Но опять же – зачем так злобствовать? Тем более, что замуж-то Рагнхильд взяли. Пусть не Харальд, а другой. Однако тоже муж не из последних, воин, хоть и покалеченный на одну руку…
Забава вздохнула ещё раз, теперь уже отгоняя воспоминания. И зашагала в сторону псарни. До обеда Харальд велел гулять с Крысенышем.
А потом её отыщут Тюра с Гудню, чтобы вместе пообедать. Затем поведут учиться хозяйству. Но не самой что-то делать, а лишь приглядывать за тем, что положено делать рабам. Проверять, есть ли вода в банях, дрова, топлены ли печи там, где их положено топить. Мыты ли полы, стираны ли вещи. Поставили загодя настаиваться золу или нет…
И какую нить прядут рабыни из настриженной летом шерсти – тонкую ли, ровную. Хорошо ли ткут.
Потом на кухню зайти. Поглядеть, чистят ли каждый день печки от золы, не завелся ли в муке жучок. Почищена ли рыба, которую с утра наловили в море люди ярла Харальда. Хорошо ли мыты тарелки…
Забава пошла ещё быстрей. Подумала – а вечером ещё надо зайти к Красаве. Прошлый раз та хватала её за руки, слезно жаловалась, что спина болит, мочи нет. И просила принести какого-нибудь масла, мазать рубцы…
Стражники, всегда бродившие за ней по пятам, и до этого шагавшие лениво, вразвалку, оживились. Затопали бодрей.
Терпение иногда полезно, думал Харальд, прислушиваясь к собачьему лаю, доносившемуся с дальнего конца крепости.
Сквозь легкую басовитость, говорившую о том, что лаявший пес уже успел подрасти, прорывались знакомые визгливые нотки.
Утопи он в свое время этого крысеныша, как хотел – сейчас и не знал бы, что Сванхильд бродит где-то у крепостной стены.
Харальд сделал обманный замах – и тут же коротким ударом по клинку выбил из рук Свальда меч.
Болли, с которым он разминался вначале, давно ушел по своим делам. Брат, оставшись без оружия, со смешком развел руки, сказал:
– Сдается мне, ты почему-то торопишься завершить бой.
– Топай, – проворчал Харальд. – Иди посмотри, где люди из твоего хирда. Если валяются в мужском доме, гони их во двор. А то обабятся за зиму, на меч начнут смотреть с ужасом.
Свальд ответил ему лукавым взглядом – и тоже ушел. Харальд, кликнув одного из воинов, болтавшихся на берегу, велел отнести в кладовую затупленный меч.
И зашагал к дальнему концу крепости. Посмотреть, все ли в порядке. Приглядывает ли за девчонкой стража…
Пока Харальд дошел до промежутка между сараями и крепостной стеной, снова начал падать снег. Теперь он сыпал уже гуще, слипшимися хлопьями.
Сванхильд бежала по снежку, и черный пес – вытянувшийся, в холке лишь на половину ладони ниже взрослых кобелей – прыгал вокруг. Прихватывал клыками на короткое мгновенье полы плаща, тут же отпускал. Лаял с визгливой радостью…
Трое стражников шли следом за ней размашистыми шагами, вытянувшись цепочкой. Заметив ярла, подтянулись, пошли ещё быстрей, держась на шаг позади Сванхильд.
Непорядок, подумал Харальд. Если из-за стены вдруг прилетит стрела, его люди только и успеют, что прикрыть уже упавшую девчонку. Надо по-другому – двое по бокам, вровень с ней, один сзади, осматривая пространство впереди…
И станет она жить как пленница под охраной, тут же мелькнуло у него. Нет, лучше поступить иначе. Сванхильд бегает на задах крепости до обеда. Надо будет с утра отправлять за стену два дозора, с собаками, чтобы прочесывали лес на два полета стрелы от стен. Пустое поле перед воротами и так просматривается, к тому же стража у входа за ним приглядывает.
Идет зима, на снегу отпечатки видны сразу. Где не видны, помогут псы. Чтобы попасть стрелой в человека внутри крепости, стрелявшему нужно выбрать дерево, забраться на него. И дозоры его заметят…
А ещё лучше – вообще вырубить лес там, где он подходит к стенам.
Завтра отправлю два дозора, решил Харальд. И сегодня же поговорю с Кейлевом, чтобы рабы начали рубить на дрова сосны, что растут рядом с Йорингардом.
Сванхильд увидела его самой последней – и лишь тогда, когда пес уже залаял на подходившего.
– Тихо, – негромко бросил Харальд.
Черный крысеныш, обиженно тявкнув напоследок, заткнулся. Замер возле остановившейся девчонки…
– Харальд! – радостно выпалила Сванхильд. – Тебя слушает! А я говорю – тихо! И лает!
Харальд, прежде чем ответить, взглянул на стражников. Распорядился:
– Идите к главному дому. Ждите у входа. Я пока сам пригляжу за женой.
Те, уходя, понимающе покосились в сторону Сванхильд. Но без ухмылок, без переглядываний.
И лишь потом, когда стражники отошли, Харальд сказал:
– Ты не так говоришь со своим крысенышем, Сванхильд. Ты просишь. А ему надо приказывать. Чтобы он чувствовал угрозу. Понимал, что ты его сильней.
Девчонка, вскинув голову – на ресницах тут же начали оседать хлопья снега – пообещала:
– Я пробовать.
Говорила она сносно, но некоторые слова все ещё коверкала.
Харальд шагнул поближе, ухватил руку, выглядывавшую в прорезь плаща, потянул Сванхильд за собой, разворачиваясь. Черный крысеныш тут же заскакал вокруг. Загавкал.
– Вот сейчас и пробуй, – проворчал он, взглядом выискивая сарай с углом поукромнее. Чтобы соседние срубы прятали его от любопытных глаз.
– Тихо! – крикнула Сванхильд на ходу.
Даже оступилась от усердия.
Харальд только головой покрутил. Дотащил до выбранного сарая, притиснул её к бревнам, сказал, заглядывая в глаза, над которыми, на кончиках ресниц, уже повисла окаемка из снежных хлопьев:
– Не надо кричать. Говори негромко – но так, чтобы пес понял, что ты сильней. Тебя ведь били, Сванхильд? Прежде, не здесь, в Ладоге?
Она отвела глаза, сказала безрадостно:
– Не надо.
– Вспомни того, кто бил, – посоветовал Харальд, просовывая руки под полы её плаща – и прихватывая тело так, что груди Сванхильд оказались над его растопыренными ладонями. Нажал, заставив их приподняться, ощутил мягкую упругость грудок через одежду. – Думай об этом человеке. Но не бойся его. Думай со злостью. И говори – тихо…
Последнее слово он прошипел низко, свистяще. И лицо её, разрумянившееся от холода, было слишком близко, и на губах таяла пара залетевших снежинок…
И хотелось слизнуть их языком.
Но Сванхильд серьезно посмотрела ему в лицо, потом повернула голову к псу, прыгавшему рядом. Сказала, явно подражая ему самому, низко, с угрозой, от которой у Харальда внутри екнуло – до того захотелось усмехнуться, но пришлось сдержаться:
– Тихо…
Пес затявкал ещё визгливее.
– Ненавидь, – выдохнул Харальд, склонившись над ней. Руки его скользнули выше, приминая груди – и мякотью между ладонями и большими пальцами он ощутил бусины сосков. – Вспоминай и ненавидь. Думай о том, что ты сильней.
Мгновенное воспоминание скользнуло в уме – и он добавил:
– Ты сторожишь место рядом с хорошим зверем Харальдом. Только ты. Выходит, ты сильная. Думай об этом. Ну?
Сванхильд глубоко вдохнула, покосилась на него. Сказала негромко, напряженно, с долгим выдохом:
– Тихо…
Крысеныш удивленно гавкнул – и заткнулся.
Но девчонка тут же радостно объявила:
– Я смогла!
И пес опять затявкал, прыгая вокруг.
Пусть его, подумал Харальд. В конце концов, это даже удобно, что пес такой дурной. Он всегда будет знать, если Сванхильд вдруг окажется поблизости – но тогда, когда ей не следует быть рядом с ним.
Это все равно что подвесить на неё колокольчик. Удобно…
Снежинки, успевшие растаять, оставили на припухлой губе метки сладковатой воды. Он слизнул их, подтянул Сванхильд повыше, чтобы не надо было сгибаться – и придавил её к бревенчатой стенке. Навалился с поцелуем, раздвигая ей губы.
Руки сами собой скользнули ниже, к её ягодицам. Пальцы впились в мягкое…
Но впились, похоже, сильнее, чем надо, потому что девчонка вздрогнула. Харальд отпустил, вскинулся, отрываясь от губ. Спросил:
– Больно?
И она, помедлив, ответила:
– Немного.
Но тут же добавила извиняющимся тоном:
– Там, где шрам. Немного…
Кожа натянулась, сообразил Харальд. Натянулась, потревожила рубец.
Он убрал руки, поправил на Сванхильд плащ. Объявил:
– Время обеда. Разделишь со мной хлеб и эль? В опочивальне?
Та посмотрела растерянно.
– Тюра и Гудню – будут искать. Мы вместе едим. Потом они учат…
– Поедят на этот раз без тебя, – проворчал Харальд. Сказал наставительно: – Они тебя учат, это хорошо. Но помни, кто ты, Сванхильд. Ты жена ярла. Хозяйка Йорингарда. Когда ты обедаешь со своим мужем, никто не смеет тебя тревожить. Никто не смеет тебя искать.
Она вдруг улыбнулась – лукаво, хоть и немного робко.
– Потому что сторожу место, да?
– А сейчас его согреешь, – пообещал ей Харальд.
И, схватив тонкую руку, потянул в сторону главного дома.
Подлая девка, которую ей дали в услужение, пришла не скоро. Встала возле нар, растирая ладони, доложила:
– Я все постирала, Красава Кимрятовна. И повесила на жердях за баней. Ещё что хочешь?
– Обедать время, – недовольно рявкнула Красава. – Ты где моталась, немочь бледная? Две тряпки постирать – неужто столько времени надо? Беги на кухню, поснедать мне принеси. Да скажи там, что пришла за обедом для сестры ярловой жены. И чтобы все в целости дотащила! Сама не вздумай в мою миску палец макнуть!
Гадкая тварь убежала, и Красава застыла на краю нар, напряженно хмурясь.
Подумала – поскорей бы Забавка пришла. Но раз до обеда не явилась, теперь уж только вечером жди…
В опочивальне все ещё пахло стружками и деревом. Свежо, сладко. Харальд, скинув плащ, дождался, пока Сванхильд останется в одном платье. Велел:
– Распусти волосы.
Потом подумал – интересно, когда сработает тот капкан, что он поставил? И когда Сванхильд со своей жалостливостью заметит ту девку? Сообразит, что происходит?
Затем мелькнула другая мысль – все-таки девчонка странная. Словно и не среди обычных людей росла. Ведь знает, кто он, что он. Сколько народу сгубил. Однако даже на него с жалостью смотрела. И там, в Хааленсваге, и тут, в Йорингарде.
Желание, накатившее ещё у сараев, от этих мыслей тише не стало. Харальд дошел до кровати, сел, стащил с себя сапоги, рубаху. Потребовал:
– Иди сюда.
И когда Сванхильд встала рядом, подтянул к себе поближе. Наклонился, коснулся щекой её платья. Глядя снизу вверх, отловил руками завязки на мелких сапогах. Спросил насмешливо:
– Помочь тебе снять сапоги, жена? Раз уж у вас именно это означает, что люди поженились?
Сванхильд взглянула обиженно.
Сванхильд взглянула обиженно. Выдохнула:
– Когда мне в лицо брызгать кровью, там, на свадьбе… я не кривилась. Не смеялась. Потому что это для тебя, Харальд.
Она дернулась, чтобы отступить – но он не позволил, прихватив её за колени. Приказал, выпрямляясь:
– Стой на месте.
А потом посмотрел ей в лицо.
Девчонка залилась румянцем так, что щеки запунцовели. Смотрела и испуганно, и отчаянно – все вместе…
Сказав то, что сказала, Забава и сама перепугалась.
Разве можно было такое говорить – и кому? Харальду!
Это Харальд вернул ей все, что она потеряла. Свободу, право людям в лицо смотреть и себя не стыдится – потому что она теперь не девка для срамного дела, а честная жена при муже. Прилюдно в жены взятая, по всем обычаям.
Пусть и чужим для неё.
А Харальд ещё и то дал, чего раньше у неё не было. Дом полная чаша, жизнь в довольстве, его ласка и забота…
А она возьми – да такое скажи. Словно и не благодарна ему…
Но ведь и я старалась, самой себе в мыслях возразила Забава. Гудню и Тюре в рот смотрела, все, что они говорили, делала. Потому что знала – он так захотел. И чтобы быть рядом с Харальдом, многое надо узнать, многому научиться.
Самого Харальда тоже слушалась. Скажет сядь – садилась, скажет встань – вставала…
Только в одном против его воли пошла – что к Красаве бегала. И за других просила.
Может, ему обычай из моих краев и смешным показался, мелькнуло у Забавы, но ведь я над его обычаями не смеялась. Хоть тут вон, и песни стыдные на свадьбах поют, и кровью жениха с невестой обливают.
И если Харальд один раз такое сказал, то и второй раз скажет. Потом ещё чем-нибудь попрекнет. Всякий ручей с малой капли начинается.
Но все равно – нужно ли было такое ему в лицо бросать? Стерпела бы. Мало, что ли, терпела за свою жизнь?
Харальд сидел с каменным лицом, и Забаве вдруг захотелось попросить у него прощения. Повиниться перед ним, что глупость сболтнула.
Но что-то внутри позвякивало натянутой струной. И не давало.
Прогонит, решила она. Вот прямо сейчас и прогонит от себя…
Обиделась, холодно подумал Харальд. С чего бы это? Он всего лишь подшутил.
Хотя… посмейся при нем над обычаями Нартвегра кто чужой – живым от него не ушел бы. Это для него те сапоги в первую ночь – смешно. А у неё мать так отцу сапоги снимала. Бабки с прабабками. И шутки его – и над ними шутки.
К тому же он сам хотел, чтобы девчонка забыла о своих краях. О своих обычаях. Но пока он ей о них напоминает, этого не произойдет.
– Больше так не скажу, – наконец объявил Харальд.
И, нагнувшись, дернул завязки на её сапогах. Велел:
– Раздевайся.
Сванхильд помедлила – рот приоткрылся, губы задрожали. Не знай с чего вдруг попросила:
– Отвернись.
Харальд, недовольно скривившись, глянул в сторону стены над кроватью, увешанной оружием с того края, где спал он. Подумал, рассматривая поблескивавшие при свете светильников лезвия – что, опять стесняться начала?
Не дал бы он промашку с этим обычаем – так и не позволил бы. И отворачиваться бы не стал. Ну ничего, ещё посмотрит…
Девчонка в три шага утопала к сундукам, зашуршала одеждой. Но к нему уже не вернулась. Ушла к своей половине кровати, залезла там под покрывало. Затаилась молча.
И он, фыркнув, поднялся. Стащил с себя штаны, сдернул с неё покрывало.
Сванхильд лежала на боку, лицом к нему. Сжатые колени подтянуты к животу, руки перед грудью…
Но смотрела уже не обижено. Затаенно смотрела, с ожиданием – и вроде как с сожалением.
Хараль сел на кровать с ней рядом, легко поднял, затащил к себе на колени. Спросил, погладив по спине – но не опуская руки до поясницы, там, где свежий шрам:
– Что хочешь взамен? Только многого не проси. За глупые слова вергельд положен небольшой.
– Что такое вергельд? – тут же заинтересованно спросила Сванхильд.
И повернулась к нему. Харальд тяжело дыхнул – бедрами почувствовал двинувшиеся по ним округлости ягодиц, впадинку между ними. Да ещё его копье, уже напрягшееся и до этого упиравшееся ей в бок, теперь скользнуло по шелковистой коже.
Но сказал он почти спокойно:
– За глупости у нас платят выкуп. И называют это вергельдом. Платят за дурное слово. За оскорбление. За увечье. Иногда и за чью-то смерть, если убили не со зла, по случайности – а родичи согласны принять вергельд и не мстить. Я сказал тебе то, что не следовало говорить. Какой вергельд ты хочешь за это?
Харальд уже приготовился к тому, что Сванхильд опять попросит за сестру. Но она вместо этого помотала головой. Опять залилась краской – и чуть ли не извиняющимся тоном заявила:
– Нет. Ты и так все дать. Чего я хотеть?
И он, прихватив её одной рукой за плечи, другой поймал одну из грудок. Поцеловал хрупкое плечо над ключицей – рядом с тем местом, где ещё не прошел след, оставленный его губами прошлой ночью. Выдохнул ей в ухо:
– Я от своих слов не откажусь. За мной вергельд. А ты пока решай, чего тебе хочется…
Забава вздохнула ещё раз, теперь уже отгоняя воспоминания. И зашагала в сторону псарни. До обеда Харальд велел гулять с Крысенышем.
А потом её отыщут Тюра с Гудню, чтобы вместе пообедать. Затем поведут учиться хозяйству. Но не самой что-то делать, а лишь приглядывать за тем, что положено делать рабам. Проверять, есть ли вода в банях, дрова, топлены ли печи там, где их положено топить. Мыты ли полы, стираны ли вещи. Поставили загодя настаиваться золу или нет…
И какую нить прядут рабыни из настриженной летом шерсти – тонкую ли, ровную. Хорошо ли ткут.
Потом на кухню зайти. Поглядеть, чистят ли каждый день печки от золы, не завелся ли в муке жучок. Почищена ли рыба, которую с утра наловили в море люди ярла Харальда. Хорошо ли мыты тарелки…
Забава пошла ещё быстрей. Подумала – а вечером ещё надо зайти к Красаве. Прошлый раз та хватала её за руки, слезно жаловалась, что спина болит, мочи нет. И просила принести какого-нибудь масла, мазать рубцы…
Стражники, всегда бродившие за ней по пятам, и до этого шагавшие лениво, вразвалку, оживились. Затопали бодрей.
Терпение иногда полезно, думал Харальд, прислушиваясь к собачьему лаю, доносившемуся с дальнего конца крепости.
Сквозь легкую басовитость, говорившую о том, что лаявший пес уже успел подрасти, прорывались знакомые визгливые нотки.
Утопи он в свое время этого крысеныша, как хотел – сейчас и не знал бы, что Сванхильд бродит где-то у крепостной стены.
Харальд сделал обманный замах – и тут же коротким ударом по клинку выбил из рук Свальда меч.
Болли, с которым он разминался вначале, давно ушел по своим делам. Брат, оставшись без оружия, со смешком развел руки, сказал:
– Сдается мне, ты почему-то торопишься завершить бой.
– Топай, – проворчал Харальд. – Иди посмотри, где люди из твоего хирда. Если валяются в мужском доме, гони их во двор. А то обабятся за зиму, на меч начнут смотреть с ужасом.
Свальд ответил ему лукавым взглядом – и тоже ушел. Харальд, кликнув одного из воинов, болтавшихся на берегу, велел отнести в кладовую затупленный меч.
И зашагал к дальнему концу крепости. Посмотреть, все ли в порядке. Приглядывает ли за девчонкой стража…
Прода от 23.9
Пока Харальд дошел до промежутка между сараями и крепостной стеной, снова начал падать снег. Теперь он сыпал уже гуще, слипшимися хлопьями.
Сванхильд бежала по снежку, и черный пес – вытянувшийся, в холке лишь на половину ладони ниже взрослых кобелей – прыгал вокруг. Прихватывал клыками на короткое мгновенье полы плаща, тут же отпускал. Лаял с визгливой радостью…
Трое стражников шли следом за ней размашистыми шагами, вытянувшись цепочкой. Заметив ярла, подтянулись, пошли ещё быстрей, держась на шаг позади Сванхильд.
Непорядок, подумал Харальд. Если из-за стены вдруг прилетит стрела, его люди только и успеют, что прикрыть уже упавшую девчонку. Надо по-другому – двое по бокам, вровень с ней, один сзади, осматривая пространство впереди…
И станет она жить как пленница под охраной, тут же мелькнуло у него. Нет, лучше поступить иначе. Сванхильд бегает на задах крепости до обеда. Надо будет с утра отправлять за стену два дозора, с собаками, чтобы прочесывали лес на два полета стрелы от стен. Пустое поле перед воротами и так просматривается, к тому же стража у входа за ним приглядывает.
Идет зима, на снегу отпечатки видны сразу. Где не видны, помогут псы. Чтобы попасть стрелой в человека внутри крепости, стрелявшему нужно выбрать дерево, забраться на него. И дозоры его заметят…
А ещё лучше – вообще вырубить лес там, где он подходит к стенам.
Завтра отправлю два дозора, решил Харальд. И сегодня же поговорю с Кейлевом, чтобы рабы начали рубить на дрова сосны, что растут рядом с Йорингардом.
Сванхильд увидела его самой последней – и лишь тогда, когда пес уже залаял на подходившего.
– Тихо, – негромко бросил Харальд.
Черный крысеныш, обиженно тявкнув напоследок, заткнулся. Замер возле остановившейся девчонки…
– Харальд! – радостно выпалила Сванхильд. – Тебя слушает! А я говорю – тихо! И лает!
Харальд, прежде чем ответить, взглянул на стражников. Распорядился:
– Идите к главному дому. Ждите у входа. Я пока сам пригляжу за женой.
Те, уходя, понимающе покосились в сторону Сванхильд. Но без ухмылок, без переглядываний.
И лишь потом, когда стражники отошли, Харальд сказал:
– Ты не так говоришь со своим крысенышем, Сванхильд. Ты просишь. А ему надо приказывать. Чтобы он чувствовал угрозу. Понимал, что ты его сильней.
Девчонка, вскинув голову – на ресницах тут же начали оседать хлопья снега – пообещала:
– Я пробовать.
Говорила она сносно, но некоторые слова все ещё коверкала.
Харальд шагнул поближе, ухватил руку, выглядывавшую в прорезь плаща, потянул Сванхильд за собой, разворачиваясь. Черный крысеныш тут же заскакал вокруг. Загавкал.
– Вот сейчас и пробуй, – проворчал он, взглядом выискивая сарай с углом поукромнее. Чтобы соседние срубы прятали его от любопытных глаз.
– Тихо! – крикнула Сванхильд на ходу.
Даже оступилась от усердия.
Харальд только головой покрутил. Дотащил до выбранного сарая, притиснул её к бревнам, сказал, заглядывая в глаза, над которыми, на кончиках ресниц, уже повисла окаемка из снежных хлопьев:
– Не надо кричать. Говори негромко – но так, чтобы пес понял, что ты сильней. Тебя ведь били, Сванхильд? Прежде, не здесь, в Ладоге?
Она отвела глаза, сказала безрадостно:
– Не надо.
– Вспомни того, кто бил, – посоветовал Харальд, просовывая руки под полы её плаща – и прихватывая тело так, что груди Сванхильд оказались над его растопыренными ладонями. Нажал, заставив их приподняться, ощутил мягкую упругость грудок через одежду. – Думай об этом человеке. Но не бойся его. Думай со злостью. И говори – тихо…
Последнее слово он прошипел низко, свистяще. И лицо её, разрумянившееся от холода, было слишком близко, и на губах таяла пара залетевших снежинок…
И хотелось слизнуть их языком.
Но Сванхильд серьезно посмотрела ему в лицо, потом повернула голову к псу, прыгавшему рядом. Сказала, явно подражая ему самому, низко, с угрозой, от которой у Харальда внутри екнуло – до того захотелось усмехнуться, но пришлось сдержаться:
– Тихо…
Пес затявкал ещё визгливее.
– Ненавидь, – выдохнул Харальд, склонившись над ней. Руки его скользнули выше, приминая груди – и мякотью между ладонями и большими пальцами он ощутил бусины сосков. – Вспоминай и ненавидь. Думай о том, что ты сильней.
Мгновенное воспоминание скользнуло в уме – и он добавил:
– Ты сторожишь место рядом с хорошим зверем Харальдом. Только ты. Выходит, ты сильная. Думай об этом. Ну?
Сванхильд глубоко вдохнула, покосилась на него. Сказала негромко, напряженно, с долгим выдохом:
– Тихо…
Крысеныш удивленно гавкнул – и заткнулся.
Но девчонка тут же радостно объявила:
– Я смогла!
И пес опять затявкал, прыгая вокруг.
Пусть его, подумал Харальд. В конце концов, это даже удобно, что пес такой дурной. Он всегда будет знать, если Сванхильд вдруг окажется поблизости – но тогда, когда ей не следует быть рядом с ним.
Это все равно что подвесить на неё колокольчик. Удобно…
Снежинки, успевшие растаять, оставили на припухлой губе метки сладковатой воды. Он слизнул их, подтянул Сванхильд повыше, чтобы не надо было сгибаться – и придавил её к бревенчатой стенке. Навалился с поцелуем, раздвигая ей губы.
Руки сами собой скользнули ниже, к её ягодицам. Пальцы впились в мягкое…
Но впились, похоже, сильнее, чем надо, потому что девчонка вздрогнула. Харальд отпустил, вскинулся, отрываясь от губ. Спросил:
– Больно?
И она, помедлив, ответила:
– Немного.
Но тут же добавила извиняющимся тоном:
– Там, где шрам. Немного…
Кожа натянулась, сообразил Харальд. Натянулась, потревожила рубец.
Он убрал руки, поправил на Сванхильд плащ. Объявил:
– Время обеда. Разделишь со мной хлеб и эль? В опочивальне?
Та посмотрела растерянно.
– Тюра и Гудню – будут искать. Мы вместе едим. Потом они учат…
– Поедят на этот раз без тебя, – проворчал Харальд. Сказал наставительно: – Они тебя учат, это хорошо. Но помни, кто ты, Сванхильд. Ты жена ярла. Хозяйка Йорингарда. Когда ты обедаешь со своим мужем, никто не смеет тебя тревожить. Никто не смеет тебя искать.
Она вдруг улыбнулась – лукаво, хоть и немного робко.
– Потому что сторожу место, да?
– А сейчас его согреешь, – пообещал ей Харальд.
И, схватив тонкую руку, потянул в сторону главного дома.
Подлая девка, которую ей дали в услужение, пришла не скоро. Встала возле нар, растирая ладони, доложила:
– Я все постирала, Красава Кимрятовна. И повесила на жердях за баней. Ещё что хочешь?
– Обедать время, – недовольно рявкнула Красава. – Ты где моталась, немочь бледная? Две тряпки постирать – неужто столько времени надо? Беги на кухню, поснедать мне принеси. Да скажи там, что пришла за обедом для сестры ярловой жены. И чтобы все в целости дотащила! Сама не вздумай в мою миску палец макнуть!
Гадкая тварь убежала, и Красава застыла на краю нар, напряженно хмурясь.
Подумала – поскорей бы Забавка пришла. Но раз до обеда не явилась, теперь уж только вечером жди…
В опочивальне все ещё пахло стружками и деревом. Свежо, сладко. Харальд, скинув плащ, дождался, пока Сванхильд останется в одном платье. Велел:
– Распусти волосы.
Потом подумал – интересно, когда сработает тот капкан, что он поставил? И когда Сванхильд со своей жалостливостью заметит ту девку? Сообразит, что происходит?
Затем мелькнула другая мысль – все-таки девчонка странная. Словно и не среди обычных людей росла. Ведь знает, кто он, что он. Сколько народу сгубил. Однако даже на него с жалостью смотрела. И там, в Хааленсваге, и тут, в Йорингарде.
Желание, накатившее ещё у сараев, от этих мыслей тише не стало. Харальд дошел до кровати, сел, стащил с себя сапоги, рубаху. Потребовал:
– Иди сюда.
И когда Сванхильд встала рядом, подтянул к себе поближе. Наклонился, коснулся щекой её платья. Глядя снизу вверх, отловил руками завязки на мелких сапогах. Спросил насмешливо:
– Помочь тебе снять сапоги, жена? Раз уж у вас именно это означает, что люди поженились?
Сванхильд взглянула обиженно.
Прода от 25.9
Сванхильд взглянула обиженно. Выдохнула:
– Когда мне в лицо брызгать кровью, там, на свадьбе… я не кривилась. Не смеялась. Потому что это для тебя, Харальд.
Она дернулась, чтобы отступить – но он не позволил, прихватив её за колени. Приказал, выпрямляясь:
– Стой на месте.
А потом посмотрел ей в лицо.
Девчонка залилась румянцем так, что щеки запунцовели. Смотрела и испуганно, и отчаянно – все вместе…
Сказав то, что сказала, Забава и сама перепугалась.
Разве можно было такое говорить – и кому? Харальду!
Это Харальд вернул ей все, что она потеряла. Свободу, право людям в лицо смотреть и себя не стыдится – потому что она теперь не девка для срамного дела, а честная жена при муже. Прилюдно в жены взятая, по всем обычаям.
Пусть и чужим для неё.
А Харальд ещё и то дал, чего раньше у неё не было. Дом полная чаша, жизнь в довольстве, его ласка и забота…
А она возьми – да такое скажи. Словно и не благодарна ему…
Но ведь и я старалась, самой себе в мыслях возразила Забава. Гудню и Тюре в рот смотрела, все, что они говорили, делала. Потому что знала – он так захотел. И чтобы быть рядом с Харальдом, многое надо узнать, многому научиться.
Самого Харальда тоже слушалась. Скажет сядь – садилась, скажет встань – вставала…
Только в одном против его воли пошла – что к Красаве бегала. И за других просила.
Может, ему обычай из моих краев и смешным показался, мелькнуло у Забавы, но ведь я над его обычаями не смеялась. Хоть тут вон, и песни стыдные на свадьбах поют, и кровью жениха с невестой обливают.
И если Харальд один раз такое сказал, то и второй раз скажет. Потом ещё чем-нибудь попрекнет. Всякий ручей с малой капли начинается.
Но все равно – нужно ли было такое ему в лицо бросать? Стерпела бы. Мало, что ли, терпела за свою жизнь?
Харальд сидел с каменным лицом, и Забаве вдруг захотелось попросить у него прощения. Повиниться перед ним, что глупость сболтнула.
Но что-то внутри позвякивало натянутой струной. И не давало.
Прогонит, решила она. Вот прямо сейчас и прогонит от себя…
Обиделась, холодно подумал Харальд. С чего бы это? Он всего лишь подшутил.
Хотя… посмейся при нем над обычаями Нартвегра кто чужой – живым от него не ушел бы. Это для него те сапоги в первую ночь – смешно. А у неё мать так отцу сапоги снимала. Бабки с прабабками. И шутки его – и над ними шутки.
К тому же он сам хотел, чтобы девчонка забыла о своих краях. О своих обычаях. Но пока он ей о них напоминает, этого не произойдет.
– Больше так не скажу, – наконец объявил Харальд.
И, нагнувшись, дернул завязки на её сапогах. Велел:
– Раздевайся.
Сванхильд помедлила – рот приоткрылся, губы задрожали. Не знай с чего вдруг попросила:
– Отвернись.
Харальд, недовольно скривившись, глянул в сторону стены над кроватью, увешанной оружием с того края, где спал он. Подумал, рассматривая поблескивавшие при свете светильников лезвия – что, опять стесняться начала?
Не дал бы он промашку с этим обычаем – так и не позволил бы. И отворачиваться бы не стал. Ну ничего, ещё посмотрит…
Девчонка в три шага утопала к сундукам, зашуршала одеждой. Но к нему уже не вернулась. Ушла к своей половине кровати, залезла там под покрывало. Затаилась молча.
И он, фыркнув, поднялся. Стащил с себя штаны, сдернул с неё покрывало.
Сванхильд лежала на боку, лицом к нему. Сжатые колени подтянуты к животу, руки перед грудью…
Но смотрела уже не обижено. Затаенно смотрела, с ожиданием – и вроде как с сожалением.
Хараль сел на кровать с ней рядом, легко поднял, затащил к себе на колени. Спросил, погладив по спине – но не опуская руки до поясницы, там, где свежий шрам:
– Что хочешь взамен? Только многого не проси. За глупые слова вергельд положен небольшой.
– Что такое вергельд? – тут же заинтересованно спросила Сванхильд.
И повернулась к нему. Харальд тяжело дыхнул – бедрами почувствовал двинувшиеся по ним округлости ягодиц, впадинку между ними. Да ещё его копье, уже напрягшееся и до этого упиравшееся ей в бок, теперь скользнуло по шелковистой коже.
Но сказал он почти спокойно:
– За глупости у нас платят выкуп. И называют это вергельдом. Платят за дурное слово. За оскорбление. За увечье. Иногда и за чью-то смерть, если убили не со зла, по случайности – а родичи согласны принять вергельд и не мстить. Я сказал тебе то, что не следовало говорить. Какой вергельд ты хочешь за это?
Харальд уже приготовился к тому, что Сванхильд опять попросит за сестру. Но она вместо этого помотала головой. Опять залилась краской – и чуть ли не извиняющимся тоном заявила:
– Нет. Ты и так все дать. Чего я хотеть?
И он, прихватив её одной рукой за плечи, другой поймал одну из грудок. Поцеловал хрупкое плечо над ключицей – рядом с тем местом, где ещё не прошел след, оставленный его губами прошлой ночью. Выдохнул ей в ухо:
– Я от своих слов не откажусь. За мной вергельд. А ты пока решай, чего тебе хочется…
