Едва Красава вышла из дверей рабского дома, за ней сразу увязался какой-то чужанин. Совсем молоденький, но уже вытянувшийся в длину, долговязый. У бедра недлинный меч в обшарпанных деревянных ножнах, на тощих предплечьях, оголенных по обычаю чужан, всего один железный браслет – на левой руке.
И сколько Красава не ходила по поместью, тощий чужанин таскался следом. В десятке шагов держался, не ближе и не дальше.
А когда она, не выдержав, юркнула за дверь хозяйской половины главного дома, и побежала по проходу к опочивальне Харальда, за спиной загремели шаги. Но Красава успела – и дверь в покои ярла распахнула прежде, чем молодой парнишка её настиг.
Внутри никого не было. Даже светильники не горели. И тянуло запахами каких-то трав, мокрой шерсти…
Словно покой мыли, да не по разу.
Чужанин, грубо прихватив её поперек тела, потащил на двор.
Шторм стих только под утро. Когда Харальд проснулся, снаружи было тихо. Он, не открывая глаз, потянулся, прислушался.
Под боком тихо сопела Добава. Уткнулась головой в его подмышку, пригрелась, закутавшись в покрывала…
А снаружи кто-то медленно печатал шаги по галечнику. Раз, другой, третий…
Харальд встал, пытаясь припомнить, где он бросил, раздеваясь, кинжал вместе с одеждой. Угли костра давно прогорели и потухли, в пещере сейчас было темно.
Только впереди на темноту накладывался густо-серый лоскут – небо, по-прежнему затянутое тучами, начинало понемногу светлеть перед зарей.
Там, на берегу, кто-то уронил камешек, звонко цокнувший по галечнику.
И Харальд, плюнув на все, двинулся к выходу из пещеры без кинжала и без одежды. На ходу ощущая, как внутри что-то начинает звенеть и губы растягиваются в нехорошем оскале. Как наполняется тело ощущением злого, яростного веселья, туманящего голову предвкушением крови. Как оживает в нем берсерк.
Давно он не был в битве. Слишком давно. А оружие можно забрать и у врага, это не беда...
На берег Харальд вышел неслышным шагом. Обогнул лодку, замер на полоске галечника. Раздул ноздри, принюхиваясь к запахам, висевшим в неподвижном сейчас воздухе. Пахло солью, тиной, морем.
И сладковатым запахом подгнившей человеческой плоти.
Он повернул голову в ту сторону, откуда запах наплывал – в полумраке у одного из валунов затаился человек. Харальд разглядел мощную, слишком мощную шею, идущую покатым склоном от висков до разворота плеч. Выступающую далеко вперед нижнюю челюсть…
У поджидавшего, как и у него самого, не было ни одежды, ни оружия.
- Берсерк. – Негромко, скрипуче сказал гость. – Из тебя получился хороший берсерк.
Харальд молча подошел поближе. Ответил, с шипеньем выдавив сквозь зубы имя, которое не больно-то и любил:
- Ёрмунгард…
Существо на берегу кивнуло, разглядывая его из-под полуопущенных век.
- Сын.
Харальд молча ждал, что ещё скажет родитель, но тот молчал. Небо над морем потихоньку светлело, волны накатывались на берег с мягким шорохом – и отступали, тихо стукнув на обратном пути камешками.
В первый раз, подумал Харальд, когда Ёрмунгард навестил его, он не произнес вообще ни одного слова. Только молча смотрел. Может, и сейчас…
- Сын. Близится Фимбулвинтер.
Харальд замер, приспуская веки. Сказал медленно:
- Разве волк Фенрир уже сорвался с цепи?
Вместо ответа родитель повернул голову и глянул в море. Долго молчал и лишь потом проскрипел:
- Ты переслушался людских сказаний, Харальд. Фенрир, мой младший брат, сын Локи, никогда не был волком. Он был первым человеком. Весь род людской – потомки Фенрира. И нет в мире той цепи, которая может их удержать. Говорю тебе – Фенрир давно сорвался. Нынче один из его детей хочет, чтобы моя плоть отравила небо. Настанет Фимбулвинтер, говорю я. И тот, кто все подстроил, завладеет миром, когда все закончится.
Он снова замолчал. Харальд вдруг ощутил, как зачесалась, отчаянно зазудела кожа меж лопаток – как раз там, где крест-накрест легли рубцы от плохо заживших ран, появившихся после ночи, когда погибла Эйлин…
- Ты чувствуешь. – Снова скрипнул Ёрмунгард. – То, чего у тебя не должно быть. То, что зовет тебя в небо. Ты моя плоть, способная его отравить. Помни – тебя окружают дети Фенрира. И любой из них может предать. Любая рука может поднести зелье, куда подмешаны капли моего яда, собранные когда-то Тором. Берегись… берегись людей… берегись неба…
Родитель вдруг пригнулся, присел – и перелился в хвост громадной змеи, выползающий из моря. Серое в полумраке заостренное бревно хвоста, громко зашуршав галечником, тут же утянулось в темную воду.
Харальд ещё немного постоял на берегу, глядя вдаль. И вернулся в пещеру – хмурый и злой.
В голове бродили самые разные мысли. О словах отца, о шрамах, об Эйлин, о человеке, желающем править миром, о том, что за зверь он сам…
И сонное сопенье Добавы было единственным звуком, от которого часть этих мыслей ушла.
По крайней мере, этой можно пока не опасаться, думал Харальд, устраиваясь опять рядом с девчонкой. Во всяком случае, пока она так смотрит – простодушно и без хитрости в глазах.
Его вдруг поглотило желание забыть обо всем. Харальд толчком перевернул Добаву на спину. Поцеловал в губы, жадно, безжалостно…
Та, проснувшись, глянула сначала сонно, непонимающе. Потом, когда он оторвался от её рта, заойкала под его ласками.
На море играли красноватые блики от далекого тихого рассвета, встававшего с другой стороны, над скалами. Там, где тучи наконец немного разошлись.
Ни ярла Харальда, ни Забавки нигде не было. Красава, за которой по пятам следовал тощий чужанин, облазила все поместье. Даже на псарню и в коровник заглянула.
Значит, эти двое куда-то ушли из поместья. Может, тварь Забавка опять сбежала? И ярл, значит, за ней в погоню…
Что тоже нехорошо. Больно много чести. Послал бы кого из своих людей – да так, чтобы её там же и попользовали, где поймают…
Но даже если так, почему саму её выставили из хозяйской опочивальни? За что немилость такая?
Красава надулась. Может, тоже сбежать? Глядишь, тогда и ей внимание окажут…
Устав гадать, она даже попыталась спуститься на пристань под скалами – но тощий гаденыш, ходивший за ней по пятам, оттащил от спуска за руку.
Так Красава и провела весь день в неведении. И только к вечеру вернулась в рабский дом. Чужанин, приставленный к ней кем-то – хорошо, если самим ярлом, потому что это добрый знак, значит, охраняет, бережет только для себя – остался за дверями дома.
А она почти тут же наткнулась на старуху, последние дни везде ходившую вместе с Забавой.
- Бабушка… – Запела Красава, склоняясь над бабкой Маленей. – А где Забавушка? Соскучилась я по сестрице. Найти только нигде не найду…
Старая карга глянула печально, выдавила горестно:
- Может, мы её больше никогда уже не увидим, голубушку нашу. Не помилует её ярл, не пожалеет…
А потом зачем-то заскулила, захныкала, вытирая слезы.
Две рабыни, сидевшие рядом со старухой на нарах, начали её утешать, приговаривая гортанные слова и грубовато поглаживая по плечу.
Красава тишком-молчком ушла в свою каморку, улыбаясь и довольно щурясь в полутьме.
Выходит, тварь Забавка и впрямь сбежала. А ярл Харальд отправился её ловить – и назад уже не вернет. Небось, прикончит люто… да там же и бросит, где поймает. Вот и хорошо.
Потому-то ярл и послал того старика её золотом одарить, что сам не мог. За сбежавшей рабыней погнался. Вот и ладно. А она подождет.
Но ночью Красава все равно спала беспокойно. Вертелась с боку на бок, то и дело просыпалась. И встала рано.
Оделась, причесалась кое-как – и сразу побежала на двор, ждать ярла. Вот вернется он домой, а она его уже ждет, все глазоньки проглядела… и в пояс ему поклонится, как матушка перед отцом… и любовь свою выкажет!
Тощий чужанин опять вынырнул откуда-то, уже привычно затрусил за ней следом
Только появился ярл Харальд не оттуда, откуда Красава его ждала. Не со стороны ворот, а от лестницы в скалах, ведущей вниз, к морю.
И не один. Рядом с ним, кутаясь в покрывало и смущенно глядя себе под ноги, шла Забава, Забавка-гадина, тварь безродная…
Красаве, кинувшейся к ним от дверей хозяйского дома, бросилось в глаза сразу все – и алые пятна от жадных мужских поцелуев по шее у гадины, и встрепанные косы…
И в кровь нацелованные, опухшие губы.
И вот от этого Красава разом встала, как вкопанная.
Вспомнилось вдруг, что ярл Харальд её саму в губы ни разу не целовал. Рукой ласкал, обнимал – но поцелуем так и не одарил. И от этого захотелось выть, а пуще того – убить Забавку-гадину…
Харальд, шедший рядом с Забавой, хмуро на неё глянул, каркнул что-то. Набежал тощий чужанин, схватил Красаву за руку, поволок в рабский дом…
Она не сопротивлялась.
Тощего парня, которого по его приказу Кейлев поставил охранять Кресив, Харальд узнал сразу – Торвальд с Готсмундфьорка, только этим летом пришедший к нему в хирд.
На поле боя парнишка вроде был половчее, хмуро подумал он. Надо будет сказать Кейлеву, чтобы Кресив не подпускали слишком близко к Добаве. Было у неё в глазах что-то такое, безумное…
Как у берсерка. Может, плюнуть на все и отвезти её во Фрогсгард, где было ближайшее крупное торжище? Правда, он так и не узнал, есть ли у Кресив дар её сестры.
Харальд глянул на небо, по которому медленно ползли сероватые облака. В просветах между ними то и дело выглядывало солнце. Зимовье долгое, подумал он вдруг. Подожду. В конце концов, рабский дом у него большой, а воинам сейчас все равно заняться нечем. И угла не пролежит, и охранять есть кому…
Главное, поговорить с Кейлевом – и присмотреть самому, чтобы по окрестностям больше не шастали чужие.
Он тронул Добаву за руку, кивнул, чтобы шла за ним. Размашисто зашагал к хозяйской половине – но остановился уже через три шага, сообразив, что девчонка и не подумала идти следом.
Развернулся, уже хмурясь.
Добава стояла, кутаясь в покрывало. Глядела неуступчиво. Потом четко, медленно сказала на своем наречии – это слово он знал:
- Дом.
И, высунув руку из складок покрывала, махнула в сторону рабского дома. Харальд вскинул брови.
Может, он и обошелся бы с ней, как следовало – просто вскинул на плечо и занес в свои покои – но тут слева появился Кейлев. И Харальд повернулся к нему.
Старик шел быстро, тяжело отдуваясь, и лицо у него было такое, словно он нес своему ярлу важную весть. Харальд дождался, пока Кейлев встанет перед ним, глянул безразлично.
- Ярл. – Объявил тот. – Вчера вечером в Хааленсваге пришли двое… Торвальд и Снугги, с кораблей конунга Ольвдана. Йорингард, где стояли его драккары, взят. Гудрем Кровавая Секира налетел со своими кораблями и мало кто выжил… Торвальд и Снугги просятся к тебе в хирд. Я разрешил им остаться, пока ты не примешь решение. Они понимают, что тебе пока что не за что их кормить. Но готовы взять половинную от других воинов часть добычи следующей весной…
Близится Фимбулвинтер, вспомнил вдруг Харальд слова своего родителя.
Тучи текли по небу, обещая скорый дождь.
- Ты правильно сделал. – Медленно сказал Харальд. – Время сейчас беспокойное, так что люди пригодятся. Я сейчас подойду в общий зал, пусть Торвальд и Снугги явятся туда для разговора. Йорингард от нас не близко – но и недалеко. И вот ещё что…
Он глянул туда, где стояла девчонка – и с изумлением увидел, что светловолосая уже топает по дорожке к рабскому дому. Не дожидаясь его приказа… не слушаясь…
Харальд ощерился. Приказал:
- Эту – в мои покои. И человека к двери.
Кейлев кивнул. Харальд развернулся, направляясь к другой стороне главного дома – туда, где был вход в общий зал.
Первый приступ ярости схлынул, и губы ярла вдруг искривились в намеке на улыбку. Впрочем, он её тут же стер.
Если Гудрем Кровавая Секира решил обосноваться всего в двух днях пути, случиться может всякое. И девчонке придется втолковать, что она должна его слушаться…
И за окрестностями Хааленсваге нужно приглядывать. Хорошо хоть ячмень успели собрать.
В общем зале было пусто – только у самых дверей, на скамье, похрапывал Ларс. Харальд прошел мимо него неспешным шагом, но будить не стал. Разговору тот не помешает, а после походов всякий может расслабиться.
Кроме того, он для своих воинов ярл, а не нянька. И разговор, который ему предстоит, не тайный.
Харальд сел на свое место – у очага, в котором сейчас не горел огонь. Замер, перебирая в уме все, что следовало сделать сегодня.
Поговорить с этими двумя. Потом с Кейлевом – о том, кто был в поместье прошлой весной. Сходить на верфь в устье фьорда. Пожалуй, там лучше выставить охрану – вдруг Гудрем Секира решит наведаться и к нему?
На мгновенье всплыло воспоминание о том, как смотрела на него Добава. И как потом шла мелкими – чтобы покрывало не развернулось – шажками по дорожке к рабскому дому. Ну, с ней он поговорит вечером.
Но сначала надо будет расставить усиленные посты вокруг Хааленсваге. И послать людей в Мейдехольм и Фрогсгард, ближайшие крупные селения. Пусть узнают, что там говорят о Гудреме Секире – и в особенности о его планах.
Гости из Йорингарда
Торвальд и Снугги, похоже, бежали из Йорингарда не сразу. У Торвальда, хмурого здоровяка со светлой бородой, рубаха на поясе с левого бока была разорвана и окровавлена. Сквозь прореху виднелась заскорузлая тряпица в багрово-водянистых разводах.
Шел Торвальд тяжело, медленно, но держался при этом прямо. Снугги припадал на одну ногу, по лицу его то и дело пробегала дерганная гримаса.
Похоже, его оглушили, зайдя сзади, подумал Харальд. И оба выжили потому, что свалились с ног после ранения. Потом оклемались, сумели ускользнуть…
Из оружия у Торвальда имелось копье с иззубренным наконечником, у Снугги – плохонький меч. И браслетов на предплечьях нет, значит, люди Гудрема обобрали их прямо на поле боя.
- Приветствуем, ярл Харальд. – Переглянувшись со Снугги, сказал Торвальд.
Дышал он неровно, судорожно – знак, что стоять с прямой спиной викингу было нелегко. Но нездоровой красноты, говорящей о том, что рана в боку воспалилась, Харальд на его лице не видел. Значит, удар прошелся вскользь, не вспоров кишки.
Поскольку ярл продолжал молчать, разглядывая гостей, Снугги поспешно добавил:
- Мы знаем, что воинов в хирд в это время уже не набирают, но готовы взять меньше других в следующих походах. Можем даже два первых похода отслужить только за еду и кров, которые ты, ярл, дашь в эту зиму. Все, что мы имели, осталось в Йорингарде – так что нашим серебром теперь распоряжаются люди Гудрема…
Харальд шевельнул бровями, не сводя с них взгляда. Связано ли нападение Гудрема Секиры на Йорингард с тем, что грозило ему самому?
Сначала является Ёрмунгард с его предупреждением, потом вдруг оказывается, что в двух днях пути от его дома разгромили конунга Ольвдана. Отважного воина, выводившего в море сразу одиннадцать драккаров…
До сих пор лучше всяких мечей Хааленсваге охраняла его слава – слава берсерка и сына Ёрмунгарда. Но нет в мире той цепи, припомнил вдруг Харальд слова родителя, которая может удержать сыновей Фенрира. То есть людей.
И нет такой славы, которая будет охранять кого-то вечно. Ольвдан тоже до последнего времени славился как непобедимый конунг.
- Я хочу. – Бросил Харальд негромко. – Узнать все, что случилось в Йорингарде. И предвещало ли что-то нападение Гудрема Секиры. Как я помню, его владения – в южном Нартвегре. Зачем он явился в Йорингард? Может, ему было за что мстить Ольвдану? Но сначала сядьте.
И сколько Красава не ходила по поместью, тощий чужанин таскался следом. В десятке шагов держался, не ближе и не дальше.
А когда она, не выдержав, юркнула за дверь хозяйской половины главного дома, и побежала по проходу к опочивальне Харальда, за спиной загремели шаги. Но Красава успела – и дверь в покои ярла распахнула прежде, чем молодой парнишка её настиг.
Внутри никого не было. Даже светильники не горели. И тянуло запахами каких-то трав, мокрой шерсти…
Словно покой мыли, да не по разу.
Чужанин, грубо прихватив её поперек тела, потащил на двор.
Шторм стих только под утро. Когда Харальд проснулся, снаружи было тихо. Он, не открывая глаз, потянулся, прислушался.
Под боком тихо сопела Добава. Уткнулась головой в его подмышку, пригрелась, закутавшись в покрывала…
А снаружи кто-то медленно печатал шаги по галечнику. Раз, другой, третий…
Харальд встал, пытаясь припомнить, где он бросил, раздеваясь, кинжал вместе с одеждой. Угли костра давно прогорели и потухли, в пещере сейчас было темно.
Только впереди на темноту накладывался густо-серый лоскут – небо, по-прежнему затянутое тучами, начинало понемногу светлеть перед зарей.
Там, на берегу, кто-то уронил камешек, звонко цокнувший по галечнику.
И Харальд, плюнув на все, двинулся к выходу из пещеры без кинжала и без одежды. На ходу ощущая, как внутри что-то начинает звенеть и губы растягиваются в нехорошем оскале. Как наполняется тело ощущением злого, яростного веселья, туманящего голову предвкушением крови. Как оживает в нем берсерк.
Давно он не был в битве. Слишком давно. А оружие можно забрать и у врага, это не беда...
На берег Харальд вышел неслышным шагом. Обогнул лодку, замер на полоске галечника. Раздул ноздри, принюхиваясь к запахам, висевшим в неподвижном сейчас воздухе. Пахло солью, тиной, морем.
И сладковатым запахом подгнившей человеческой плоти.
Он повернул голову в ту сторону, откуда запах наплывал – в полумраке у одного из валунов затаился человек. Харальд разглядел мощную, слишком мощную шею, идущую покатым склоном от висков до разворота плеч. Выступающую далеко вперед нижнюю челюсть…
У поджидавшего, как и у него самого, не было ни одежды, ни оружия.
- Берсерк. – Негромко, скрипуче сказал гость. – Из тебя получился хороший берсерк.
Харальд молча подошел поближе. Ответил, с шипеньем выдавив сквозь зубы имя, которое не больно-то и любил:
- Ёрмунгард…
Существо на берегу кивнуло, разглядывая его из-под полуопущенных век.
- Сын.
Харальд молча ждал, что ещё скажет родитель, но тот молчал. Небо над морем потихоньку светлело, волны накатывались на берег с мягким шорохом – и отступали, тихо стукнув на обратном пути камешками.
В первый раз, подумал Харальд, когда Ёрмунгард навестил его, он не произнес вообще ни одного слова. Только молча смотрел. Может, и сейчас…
- Сын. Близится Фимбулвинтер.
Харальд замер, приспуская веки. Сказал медленно:
- Разве волк Фенрир уже сорвался с цепи?
Вместо ответа родитель повернул голову и глянул в море. Долго молчал и лишь потом проскрипел:
- Ты переслушался людских сказаний, Харальд. Фенрир, мой младший брат, сын Локи, никогда не был волком. Он был первым человеком. Весь род людской – потомки Фенрира. И нет в мире той цепи, которая может их удержать. Говорю тебе – Фенрир давно сорвался. Нынче один из его детей хочет, чтобы моя плоть отравила небо. Настанет Фимбулвинтер, говорю я. И тот, кто все подстроил, завладеет миром, когда все закончится.
Он снова замолчал. Харальд вдруг ощутил, как зачесалась, отчаянно зазудела кожа меж лопаток – как раз там, где крест-накрест легли рубцы от плохо заживших ран, появившихся после ночи, когда погибла Эйлин…
- Ты чувствуешь. – Снова скрипнул Ёрмунгард. – То, чего у тебя не должно быть. То, что зовет тебя в небо. Ты моя плоть, способная его отравить. Помни – тебя окружают дети Фенрира. И любой из них может предать. Любая рука может поднести зелье, куда подмешаны капли моего яда, собранные когда-то Тором. Берегись… берегись людей… берегись неба…
Родитель вдруг пригнулся, присел – и перелился в хвост громадной змеи, выползающий из моря. Серое в полумраке заостренное бревно хвоста, громко зашуршав галечником, тут же утянулось в темную воду.
Харальд ещё немного постоял на берегу, глядя вдаль. И вернулся в пещеру – хмурый и злой.
В голове бродили самые разные мысли. О словах отца, о шрамах, об Эйлин, о человеке, желающем править миром, о том, что за зверь он сам…
И сонное сопенье Добавы было единственным звуком, от которого часть этих мыслей ушла.
По крайней мере, этой можно пока не опасаться, думал Харальд, устраиваясь опять рядом с девчонкой. Во всяком случае, пока она так смотрит – простодушно и без хитрости в глазах.
Его вдруг поглотило желание забыть обо всем. Харальд толчком перевернул Добаву на спину. Поцеловал в губы, жадно, безжалостно…
Та, проснувшись, глянула сначала сонно, непонимающе. Потом, когда он оторвался от её рта, заойкала под его ласками.
На море играли красноватые блики от далекого тихого рассвета, встававшего с другой стороны, над скалами. Там, где тучи наконец немного разошлись.
Ни ярла Харальда, ни Забавки нигде не было. Красава, за которой по пятам следовал тощий чужанин, облазила все поместье. Даже на псарню и в коровник заглянула.
Значит, эти двое куда-то ушли из поместья. Может, тварь Забавка опять сбежала? И ярл, значит, за ней в погоню…
Что тоже нехорошо. Больно много чести. Послал бы кого из своих людей – да так, чтобы её там же и попользовали, где поймают…
Но даже если так, почему саму её выставили из хозяйской опочивальни? За что немилость такая?
Красава надулась. Может, тоже сбежать? Глядишь, тогда и ей внимание окажут…
Устав гадать, она даже попыталась спуститься на пристань под скалами – но тощий гаденыш, ходивший за ней по пятам, оттащил от спуска за руку.
Так Красава и провела весь день в неведении. И только к вечеру вернулась в рабский дом. Чужанин, приставленный к ней кем-то – хорошо, если самим ярлом, потому что это добрый знак, значит, охраняет, бережет только для себя – остался за дверями дома.
А она почти тут же наткнулась на старуху, последние дни везде ходившую вместе с Забавой.
- Бабушка… – Запела Красава, склоняясь над бабкой Маленей. – А где Забавушка? Соскучилась я по сестрице. Найти только нигде не найду…
Старая карга глянула печально, выдавила горестно:
- Может, мы её больше никогда уже не увидим, голубушку нашу. Не помилует её ярл, не пожалеет…
А потом зачем-то заскулила, захныкала, вытирая слезы.
Две рабыни, сидевшие рядом со старухой на нарах, начали её утешать, приговаривая гортанные слова и грубовато поглаживая по плечу.
Красава тишком-молчком ушла в свою каморку, улыбаясь и довольно щурясь в полутьме.
Выходит, тварь Забавка и впрямь сбежала. А ярл Харальд отправился её ловить – и назад уже не вернет. Небось, прикончит люто… да там же и бросит, где поймает. Вот и хорошо.
Потому-то ярл и послал того старика её золотом одарить, что сам не мог. За сбежавшей рабыней погнался. Вот и ладно. А она подождет.
Но ночью Красава все равно спала беспокойно. Вертелась с боку на бок, то и дело просыпалась. И встала рано.
Оделась, причесалась кое-как – и сразу побежала на двор, ждать ярла. Вот вернется он домой, а она его уже ждет, все глазоньки проглядела… и в пояс ему поклонится, как матушка перед отцом… и любовь свою выкажет!
Тощий чужанин опять вынырнул откуда-то, уже привычно затрусил за ней следом
Только появился ярл Харальд не оттуда, откуда Красава его ждала. Не со стороны ворот, а от лестницы в скалах, ведущей вниз, к морю.
И не один. Рядом с ним, кутаясь в покрывало и смущенно глядя себе под ноги, шла Забава, Забавка-гадина, тварь безродная…
Красаве, кинувшейся к ним от дверей хозяйского дома, бросилось в глаза сразу все – и алые пятна от жадных мужских поцелуев по шее у гадины, и встрепанные косы…
И в кровь нацелованные, опухшие губы.
И вот от этого Красава разом встала, как вкопанная.
Вспомнилось вдруг, что ярл Харальд её саму в губы ни разу не целовал. Рукой ласкал, обнимал – но поцелуем так и не одарил. И от этого захотелось выть, а пуще того – убить Забавку-гадину…
Харальд, шедший рядом с Забавой, хмуро на неё глянул, каркнул что-то. Набежал тощий чужанин, схватил Красаву за руку, поволок в рабский дом…
Она не сопротивлялась.
Тощего парня, которого по его приказу Кейлев поставил охранять Кресив, Харальд узнал сразу – Торвальд с Готсмундфьорка, только этим летом пришедший к нему в хирд.
На поле боя парнишка вроде был половчее, хмуро подумал он. Надо будет сказать Кейлеву, чтобы Кресив не подпускали слишком близко к Добаве. Было у неё в глазах что-то такое, безумное…
Как у берсерка. Может, плюнуть на все и отвезти её во Фрогсгард, где было ближайшее крупное торжище? Правда, он так и не узнал, есть ли у Кресив дар её сестры.
Харальд глянул на небо, по которому медленно ползли сероватые облака. В просветах между ними то и дело выглядывало солнце. Зимовье долгое, подумал он вдруг. Подожду. В конце концов, рабский дом у него большой, а воинам сейчас все равно заняться нечем. И угла не пролежит, и охранять есть кому…
Главное, поговорить с Кейлевом – и присмотреть самому, чтобы по окрестностям больше не шастали чужие.
Он тронул Добаву за руку, кивнул, чтобы шла за ним. Размашисто зашагал к хозяйской половине – но остановился уже через три шага, сообразив, что девчонка и не подумала идти следом.
Развернулся, уже хмурясь.
Добава стояла, кутаясь в покрывало. Глядела неуступчиво. Потом четко, медленно сказала на своем наречии – это слово он знал:
- Дом.
И, высунув руку из складок покрывала, махнула в сторону рабского дома. Харальд вскинул брови.
Может, он и обошелся бы с ней, как следовало – просто вскинул на плечо и занес в свои покои – но тут слева появился Кейлев. И Харальд повернулся к нему.
Старик шел быстро, тяжело отдуваясь, и лицо у него было такое, словно он нес своему ярлу важную весть. Харальд дождался, пока Кейлев встанет перед ним, глянул безразлично.
- Ярл. – Объявил тот. – Вчера вечером в Хааленсваге пришли двое… Торвальд и Снугги, с кораблей конунга Ольвдана. Йорингард, где стояли его драккары, взят. Гудрем Кровавая Секира налетел со своими кораблями и мало кто выжил… Торвальд и Снугги просятся к тебе в хирд. Я разрешил им остаться, пока ты не примешь решение. Они понимают, что тебе пока что не за что их кормить. Но готовы взять половинную от других воинов часть добычи следующей весной…
Близится Фимбулвинтер, вспомнил вдруг Харальд слова своего родителя.
Тучи текли по небу, обещая скорый дождь.
- Ты правильно сделал. – Медленно сказал Харальд. – Время сейчас беспокойное, так что люди пригодятся. Я сейчас подойду в общий зал, пусть Торвальд и Снугги явятся туда для разговора. Йорингард от нас не близко – но и недалеко. И вот ещё что…
Он глянул туда, где стояла девчонка – и с изумлением увидел, что светловолосая уже топает по дорожке к рабскому дому. Не дожидаясь его приказа… не слушаясь…
Харальд ощерился. Приказал:
- Эту – в мои покои. И человека к двери.
Кейлев кивнул. Харальд развернулся, направляясь к другой стороне главного дома – туда, где был вход в общий зал.
Первый приступ ярости схлынул, и губы ярла вдруг искривились в намеке на улыбку. Впрочем, он её тут же стер.
Если Гудрем Кровавая Секира решил обосноваться всего в двух днях пути, случиться может всякое. И девчонке придется втолковать, что она должна его слушаться…
И за окрестностями Хааленсваге нужно приглядывать. Хорошо хоть ячмень успели собрать.
В общем зале было пусто – только у самых дверей, на скамье, похрапывал Ларс. Харальд прошел мимо него неспешным шагом, но будить не стал. Разговору тот не помешает, а после походов всякий может расслабиться.
Кроме того, он для своих воинов ярл, а не нянька. И разговор, который ему предстоит, не тайный.
Харальд сел на свое место – у очага, в котором сейчас не горел огонь. Замер, перебирая в уме все, что следовало сделать сегодня.
Поговорить с этими двумя. Потом с Кейлевом – о том, кто был в поместье прошлой весной. Сходить на верфь в устье фьорда. Пожалуй, там лучше выставить охрану – вдруг Гудрем Секира решит наведаться и к нему?
На мгновенье всплыло воспоминание о том, как смотрела на него Добава. И как потом шла мелкими – чтобы покрывало не развернулось – шажками по дорожке к рабскому дому. Ну, с ней он поговорит вечером.
Но сначала надо будет расставить усиленные посты вокруг Хааленсваге. И послать людей в Мейдехольм и Фрогсгард, ближайшие крупные селения. Пусть узнают, что там говорят о Гудреме Секире – и в особенности о его планах.
Глава вторая
Гости из Йорингарда
Торвальд и Снугги, похоже, бежали из Йорингарда не сразу. У Торвальда, хмурого здоровяка со светлой бородой, рубаха на поясе с левого бока была разорвана и окровавлена. Сквозь прореху виднелась заскорузлая тряпица в багрово-водянистых разводах.
Шел Торвальд тяжело, медленно, но держался при этом прямо. Снугги припадал на одну ногу, по лицу его то и дело пробегала дерганная гримаса.
Похоже, его оглушили, зайдя сзади, подумал Харальд. И оба выжили потому, что свалились с ног после ранения. Потом оклемались, сумели ускользнуть…
Из оружия у Торвальда имелось копье с иззубренным наконечником, у Снугги – плохонький меч. И браслетов на предплечьях нет, значит, люди Гудрема обобрали их прямо на поле боя.
- Приветствуем, ярл Харальд. – Переглянувшись со Снугги, сказал Торвальд.
Дышал он неровно, судорожно – знак, что стоять с прямой спиной викингу было нелегко. Но нездоровой красноты, говорящей о том, что рана в боку воспалилась, Харальд на его лице не видел. Значит, удар прошелся вскользь, не вспоров кишки.
Поскольку ярл продолжал молчать, разглядывая гостей, Снугги поспешно добавил:
- Мы знаем, что воинов в хирд в это время уже не набирают, но готовы взять меньше других в следующих походах. Можем даже два первых похода отслужить только за еду и кров, которые ты, ярл, дашь в эту зиму. Все, что мы имели, осталось в Йорингарде – так что нашим серебром теперь распоряжаются люди Гудрема…
Харальд шевельнул бровями, не сводя с них взгляда. Связано ли нападение Гудрема Секиры на Йорингард с тем, что грозило ему самому?
Сначала является Ёрмунгард с его предупреждением, потом вдруг оказывается, что в двух днях пути от его дома разгромили конунга Ольвдана. Отважного воина, выводившего в море сразу одиннадцать драккаров…
До сих пор лучше всяких мечей Хааленсваге охраняла его слава – слава берсерка и сына Ёрмунгарда. Но нет в мире той цепи, припомнил вдруг Харальд слова родителя, которая может удержать сыновей Фенрира. То есть людей.
И нет такой славы, которая будет охранять кого-то вечно. Ольвдан тоже до последнего времени славился как непобедимый конунг.
- Я хочу. – Бросил Харальд негромко. – Узнать все, что случилось в Йорингарде. И предвещало ли что-то нападение Гудрема Секиры. Как я помню, его владения – в южном Нартвегре. Зачем он явился в Йорингард? Может, ему было за что мстить Ольвдану? Но сначала сядьте.
