ГЛАВА 1
После свадьбы
На восьмое утро после свадьбы землю опять укрыл снег. Взамен того, что выпал и растаял в тот день, когда Сванхильд стала его женой.
На этот раз снежное покрывало, выбелившее крыши, двор и скалы вокруг Йорингарда, оказалось не в пример толще. И воздух отдавал морозцем.
Это уже надолго, думал Харальд, на ходу прислушиваясь к тому, как похрустывает, приминаясь под его сапогами, пушистая пелена снега.
Он дошел до прохода между навесами, под которыми на катках из колод замерли драккары. Воткнул в землю, укрытую снегом, меч, прихваченный из кладовой – один из тех, что не точили, держа для разминки. Окинул взглядом узкую полоску берега между фьордом и навесами.
Пара человек уже разминалась в дальнем конце, там, где крепостная стена подходила к воде. Тонко, остро позвякивали мечи, доносились редкие приглушенные возгласы. Несколько воинов, стоявших рядом, наблюдали. Ещё дальше, у самой стены, замерли трое стражников.
Сейчас здесь было пусто – на зимовьях люди вставали поздно. Чуть позже народу прибавится. Голоса зазвучат в полную силу, клинки зазвенят чаще…
Может, кликнуть Свальда, лениво подумал Харальд. Вспомнить, как это бывало в детстве, когда семилетний брат, только начинавший осваивать воинскую премудрость, прибегал на коровник с мечом – маленьким, выкованным по его руке. И показывал ему, тогда уже двенадцатилетнему, приемы, которым выучился от своего наставника, старого Эйвинда.
Он уже собирался окрикнуть воинов, и послать кого-нибудь за Свальдом, но тут на тропинке, идущей от главного дома, показался Болли. И Харальд кивнул, подзывая его к себе. Новая секира, заново перекованная из старой, найденной на пепелище, была сейчас с ним. Болли тоже предпочитает секиру…
– Ищешь кого-нибудь, чтобы размяться, ярл? – с готовностью спросил Кейлевсон, подходя поближе.
– Становись, – проворчал Харальд.
И сделал пару шагов от клинка, воткнутого в землю. Подумал – потом можно будет и мечом помахать…
Но тут сверху, на дорожке, показался Кейлев. Шел старик быстро, торопливо. Болли, уже изготовившийся для первого замаха, замер, отследив взгляд Харальда.
– Ярл, – пропыхтел старик, останавливаясь в трех шагах. – Я нашел то, о чем ты просил. У Свенельда из Ограмюры была как раз такая рабыня – славянка, знающая наше наречие. Молодая, послушная. Свенельду её оставил сын – купил для себя, побаловаться… потом женился, построил свой дом. Жена эту рабыню не захотела.
– Короче, – нетерпеливо сказал Харальд.
– Я послал Свенельду весточку. Он сегодня собирался во Фрогсгард, вот и завернул к нам по пути. Стоит у ворот, рабыня с ним. Я на всякий случай уже зашел в кладовую, захватил несколько марок...
Харальд кивнул и зашагал к воротам, оставив меч там, где он был. Потом все равно вернется – и продолжит.
Рабыня и впрямь была молода. Стояла возле хозяина, опустив голову. Явно не желая смотреть на стражников у ворот, что пялились на неё.
Получится или нет, размышлял Харальд, присматриваясь к ней ещё издалека. Выйдет ли у него то, что он задумал…
В любом случае, ещё одна рабыня много хлеба не съест. Опять же, воинам будет кого ловить за овчарнями.
– Работящая? – коротко спросил он, останавливаясь напротив Свенельда.
– Добрый день, ярл… да, девка в работе злая, – отозвался Свенельд, ещё крепкий мужик лет пятидесяти. И хитро улыбнулся. – Норовистая, правда. Ну да это удовольствия не портит.
– Пороть приходилось? – нетерпеливо бросил Харальд.
Свенельд замешкался с ответом на пару мгновений.
– Было дело, ярл. Один раз, когда мой сын только что ушел в свой дом.
Харальд кивнул.
– Понятно. Сколько ты хочешь за неё?
– Ну… – Свенельд заколебался. – Полагаю, четыре марки серебром будут хорошей ценой. Рабыня ещё молодая, работящая. И лицо красивое.
– Пусть она его сначала покажет, – проворчал Харальд.
Свенельд тут же дернул девку за одну из кос, заставляя поднять голову.
Раньше, наверно, и впрямь была красивой, подумал Харальд, разглядывая ту. А сейчас скулы торчали, жилы на шее натянулись. В углах глаз уже залегли морщины. Лет ей побольше, чем Сванхильд…
Но взгляд покорный, как ему и было нужно. И то, что он услышал от Свенельда, тоже подходило.
– Четыре марки за поротую бабу не первой свежести многовато, – заметил за спиной у Харальда Кейлев. – Я знавал парней, которые за три марки покупали в Ирландии дочек тамошних конунгов и ярлов. Причем нетронутых.
– Так то в Ирландии. – Свенельд нахмурился. – Туда на торжища привозят девок и из Ирландии, и из Англии. Когда товара много, цены на него падают… так будете брать или нет? Мне все равно нужна пара рук в хозяйстве. Если возьмете, то я прямо сегодня куплю во Фрогсгарде новую рабыню. Взамен этой.
– Во Фрогсгарде сейчас бабу можно сторговать и за две марки, – заявил Кейлев. – Перед зимой-то… так что сбавь цену, Свенельд. Хватит с тебя и трех марок.
– Заплати, – негромко велел Харальд, обрывая их препирательства.
Кейлев, тут же замолчав, выгреб из кошеля на поясе четыре марки. Протянул Свенельду. Тот их принял – и развернулся к воротам, бросив на Харальда взгляд, полный любопытства.
– Иди за мной, – уронил Харальд.
И зашагал к рабскому дому.
Следом за ним и за рабыней заспешил Кейлев.
Кресив сидела на кровати в шелковом платье, натянутом прямо поверх шерстяного, грубого. Одежка, сшитая для Сванхильд, оказалась маловата, швы по бокам были распороты.
При виде Харальда, молча идущего по проходу между нарами, Кресив вскочила. Покачнулась, повалилась обратно на нары…
И прямо оттуда сползла вниз, на колени. Что-то заговорила, прижимая руки к груди, глядя на него умоляюще.
Харальд остановился в нескольких шагах – а когда Кресив поползла к нему по полу, оскалился. У той хватило ума замереть на месте.
Он, даже не оглядываясь на купленную рабыню, бросил:
– Ты будешь служить этой женщине. Вот этой, в шелковом платье. Делать все, что она прикажет. Кланяться ей так низко, как она пожелает. Чесать ей волосы, мыть ноги… все, что она скажет. Ты поняла меня?
– Да, – покорно выдохнула девка у него за спиной.
Харальд развернулся, посмотрел ей в лицо. Добавил внушительно:
– И если я узнаю, что ты её не послушалась, хоть в чем-то ей не угодила – я выпорю тебя так, что о прежнем хозяине ты станешь вспоминать с тоской. А то и просто на ремни порежу.
Баба сжалась, ответила затравленным взглядом, в котором плескался страх.
Похоже, слухи обо мне докатились и до Ограмюры, насмешливо подумал Харальд. И снова обернулся к Кресив. Сказал, аккуратно выговаривая слова на чужом наречии, заранее вызнанные у Свальда – и накрепко заученные ради такого дела:
– Эта рабыня служить тебе. Твоя. Делать все, что ты хотеть. Ты наказывать. Бить.
Лицо темноволосой вдруг залила дикая радость, и она потянулась к нему всем телом, не вставая с колен. Вскинула руки.
Харальд долю мгновения смотрел на неё равнодушным взглядом, потом повернулся к Кресив спиной. Двинулся к выходу, шагнув прямо на только что купленную рабыню. Та, уступая ему дорогу, прижалась к нарам, возле которых стояла. Почти упала на них…
Кейлев, когда они вышли из рабского дома, какое-то время шел молча. Потом заметил:
– Это, конечно, не мое дело… но ведь все это сделано из-за Сванхильд?
– Твоя дочь не может забыть ту жизнь, что у неё когда-то была, – тихо ответил Харальд. И остановился, искоса глянув на старика. – Поэтому я решил, что она должна снова увидеть свое прошлое. Но так, чтобы оно её не задело. А я посмотрю, чему это научит Сванхильд. Пусть посмотрит на свою сестру – теперь, когда у той появилась рабыня для битья.
Если девчонка не может жить, никого не жалея – пусть хотя бы научиться жалеть тех, кто не сделал ей ничего плохого, молча подумал он. Для начала. У Кресив сейчас накопилось достаточно яда. Если он правильно оценил её характер – купленной девке придется нелегко. Так же, как Сванхильд когда-то.
– Кроме того, твоя дочь ещё молода, и не умеет защищать себя. Зато она любит защищать других. – Харальд вдруг ощутил, как на лицо выползает кривая улыбка. И не стал её сгонять. – Защищать и спасать. Вот пусть и защищает. За ней самой все равно приглядит стража.
Кейлев задумчиво кивнул. Заявил:
– Сванхильд это пойдет на пользу.
Прода от 22.9
Пока Неждана, рабыня Свенельда, стояла у ворот, в уме у неё было пусто – ни одной мысли.
Вот и к новым хозяевам привели. К четвертым по счету, если считать Арнульфа, хозяйского сына, отдавшего её когда-то отцу, чтобы не печалить молодую жену.
И даже о том не думалось, что продавать её собрались ярлу Харальду, который, как говорили сами нартвеги, по ночам превращается в змея и рвет женщин на части. А во время битвы оборачивается змеем лишь до пояса, и сияет чистым светом – все потому, что его отцом был не человек, а нартвегрский бог, из здешнего моря.
Потом ярл Харальд с ней заговорил, обещая или выпороть, или страшно убить за непослушание. И глаза под веками с белесыми ресницами у нового хозяина сияли начищенным серебром. Лютые, холодные.
Как только он ушел, перепуганная Неждана кинулась выполнять приказание. Подхватила под руку красивую девку в шелковом платье, напяленном поверх грубого шерстяного, потянула вверх, помогая встать.
А поскольку та умоляла ярла Харальда на славянском наречии, просила пожалеть, простить да не гнать, даже соколом его называла – сказала ей на родном языке, который почти успела позабыть:
– Служить тебе велено… прости, имени твоего не знаю. Но что скажешь – сделаю.
Девка, успевшая встать, вдруг вцепилась Неждане в волосы. Больно дернула, пригнув. Помотала её голову перед собой. Потребовала, разжимая скрюченные пальцы – и стряхивая с них выдранные пряди:
– Ты бы вроде на чужанском говоришь… и все понимаешь. Ну-ка, выкладывай, что тебе ярл Харальд сказал.
Неждана, успевшая вскрикнуть, пока её драли за волосы, выпрямилась, утирая слезы. Начала рассказывать. Хоть там и говорить было нечего.
Услышав, как ярл Харальд обещал порезать Неждану на ремни, если та вдруг ослушается, красивая девка довольно улыбнулась. Велела:
– Зови меня Красава Кимрятовна. Тут в изголовье постели у меня рубаха чистая. И платье с холстиной. Поменяешь на мне одежку, постель, да все снятое перестираешь. А то здешние девки обо мне через день вспоминают – да и то через пень-колоду делают.
– А где тут стирают? – заикнулась было Неждана.
И тут же пожалела о сказанном. Красава Кимрятовна отвесила ей несильную оплеуху – видно было, что рука у неё не поднимается слишком высоко. Заявила:
– Сама и найдешь, где. По-чужански знаешь, спросишь.
В другое время Неждана бы её возненавидела, но вот сейчас, сегодня на это не было сил. Отупение какое-то напало.
И прежде, пока она жила у Свенельда, жизнь была нелегкая – вставай до света, все переделай, да терпи, если хозяин, в углу поймав, подол задерет. А не стерпишь, так выпорет. Ещё тычки переноси, от Халлы, его жены, которая все знала, все видела, но самому Свенельду слова поперек не сказала. И всю обиду на рабыне вымещала.
А теперь, похоже, житья у неё и вовсе не будет. Убить обещали страшной смертью, если что не так – а нартвеги за свои обещания крепко держатся. Особенно если обещали убить…
А потом Неждана сняла с Красавы Кимрятовны рубаху, и поняла, отчего у той рука высоко не поднимается. По всей спине шли переплетенные рубцы, красновато-розовые, узловатые, кое-где украшенные гнойными корками.
Видать, и эту пороли, подумала Неждана – все с тем же равнодушным отупением. Ну да не одна она здесь такая…
Что-то будет, думала Красава, уже переодевшись в чистое – и пнув данную в услужение девку, чтобы та поскорей шла стирать.
Не зря к ней ярл Харальд приходил, ох не зря.
Может, тварь Забавка успела ярлу надоесть? Или не угодила чем. Вот он и пришел, вспомнил про её любовь-ласку. Как приголубливала – жарко, сладко. Да руками мягкими, белыми, не то что у этой костлявой чернавки, с малых лет в черном теле жить привыкшей…
Но хоть Красаве и хотелось в это верить – до слез хотелось – только Харальд с ней был холоден. Смотрел свысока. Даже на грудь её, пусть и не такую высокую, как прежде, но даже сейчас попышней, чем у Забавки, проклятущей разлучницы, ни разу не покосился.
И пока с ней говорил, на лице ни одна жилочка не дрогнула.
Невместно ему, наконец решила Красава, что свояченница, пусть и двоюродная, а все-таки женина сродственница, живет тут в простых рабынях. Умри она, другое дело. А раз уж выжила…
Но подумав, Красава от этой догадки отказалась. Захоти ярл Харальд показать, что чтит родство, так поселил бы её в другом месте. Родственники вместе с рабами не живут.
Выходит, это все Забавка. Она упросила ярла, чтобы за сестрой приглядывали, заботились. Хоть какой-то толк от подлой гадины.
Надо будет с Забавкой разговаривать поприветливей, решила Красава. Если понадобится, то даже в ножки ей поклониться. Раз она понемногу тут силу набирает, ярлу ночью на ухо нужные слова шепчет…
Тем более, что есть теперь на ком отвести душеньку. Тварь Забавка приходит ненадолго, можно как-нибудь перетерпеть все – и рожу её довольную, и одежду богатую.
Может, поганая чернавка и вымолит у Харальда, чтобы тот отправил её, Красаву, домой. Уж родная матушка найдет, как родной дочке жизнь обустроить. Приданое у неё будет богатое, мало у кого в Ладоге такое сыщется…
Снег вкусно хрупал под сапожком. Забава остановилась, вдохнула полной грудью воздух, пахнущий холодом – и морем. Улыбнулась счастливо, глядя на светло-серые тучи, обложившие небо.
Первый раз она встречала зиму, так тепло одетая. Платье из крашеной, дорогой шерсти, плащ, крытый шкурами, из новых Харальдовых запасов, сапоги из овчины, мехом внутрь, на голове плат вишневого шелка, сложенного вчетверо, для тепла.
И под рубахой штаны, на ноге носки, пошитые из тонкого шерстяного полотна.
Как тут не гулять по двору? Если холод к телу ни в одном месте не подбирается?
А в Ладоге, бывало, она на берег ходила зимой стирать – под сорочицу ветер задувает, короткая душегрейка из шерстяного полотна только до бедер и достает. На ноги онучи (полоса полотна, которую накручивали на голень) навертишь из обрывков всякого старья, до колен их крест-накрест веревкой обвяжешь – и бежишь. Как в сугроб провалишься, так по ногам выше колен снежным настом и резанет. Аж сердце прихватывает.
А потом ещё в ледяной воде белье полощешь, руки потом так сводит, что пальцы с трудом разгибаются…
Забава легко вздохнула, отпуская воспоминания. Наклонила голову, вскинула одно плечо, щекой потерлась о темную шкуру, прикрывавшую его.
Косматая, теплая. Харальд сказал, что медвежья – потому что его плащи на волчьем меху все сгорели на пожаре. Пришлось доставать из кладовой медвежьи шкуры...
При воспоминании о пожаре Забава вздохнула снова, но уже потяжелее. Жалко было все-таки тех девок. Гудню сказала, что они были дочками прежнего хозяина крепости – погибшего ещё до того, как Харальд сюда пришел. И захотели убить Харальда, потому что тот занял место их отца. Завладел его крепостью, хоть и не сразу после него.
А потом Гудню добавила, что у дурных девок – дурные и мысли. А ей, Сванхильд, нужно о них забыть. Думать только о том, как угодить мужу.
Но Забава-то помнила, что Рагнхильд сама к Харальду приехала. И замуж за него просилась. А он не захотел. И на пиру своем свадебном беловолосая смотрела нехорошим таким взглядом – и на него, и на неё саму.
