижав к груди узелок с золотом, уже покорно пошла, почти побежала следом.
В голове одна только мысль билась – не понравилась ярлу… не понравилась! Неужто Забавка, гадина, опять дорогу перешла… или какая другая из здешних баб?
Да ведь все они уродины рядом с ней…
Старик довел её до рабского дома, втолкнул в одну из спаленок. Ушел, что-то каркнув на последок.
Красава в полумраке добралась до кровати. Села, прижала к груди узелок с золотом.
И сидела, не шевелясь, пока не явился молодой чужанин, принесший сундук с тканями, пожалованными ярлом.
Только после этого Красава встала. Упрятала золото на дно сундука – и вышла, шагая быстро, упруго.
Время шло к обеду, так что дура Забавка давно должна быть на ногах. Сейчас она или тут, в рабском доме, или уже бегает по поместью. Только и делов-то – найти да переговорить.
Но если она не найдется, значит, уже сидит в опочивальне у ярла Харальда. Уже с ним милуется, тварь такая…
